Текст книги "Этот бессмертный"

Автор книги: Роджер Джозеф Желязны

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Настоящий профессионал должен соблюдать определенную границу между своей личной жизнью и своей работой.

Миштиго никаких сочувственных слов не говорил. Это было бы чуждо его природе. У веганцев смерть – радостный момент. На духовном уровне она означала «сагл» – «завершение», то есть разделение души на крохотные испытывающие наслаждение частицы, которые рассеиваются повсюду и участвуют во вселенском оргазме. А в материальном плане она выражалась через «ансакундабад'т» – церемонию описи личной собственности покойного с зачтением его пожеланий по ее распределению и разделом его достояния.

Причем все это сопровождается обильной едой, питьем и пением.

Дос Сантос сказал мне:

– То, что случилось с вами, друг мой, очень печально. Когда теряешь свою женщину, то будто кровь вытекает из вен. Ваша печаль велика, и вас невозможно утешить. Это как тлеющий огонь, который никак не хочет погаснуть; это печально и ужасно.

– Смерть жестока и мрачна, – закончил он, и глаза его повлажнели. Для испанца жертва – всегда жертва, даже если речь идет о цыгане, еврее, мавре или о ком угодно еще – это можно понять лишь на одном из тех мистических тайных уровней, которых мне не хватает.

Рыжая подошла ко мне и произнесла:

– Ужасно… Очень жаль. Больше ничего не скажешь и не сделаешь, но мне очень жаль.

– Благодарю, – кивнул я.

– Я кое о чем должна вас спросить. Но не сейчас. Потом.

– Конечно, – сказал я. И они ушли, а я снова стал смотреть на реку. Я думал о последней парочке. В их словах звучало то же сожаление, что и у остальных, но по всему выходило, что они были каким-то образом замешаны в деле с големом.

При всем при том я был уверен, что это Диана закричала, когда Ролем меня душил, – закричала, чтобы Хасан остановил его. Значит, оставался Дон, а у меня к тому моменту возникли сильные сомнения, что он что-либо делает, не спросив предварительно у Дианы.

В результате не осталось никого.

И я не видел никакого реального мотива…

И все это могло вообще оказаться несчастным случаем…

Но…

Но у меня было чувство, что кто-то хочет меня убить. Я знал, что Хасан не откажется взять одновременно две работы у двух различных нанимателей, если только нет взаимоисключающих интересов.

От этой мысли я почувствовал себя счастливым.

Она давала мне цель и какое-то дело.

Чтобы захотеть остаться в живых, нет ничего лучше, чем узнать, что если кто-нибудь хочет твоей смерти. Я должен найти его, выяснить, зачем он этого хочет, и остановить.

Глава 6

Вторую попытку смерть сделала очень скоро, и тут я не мог бы при всем своем желании возложить вину на кого-то из людей. Это был просто один из тех посланцев обманщицы-судьбы, что иногда заявляются к обеду незваными гостями. Однако финал этого происшествия привел меня в полное недоумение и дал новую пищу для размышлений.

Дело было так.

Внизу у Нила – стирателя границ, отца планиметрии, подателя плодородного ила – сидел веганец и делал зарисовки противоположного берега. Я подозреваю, что если бы он сидел на том берегу, то рисовал бы этот, на котором сидел сейчас, хотя такое предположение несколько цинично.

Меня беспокоило то, что он в одиночку отправился в это теплое топкое местечко, никому об этом не сказав и не взяв с собой никакого оружия серьезнее карандаша.

И это случилось.

Старое бревно в пятнах гнили, болтавшееся вблизи берега, внезапно перестало быть старым бревном в пятнах гнили. Длинный змеиный хвост задрался к небу, с другого конца открылась полная зубов пасть, и уйма мелких лапок, найдя твердую почву, заработала как колесики.

Я закричал и схватился за пояс.

Миштиго уронил блокнот и кинулся наутек.

Но зверь уже бросился на него, и я не мог выстрелить.

