Текст книги "Русская куртуазная повесть Хvi века (СИ)"

Автор книги: Роман Жданович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Учитель татарского языка и литературы Туркменова Фатима Шамильевна, в пособии по урокам внеклассной работы, говорит, что ногайская княжна владела арабским и греческим языками. Проверку этого сообщения – необходимую, ввиду шовинистической мифологичности советско(российско)-татарской «историографии» – я выполнить некомпетентен, хотя послание Ивана Грозного Шигалею ставит под сомнение её обычную грамотность [ПДРВ, IХ, с.147]. Однако, некоторые детали д.б. отмечены. Если арабский язык для мусульманки был «школьным» предметом, ибо только на нем произносятся магометанские молитвословия, то греческий, хотя и язык Аристотеля (почитаемого Мусульманским миром), для тюрчанки начала ХVI в. кажется маловероятным. Но мы можем заключить, что безусловно, им владел создатель СКЦ, послужилец мужа Сумбеки, облекший прощальный плач царицы на могиле Гирея – в формы плача Андромахи над Гектором [ПСРЛ, т. 19, сс. 78-79], а плач казанских женщин перед последним приступом и падением города – плача Гекубы по обреченной Трое [там же, с.144 (Соловецкий список)]. «Троянские Сказания» в Европе и на Руси тогда бытовали не в гомеровском изводе, а по Дарету, Виргилию и прочим позднеантичным латинским переложениям, СКЦ же цитирует именно «Илиаду», на русский еще не переводившуюся. Полагаю, что Сказитель служил Сапкирею переводчиком (криптографом, знающим иноязычные тексты?), и, возможно, читал ему греческую эпопею.

"Сумбеке предстояло решить, на кого надежнее положиться – на ставленника Москвы Шигалея или на крымскую партию, опору Сафа-Гирея? Она имела все основания не доверять казанцам. ...Но, с другой стороны, крымcкая группировка выставляла своих претендентов – старших сыновей Сафа-Гирея, живших в Крыму. Необходимо было расколоть крымскую партию, лишить ее единства. И эту задачу Сумбека выполняла с успехом. Она приблизила к себе главу крымцев в Казани – улана Кощака, дала ему все полномочия временщика и нашла опору в ханской гвардии, которая провозгласила казанским царем Утемыш-Гирея" [Моисеева, 1956, с.178].

Речь казанских беков, после воздвижения Свияжска решивших в 1551 г. выдать вдовствующую ханшу Русскому царю, заключив с ним мир, призвав на трон его вассала Шигалея, при редактировании была Сказителем изнесена – речью Евангелиста Иоанна, излагавшего вердикт еврейских старейшин о Христе...

В 1-й редакции – скрывавшей обстоятельства изгнания ханши, был лишь обыгран татарский обряд даров невесты жениху: "...Она же, аки на радости велицей, будто радуяся, посла ко царю некия дары честныя и царское брашно даде на искусъная. Песъ же, брашна лизнувъ языкомъ, – абие расторже его на кусы! И паки же къ нему присла срачицу драгу, царсну, зделавъ своима рукама. Царь же повеле варвару, осуждену на смерть, облещи же: паде тотчасъ и умре! Царь же извести о ней Казанцомъ. Они же – кляхуся неведуще сего. И даша ему волю же, разгневася на ю. И посылаетъ <Шигалей> ю къ самодержьцу" [ПСРЛ, т. 19, сс. 74-75 (Буслаевский список)]. Но дальнейшее – уподобление дамы Христу (здесь – общеизвестной тогда евангельской цитатой к месту), это прием куртуазной литературы: "...Яко прелютую злодеицу, со младымъ лвищемъ, сыномъ ея, и со всею царскою казною ихъ. А Казанцы же, ведаша то известно, и не сташа о ней съ царемъ в-преки, что царица слово свое и клятву преступи. Казанцы же – подустиша его на ню, и волю ему даша: вывести царица исъ Казани невозбранно, яко да не все царство погибнетъ, единыя ради жены!" [там же, с.75 (Соловецкий список)].

