355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роджер Джозеф Желязны » Смерть Вселенной. Сборник » Текст книги (страница 6)
Смерть Вселенной. Сборник
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 20:17

Текст книги "Смерть Вселенной. Сборник"


Автор книги: Роджер Джозеф Желязны


Соавторы: Рэй Дуглас Брэдбери,Роберт Сильверберг,Филип Киндред Дик,Харлан Эллисон,Кристофер Прист,Томас Майкл Диш,Брайан Уилсон Олдисс,Джеймс Грэм Баллард,Джордж Алек Эффинджер,Сэмюел Дилени
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

ГЕНЕЗИС И КАТАСТРОФА

– Ну вот, все нормально, – сказал доктор. Его голос звучал глухо. Казалось, что он говорит откуда-то издали. – Просто лежите и отдыхайте. У вас сын.

– Что?

– У вас замечательный сын. Вы понимаете? Замечательный сын. Слышите, как он плачет?

– Доктор, с ним все в порядке?

– Разумеется, все в порядке.

– Пожалуйста, покажите мне его.

– Сейчас увидите.

– Вы уверены, что все в порядке?

– Совершенно уверен.

– Он все еще плачет.

– Попробуйте расслабиться. Вам совершенно не о чем беспокоиться.

– Я хочу увидеть его. Пожалуйста, покажите.

– Дорогая, – сказал доктор, поглаживая ее руку, – у вас прекрасный, сильный, здоровый мальчик. Вы не верите тому, что я говорю?

– Что с ним делает эта женщина?

– Ребенка готовят, чтобы он понравился вам, – ответил доктор. – Мы его чуть-чуть обмоем и все. Вы должны дать нам минутку—другую.

– Поклянитесь, что с ним все в порядке.

– Клянусь. Ну а теперь лежите и отдыхайте. Закройте глаза. Ну же, закройте глаза. Вот так. Вот и отлично. Умница…

– Я все время молилась, чтобы он выжил, доктор.

– Конечно, он будет жить, не волнуйтесь.

– Остальные не выжили.

– Что?

– Никто из моих детей не выжил, доктор.

Стоя за кроватью, врач вглядывался в бледное, измученное лицо молодой женщины. Он никогда раньше не видел ее. Они с мужем появились в городе недавно. Жена хозяина гостиницы, которая пришла помочь при родах, рассказала ему, что муж работал в местной таможне на границе и что эти двое появились совершенно неожиданно месяца три назад. Из вещей – только один сундук и чемодан. Муж – пьянчужка, рассказывала хозяйка, – высокомерный, властный, вечно задирающийся маленький пьянчужка, но молодая женщина казалась нежной и набожной. Она никогда не улыбалась. За те несколько недель, что семья провела в гостинице, хозяйка ни разу не видела улыбки на лице женщины. Ходил слух, что у пьянчужки это уже третья женитьба, что первая жена умерла, а вторая бросила его. Почему? Причина, говорили, была весьма необычной. Но это только слухи.

Доктор нагнулся и поправил одеяло на груди у роженицы.

– Вам не о чем беспокоиться, – ласково прошептал он. – Это совершенно нормальный ребенок.

– Это же мне говорили про всех остальных. Но я потеряла их, доктор. За последние восемнадцать месяцев я потеряла всех троих моих детей, так что не вините меня за излишнее беспокойство.

– Троих?

– Это мой четвертый… за четыре года.

Доктор неловко переминался с ноги на ногу.

– Вы не можете себе представить, что значит потерять их всех, всех троих, медленно, по очереди, одного за другим. Они сейчас у меня перед глазами. Я вижу лицо Густава так же ясно, как если бы он лежал здесь, в кровати, рядом со мной. Густав был восхитительным ребенком, доктор. Не он вечно болел. Это ужасно, когда дети постоянно болеют, а ты ничем не можешь помочь.

– Я знаю.

Женщина открыла глаза, посмотрела на врача и отвела взгляд.

– Мою маленькую дочку звали Ида. Она умерла накануне Рождества. Всего четыре месяца тому назад. Я хотела бы, чтобы вы видели Иду, доктор.

