Текст книги "Русская куртуазная повесть Хvi века (СИ)"

Автор книги: Роман Жданович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

ЕДИНСТВЕННОЕ упоминание о воеводе Лвове (Лвовъ: не Львов!) – отнюдь не князе, и носящем уменьшительное прозвище Внучко (проверьте в поисковых машинах!) – мы находим в личных приписках бюрократически-скрупулезного Ивана Васильевича, внесенных уже во 2-й (1-й: Синодальный список Никоновской летописи) – казавшийся окончательным, вариант Летописного Свода: '...пришли со всеми людьми здравы, а Внучко Лвовъ съ Пермячи къ великого князя воеводамъ не поспел, а пришелъ въ судехъ опосле, и Казанские люди его побили и самого убили' [там же, т. 132, с.446]. Частное ('его побили') поражение отставшего мелкого подразделения и гибель его невысокого командира было выдано за поражение всей кампании.

Мы не знаем имен воевод, оставшихся неизвестными советников юного Ивана Васильевича, планировавших кампанию (службы генерального штаба, как известно, в т.в. не было). Лишь некоторые обстоятельства допускают видеть, среди московских воевод, помимо названных Микулинского-Пункова и Серебряного-Оболенского, также Данилу Захарьина. Когда в сер. 1570-х гг. Иван Грозный писал ответ плененному охраннику Василию Грязному, отказываясь обменять стражника на крупнейшего крымского воеводу Дивей-мурзу, он упоминает, приравнивая к татарскому военачальнику как достойную меру для обмена, лишь двух воевод: М.В.Глинского, своего дядюшку, и С.И.Микулинского (+ 12.08.1559 г.), кашинского князя, в близком родстве с царем Иваном не состоявшего. Московский конюший М.И.Глинский, безцветный на поле боя, был низвергнут Московским восстанием 1547 года, когда власть в правительстве перешла к многочисленным родственникам Захарьиных – потомков тверского (в последние годы жизни) боярина Акинфа Великого. Быть может, выстраивая ряд, царь называл здесь ведущих политиков боярских групп, связанных с царицей-матерью и с собственной царицей (Данила Захарьин, однокровный брат царицы Настасьи, выдал дочь замуж за одного из Оболенских)?

Операция была идеально подготовлена, и Сапа-Гирей не зря заподозрил приближенных: "Вы, деи, приводили въеводъ великаго князя"... Но СКЦ – чей автор был его приближенным, сопровождая хана, рассказывая о походах на Казань – скрупулезно и со многими, неизвестными русским и мусульманским источникам, подробностями, об этой операции промолчало ВООБЩЕ.

Сказитель не игнорирует её – её масштаб и значение в те годы были понятны абсолютно всем, особенно в Европе, где только и читали сказания на кяфирском русском языке. Так Сказитель выдал бы себя самого, ранее представившегося свидетелем и участником событий! Но он распределяет ее эпизоды между походами годов 1530 ("2-е взятие Казани": разгром ханских кабаков, тёплое время года) [там же, т. 19, с.38] и 1549 ("3-е взятие Казани": поход судовой рати, участие воеводы В.Серебряного, взятие шатров хана) [там же, с.57].

В Буслаевском списке поход 1549 г. был описан бегло, без подробностей: не указано даже имен воевод. Впоследствии автор внес подробности, как мы знаем, легендарные (легендированные), перенесенные из прошлого 1545 года, заместив имя реального Дмитрия Бельского князем Василием Серебряным. Но он оставил неприкосновенным умолчание Буслаевского извода о походе с датой 1545 г., вопреки фактам заявляя о рейде года 1549-го: "Се збысться начальная победа, первая, Самодержца нашего надъ злою Казанью" [там же, с.59 (Соловецкий список)].