Сказитель эту линию акцентирует. Исторически, ханша с малолетним сыном была низложена и 11.08.1551 поведена хаджи Али-Мерденом и беком Бейбарсом на Свияжск [Худяков, 1991, с.137], на устье Казанки-реки ее встретил, посланный воеводами и Шигалеем, П.С.Серебряный, привезя 05.09 развенчанную царицу в Москву [ПСРЛ, т. 131, с.168; т. 132, с.469]. В СКЦ ее арестовывает, как Христа на Сионе, лично В.С.Серебряный – воевода, положением гораздо выше брата, лично выводя Сумбеку из Казани.

Публикатор Перетцовского списка задалась вопросом: "...Почему автору «Казанской истории» понадобилось ввести в рассказ об изгнании ...вымышленный эпизод с отравленной пищей и одеждой? Что вынудило самих казанцев выдать Сумбеку московскому правительству? Почему автор «Казанской истории» не описал ...событий и его рассказ так разнится от рассказа об этом же событии официального летописца Ивана Грозного? Нам кажется не случайным то, что в челобитной, поданной московскому правительству от имени казанского народа, наряду с выдачей Сумбеки с сыном предлагается выдача ..."крымцев досталных и дети их". Можно полагать, что крымцы и Сумбека были обвинены в чем-то очень серьезном, если только при условии их выдачи Иван Грозный мог согласиться на мирные переговоры. Есть основания думать, что этим общим делом Сумбеки и крымцев была связь Казани с Турцией в надежде получить от нее помощь для борьбы с Русским государством. Сказочный эпизод с отравленной пищей и одеждой в «Казанской истории» сделал Сумбеку виноватой только по отношению к Шигалею" [Моисеева, 1956, с.181].

Намек об этом – о сношениях казанцев с халифом правоверных, султаном Стамбула, являвшимся сюзереном Казани, остается в 2-й редакции СКЦ. По изгнание Сумбеки, султан Сулейман Кануни шлёт послание в Ногайскую орду: "О бывшей вести Турскаго царя о Казани и о царице, и о послани зъ дары его къ мурзамъ Нагаискимъ. Скоро же доиде весть отъ Казани о царе до самого нечестиваго царя Турского салтана въ Царьградъ. Воспечалися о томъ велми Турский царь, яко все свое злато Египецкое погубилъ, болши всехъ даней земныхъ его приносимыхъ къ нему, и не доведавъ, кое пособ╕е ему дати царству Казанскому, далече оть него отстоиму ему. И умысли съ паши своими, посла въ Нагаи послы своя ко всемъ началнымъ болшимъ мурзамъ, со многими дары, и глаголя имъ тако: "О силныя Нагаи многия, станите, мене послушавъ, соединитеся съ Казанцы во едино сердцо, въ поможе те за Казань, на Московского царя и великого князя, и паче за веру нашу древную, великую, яко близъ его живущее. И не давайтеся въ обиду, мощно бо есть противитися ему, -слышу всегда про васъ, аще хощете зело, – бо востанеть на веру нашу и хощетъ до конца потребити ю. И азъ о семъ въ велицеи печали есмь и боюся его, да и вамъ помале тоже будетъ отъ него, яко же и Казани: въ несогласии живуще межю собою и згинете и орды ваши запуствють" [ПСРЛ, т. 19, с.77 (Соловецкий список)]. Ответ ногаев султану стал прообразом жанра легендарных «посланий турецкому султану» (его цитирует уже послание 1566 г. гетману Радзивиллу конюшего И.П.Челяднина-Федорова: "Вам, панове, впору управиться со своим местечком...").

Сообщая о судьбе героев повести на годы, предшествовавшие 1566-1567 гг. (даты смерти Александра Сафакиреевича и Шигалея), Сказитель говорит: "Царица же Казанская, преже жена Сапкирея, царя Казанского, преже не восхоте крестися. И отдана бысть за царя Шигалея, аки замужъ. А царевича младого – сына ея, Мамшкирея, повелением крестиша, и наречено имя ему, во святомъ крещении нареченъ бысть Александромъ, и изученъ бысть Руския грамоты гораздо, и препираше многихъ на беседе, от книгъ стезяющихся съ нимъ, и никто же можетъ претися съ нимъ" [там же, с.183 (Буслаевский список)]. Малолетнего сына Сапкирея, пленником отведенного на Русь, вначале не принуждали к крещению, крестили только в 1553 году [там же, с.481 (Румянцевский список); т. 131, с.229; т. 20, с.539]. Похоже, пожилой воин и канцелярист, возвратившийся в Россию после октября 1552 г., и вправду, был настоящим отцом княжича, сам же, по возвращении, пребывал в свите царицы Настасьи, приставленный учить христианским премудростям юного пажа, наследника умершего крымского хана. Тогда понятно его знакомство с делами Посольского приказа (редактировавшего Лицевую Летопись) – контролировавшегося родственниками бояр Захарьиных.