Тогда я сделал рывок, но к тому времени, как я оказался на месте, вокруг Миштиго уже закрутились две петли, и он сам стал тона на два синее, а челюсти уже смыкались на нем.

Есть один способ заставить любого удава ослабить хватку хотя бы ненадолго. Я ухватил его задранную вверх голову, когда она чуть-чуть пригнулась, чтобы получше рассмотреть свой завтрак, и сумел запустить пальцы в чешуйчатые борозды по бокам.

Большие пальцы я воткнул ему в глаза и нажал из всех сил.

Гигант дернулся и хлестнул меня серо-зеленым кнутом.

Приземлился я футах в десяти от того места, где стоял. Миштиго был отброшен выше по склону. Он уже вставал на ноги, когда зверь снова атаковал.

Только на этот раз зверь атаковал меня, а не его.

Боадил поднялся над землей футов на восемь и обрушился на меня. Я дернулся в сторону, и огромная плоская голова прошла в дюйме от моего плеча, осыпав меня мусором и камешками.

Я откатился подальше и уже поднимался на ноги, но хвост обвился вокруг меня и снова сбил с ног. Я попытался отползти назад, но было уже поздно, я не смог увернуться от новой наброшенной петли. Она обвила меня повыше колен, и я опять упал.

Тут синие руки обхватили туловище зверя выше петли, но смогли продержаться лишь несколько секунд, а потом мы оба оказались завязаны в узлы.

Я боролся, но как прикажете сражаться с толстым кабелем в гладкой броне с мириадами мелких лапок? Моя правая рука сразу оказалась прижата к телу, а левой я не мог дотянуться, чтобы снова попробовать выдавить ему глаз. Петли сжимались. Челюсти приближались ко мне, и я вцепился в туловище. Я бил по нему, и царапал, и в конце концов смог, ободрав на себе кожу, вытащить наружу правую руку.

Голова все приближалась, и я остановил ее правой рукой – запустил руку под нижнюю челюсть, схватил ее и удерживал, отжимая голову назад.

Большая петля сомкнулась вокруг моей груди, сжимая сильнее, чем руки голема. Потом зверь отвел голову вбок от моей руки, голова опустилась, и челюсти распахнулись.

Миштиго тоже боролся, и это беспокоило зверя и замедляло его движения, что давало мне время для последней попытки.

Я запустил ему в пасть обе руки и развел челюсти в стороны.

Верхнее небо у него было покрыто слизью, и моя ладонь начала понемногу соскальзывать. Я изо всех сил нажал на нижнюю челюсть. Пасть раскрылась еще на полфута и, по-видимому, застопорилась.

Я пытался выбраться, но петли обвивали нас слишком плотно, и мне не хватало опоры.

Тут петли немного расширились и напряглись, а голова отошла назад. Я смог встать на колени. Миштиго в подвешенном и смятом состоянии находился футах в шести от меня.

Моя правая рука проскользнула еще чуть-чуть дальше, почти до того места, где я потерял бы опору для рычага.

И тут я услышал громкий крик.

Содрогание я ощутил практически одновременно. Я почувствовал, что хватка этой твари на мгновение ослабла, и тут же вытащил руки. Раздалось ужасное щелканье зубов, и зверь в последний раз сдавил нас. У меня на мгновение потемнело в глазах.

Теперь я вырывался на свободу, выпутываясь из узлов. Копье с гладким древком, от которого боадила так перекосило, исторгало из него жизнь, и движения зверя в какой-то момент стали уже не агрессивными, а спазматическими.

Он дергался и бил хвостом, и я был дважды сбит с ног, пока освободил Миштиго; мы отошли футов на пятьдесят и стали смотреть, как эта тварь подыхает. Это продолжалось довольно долго.

Хасан стоял тут же с ничего не выражающим лицом. Ассегай, с которым он столько времени тренировался, сделал свое дело. Потом, когда Джордж препарировал эту тварь, мы узнали, что копье воткнулось в двух дюймах от сердца и повредило большую артерию. Кстати, у боадила оказалось две дюжины лапок, симметрично, как и следовало ожидать, расположенных с обеих сторон.