Что это не ошибка, а намеренное искажение, видно из проговорок Сказителя. Сообщая о закладке царем Свияжска после неудачи похода в '3-е лето царства своего' (1550), беллетрист датирует его 1547, отсчитав не от 1550 года, а от 1545: '...Въ третее лето царства своего царь Иванъ Васильевичъ собра вся князи, и воеводы своя, и вся воя многа и поиде самъ, во многихъ тысящахъ, въ зимнее время, въ лето 7058. И велика бысть нужа воемъ его; отъ студени бо и отъ мраза, и отъ глада изомроша, къ тому же весна скоро приспе, и дождь великъ идяше, месяцъ непрестанно, – яко и становищемъ воинскимъ потонути, и местъ сухихъ не изообрести, где постояти и тогда огнемъ горети, и ризы своя посушити, и ядение сварити. И мало стоя у Казани, постемъ 3 месяца, приступающи ко граду по вся дни, бьющи по стенамъ бо изъ великихъ пушекъ. И не преда ему Богъ Казани тогда, яко царя не бысть въ царстве Казанскомъ, и не бы славно было взяти его. И поиде на Русь, Казанскую землю всю повоевавъ и главнею покативъ. А на Свияге-реке градъ поставити повеле на устрашение Казанцамъ, яко да будетъ пристанище воямъ и покой. И поставиша градъ въ лето 7055-го, июня въ 30 день, и въ немъ церкви воздвигоиша' [там же, Буслаевский список]. Редактируя сочинение, Сказитель исправил эту хронологическую проговорку, но допустил новую: 'И се збысться начальная победа, первая, самодержца нашего надъ злою Казанью. И никакоже царь съ Казанцы своими устрашися, ни смирися съ Московскимъ самодержцомъ, ни преста отъ злаго обычая своего, еже воевати Руския земля! Но борзо умре, по возвращени своемъ изъ Нагай, царствова по той победе толко 2 лета. <Как> умре царь Казанскый, начать князь великый рать свою возвизати, переменяя, повся лета, на Казанскую державу. Неизходимо воинество Руское бываше по 7 летъ исъ Казанския области, донележе, смиривъ его темъ, и взять' [там же, Соловецкий список]. Думаю, автор СКЦ охранял секретные эпизоды биографии завербованного агента – видимо, крымского послужильца Сапа-Гирея, после 1549 г. возвратившегося в Османский султанат.

В другом месте, говоря о тщетной предосторожности фаворита ханши, начальника немногочисленной крымской стражи казанских Гиреевичей, Сказитель повествует: "...побеже исъ Казани, не являяся никому: яко не побеже, но яко збирати воя и поиде самъ, – не веруя инымъ посланнымъ отъ него: все бо посылаеми не дождаху тамо, уду же посланы бываху на собрание воиномъ, <но> къ Москве и зъ грамотами его приежжаху и отдаваху самодержцу" [там же, с.71]. В черновике попытка бегства и гибель Кощак-улана, списывая на казанцев, изображена так: "...Онъ же собрався съ Крымскими варвары, и нощию побеже исъ Казани. Казанцомъ же, собрася всемъ 10000 лехкихъ людей, и постягаша его въ поле бежаща, и побиша ихъ 5000, и взяша богатства много у нихъ, Кощака и, зъ братомъ жива изымаша, и зъ женою, и зъ детми, и 300 добрыхъ ворваръ, въ нихъ же бе 17 князей, 12 мурзъ, и послаша его къ Москве бещестно" [там же, Буслаевский список]. Редактируя рассказ, располагая материалами царской канцелярии, Сказитель переписал: "...Казанцы же испустиша его и даша весть царю Шигалею, – и взыдетъ на нихъ вина бежания его – не любяше бо его Казанцы за сие, что, иноземецъ сый, яко царь силно владеша ими. Царь же Шигалеи посла за нимъ погоню, воеводу Ивана Шереметева, а съ нимъ 10000 лехкихъ людеи. Воеводы же догнавъ его въ поле, бежаща между двема рекама, Дономъ и Волгою, на переволоке. И поби всехъ бежащихъ съ нимъ 5000..." [там же, Соловецкий список]. ЛНЦ же рассказывает совсем иначе: "...И приходили Чюваша Арьская зъ боемъ на Крымцовъ: «О чем, де, не биете челомъ государю?» – пришли на царевъ дворъ, и Крымцы Кощакъ-уланъ со товарищи съ ними билися и побили Чювашю. Богъ бо ихъ смяте межюусобную бранию за многопролитие христианьское! И прехали ко государю служити многие князи и мырзы, видевъ государево великое жалованье, а свое изнеможение. А государь ихъ жалуючи опять отпущалъ во Свияжской градъ, а велелъ ихъ тутъ устраивати. И Крымцы, видевъ то, что имъ отъ Казанцовъ быти отданнымъ государю, собрався все, да пограбя что возможно, побежали ис Казани триста человекъ улановъ и князей и алеевъ, и мурзъ, и казаковъ добрыхъ, опричь людей, а жены и дети пометавъ. И прибежали на Каму, а тутъ стоялъ великого князя дети боярские и стрельцы. И они побежали вверхъ по Каме и прибежали къ Вятке-реке, а уже тутъ не чаяли великого князя людей: стояли бо, утаяся по сторожамъ. А стоялъ Бахтеяръ Зузинъ съ Вятчаны, да казаки государевы Федка Павловъ да Северга Баскаковъ. И Крымцы, поделавъ тары, да повезлися, и пришелъ на нихъ Бахтеяръ съ Вятчаны и казаки, да ихъ побили на голову и потопили, а живыхъ изымали Кощака-улана, Барболъсунъ-улана, Торчи-князь-богатыря, Ишмахъумети-мырзу, Сулешева брата Крымскаго, и иныхъ улановъ и князей. Изымали ихъ живыхъ и къ государю привели 46 человекъ. И государь ихъ за ихъ жестокосердие казнити велелъ смертию" [ПСРЛ, т. 131, с.168 (т. 132, с.468; т. 20, с.483)]. Летописный рассказ был знаком Сказителю – осведомленному о числе 300. Рассказ был и более захватывающ: крымцы, опасаясь погони, бежали не на юго-запад, а на восток, рассчитывая уйти за Урал, и уже оттуда, из тайги спуститься в Сред.Азию, вернувшись в Турцию кружным путем, тем не менее, оказавшись перехваченными в дороге, – однако, он оказался заменен, как сказали б днесь, «дезинформацией».