– У вас теперь новый ребенок.

– Но Ида была такой красавицей.

– Да, – сказал доктор. – Я знаю.

– Откуда вы знаете?! – вскрикнула она.

– Я уверен, что она была прекрасным ребенком. Но и этот не хуже. – Доктор отвернулся от кровати, прошелся по комнате и остановился у окна. Посмотрел на улицу. За дорогой он видел красные крыши домов и крупные капли, бьющиеся о черепицу. Дождливый, серый апрельский полдень.

– Иде было два года, доктор… и она была так красива, что я глаз не могла от нее оторвать с самого утра, когда одевала ее, и до вечера, когда она опять лежала в своей кроватке. Я все время жила в священном ужасе, как бы чего не случилось с этим ребенком. Густав умер, мой маленький Отто тоже умер, и она была всем, что у меня осталось. Порой я просыпалась среди ночи, тихонько подходила к колыбели и прикладывала к дочке ухо, чтобы убедиться, что она дышит.

– Попробуйте расслабиться, – сказал доктор, вернувшись к ее постели, – пожалуйста, попробуйте расслабиться.

– Когда она умерла… Я снова была беременна, доктор, когда это случилось. Этому было уже целых четыре месяца, когда Ида умерла. «Я не хочу! – кричала я после похорон. – Я не хочу его! Я уже похоронила достаточно детей». А мой муж… он бродил среди гостей с большой кружкой пива… он сразу обернулся и сказал: «У меня новости для тебя, Клара, хорошие новости». Вы можете вообразить, доктор? Мы только что похоронили нашего третьего ребенка, а он стоит с кружкой пива и говорит мне, что у него хорошие новости. «Сегодня меня направили в Брно, – сказал он, – так что можешь начинать собираться. Тебе надо сменить обстановку, Клара, и у тебя там будет новый доктор».

– Пожалуйста, не разговаривайте больше.

– Скажите, вы – тот новый доктор?

– Да.

– Я боюсь, доктор.

– Постарайтесь не волноваться.

– Каковы шансы теперь у этого, четвертого?

– Вы должны перестать думать об этом.

– Я не могу. Я уверена, что наследственность губит моих детей. Обязательно должно быть что-то такое.

– Чепуха, перестаньте!

– Доктор, знаете, что сказал мне муж после рождения Отто? Он вошел в комнату, заглянул в колыбель, где лежал Отто, и сказал: «Почему все мои дети должны быть такими маленькими и слабыми?»

– Я уверен, что он не говорил этого.

– Он смотрел в колыбель Отто, как будто разглядывая крошечное насекомое, и рассуждал: «Я говорю, почему бы им не быть крупнее. Вот и все». А через три дня после этого Отто умер. Мы поспешили окрестить его, и в тот же вечер он умер. А потом умер Густав. А потом Ида. Они все умерли, доктор, и сразу в доме стало пусто…

– Не думайте теперь об этом.

– А этот тоже очень маленький?

– Это нормальный ребенок.

– Но маленький?

– Ну, может быть, чуть-чуть маленький. Но эти малыши зачастую крепче тех, кто побольше. Только вообразите, фрау Гитлер, через год, в это же время он будет учиться ходить. Подумайте, как это прекрасно!

Она промолчала.

– А через два года он будет вовсю разговаривать и сводить вас с ума своей болтовней. Вы уже придумали ему имя?

– Имя?

– Ну да.

– Не знаю. Я не уверена. Кажется, муж говорил, что если будет мальчик, то мы назовем его Адольфус.

– То есть, его будут звать Адольф?

– Да. Мужу нравится имя Адольф, потому что оно сходно с Алоисом. Моего мужа зовут Алоисом.

– Превосходно.

– Нет, нет! – она вдруг села в кровати и зарыдала. – Этот же вопрос мне задали, когда родился Отто! Это значит, что и он умрет! Нужно немедленно окрестить его!