Дос Сантос стоял возле Хасана, а Диана – возле Дос Сантоса. Все остальные обитатели лагеря тоже присутствовали.

– Хорошее зрелище, – сказал я. – Славный удар. Спасибо.

– Ничего особенного, – ответил Хасан.

Он сказал, ничего особенного. Ничего, кроме смертельного удара по моему предположению, что это он испортил голема. Если Хасан тогда пытался убить меня, то зачем ему было спасать меня от боадила?

Если только не было правдой то, что он сказал тогда в Порт-о-Пренсе, – что его действительно наняли охранять веганца. Если это было его главной задачей, а убить меня – только второстепенной, то мое спасение было просто побочным эффектом при сохранении жизни Миштиго.

Но тогда…

К черту. Забудем это.

Я швырнул камень как можно дальше, потом еще один. На следующий день к нашему лагерю должен был прилететь скиммер; мы собирались отбыть в Афины, сделав остановку только в Новом Каире, чтобы высадить Рамзеса и остальных местных. Я был рад, что покидаю Египет со всей его пылью, и обязательными объектами осмотра, и мертвыми звероподобными божествами. Я уже устал от этого места.

Тут с нами по радио связался Фил из Порт-о-Пренса, и Рамзес позвал меня в радиопалатку.

– Да? – сказал я в микрофон.

– Конрад, это Фил. Я только что написал ее элегию и хочу прочесть тебе. Я с ней никогда не встречался, но слышал, как ты о ней рассказывал, и видел ее фото, и я думаю, что сделал хорошую вещь…

– Ради Бога, Фил, только не сейчас. Я сейчас не хочу поэтических утешений. Может быть, в другой раз…

– Эта элегия не из тех, которые «недостающее вписать, ненужное вычеркнуть». Я знаю, что ты этого не любишь, и в некотором роде согласен с тобой.

Моя рука потянулась было к рычагу отключения, но зависла и вместо этого взяла одну из сигарет Рамзеса.

– Ладно, давай. Я слушаю.

И он начал читать, и вещь действительно была неплохая. Я мало что запомнил. Помню только, как эти живые, ясные слова долетали, обойдя полмира, и как я слушал их, весь в ссадинах изнутри и снаружи. Он описывал добродетели Нимфы. Посейдон добился ее любви, но вынужден был отдать ее своему брату Аиду. Он призывал стихии ко всеобщему трауру. Пока он читал, мои мысли перенеслись к тем двум счастливым месяцам на Косе, и все случившееся после исчезло. Мы снова были на борту «Кумира» и направлялись к островку, где было нечто вроде священной пещеры, в которой мы обычно устраивали пикники. И купались вместе, и вместе лежали на солнцепеке, держась за руки и ничего не говоря, просто ощущая, как солнечные лучи блестящим сухим нежным водопадом падают на наши розовые нагие души…

Фил закончил чтение, пару раз прочистил глотку, и мой остров скрылся из глаз, унося с собой часть меня, потому что ушедшее не вернуть.

– Спасибо, Фил, – сказал я. – Это было очень здорово.

– Я рад, что ты нашел это достойным ее, – ответил он. – Я сегодня во второй половине дня вылетаю в Афины. Я хотел бы примкнуть к вам на этом участке вашего пути, если с тобой все в порядке.

– Конечно, – отозвался я. – Но можно спросить, для чего?

– Я решил, что надо бы еще раз побывать в Греции. Поскольку ты тоже туда собираешься, все могло бы получиться как встарь. Я хотел бы последний раз взглянуть на некоторые Прежние Места.

– Звучит довольно похоронно.

– Ну… Я практически исчерпал резервы С-процедур. Мне кажется, я чувствую, как кончается завод. Может быть, главная пружина выдержит еще несколько раз, а может, и нет. В любом случае я хочу еще раз увидеть Грецию и чувствую, что это мой последний шанс.