В ЛНЦ мы видим и пример того "дезертирства" гонцов, якобы, страшившего Кощака: "В лето 7057. ...Того же месяца Марта 25 (21) прииде весть царю великому князю, что въ Казани царь Казанский Сафа-Кирей умеръ, убился въ своихъ хоромехъ. И посадили Казанцы и Крымцы, соодиначася, на царство Казаньское сына его Утемышь-Гиреа царевича дву летъ, а въ Крымъ послали многыхъ пословъ просити помочи и сверстного царя. И царя великого князя казаки Урачко съ товарыщи пословъ Казаньскыхъ побили и ярлыки ихъ поимали и къ государю прислали и въ Крымъ никакова человека не пропустили" [там же, с.157 (т. 20, с.475)]. Известия агентурного разведчика – неосмотрительно упомянутые московской хроникой кон. 1550-х годов пред. А.Ф.Адашева, Сказитель поспешил дезавуировать, вставив (в Буслаевском изводе ремарки о бережении Кощака еще нет) слова о казанских перебежчиках!

В 2-й авторской редакции – в новелле об освобождении русских пленников добавившей риторическую сентенцию [там же, т. 19, с.75 (Соловецкий список)], Евангелист оказался процитирован не по первоисточнику, а по цитате в «Повести о Дракуле» (сентенция об окатоличивании Дракулы). Я.С.Лурье, А.М.Панченко, Б.А.Успенский утверждали, будто повесть эта, созданная сотрудником Посольского приказа в ХV веке, во времена Ивана Грозного исчезла из книжной традиции, как "...чересчур откровенная" [СКК, вып. 21, с.509]. Как видим, её хорошо знали и цитировали на память, вставляя в публичные – не келейные сочинения, в разгар Опричнины, самые приближенные к Ивану Васильевичу чиновники. Не подозревая, что ее сентенции, спустя 400 лет, будут поняты, как аллюзия на их время!.. "...Пока интриги были направлены против царя лично, Иоанн, «опаляясь на провинившихся», просто отсылал их от себя, чтобы они «не зрели лица государя», но когда политические противники, уезжая в Литву или Польшу, совершали государственную измену, в силу вступал закон" [В.Г.Манягин «Курбский против Грозного», 2013, с.77].

Достославные одномышленницы Дуни и Фёклы – Ирина Петровская и Ксения Ларина могут здесь всплеснуть руками: к предосудительным «интригам» – при дворе Ивана IV Васильевича, чуждого бюргерской обидчивости ветхозаветных завоевателей России века ХХ (и «патриотов» ХХI...), устное недоброжелательство, как свидетельствуют источники – даже не причислялось...

2.ПОВЕСТЬ ПРО МОРСКУЮ ПЕХОТУ БЕЗ МАШИ И ВИТИ

От каких дат отсчитать рождение великорусского флота и его подразделений, среди политтехнологов, ельцинских и путинских, идут горячие споры. Невежество их в истории фактической, порой, рождает грандиозные ляпсусы [http://maxpark.com/community/4169/content/5276529]. Но откуда лучше вестись отсчету Дня Плавной рати – корабельной (морской) пехоты, ответил Сказитель.