4.МУСУЛЬМАНСКАЯ ЖАННА Д`АРК

"...Когда герой (будь то в мифе, в эпосе или в трагедии) идет своим путем, неизбежным, как движение солнца, и проходит его до конца, до своей гибели, то это по своему глубочайшему смыслу не печально и не радостно. Это героично«... – пишет С.С.Аверинцев [»Поэтика ранневизантийской литературы", 2004, с.69].

Казанская царица – под пером Сказителя, воинствующего русского патриота – не менее пламенная патриотка своей страны и веры. Оступив Казань в начале февраля 1550, Иван Васильевич штурмовал город 2 недели [ПСРЛ, т. 221, с.531], когда же оттепельные ливни заставили молчать артиллерию, прекратил осаду, спасая пушки, по слову А.М.Курбского "со тщетою немалою отойде", лично возглавив арьергард: столь опасным сделалось положение. Летописи, как официальные (включая Лицевую), так и частные (Пискаревский Летописец – летопись воевод Шуйских), рассказывают об этом: 'Царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии, не мога терпети от клятвопреступления казанцов, – за многия их творимыя клятвы и неправды. Всегда обеты сеи безбожныи твориша: в государьской царя и великого князя воле пребывати, – и ни мало пребыв в своей правде, но ложно творяше, яко же злие звери, хапающе многих християн в плен безбожным своим клятвотворением, и многия церкви оскверншпа и в запустение учиниша, – благочестивая же его держава о сих скорбяше. Не мога сего от них терпети, от безбожнаго их клятвопреступления, совет сотворяет со отцем своим Макарием-митропалитом и з братиею своею, со князем Юрьем Васильевичем и со князем Володимером Андреевичем, и з бояры, хотя итти на казанского царя Утемиш-Гирея, Сафа-Киреева царева сына, и на злых клятвопреступников казанцов. И уложи совет свой царский, и восхоте идти, царьская его держава, сам. И посылает впредь собя воевод своих. И повелевает им збиратися с людьми во окресных градех стольного града Владимера: болыпаго полку воеводе боярину князю Дмитрею Федоровичю Бельскому да князю Володимеру Ивановичю Воротынскому в Суждале, а передовому полку воеводе князю Петру Ивановичу Шуйскому велел збиратися в Муроме, а правой руке воеводам боярину князю Александру Борисовичю Горбатому да дворецкому углецкому князю Василью Семеновичю Серебряного велел збиратися на Костроме, а левой руке воеводам князю Михаилу Ивановичу Воротынскому да Борису Ивановичю Салтыкову велел збиратися в Ярославле, а сторожевому полку воеводам боярину князю Юрью Михайловичю Булгакову да князю Юрью Ивановичу Кашину велел збиратися в Юрьеве. А сам благоверный царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии поиде от царьствующаго града Москвы во стольный град в Володимер месяца нояврия в 24 день, в неделю, а с ним брат его князь Юрье Васильевич и множество бояр. А на Москве велел быти брату своему князю Володимеру Андреевичю и бояром. А в Володимер прииде царь и великий князь декабря в 3 день, во вторник. А из Володимера царь и великий князь послал по отца своего Макария-митропалита акольничего Андрея Александровича Квашнина. И Макарей-митропалит да владыка крутицкой Сава своим собором в Володимер приехали, и царя и великого князя Ивана Васильевича митропалит благословил на земское дело итти на клятвопреступников казанцов. И поучает и благословляет митропалит бояр и воевод, князей, всех людей воинства царева. И рече митропалит: 'Господини и чада, послушайте, Бога ради, нашего смирения! Царь и великий князь, взем Бога на помощы Пречистую Богородицу и святых великих чюдотворцев, идет на свое дело и на земское х Казани, дела своего и земскаго беречи, сколько ему милосердый Господь Бог поможет и пречистая. А вы бы, господини и чада, царю и государю послужите веледушно сердечным хотением, а не гордостию друг на друга, а государь вас за службу хочет жаловать, а за отечество беречь! И буди на вас нашего смирения благословение!'