– Ну-ну, – проговорил доктор, нежно положив ладонь ей на плечо, – это все ерунда. Говорю вам: все это ерунда. Я просто интересуюсь, вот и все. Мне нравится говорить об именах. Я думаю, что Адольфус чрезвычайно хорошее имя. Одно из моих любимых. Ага, взгляните, вот и он!

Хозяйка гостиницы плавно прошествовала к кровати, бережно неся ребенка у своей огромной груди.

– Вот он, красавец-малыш, – воскликнула она, сияя. – Хотите подержать его, дорогая? Положить его с вами рядом?

– Его хорошо запеленали? – спросил врач. – Здесь очень холодно.

– Ну, разумеется, хорошо.

Ребенок был крепко-накрепко спеленут в большой шерстяной платок, торчала только крохотная головка. Хозяйка нежно положила его на кровать рядом с матерью.

– Ну вот, – сказала она, – теперь лежите и любуйтесь на него сколько душе угодно.

– Я думаю, он вам понравится, – улыбаясь, сказал доктор. – Прекрасное дитя.

– Какие у него красивые ручки, – воскликнула хозяйка. – Какие благородные пальчики!

Мать не двигалась. Она даже не повернула головы.

– Ну же! – воскликнула хозяйка, – он вас не укусит!

– Я боюсь смотреть. Я не смею верить, что у меня есть еще один ребенок и что он здоров.

– Ну не будьте же такой упрямой.

Мать медленно повернула голову и посмотрела на маленькое, удивительно спокойное личико, лежащее перед ней на подушке.

– Это мой ребенок?

– Естественно.

– Но… но он такой красивый…

Доктор повернулся, отошел к столу и начал собирать свой чемоданчик. Мать лежала на кровати, любуясь ребенком; улыбалась, тиская его. Она была счастлива.

– Здравствуй. Адольфус, – шептала она. – Здравствуй, мой маленький Адольф.

– Шшш! Послушайте, кажется идет ваш муж, – сказала хозяйка.

Врач подошел к двери и, открыв ее, выглянул в коридор.

– Герр Гитлер!

– Он самый.

– Заходите, пожалуйста.

Невысокий человек в темно-зеленой форме аккуратно вступил в комнату и огляделся.

– Поздравляю, – сказал доктор. – У вас сын.

Усы у вошедшего были тщательно ухожены на манер императора Франца-Иосифа; от него сильно пахло пивом.

– Сын?

– Именно.

– Ну и как он?

– Отлично. Так же, как и ваша жена.

– Ладно, – отец обернулся и семенящим, неловким шагом важно прошествовал к постели, где лежала его жена.

– Ну, Клара, – сказал он, улыбаясь сквозь усы. – Как оно?

Он посмотрел на ребенка, потом нагнулся ниже. И так, резкими и быстрыми движениями, он нагибался все ниже, пока его лицо не приблизилось к младенцу почти вплотную. Жена лежала на боку, глядя на него со страхом и мольбой.

– У него замечательные легкие, – объявила хозяйка гостиницы, – послушали бы вы, как он голосил, едва появившись на свет.

– Но, Боже мой, Клара…

– Что, милый?

– Этот еще меньше Отто!

Доктор сделал несколько быстрых шагов вперед.

– С ребенком все в порядке, – проговорил он.

Мужчина медленно выпрямился и оглянулся. Он выглядел огорошенным и смущенным.

– Не хорошо обманывать, доктор, – сказал он, – Я знаю, что это значит. Все снова повторится.

– Ну-ка, послушайте меня… – начал доктор.

– А вы знаете, что было с остальными?

– Забудьте о них, герр Гитлер. Дайте шанс этому.

– Этому маленькому и слабому?!

– Он ведь только появился на свет.

– Даже если так…

– Что это вы хотите сделать? – закричала хозяйка гостиницы. – Похоронить его загодя?!

– Ну, хватит! – резко сказал доктор.

А мать тем временем рыдала. Тяжелые стоны сотрясали ее тело.

Доктор подошел к мужу и положил руку ему на плечо.

– Будьте добры с ней, – прошептал он. – Пожалуйста. Это очень важно.