Советский историк пишет о той кампании: "...Русская армия дважды предпринимала наступление на Казань в 1548 – 1550 гг., но не добилась успеха. В первый раз она застряла под Нижним Новгородом, не сумев переправиться за Волгу из-за раннего таяния льда. Иван Васильевич вернулся из этого похода «со многими слезами»..." [Скрынников, с.45]. Так утверждают источники: ЛНЦ, Лицевая Летопись; Русский Хронограф [ПСРЛ, т. 131, с.156; т. 20, с.473; т. 132, с.458; т. 22, с.527]. Но есть иная оценка событий: земское войско не смогло начать кампании, застряв в спорах заместничавших воевод [В.Викторов «Загадки генеалогии» «Вопросы Истории», N2, 1965, с.218].

И по тылам врага 18 февраля 1549 года, – что удостоверяет ЛНЦ, вопреки Кунцевичу и Волковой, пытавшимся передатировать поход Микулинского князя [Г.З.Кунцевич «История о Казанском царстве...», 1905, с.335; ПЛДР, с.615], – ушел лишь передовой полк С.И.Пункова: не более 2-3 тыс.чел. с легким оружием на волжских судах, – которому так и не подошла помощь.

Но, хотя операция эта велась на реке (величиной, впрочем, несоразмерной с европейскими речками), масштаб её, как и профессионализм действий воевод – итог операции, подсказывает, что кремлевским политтехнологам не стоило б искать лучшего: "...Царю же Шигалей исъ Казани на Коломну прибежавъ – аки ястребъ борзо прелете – ту, бо, стояше все лето царь же. Шигалей – Московскому царю втайне возвестивъ вся на Казанцовъ, о себе, какъ хотяше убиенъ быти отъ Казанцовъ, и какъ Чюра его упусти исъ Казани, и показавъ грамоты ихъ за печатми ихъ.

Онъ же <Иван Васильевич> возъяряся велми и рыкнувъ, аки левъ, въ правду сицовыхъ обысковъ и опытавъ христьянсти губителей, бесерменъскихъ поноровниковъ! И повеле 3 боляръ своихъ, полатныхъ болшихъ велможъ, лесть творяще, главней казни предати, четвертый же, техъ боляринъ, зелемъ опився, умре. 8 боляръ техъ, ведаючи дело сие, а повинныя тии же, бежаниемъ скончашася, смертныя казни избыша. И дождашася времени, инеми обослашася.

Царь же князь великий за сию измену Казанцовъ посла Казанския земля воевати, все улусы, дву своихъ воеводъ преславныхъ, а третьяго началного воеводу, храброго князя Семиона Микулинского, памяти незабытного, да князя Василья Оболенского Сребряного, и съ нимъ налехко рать многу, копеиника и тулоносцы, огненныя стрелцы. Отпущающи и, рече имъ царское слово свое съ любовию: «Весте, о силнии мои воеводы, каковъ пламень горитъ въ сердцы моемъ отъ Казани? Не угаснетъ никогда же! Воспомяните же, когда благо прияли есте отъ отца моего, отъ мене же еще мало. Се ныне предлежитъ вамъ время: показати ко мне служба своя нелестно, – аще ми послужите и печаль мою утешите, то многимъ благимъ, паче первого, друзи мои бысте!»

И отпущаетъ ихъ Волгою въ лодияхъ, и заповеда имъ не преступати хъ Казани, – самъ, бо, помышляше итти изготовлен, егда ему время будетъ.