– Я уверен, что это не так, но завтра вечером около восьми мы все будем обедать в отеле «Гарден».

– Прекрасно. Я вас там найду.

– Решено.

– До свидания, Конрад.

– До свидания.

Я вымылся под душем, намазался мазью и надел чистую одежду. Тело еще кое-где саднило, но, по крайней мере, я чувствовал себя чистым. Потом я разыскал веганца, только что проделавшего те же процедуры, и остановил на нем свой мрачный взгляд.

– Поправьте меня, если я не прав, – заявил я, – но одна из причин, по которым вы хотели видеть меня во главе этого мероприятия, это мой высокий потенциал выживания. Ведь так?

– Так.

– До сих пор я делал все что мог, чтобы это качество не осталось потенциалом, а было активно использовано на общее благо.

– Именно это вы делали, когда с голыми руками атаковали всю группу?

Я потянулся было к его глотке, но передумал и опустил руку. Все-таки я увидел, как на мгновение его глаза расширились от страха, а углы рта дернулись. Он отступил на шаг назад.

– Я намерен пересмотреть это положение, – сказал я ему. – Я здесь только для того, чтобы доставить вас куда вам угодно и позаботиться, чтобы вы вернулись обратно целым и невредимым. Нынче утром вы мне доставили определенные хлопоты, выставив себя в качестве приманки для боадила. Но да будет вам известно, что не принято ходить к черту в пекло за огоньком для сигареты. Если вы надумаете куда-нибудь идти в одиночку, удостоверьтесь сначала, что это место безопасно, – тут его взгляд дрогнул, и он стал смотреть в сторону.

Я продолжил:

– А если это не так, то берите с собой вооруженный эскорт, если уж вы отказываетесь сами носить оружие. Это все, что я хотел вам сказать. Если вы не желаете сотрудничать, то скажите мне прямо сейчас, и я брошу это дело, а вам найду другого сопровождающего. Кстати, Лорел мне это уже предлагал.

– Ну так что? – спросил я.

– Лорел действительно это говорил?

– Да.

– Как странно… Хорошо, конечно, да. Я буду выполнять ваше требование. Я считаю его вполне разумным.

– Прекрасно. Вы говорили, что хотите сегодня еще раз съездить в Долину Цариц. Рамзес вас свозит. Я что-то не расположен ехать туда сам.

Отсюда будем выбираться завтра в десять утра. Будьте готовы.

И я пошел прочь, ожидая, что он что-нибудь ответит, ну хоть словечко.

Он ничего не ответил.

К счастью, как для тех, кто пережил Три Дня, так и для тогда еще не родившихся, Шотландия не слишком пострадала. Я вытащил из морозильника лед и принес из обеденной палатки бутылку содовой. После этого я включил систему охлаждения возле своей койки, взял бутылку из своих личных запасов и остаток вечера провел в размышлениях о тщетности всех человеческих усилий.

К ночи, протрезвев до приемлемого состояния и уговорив себя немного поесть, я вооружился и вышел подышать свежим воздухом.

Голоса я услышал, подойдя к восточному краю огороженного проводом участка. Я сел на землю, в темноте прислонился спиной к довольно большому камню и прислушался. Я узнал вибрирующие диминуэндо голоса Миштиго, и мне захотелось узнать, что он говорит.

Но разобрать его слов я не мог.

Они находились чуть-чуть далековато, а в пустыне не самая лучшая акустика. Я сидел за камнем, напрягая слух, и это случилось, как бывало не раз: Я сидел на одеяле рядом с Эллен, и моя рука обнимала ее за плечи. Моя синяя рука…

Что-то во мне запротестовало против осознания себя веганцем, даже в форме псевдотелепатического исполнения желаний, и картина померкла, а я снова оказался у камня.

Но мне было одиноко, а Эллен на ощупь показалась мне гораздо мягче камня, и, кроме того, мне было любопытно.

Поэтому я опять очутился там и наблюдал.