Затем он сильно сжал плечо мужчины и начал незаметно подталкивать его к краю кровати. Тот колебался. Доктор сжал плечо еще сильнее, настойчиво сигнализируя всеми пальцами. Наконец муж наклонился и неохотно поцеловал жену в щеку.

– Ладно, Клара, – сказал он. – Хватит плакать.

– Я так молилась, чтобы он выжил, Алоис.

– Ага.

– Каждый день все это время я ходила в церковь и на коленях молилась, чтобы этому ребенку было дано выжить.

– Да, Клара, я знаю.

– Три смерти – четвертую я уже не перенесу, ты что, не понимаешь?

– Понимаю, конечно.

– Он должен жить, Алоис. Он должен жить, должен… О Господи, будь милосердным…

СВИНЬЯ
1

Однажды в городе Нью-Йорке появился на свет чудесный малыш, и счастливые родители назвали его Лексингтоном.

Как только мать вернулась из больницы домой с Лексингтоном на руках, она тут же сказала мужу:

– Милый, ты просто обязан сводить меня в самый респектабельный ресторан, чтобы отпраздновать появление сына и наследника.

Муж нежно обнял ее и согласился, что любая женщина, способная родить столь прекрасное существо, как Лексингтон, заслуживает пойти в любое, угодное ей место. Но он хотел бы знать, хватит ли у нее сил, чтобы болтаться по городу в такое позднее время.

– Нет, – сказала она, – не хватит. Но, черт побери, можно попробовать.

Вот почему в тот же вечер они, разодевшись по моде и оставив маленького Лексингтона на попечение опытной шотландской кормилицы, стоившей им двадцать долларов в день, отправились в самый дорогой и наилучший ресторан. Там они поужинали огромным омаром и выпили бутылку шампанского, а затем пошли в ночной клуб, где выпили еще одну. Потом просидели пару часов за столиком, взявшись за руки и восхищенно обсуждая отдельные достоинства телосложения их славного новорожденного.

Они вернулись к своему особняку в Ист-сайде Манхэттена около двух ночи. Муж расплатился с таксистом и принялся шарить по карманам в поисках ключа от входной двери. Наконец он объявил, что, должно быть, оставил его в другом костюме, и предложил позвонить и разбудить кормилицу, чтобы та сошла вниз и открыла им дверь. Получая двадцать долларов в день, сказал муж, она вполне могла примириться с тем, что ее вытащат раз—другой из постели среди ночи.

Итак, он нажал кнопку звонка. Они подождали. Никакого результата. Он позвонил снова, долго и громко. Они подождали еще с минуту. Потом отступили назад и позвали ее по имени (Макпоттл), глядя в окно детской на третьем этаже, но ответа не последовало. Дом казался темным и пустым. Жена начала волноваться. «Мой малыш заперт, словно в камере, – повторяла она. – Наедине с Макпоттл. А впрочем, кто она такая?»

Они познакомились с ней лишь пару дней назад, вот и все. И у кормилицы – тонкие губы, укоризненный взгляд и накрахмаленная рубашка, что наверняка указывало на привычку крепко спать, забывав свои обязанности. Если она не слышит звонка у входной двери, то стоит ли ожидать, что ее разбудит плач младенца? И как раз в этот миг бедняжка, быть может, подавился или задыхается, уткнувшись в подушку…

– У него нет подушки, – заметил муж. – Тебе не следует волноваться. И вообще, я впущу тебя в дом, если ты этого хочешь.

После шампанского, он чувствовал себя превосходно. Нагнувшись, он развязал шнурок одного из черных лаковых башмаков и снял его. Затем, взяв за носок, размахнулся и с силой швырнул его в окно столовой на первом этаже.

– Ну вот, – добавил он, улыбаясь. – Мы вычтем за стекло из жалованья Макпоттл.

Шагнув вперед, он осторожно просунул руку сквозь дыру в стекле и открыл защелку. Затем поднял раму.