Месяца декамврия в 20 день отпустил царь и великий князь с нарядом в Нижней Новгород боярина Василья Михайловича Юрьева да окольничево Федора Михайловича Нагово. А царю Шиг-Алею и царевичю Едигеру, и воеводам, кои збиралися с людьми, под городом быти и в Нижнем Новегороде генваря. А сам царь и великий князь поиде из Володимера генваря в 7 день, во вторник. А в Нижний Новгород пришел царь и великий князь генваря в 18 день, в четверток. А из Нижнево Новагорода пошел царь и великий князь генваря в 23 день, в четверг, а перед ним полки и по чином и наряд пошол. А с царем и великим князем шел царь Шиг-Алей и царевич, и князь Иван Федорович Мстисловской, и князь Петр Михайлович Щенятев, и князь Семен Иванович Микулинской, и иные князи и дворяне царева двора. Февраля в 12 день, сырныя недели во вторник, царь и великий князь пришел к городу х Казани со всем воинством и велел стати около града Казани. А сам стал царь и великий князь у Кабана озера. А царю Шиг-Алею и большому полку велел стати против города на Арском поле и передовому полку. А за рекою за Казанью против города царевичю Едигеру и правой руке, да и левой руке, да и сторожевому полку. А наряду большому на усть Вулака против города. А другому наряду велел стати против города у Поганово озера. И воевод роставил, и туры велел поделати и к городу приступати. Ино пришло в то время аерное нестроение: ветры сильные и дожжи великие, и мокрота немерная, ис пушек и ис пищалей стреляти не мочно и к городу приступати невозможно за мокротою. Царь и великий князь стоял у города 11 ден, а дожжи по всяк день быша и теплота и мокрота великая, и речки малые попортило, а иные многие и прошли. А приступати к городу за мокротою не угодно. И царь и великий князь, видев такое нестроение, пошел от града Казани прочь во вторник на зборной неделе февраля в 25 день, теплоты ради наряду будет большого вести назад нельзе, с нарядом велел перед собою итти и большому полку, и левой руке, и сторожевому полку, шли вперед царя и великого князя' [там же, т. 34, сс. 184-185; т. 132, с.460; т. 131, сс. 158-160; т. 20, сс. 475-477]. Даты слегка сбиты: осада началась на вторник 10-го февраля. Подойдя к крепости и обложив её, русские возвели батареи против Арских ворот (оборонявшихся крымскими гвардейцами казанских Гиреевичей) и перед посадом, обстреливая валы и проходы. Вопреки легендам, численный перевес был на татарской стороне: разрядные книги показывают, что численность русской армии, не отвлекаемой вторичными фронтами, составляла в те годы 40 – 50 тысяч человек (походы на Казань требовали выставления многочисленных заслонов против Крыма). Но орудия, исключительное значению коим всегда придавал Иван Васильевич, стреляя ядрами, бомбами, и шрапнелью (как описывает их действие Шарифи), произвели на татар апокалиптическое впечатление.