– …отсюда ее не видно, – говорил я, – но Вега – звезда первой величины из созвездия, которое у вас называют созвездием Лиры.

– А как оно выглядит там, на Талере? – спросила Эллен.

Последовала долгая пауза. Потом прозвучало:

– Самые важные и значительные вещи часто труднее всего описать. Иногда это связано с невозможностью передать то, для чего у ваших собеседников нет соответствующих понятий. Талер непохож на эти места. Там нет пустынь. Вся планета возделана как сад. Ну… Я беру вот этот цветок, который у вас в волосах – посмотрите на него. Что вы видите?

– Прелестный белый цветок. Я поэтому его и сорвала и воткнула в волосы.

– Но это вовсе не прелестный белый цветок, по крайней мере, для меня. Ваши глаза воспринимают свет в диапазоне длин волн от 4000 до 7200 ангстрем. Глаза веганца видят гораздо дальше в ультрафиолетовой области, примерно до 3000. Мы слепы к тому цвету, который вы называете красным, но в этом белом цветке я различаю еще два цвета, для которых в вашем языке нет слов. Мое тело покрыто узорами, которых вы не видите, но они достаточно похожи на узоры на теле других членов моей семьи, так что веганец, знающий род Штиго, при первом знакомстве может назвать семью и провинцию, откуда я родом. Некоторые наши картины на земной взгляд кажутся безвкусными, или даже выглядят одноцветными – обычно синими – потому что землянам не видны тонкие оттенки. Вам покажется, что в нашей музыке есть большие промежутки времени, где отсутствует звук, но на самом деле эти промежутки заполнены мелодией. Наши города логично устроены и содержатся в чистоте. Они улавливают дневной свет и долго сохраняют его ночью. Движения там медленны, а звуки приятны для слуха. Это многое значит для меня, но я не знаю, как описать это человеческому существу.

– Но ведь люди – я имею в виду, земляне – живут на ваших планетах…

– Но на самом деле они не могут ни видеть, ни слышать, ни ощущать наш мир так, как мы. Тут пропасть, которую мы можем осознать и даже измерить, но не можем перешагнуть. Вот почему я не могу рассказать вам, как выглядит Талер. Для вас это будет другой мир, не такой, как для меня.

– Все равно, я хотела бы его увидеть. Очень хотела бы. Я думаю, что хотела бы даже там жить.

– Я не думаю, что вы были бы там счастливы.

– Почему?

– Потому что иммигранты-невеганцы – это иммигранты-невеганцы. Здесь вы не принадлежите к низшей касте. Я знаю, что у вас этот термин не принят, но суть именно в этом. Вы – персонал Управления с семьями – представляете собой высшую касту этой планеты. Потом идут богатые люди, не служащие в Управлении, потом те, кто работает у этих богатых людей, потом те, кто зарабатывает себе на жизнь, работая на земле, и на самом дне – те несчастные, кто живет в Прежних Местах. Здесь вы принадлежите к высшей касте. На Талере вы были бы на дне.

– Почему это должно быть так?

– Потому что вы видите белый цветок, – я протянул его ей обратно.

Последовало долгое молчание, заполненное холодным ветром.

– Все равно, я рада, что вы сюда приехали, – сказала она.

– Это действительно интересное место.

– Я рада, что вам здесь нравится.

– Правда, что человек по имени Конрад был вашим любовником?

– Это не ваше синее дело, – произнесла она, – но отвечу вам – да.

– Я могу понять, почему, – сказал он, и я почувствовал себя неудобно, будто занимался вуайеризмом или – еще тоньше – подглядывал за кем-то, кто занимается вуайеризмом.

– Почему же? – спросила она.

– Потому что вы тянетесь к странному, к сильному, к экзотическому, потому что вы никогда не бываете счастливы там, где вы находитесь, и такая, какая вы есть.

– Это неправда… Может быть. Да, он как-то сказал мне что-то в этом роде. Возможно, это и так.