– Вначале я подсажу тебя, молодая мамаша, – сказал он и, обняв жену за талию, поднял ее. При этом ее крупные красные губы поравнялись с его губами и приблизились настолько, чтобы он мог их поцеловать. Собственный опыт говорил ему, что женщинам очень нравится, если их целуют в этом положении. Поэтому он занимался этим довольно долго, а она лишь болтала ногами, изредка перехватывая глоток кислорода. Наконец муж развернул ее и принялся осторожно просовывать в открытое окно столовой. В этот миг на улице появился полицейский автомобиль и тихо направился в их сторону. Он остановился футах в тридцати, и трое выскочивших из него ирландцев-полицейских, потрясая револьверами, бросились к супружеской паре.

– Руки в гору! – кричали фараоны. – Руки в гору!

Но муж не мог выполнить приказ, не выпуская жены из рук, – тогда она либо упала бы на землю, либо повисла бы ногами наружу, что ставило ее в крайне неудобную ситуацию. Поэтому он продолжал галантно проталкивать жену через окно. Полицейские, каждый из которых имел медаль за убитых грабителей, немедленно открыли огонь. Хотя стрельба велась на бегу, да и женщина, в частности, представляла довольно трудную цель, они все же ухитрились влепить по несколько пуль в каждое тело – достаточно, чтобы оба случая оказались смертельными.

Вот так, не прожив и двенадцати дней, Лексингтон стал сиротой.

2

Газеты наперебой уведомили всех родственников об этом убийстве, за которое трое полицейских впоследствии получили поощрения. На следующее утро ближайшие родственники вместе с парой гробовщиков, тремя поверенными и пастором отправились к особняку с разбитым окном. Все собрались в гостиной и расселись кружком на диванах и креслах, покуривая сигареты, прихлебывая шерри и ломая головы над тем, как поступить с лежащим этажом выше крошкой-сиротой Лексингтоном.

Вскоре выяснилось, что никто из родственников не горит желанием принять ответственность за малыша, и бурные дебаты продолжались весь день. Каждый проявил огромное, почти невероятное желание ухаживать за ним и сделал бы это с величайшим удовольствием, если бы не определенные помехи. Например: слишком маленькая квартира, или наличие одного ребенка, не позволяющее прокормить второго, а также летний заграничный отпуск, когда не с кем оставить малыша и множество других причин. Конечно же, все знали, что отец ребенка не вылезал из долгов и особняк заложен, так что ребенок не наследует никаких денег…

В шесть вечера, когда они все еще с жаром спорили, в гостиную вдруг ворвалась старая тетя покойного, прибывшая из штата Вирджиния (ее звали Глосспэн). Не снимая шляпки и пальто, не присев даже на минутку и игнорируя предложенные мартини и шерри, она твердо заявила, что станет единственной опекуншей малыша. Более того, она берет на себя полную финансовую ответственность по всем пунктам, включая образование. Поэтому все они могут отправляться по домам и снять тяжкий груз со своей совести. С этими словами она заспешила вверх по лестнице в детскую, выхватила Лексингтона из колыбели и, крепко прижимая к себе, выбежала из дома. Что касается родственников – они глазели друг на друга, облегченно улыбаясь, а кормилица Макпоттл застыла на нижней площадке в своей накрахмаленной рубашке, сжав губы и скрестив руки на груди.

Вот каким образом младенец Лексингтон, тринадцати дней от роду, покинул город Нью-Йорк и поехал на юг, чтобы жить с тетушкой Глосспэн в штате Вирджиния.

3

Тетушке было около семидесяти, когда она стала опекуншей Лексингтона, но глядя на нее, вы ни за что бы этому не поверили. Она сохранила бодрость лучших прожитых лет и на морщинистом, но еще привлекательном лице светились добрые карие глаза с искринкой. Вдобавок, она осталась старой девой, хотя вы не поверили бы и этому, поскольку у тетушки не было присущих старым девам качеств: она никогда не казалась сердитой, хмурой или раздражительной, у нее не росли усики и она никому не завидовала. Согласитесь, что это не свойственно ни старухам, ни старым девам, да и не известно, относилась ли Глосспэн к тем или другим…

Но она, несомненно, была весьма эксцентричной старушкой. Последние тридцать лет она жила одна, в изолированном от мира крошечном коттедже высоко на склонах Синих Гор, в нескольких милях от ближайшей деревушки. У нее было пастбище в пять акров, участок под огород, цветочный сад, три коровы, дюжина куриц и прекрасный петушок.