Похвалю же мало словомъ храброго воеводу, всеми любимаго князя Семиона. Таковъ бе обычаемъ и умомъ: веселъ всегда, и светелъ, и радостенъ очима, и тихъ, и кротокъ, и силенъ въ мужестве, и славенъ въ бедахъ, и въ скорбехъ терпеливъ, и наученъ копьемъ метати, укрыватися отъ стреляния мечемъ, сечь и на обе руки стреляти въ примету – не грешити (без промаха). Той же воевода князь Семионъ, зъ другимъ реченнымъ воеводою, уязвляются сердцемъ и вооружаются крепце со многими храбрыми вои, и шедъ, повоеваша многия Казанския области, кровью наполниша Черемиския поля и земли варварскими побитыми мертвецы, а Казань градъ мимо идоша, неподалече, токмо силу свою показаша Казанцомъ, не приступающи ко граду. А велми бы мошно тогда невеликимъ трудомъ взяти Казань; пришли бо воеводы неведомы въ землю Казанскую, а во граде бе мало людеи: все велможи разъехашася по селомъ гуляти зъ женами и зъ детми, и царя во граде не бе. Обретоша его – со птицами ловящь, и со псы, впросте, въ мале дружине – а побита Казанцовъ 3000, бывшихъ съ нимъ, шатры и казну его всю, бывшую ту, разграбиша, бывшего хлебокормлю яша жива, и самого же царя мало жива не яша: мало живъ во градъ утекъ, 5 или 10 юношъ съ нимъ. И градъ осади. И увиде, бо, царь: воеводы пришли въ Казань, въ 3 день собра царь Казанцовъ 20000, посла за ними – на похвале ста тысячими Руси не боятися, и переняти у нихъ дороги, и догнати ихъ, и побити, и повоевати Руския пределы.

Воеводы же, почаяше за собою погоню, и ставше негде, въ крепкихъ местехъ, утаившееся. Казанцы же 3 дни гнашася за ними – и утомишася сами и кони ихъ, и падоша опочивати замертва, чающе у нихъ <от них?> ущедшихъ воеводъ. Воеводы же, отшедша отъ места своего и поидоша молкомъ <мелким местом?>, гребуще къ месту тому, идеже Казанцы отъ труда испочиваютъ. И послаша некоихъ подзрити имъ: видеша ихъ крепко спящихъ всехъ и оружия своя поснемшихъ, и стражеи не имущихъ, и стада конская далече отъ нихъ пасомы, не боящимся никого же, занеже въ своей земли.

И отогнаша преже кони ихъ, и, вседше на коня, и вструбиша въ трубы и въ сурны, нападоша на нихъ въ полудне, вару сущу и зною велику, и побиша 17000, а 2000 взяша въ пленъ, а съ тысящу уязвенныхъ убегоша въ лесы. И съ великимъ полономъ Казанскимъ воеводы пришедше къ Москве, здравы все, ни мало ихъ не паде. И радъ бысть о семъ велми царь, великий князь, и велелепно издари воеводъ своихъ, и вся воя издоволи, ходившя съ ними, и надъ пленомъ Казанскимъ великими своими царскими дарованми, яко забыта имъ вся труды своя, еже ходяще прияша нужнымъ путемъ" [ПСРЛ, т. 19, сс. 56-59 (Соловецкий список)].

Этому походу предшествовали многие события. О некоторых из них не пишет (из «историокв») НИКТО.

Рождество того – 1546 года застало мальчика Ивана в бешеной скачке, с младшим братом Юрием (глухонемым от рождения) и самыми ближайшими дворянами, из стольной Москвы в Великий Новгород. Меняя лошадей, не глядя на снег и мороз, без отдыха в воскресный день, путники мчались в древнюю столицу. ...Еще 17.12.1546 юный государь чинно обсуждал в Думе исполнение воли отца: венчание на царство и организацию всероссийского конкурса красоты – смотрин дворянских дочерей на выданье, к предстоящей царской женитьбе. (Когда-то, воцарившись в обход племянника – поросли убитого старшего брата, сперва коронованного Иваном III в соправители, после арестованного и казненного, Василий Иванович не видел себя вправе венчаться царской короной – символ суверенитета Державы, в противостоянии Ахмат-хану сбросившей евразийское иго – завещая это сыну...) Отсутствие Ивана IV на святочных гуляньях не д.б. броситься в глаза. И в 5 дней миновав 500 верст (все 700, считая извивы пути меж валдайских озер), субботним вечером 28.12 великий князь ворвался в Софию, тут же, с пристрастием пытая ключаря и пономаря соборной новгородской церкви. Но служители ничем не могли удовлетворить государя, даже не понимая, о чем ведет речь он, лишь месяц как покинувший Псков и Новгород, паломничая в Успенский монастырь Тихвина [там же, т. 20, с.467].

И тогда, прервав службу, великий князь велел ломать стену на правой стороне всхода на хоры. Ломы выбили кирпичи во внутристенное пространство... К ногам изумленных зрителей потекло '...велие сокровище – древния слитки: и въ гривну, и въ полтину, и въ рубль'. Так сказывает историю – не отмеченную ни в церковных летописях Новгорода, ни в хрониках официальных (ЛНЦ, Лицевая Летопись) – Псковская летопись 1547 года [там же, т. 5, вып.1, с.116], один из списков которой принадлежал стольнику Василию Никифоровичу Собакину, псковскому воеводе, потомку царского тестя.