Редактор Степенной Книги (митр. Афанасий) был осведомлен о событиях в Казани очень неплохо; частью – по СКЦ (по нему излагается история хана Геналея) [там же, т. 21, с.638], частью – по иным источникам. Например, он указывает, что бежав в 1545 г., Сапа-Гирей оставил в Казани одну из жен с сыном [там же, с.639]. О поражении русских воинов в 1550 г., митрополит, однако, вообще предпочел промолчать... Сказитель знал о той жене хана, чей сын погиб при штурме, но не распространялся на страницах СКЦ, лишь упомянув, что 4-й женой Сапкирея была уведенная в полон русская княжна, что "по возвращении царя из Нагай умре в Казани" [там же, с.294], – т.е. оставшаяся в ней при бегстве хана. О судьбе её сына мы узнаем лишь из приписки Ивана Грозного в Лицевой Летописи под летом 7058-м: "...и града не взяша, а множество-много людей на обе страны побито, а въ городе ис пушекъ убили меншицына сына, да Крымца Челбан-князя. А долго было стояти, ино пришло аерное (воздушное) нестроение, ветры силные и дожди великие" [там же, т. 132, с.461]. СКЦ же числит меншицей Сумбеку; – в глазах Ивана Васильевича, не питавшего к ней интимных чувств, она оставалась наложницей (5-й подругой магометанина), и он ханской меншицей исчислял русскую княжну, потерявшую влияние на хана в 1546 г., зато отметив подозрительные обстоятельства гибели ее сына. Нам же интересно то, как церковная (редактируемая Афанасием Московским) Степенная Книга, редактировавшаяся вплоть до 1570-х годов, рассказав о смерти Сапкирея, о чудесах в Казани и об основании Свияжска, о походе 1550 г., об эпизодах его, предпочла промолчала вовсе [там же, т. 21, сс. 640-641]. Беллетристическое описание штурма Казани в феврале 1550 г. мы находим в книге – хорошо нам знакомого, и столь же знакомого с рассказом ЛНЦ, Александра Борисовича Широкорада: "...Между 12 и 14 февраля 1550 г. эта колонна русских войск подошла к Казани. Походный шатер царя Ивана Васильевича установили на берегу озера Кабан (Поганого озера). Войска под командованием князя Бельского и царя Шах-Али расположились на Арском поле. Состоявший на русской службе астраханский царевич Ядгар (в русских летописях Едигер) со своими отрядами занял позиции на правом берегу реки Казанки на Козьем лугу. Одну из больших пушек установили неподалеку от места впадения реки Булак в Казанку, а другую – напротив Арской стены посада. И в тот же день начался сильный обстрел города.

После артиллерийской подготовки русские войска пошли на штурм посада. Почти одновременно сто тысяч воинов полезли на Булакскую (западную) и Арскую (восточную) стены. Самые кровопролитные и ожесточеннные бои развернулись у Больших тарас (башен) Булакской стены и у Арских ворот. Защищая Большие тарасы погибли сын Сафа-Гирея Гази и крымский посол Арслан Челеби. Часть стены у Арских ворот была разрушена, и в образовавшуюся брешь устремились русские воины. Не выдержав напора штурмующих, крымские татары оставили часть Арской стены, что привело к панике в городе.

В этот критический момент из цитадели вышли двое воинов в тяжелых доспехах и направились к Арской стене. Это были царицы Сююнбике и казанский сеид Мухаммедьяр. Сююнбике держала в руке саблю, а Мухаммедьяр – знамя Казанского ила. Это был красный стяг, прикрепленный к древку копья, а на наконечнике – серебряный полумесяц. Когда царица и сеид подошли к Арской стене, на стене были уже русские. Увидев ренгентшу и главу мусульман в боевых доспехах, с оружием и знаменем в руках, защитники Казани воспряли духом и скинули русских со стены. Затем Сююнбике и Мухаммадьяр поднялись на Арскую стену и стояли там, по свидетельству булгарского летописца, «даже тогда, когда урусы вновь полезли на стены». Мужество царицы воодушевило воинов и пришедших им на помощь горожан, среди которых было немало женщин.

Внезапно у Арской стены на русских напало большое войско князя Агны. Около 5 тысяч татар, служивших в московском войске (касимовских?), перешли на сторону казанцев. Русские воеводы прекратили штурм. Между 21 и 25 февраля русское войско отправилось назад. Внезапно ухудшилась погода, наступила оттепель, пошел сильный дождь, вскрылась река, на обратном пути погибло не менее 20 тысяч человек" [Широкорад, сс. 350-351].