В этот момент мне стало очень жалко ее. Сам того не сознавая, словно желая ее утешить, я взял ее за руку. Только это движение сделала рука Миштиго, а он вовсе не хотел, чтобы она двигалась. Это я так захотел.

Я вдруг испугался. Он, впрочем, тоже – я это почувствовал.

Ощущение было сродни опьянению, когда все вокруг тебя плывет – я понял, что он чувствует чье-то присутствие внутри своего сознания.

Мне немедля захотелось убраться восвояси, и я снова оказался возле камня, но еще успел услышать ее слова: «Возьми меня!» Будь прокляты эти псевдотелепатические исполнения желаний, подумал я.

Когда-нибудь я перестану верить, что они ограничиваются только этим.

Я действительно различал в этом цветке два цвета, для которых у меня не было названия…

Я направился обратно к лагерю, прошел через него и продолжал идти дальше. Дойдя до другого края огражденного участка, я уселся на землю и зажег сигарету. Ночь была холодная и темная.

Две сигареты спустя я услышал позади себя голос, но не стал оборачиваться.

– В Великом Доме и в Доме Огня, в тот Великий День, когда будут исчислены все дни и годы, да будет возвращено мне мое имя, – произнес голос.

– Вы молодец, – сказал я мягко. – Цитата к месту. Узнаю поминаемую всуе Книгу Мертвых.

– Я поминала ее не всуе, а как раз, как вы сказали, к месту.

– Вы молодец.

– Так вот, в тот великий день, когда будут исчислены все дни и годы, если вам возвратят ваше имя, то что же это будет за имя?

– Не думаю, что мне его возвратят. Я намерен туда опоздать. И потом, что такого в имени?

– Зависит от того, какое имя. Возьмем, например, «Карагиозис».

– Сначала сядьте, чтобы мне было вас видно. Не люблю, когда стоят у меня за спиной.

– Хорошо, села. Ну так что?

– Что что?

– Возьмем «Карагиозис».

– Зачем это?

– Затем, что это имя что-то значит. По крайней мере, раньше значило.

– Карагиозис – это персонаж старинного греческого театра теней, что-то вроде Панча из европейских представлений о Панче и Джуди. Это был разгильдяй и фигляр.

– Он был грек, и он был проницателен.

– Ха! Он был отчасти трус, и вообще скользкий тип.

– Он был отчасти герой. Хитрый. В чем-то вульгарный. С чувством юмора. Ему как раз впору разбирать пирамиду. Кроме того, когда хотел, он бывал сильным.

– А где же он сейчас?

– Я сама хотела бы знать.

– Почему вы спрашиваете меня?

– Потому что этим именем вас назвал Хасан той ночью, когда вы одолели голема.

– А… Понятно. Ну, это было просто бранное слово, родовое обозначение – типа синонима для дурака – прозвище, как если бы я назвал вас «Рыжая». Кстати, когда я это произнес, я подумал – интересно, а как вы выглядите для Миштиго? Вы ведь знаете, веганцы не различают цвет ваших волос.

– Мне, на самом деле, плевать, как я выгляжу для веганцев. Интересно, как вы сами-то выглядите. Я так понимаю, что у Миштиго на вас собрано толстенное досье. Он что-то говорил, что, дескать, вам несколько сотен лет.

– Это, несомненно, преувеличение. А вы, видно, много об этом знаете. А какой толщины досье вы собрали на Миштиго?

– Пока еще не очень толстое.

– Судя по всему, вы его ненавидите больше, чем кого-либо другого. Это так?

– Так.

– Почему?

– Он веганец.

– И что?

– Я ненавижу веганцев, вот и все.

– Нет, тут есть что-то еще.

– Есть. Вы ведь очень сильный, вы знаете?

– Знаю.

– По правде, вы самый сильный человек из всех, кого я видела. Настолько сильный, что можете сломать шею вампиру, а потом упасть в гавань Пирея, выплыть на берег и позавтракать.

– Странный пример вы выбрали.

– Не такой уж и странный. Ведь вы это сделали?

– Почему?