Летопись точна: именно она правильно соотносит дату и день (по-византийски отсчитывая с минувшего захода). Московские хронисты путают дни, постфактум повествуя о совещаниях п-ка 13-го и п-цы 17-го декабря [там же, т. 132, с.450], – на самом деле, пятница была 13.12.1546. Не все списки Псковской летописи сообщают о кладе, но все они называют внезапный визит государя [там же, т.5, вып.1, с.112; вып.2, с.230].

Казна, расхищенная в 1530-х гг. боярами, была пуста, обороты купцов, безжалостно обираемых наместниками-коррупционерами, съежились и можно представить изумление Ивана Васильевича. Сокровища грузились возами! О древнем тайнике не ведал никто, свидетели задумывались о силе, ведшей государя. Псковский священник Ермолай, под впечатлением чуда, редактируя для планировавшейся на 1547 г. всероссийской канонизации свв.Петра и Февронии, внес в житие рассказ о чудесном обретении князем заговоренного меча в церковной стене, разгневав этим опасным намеком митрополита – отказавшегося включать повесть в новую Минею!

Кесарь, воздавая благодарение Богоматери, однако, спешил, должный явиться в Москве, не возбуждая подозрений. По летописи, был он '...въ Новеграде одну нощь, на Вороночи былъ у Пречистыя Богородицы на Синичье горе, а третью нощь былъ у Пречистыя Богородицы въ Печорахъ, а во Пскове въ среду не много былъ. И поехалъ къ Москве'. Брат Юрий, не спеша, остался в Пскове.

Другой список уточняет, где был государь, недавно даривший вниманием кафедральные соборы Новгорода и Пскова: '...У Пречистые былъ въ Печерскомъ монастыре, а деревень монастырю далъ много, и у садами пожаловалъ многими, да и на Тифине былъ у Пречистыя молитися Господу Богу и Пречистей Его Матери: чтобъ государю нашему далъ Богъ на враги победу и одоление, на Измаилтянский род!". Иван теперь изрекал – прежде скрываемое, и к Карлу Габсбургу выехало посольство, вербовать для войны с мусульманскими юртами инженерные кадры, владевшие достижениями техники Ренессанса. 'Всл-е этого в 1547 более 300 ремесленников, фабрикантов: оружейников, литейщиков, рудокопов, каменщиков, ваятелей, зодчих, живописцев, даже богословов и правоведов съехались в Любек. Они уже были готовы сесть на корабли, чтобы отправиться в Россию, как неожиданно, по тайным проискам ливонского рыцарства и любекского купечества, все были задержаны и принуждены возвратить в Вену выданные им виды на проезд. В 1557 Иоанн возобновил свою просьбу преемнику Карла V, имп.Фердинанду I, но по новому домогательству ливонцев, опять без успеха. Только немногие иноземцы успели разными путями пробраться в Россию' [А.В.Висковатов 'Краткий исторический обзор морских походов русских...', 1994, с.58].

16.01.1547 г. состоялось венчание Ивана Васильевича на царство. А 03.02, не дожидаясь завершения всероссийских смотрин, воевода Данила Захарьин выдал 14-летнюю единокровную сестру за царя всея Руси. Род Захарьиных захудал, и брак этот страшно возмущал 'великих бояр', хотя брат новобрачной Данила и дядя Григорий и получили боярство. ...Молодые хорошо знали друг друга: дядя невесты Михаил Юрьев был в 1533-1538 г.г. опекуном наследника, введенный умиравшим Василием III в состав Семибоярщины, – но нельзя сказать, что русоволосая девочка заполнила сердце жениха. СКЦ, живописуя триумфальный въезд в Москву во главе с царем войска победителей, стилизует рассказ под былину о Чуриле Пленковиче: богатыре, один вид которого был неотразим всему женскому населению столицы. Его усмешку подтвердил летописец, с кончиною в 1560 г. Настасьи обронивший: 'умершей, бо, царице нача царь яр быть зело и прелюбодействен' [Скрынников, с.208].

После этого чуда, царь приступает к планомерным походам на Казань, отказавшись от оборонительной тактики времен боярского правления. И деньги, и исполнители теперь нашлись. Недолго спустя в Москве потекли события, загадочные для историков: повлекшие отстранение от власти князей Глинских – родичей вел.княгини Елены, матери Ивана. У трона их сменили Романовы: Данила стал дворецким, а 2-й свояк Никита окольничим.