В своде булгарских летописей («Нариман тарихы»), изданном в 2008 г. в Софии, ничего подобного нет. Утверждение о переходе на сторону Сумбеки (современную свою татарскую популярность обретшей трудами русских беллетристов и поэтов) просто абсурдно: оно никак не отразилось, ни на положении касимовского войска в составе московских полков, ни на положении Шигалея, отвечавшего за подданых. В конце-концов, как будто, мне удалось отыскать источник: "Как я и рассчитывал, верные нам мелкие мастера быстро свергли тазикбашцев старого Магистрата и возглавили новый Тюмэн, а Галикай немедленно объявил себя нашим союзни– ком и пошел к Казани, обрастая по пути толпами восстающих игенчеев – кара-чирмышей и казанчиевских курмышей. Ему удалось занять крепость Биек-тау, и 'бетле татары' принуж– дены были отодвинуться от Казани. Опасаясь удара арских ка– занчиев, освободившихся от присутствия значительной части повстанцев, алатцы вызвали на помощь русские войска. Они появились зимой, таща за собой огромные пушки. Их сделали для балынцев альманские (немецкие) мастера по образцу больших пушек Биктимера и его сыновей. Эти орудия могли стрелять ядрами по колено и в пояс взрослому человеку, и московский улубий Ибан по прозвищу Алаша надеялся с их помощью разбить казанскую посадскую стену... 130 тысяч русских двигались к Казани по льду Кара-Идели и Джунской (Нижегородской) дорогой, ободренные обещаниями алатских воров взять город 'у робкой бабы' с первого же выстрела, как жалкую деревню Однако алатцы уверили смущенного улубия в отсутствии у казанцев больших сил, и русские все же подошли к Казани и начали сильный обстрел города. Во время него у Большого Тараса Булакской стены погибли мои дорогие друзья – сын Сафы Гази-Гарай и крымский посол Арслан Челеби... Мать Гази – Суфия – была дочерью сестры анчийского 'Бата'..., перешедшего на службу Державе, и одного из потомков пос– леднего урусского бека Башту Даниля... Ее выкупили из плена в Багча-Болгаре (Бахчисарай) наши послы, среди которых оказался ее дво– юродный брат... Сафа, бывший тогда в Крыму, помог этому... Гази не испытывал никакого интереса к государственным делам, зато охотно выучился у меня стихосложению, а у Ис– кандера – рисованию и помогал мне в описании Казани. Под влиянием моих рассказов, он захотел поехать послом в Персию – но только лишь за тем, чтобы совершенствоваться в стихос– ложении... Сафа подозревал умного сына в намерении захва– тить пост улугбека и, стремясь напугать его, казнил любимого им воспитателя Байбека... Во мне с каждым днем все сильнее звучат слова юного Гази, которые он посвятил памяти доброго старика, философа и любителя стихосложения Байбека: Разве можно любить этот мир, зная, Что ты его в свой час оставишь? Лучше относиться к этой жизни, как к сну, После которого, по воле Всевышнего, Ты пробудишься для настоящей радости... После обстрела, который, казалось, мог разбудить и мер– твых, русские – с присущей им одержимостью – полезли на стены. Пленные балынцы потом рассказывали, что аль– манские юлдаши Алаши закрывали глаза, чтобы не видеть жуткой картины кровавого балынского приступа. Нашим тысячам воинов пришлось очень трудно, а когда крымские юлдаши вдруг дрогнули и оставили неприятелю часть Арской стены, началась страшная паника. Сююнбика вбежала ко мне с ужасным криком о помощи, презрев все обычаи. Тогда я вышел к ней в воинских доспехах и словами о том, что мы защищаем в городе не себя, а свою исламскую веру, власть менлы и ее сына, привел в чувство. Потом я заставил ее одеть алпарские (рыцарские) доспехи, взять в руки саблю и казанс– кий стяг и повел с собой к месту вражеского прорыва. На сте– не уже были русские, но кавэсцы и ополченцы, увидев нас, ободрились и сбили неверных с нее. Мы стали на ней, и были недвижимы даже тогда, когда урусы вновь полезли на стену и едва уже не хватали нас руками. Теперь, однако, в народе не было уже смятения. Многие жены и дочери мелких хозяев и кавэсцев облачились, по примеру бики, в доспехи, и вместе с отцами, братьями и мужьями бросились в схватку. В этот момент подошли черемшанцы Атны с примкнувшими к ним повстанцами и ударом из Арского леса заставили противника прекратить приступ. У нас пало полторы тысячи стрельцов и ополченцев, 300 черемшанцев, 500 крымцев и 2 тысячи про– стого люда. У неверных – 30 тысяч воинов" (Мухамедьяр Бу-Юрган) [http://ay-forum.net/viewtopic.php?f=172&t=3621&view=print]. ...Сеит Казани в 1546 – 1551 годах (казнен Шигалеем в авг. 1551 г.) [ПСРЛ, т. 19, с.75] имеет хорошо известное имя Буюрган (в ЛНЦ и Лицевой Летописи Абуюрган), подтвержденное одноименным топонимом на Волге. Чтоб составить представление об источнике, откуда идут сведения о некоем казанском сеите «поэте Мехаммадьяре Бу-Юргане», я оставляю ссылку на источник, рассказывающий о нем, ибо он не внесен в перечень экстремистских; его слога, однако, достаточно, чтобы отнестись к нему, как к развесистой клюкве – наших русофобских <...>-большевицких дней, к ней, впрочем, строгих юридических требований и не нужно: http://www.zinnur.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=218&Itemid=42.