– Я хочу это знать, мне надо.

– Извините.

– «Извините» – это не ответ. Говорите дальше.

– Я все сказал.

– Нет. Нам нужен Карагиозис.

– Кому это «нам»?

– Сети. Мне.

– Опять же – зачем?

– Хасан прожил половину вечности. Карагиозис еще старше. Хасан знал вас прежде, вспомнил и назвал «Карагиозис». Вы действительно Карагиозис, убийца, защитник Земли – и сейчас вы нужны нам. Чертовски нужны. Армагеддон пришел – не в грохоте грома, а в шелесте чековой книжки. Этот веганец должен умереть. Другого выхода нет. Помогите нам остановить его.

– Чего вы хотите от меня?

– Дайте Хасану его уничтожить.

– Нет.

– Почему? Что он для вас?

– Ничего. По правде говоря, он мне очень не нравится. Но что он для вас?

– Наш погубитель.

– Тогда объясните мне, в чем дело, и, может быть, я дам вам ответ получше.

– Не могу.

– Почему?

– Потому что не знаю.

– Тогда спокойной ночи. Все.

– Погодите! Я действительно не знаю, но с Талера пришло сообщение от тамошнего агента Сети: этот веганец должен умереть. Его книга – это не книга, он это не он, у него много лиц. Я не знаю, что это означает, но наши агенты никогда еще не лгали. Вы жили на Талере, на Бакабе и на дюжине других планет. Вы Карагиозис. Вы знаете, что наши агенты не лгут, потому что вы Карагиозис, и это вы создавали нашу систему разведки. Теперь вам передано их сообщение, но вы не обращаете на него внимания. Я говорю, это они сказали, что он должен умереть. Он представляет собой конец всему, за что мы боролись. Они сказали, что он наблюдатель, которому нельзя позволить наблюдать. Вы знаете их принцип – деньги за Землю. Это усиление веганской эксплуатации. Они не могут сказать на этот счет ничего более определенного.

– Жаль. Но я сам выступаю его поручителем и буду его защищать. Укажите мне более серьезную причину, и может быть, я дам вам ответ получше. А Хасан, между прочим, пытался меня убить.

– Ему было велено только остановить вас, нейтрализовать, чтобы мы могли уничтожить веганца.

– Нет-нет, это недостаточно весомо. Я не могу это принять. Идите своей дорогой. А я забуду об этом разговоре.

– Нет, вы должны нам помочь. Что значит жизнь одного веганца для Карагиозиса?

– Я не могу согласиться на его уничтожение, не имея на то конкретных и достаточно веских оснований. До сих пор вы не представили никаких доказательств.

– Это все, что у меня есть.

– Тогда спокойной ночи.

– Нет. У вас два разных профиля. Если глядеть справа – вы полубог; слева – вы дьявол. Один из этих двоих поможет нам, должен помочь. Мне все равно, который из них это сделает.

– Не пытайтесь причинить вред веганцу. Мы будем его защищать.

Мы еще посидели. Потом она взяла одну из моих сигарет, и мы закурили.

– …Ненавидеть вас было бы легко, – сказала она через некоторое время, – но я не могу.

Я ничего не ответил.

– Я много раз видела, как вы с важным видом расхаживаете в своем Черном Костюме и хлещете ром, как воду, – надменный в своей силе, будто знаете что-то, о чем никому не говорите. Вы ведь можете побороть в своем весе все, что движется, правда?

– Только не красных муравьев и не шмелей.

– Может у вас есть какой-то план, о котором я ничего не знаю? Скажите нам, и мы поможем вам его осуществить.

– Насчет того, что я Карагиозис – это вы так думаете. Я уже объяснил, почему Хасан назвал меня этим именем. Фил знал Карагиозиса, а вы знаете Фила. Разве он когда-нибудь хоть что-то об этом говорил?

– Вы сами знаете, что не говорил. Он вам друг и не станет вас выдавать.

– Кроме случайных слов Хасана, еще что-нибудь указывает на то, что это я?