И мы можем догадаться, кто хранил тайну сокровищ Софийского собора, открыв повзрослевшему монарху. Родословец редакции ХVI века повествует: '...приеде из Немец муж честен именем Ратша, а у Ратши сын Якун, а у Якуна сын Алекса, а у Алексы сын Гаврило, а Гавриловы дети Иван Морхиня да Акинф Великий, ...Акинф было повел рать тверскую на вел.князя Василья <на самом деле на Даниила и Юрия Московских>. ...А у Акинфа дети Иван да Федор, а у Ивана дети: Андрей да Володимер, да Роман Каменский, да Михаил'. О службе Акинфа Великого – боярина Александра Невского, а затем Андрея Александровича (победителя латинян при Ландскроне) и Михаила Андреевича Городецких, сообщает Степенная Книга: '...преставися Богу и положен бысть на Городце, иже на Волге, в лето 6812 месяца июня 27. Болярин же его Акинф, и с чады своими, и прочия боляре идоша во Тверь, ко князю Михаилу Ярославичю, братаничю Александрову' [ПСРЛ, т.21, с.307]. Двоюродные братья Михаил Тверской и Андрей Городецкий – держатели входа и выхода с Волжской Руси – были женаты на сестрах, Ростовских княжнах. Слуг приостановившейся Городецкой (Китежской) династии (из детей Андрея оставался лишь несовершеннолетний княжич, сын 2-й жены Василисы Ростовской) принял свойственник! Тверского князя тогда почтили и в Орде, передав ему в 1307 г. татарский ярлык на вел.княжение, разрушив т.обр. антиордынскую коалицию, образованную Московским, Новгородским, Муромо-Рязанским и Тверским княжествами [см. А.А.Горский 'Русь и Орда', 2009]. Но прочие бояре, слуги 1-й жены Городецкого князя (датской принцессы, неизвестной даже по имени, известной лишь из западных экземпляров новгородских договоров), поссорившись с Тверским князем, покинули Тверь, перейдя на службу Даниилу Московскому (его сыну Юрию Даниловичу).

Кроме Акинфа, в его роду широко известен Гаврило Алексич, в миру Вячеслав Гориславич: новгородский боярин, герой Невской битвы 1240 г., в 1241 г. павший в бою с ливонскими рыцарями, возглавляя ополчение Пскова. Не столь уверенно, можно полагать личность отца Горислава-Алексы – Якуна – знаменитого посадника, главы Черниговской партии в Новгороде, при котором состоялась битва новгородцев с суздальцами 25.02.1170 года. 'Муж честен Ратша', гипотетически, сопоставляется генеалогами с Ратшею – тиуном Всеволода и Игоря Ольговичей, княживших в стольном Киеве, когда их брат Святослав (отец Игоря Северского) княжил в Новгороде [П.Н.Петров 'История родов русского дворянства', СПб., 1886, кн. 1-я, с.с. 19-22]. Изгнание крутого тиуна было киевлянами поставлено условием наследования трона Игорем Ольговичем, и это спасло Ратшу, когда Игорь Киевский был низвергнут сыновьями Мстислава Великого, пострижен в монахи, а вскоре убит.

П.Н.Петров, историк, искусствовед, генеалог ХIХ века пишет: 'Нам представляется Андрей Иванович, внук Акинфа Великого, одним лицом с Андреем Ивановичем Кобылою, родоначальником Романовых, которого происхождение и в родословиях уцелело, вероятнее всего, как лица, известного в Москве и начавшего свой род с другим прозыванием. В подобных случаях в родословных ставили отделяющийся род за первоначальным; но при списывании с первоначальной рукописи копировщик часто в ХVI в. изменял порядок статей по своему усмотрению. Т.обр. в родословной времен царя Федора Ивановича Кобыла со своим родом оказался разобщен от рода Ратши' [там же, с.21]. Псковский летописец рассказал о сокровищах, нежданно явившихся в казну Русского царства. Рассказал о том, о чем умолчал сам Царь (своеручно правивший неполные известия Царственной Книги, но здесь не восполнивший текст официоза).