Эту «Альтернативную татарскую» историю можно прочесть здесь: http://baltavar.narod.ru/Tom3.htm [глава «Неизвестный Мохаммедьяр»]. Как звучит подлинный мусульманский и татарский источник тех лет, не опровергая известий Скакзителя, но говоря совсем иначе, нежели Мухаммедьяр, мы сейчас услышим, кроме этого, отметим, что переводимый «филологически», он отнюдь не говорит «современно» – по-телевизионному, как это получается в вышепроцитированной грамоте.

Светским же русским Сказителем осада 1550 г. была превращена в 3-месячную : "Въ третее лето царства своего царь Иванъ Васильевичъ собра вся князи, и воеводы своя, и вся воя многа и поиде самъ, во многихъ тысящахъ, въ зимнее время, въ лето 7058. И велика бысть нужа воемъ его; отъ студени бо и отъ мраза, и отъ глада изомроша, къ тому же весна скоро приспе, и дождь великъ идяше, месяцъ непрестанно, – яко и становищемъ воинскимъ потонути, и местъ сухихъ не изообрести, где постояти, и тогда огнемъ горети, и ризы своя посушити, и ядение сварити. И мало стоя у Казани, постемъ 3 месяца, приступающи ко граду по всядни, бьющи по стенамъ бо изъ великихъ пушекъ. И не преда ему Богъ Казани тогда, яко царя не бысть въ царстве Казанскомъ, и не бы славно было взяти его. И поиде на Русь, Казанскую землю всю повоевавъ и главнею покативъ" [там же, т. 19, с.59 (Буслаевский список)]. Он осведомлен об обстоятельствах: "И тогда, того ради, мало стояху у Казани, токмо три месяцы: от 25-го дни декабря месяца и до 25-го дни марта месяца. Приступаху ко граду по вся дни, биюще по стенам из великихъ пушекъ, и не преда ему Богъ Казани взяти тогда, яко царя не бе на царстве, не бы славно было взяти его" [ПСРЛ, т. 19, с.303 (Румянцевский список)]. Сказитель – знал о дате 25 февраля, но он сакрально раздвинул течение сжатых событий назад и вперед, между Р.Х. и Благовещанием: раздув накал смертельной борьбы!

В безнадежном положении, зная об исполняющихся, данных еще прежде сего – при жизни Сапа-Гирея, проречениях гибели отечества, Казанская царица: "...аки лютая лвица, неукротимо рыкаше, повеле осаду крепити и вои многихъ отвсюду збирати" [там же, с.69 (Соловецкий список)]. Делала она это вопреки подданным: 'Никто же бо ея слушаше – царица, бо, ведаше неизбытье свое, – волею крепитися не хотяше. Единъ бо ея некто подкрепляюще и крепце съ нею стояше за Казань, противляшеся безо лсти Московскому, воюяся и премогаяся съ нимъ 5 летъ, по наказу царя своего, – и по смерти выше всехъ почтенъ бысть отъ царя своего, воеводства его ради и мужества его на бранехъ: именемъ Кощакъ-царевичь, мужъ зело величавъ и свирепъ' [там же, с.70]. И даже, сданная своими вассалами русскому воеводе, в ответ на его благочестивую сентенцию, арестовываемая ханша язвительно отвечает: "Буди воля Божия и самодержцова московского...".