– Зафиксированных описаний внешности Карагиозиса не осталось. Вы были очень аккуратны.

– Тогда все в порядке. Идите и не приставайте ко мне.

– И не пристаю. Пожалуйста.

– Хасан пытался меня убить.

– Да; он, должно быть, подумал, что это проще, чем постоянно убирать вас с дороги. В конце концов, он знает о вас больше, чем мы.

– Тогда почему он сегодня спас меня от боадила вместе с Миштиго?

– Я лучше не буду говорить.

– Тогда забудем.

– Нет, я вам скажу. Ассегай оказался единственным оружием у него под рукой. Хасан его еще не вполне освоил. Он целился не в боадила.

– Ах так.

– Но он целился и не в вас. Эта тварь слишком сильно извивалась. Он хотел убить веганца; потом он просто сказал бы, что пытался спасти вас единственным оружием, которое было под рукой, но произошел ужасный несчастный случай. Он промахнулся.

– Почему же он не дал боадилу самому убить веганца?

– Потому что вы уже наложили на зверя руки. Он боялся, что вам удастся его спасти. Он боится ваших рук.

– Это приятно слышать. Он будет продолжать свои попытки, даже если я откажусь сотрудничать?

– Боюсь, что да.

– Это весьма прискорбно, моя дорогая, потому что я этого не позволю.

– Вы его не остановите. И мы тоже не дадим ему отбой. Даже если вы Карагиозис, и вы уязвлены, а я вам безмерно сочувствую – Хасана все же никто не остановит: ни вы, ни я. Ведь он – Убийца. Он никогда не терпел поражений.

– Я тоже.

– Нет, вы проигрывали. Вы проиграли и Сеть, и Землю, и все, что имеет хоть какое-нибудь значение.

– Это мое дело, женщина. Идите своей дорогой.

– Не могу.

– Почему это?

– Если вы не знаете, то Карагиозис действительно дурак, фигляр, персонаж из театра теней.

– Человек по имени Томас Карлейль когда-то писал о героях и поклонении героям. Он тоже был дурак. Он верил, что герои существуют. На самом деле, героизм – дело случая и целесообразности.

– Иногда на сцену выходят идеалы.

– Что такое идеал? Призрак призрака, вот и все.

– Пожалуйста, не говорите мне таких вещей.

– Приходится – ведь это правда.

– Вы лжете, Карагиозис.

– Нет, не лгу, девочка, – а если и лгу, то из лучших побуждений.

– Мне столько лет, что я гожусь в бабушки любому, кроме вас, так что не зовите меня девочкой. Вы знаете, что мои волосы – это парик?

– Да.

– Вы знаете, что я как-то подцепила одну веганскую болезнь – и поэтому мне приходится носить парик?

– Нет, простите, я не знал.

– Когда я была молода, много лет назад, я работала на веганском курорте. Я была проституткой. Никогда не забуду пыхтения их ужасных легких и прикосновения их плоти трупного цвета. Только человек вроде вас, Карагиозис, способен понять, как я их ненавижу – только тот, кто испытал каждую великую ненависть, сколько их существует.

– Простите, Диана. Мне очень жаль, что это вас до сих пор ранит. Но я еще не готов сдвинуться с места. Не толкайте меня.

– Вы действительно Карагиозис?

– Да.

– Тогда я в некотором роде удовлетворена.

– Но веганец будет жить.

– Посмотрим.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Конрад.

Я встал и вернулся к себе в палатку, а она осталась сидеть.

Позже в эту ночь она пришла ко мне. Шорох полога палатки и простынь, и вот она уже здесь. И когда я позабуду все остальное – ее рыжий парик, перевернутую галочку между бровями, плотно сжатые челюсти, отрывистую речь, манерные жесты, ее тело, горячее как сердце звезды, ее странные обвинения того человека, которым я должен был быть когда-то, когда я все это забуду, я буду помнить только одно – она пришла ко мне, когда была мне нужна, она была мягкой и теплой, она пришла ко мне…