Мы знаем, что после плаваний Джованни и Севастиана Каботов, в ХVI веке дела английских купцов, ведших внешнюю торговлю, проигрывая конкуренцию с испанцами (фландрцами) и ганзейцами, приходят в полный упадок. И, по рекомендации Кабота-сына, в 1548 г. в Лондоне образуется 'Общество купцов-предпринимателей для открытия стран, земель, островов, государств и владений, неведомых и даже доселе морским путем не посещаемых'. В следующие годы эта компания купила и отремонтировала три небольших судна (160, 120 и 90 тонн). Они покидают Темзу, под начальством Ричарда Ченслера отправившись к северо-востоку Европы, 10.05.1553 года [И.П.Магидович, В.И.Магидович 'Очерки по истории географических открытий', М., 1983, т. 2, с.213]. О взятии Казани Иваном Васильевичем, об уходе из турецких рук старого Волжского пути на Сред.Восток, в Европе уже было известно. Интереснее другое. Согласно Буслаевскому списку, по нашей оценке, хранящему черновик СКЦ, писавшийся в октябре – ноябре 1552 года, еще не имея панегириков и некролога Семена Ивановича Пункова, однако, числит князя Микулинского, раненого 02.10.1552, погибшим при штурме, вместе с братом Дмитрием [http://www.zrd.spb.ru/letter/2016/letter_0029.pdf]. Можно думать, ранение кашинского патриция было столь серьезным, что на его выздоровление тогда не рассчитывали. А уже весной 1553 Семен Микулинский обнаруживается Холмогорским воеводой, запомнившийся здесь, ибо собирал последнюю в истории края (до отмены института кормлений) частную судебную пошлину.

Историография числит Семена Ивановича участником боярской смуты марта 1553 г., попавшим в опалу [А.А.Зимин 'Состав Боярской Думы...' 'Археографический Ежегодник. 1957', 1959, с.65; А.А.Зимин, А.А.Хорошкевич 'Россия времени Ивана Грозного', 1982, с.71; Д.М.Володихин 'Воеводы Ивана Грозного', 2009, с.153]. Однако, архивные первоисточники этому противоречат, опровергая опалу [М.А.Зинько 'Не человек, но аггел Божий' ...' 'Вопросы медиевистики', 2012, ?1, с.77]. В Холмогорской летописи 1559 г., современной событиям, приход на Двину судна Ричарда Ченслера в лето 7061-е датирован точно, относительно Казанского взятия, позволяя определиться со стилем датировки летописца: 24 августа 1553 г. [ПСРЛ, т. 33, с.137]. Двинской же Летописец датирует начало наместничества князя Микулинского на Двине по этому событию, относя его прибытие к месту нового назначения, выполнение судебных действий к 1-й2 1553 года [там же, с.с. 145, 149, 168]. Не позднее начала 1553 г. князь – совсем недавно крайне тяжело раненный, спешно отбыл на Двину.

3.ПОВЕСТЬ О ЛЮБВИ ВРЕМЕН ИВАНА ГРОЗНОГО

Был ли казанский историограф сделан евнухом? Зная ветхозаветные порядки иудео-христианских василевсов и магометанских эмиров и султанов, таким предположением задаваться приходится. Но нет – в повествовании показано противоположное, и с этим приоткрывается тот неожиданный факт, что СКЦ – это памятник средневековой русской куртуазной литературы.

Звучит это неожиданно: само существование оной не признается литературоедством. Однако, это так... И развитие этой темы – продолжалось автором, по мере редактирования сладкия повести сия.

Г.Н.Моисеева пишет: "Сумбека была единственной, кто сумел заставить Сафа-Гирея выпол?нить обязательства по отношению к ней. В 1549 году у нее родился сын Утемыш-Гирей (Мамшкирей), и в том же году неожиданно умер Сафа-Гирей.

В это время развернулись незаурядные способности этой женщины. Ей было около тридцати лет. Житейский опыт и знание людей позволили ей в сложной обстановке придворных происков и интриг найти верный путь, чтобы остаться у власти, которой она ждала так долго. До сих пор ее судьбой распоряжались отец и братья, осуществляя свои политические планы. Теперь Сумбека развернула самостоятельную деятельность, примкнула к крымской партии, заняла враждебную позицию по отношению к Москве и вместе с этой партией оказалась побежденной..." [Г.Моисеева «Казанская царица Сююн-бике и Сумбека Казанской истории» ТОДРЛ, 1956, т. 12, с.177]. Был ли Мамшкирей – как будто, сын-первенец Сумбеки, более 10 лет наложницы хана, ребенком именно Сапа-Гирея?..