Лишь СКЦ говорит о роли Сумбеки в удержании Казани: летописные источники и А.М.Курбский называют номинального хана, малолетнего Утемыш-Гирея. Мусульманские (древние, чуждые путинско-большевицкого новодела наших дней) – не допуская возможности начальствования над эмирами женщины, просто промолчали о командующем. А связи казанцев с Османским султанатом, предположенные Г.Н.Моисеевой, неожиданно удостоверились в 1965 году. Тогда в Турции, в библиотеке Зейтиногуллары ильчи Таушанлы (Кутахья), был открыт сборник рукописей (? 2348, листы 60-64) с сочинением астраханского поэта и географа хаджи-Шарифи «Зафер наме-и Вилайет-и Казан», свидетеля осады, направленным тогда же султану Сулейману Законодателю (иногда Шарифи отождествляется с казанским муллой Кулшарифом [http://pandia.ru/text/77/311/45705.php], убитым при штурме ханского гарема и мечети 02 октября, там, где был пленен хан Едигер). Сочинение было издано З.Валиди [Z.V.Togan «Каzаn Hanliginda Islam Turk Kulturu» «Islam Turkleri Enstitusu Drrgisi», 1965, C.III, S.3/4. 194-195], турецкий комментированный перевод, выполненный Мелек Узъетгин, издан в РФ ["Эхо веков", Казань, ?1, 1995]. Рассказывая султану об апокалиптическом действии пушек и катапульт неверных, о победе правоверных над их 800-тысячным (sic...) войском, Шарифи восклицает: "Грешные неверные, на двух равнинах крепости лежали пищей для собак, куском для волков и гиен. Не было места, куда можно было бы ступить ногой. Стихи:

Словно навьючены на спину дрова, без стрижки

Головы людей лежали на этой широкой и открытой площади. -

Сражения, подобные этому, продолжались без перерыва в течение 16 ночей. На 15-й день Уничтожающий Неверный, в развеянном, отозванном, выгнанном и разгромленном виде <таково представление о русской грамматике у тюркского переводчика!..>, повернул обратно. Хвала Аллаху, помогающему рабу своему, ценящему войско свое – и врага, повергнутого поражению!". Это созвучно пояснительной приписке Ивана Васильевича в Лицевую Летопись, разделенной союзом 'а': '...множество-много людей на обе страны побито. А въ городе ис пушекъ убили...' [ПСРЛ, т. 132, с.461]. Малозаметные политические последствия неудачи были огромны: Судебник 1550 года неожиданно вводит в свой состав статью 98-ю, новую для русского законодательства, по которой власть царя ограничивается верховными полномочиями Боярской Думы, превращая Россию в аристократическую – ограниченную монархию (по образцу Литвы) [И.Я.Фроянов 'Драма русской истории', М., 2007, сс. 488-499].

СКЦ оговаривает, хотя здесь не очень определенно: "...И брежаху съ нею <Сумбекой> Казань уланове, князи и мурзы, и болшия велможи, и приказщики, въ нихъ же бе первый, боле всехъ, царевичъ Крымский, именемъ Кощакъ, той за едино лето до сего <1551 г.>, Казань отстоя ото взятия, удержа отъ самого царя Московского" [ПСРЛ, т. 19, с.69 (Соловецкий список)]. Однако Шарифи подтверждает, что «первый меж равных», улан Кощак действительно не был главнокомандующим, только защищая Царские ворота. Бек Казани Бейбарс и сеид Кул-Мухаммед тоже обороняли каждый лишь свои ворота. А возглавляла, о чем умолчал магометанский книжник, но сообщил русский Сказитель, оборону – Сумбека, одолев Русского царя. И от сношений с турками – образ прекрасной царицы ("...образом красна велми и в разуме премудра, яко не обрестися такой лепоте лица ея во всех казанскихъ женахъ, но и во многихъ рускихъ!") [там же, с.80 (Буслаевский список)] – нисколько здесь не терял. Сказитель сам оставил намек об этом, приведя послание турецкого султана в Ногайскую орду по низложение царицы. Но, живя теперь на Руси, беллетрист подменяет политическую историю предательства, ареста и изгнания ханши-туркофилки фольклорным анекдотом о свадебном покушении на немилого – устраняя почву возможных политических обвинений поднесь здравствовавшей дамы (умерла после 1567 г.), наполовину гостьи – наполовину пленницы.