А теперь появился и маленький Лексингтон. Тетушка была старой вегетарианкой и считала питание мясом убитых животных не только нездоровой и отвратительной привычкой, но и ужасной жестокостью. Она жила на здоровой и чистой пище – молоко, масло, яйца, творог, сыр овощи и орехи, зелень и фрукты – и радовалась от того, что ни одно живое существо не будет убито ради нее – даже какая-нибудь креветка. Однажды, когда ее коричневая курица распрощалась с жизнью во цвете лет из-за непроходимости яйцевода, тетя так расстроилась, что едва не исключила из своего рациона яйца.

О том, как следует обращаться с младенцами, она не имела ни малейшего понятия, но это ее ничуть не беспокоило. На нью-йоркском вокзале в ожидании поезда, который увезет их с Лексингтоном в Вирджинию, она купила шесть детских бутылочек, пару дюжин пеленок, коробку булавок, контейнер с молоком и книжечку «Уход за младенцами». Можно ли желать большего? Когда поезд тронулся, она напоила ребенка молоком, сменила пеленки и уложила поспать на сиденье. Затем прочитала от корки до корки «Уход за младенцами».

– Здесь нет ничего сложного, – заметила она, выбрасывая книжонку в окно. – Ничего сложного!

Как ни странно, но так оно и было. Дома, в коттедже, все шло на удивление гладко. Маленький Лексингтон пил свое молоко, отрыгивал, исходил криком и крепко спал, как полагалось послушным малышам, и тетушка Глосспэн всякий раз рдела от радости, поглядывая на него, и с утра до вечера осыпала его поцелуями.

4

В шесть лет юный Лексингтон превратился в прекраснейшего мальчугана с длинными золотистыми волосами и темно-синими васильковыми глазами. Он рос сообразительным, веселым и уже учился помогать старой тете по хозяйству, вращая ручку маслобойки, выкапывая картофель на огороде и отыскивая дикие травы на горном склоне. Вскоре тетушка решила, что пора подумать и о его образовании.

Но она вовсе не собиралась отправлять его в школу. Она любила его столь сильно, что малейшая разлука на любое время просто убила бы ее. Конечно же, в долине имелась деревенская школа, но выглядела она ужасно, и тетя знала, что, появись там Лексингтон – его с первого дня заставят есть мясо.

– Вот что, мой милый, – обратилась она к нему однажды, когда он сидел в кухне на табурете, наблюдая за приготовлением сыра. – Пожалуй, ничто не помешает мне самой давать тебе уроки.

Мальчик глянул на нее большими синими глазами и доверчиво улыбнулся.

– Это было бы чудесно, – согласился он.

– И первое, что следует сделать – это научить тебя готовить.

– Наверное, мне это понравится, тетя Глосспэн.

– Понравится или нет – поучиться все же придется, – предупредила она. – У нас, вегетарианцев, не столь богатый выбор пищи, как у обычных людей. Поэтому нам нужно быть вдвое опытнее с продуктами, которые у нас есть.

– Тетя, а что именно едят обычные люди, в отличие от нас? – спросил мальчик.

– Животных, – ответила она, презрительно вздергивая головой.

– Неужели, живых животных?

– Нет. Только мертвых. Мальчик на минуту задумался.

– То есть, после того, как они умрут, их едят, вместо того, чтобы похоронить?

– Люди не дожидаются их смерти, милый. Они убивают их.

– Как убивают, тетя Глосспэн?

– Обычно – перерезают глотки ножом.

– А каким именно животным?

– В основном, коровам и свиньям. И овцам.

– Коровам! То есть, таким же, как Маргаритка, Снежинка и Лилия?

– Совершенно верно, милый.

– Но как их едят, тетя?

– Режут на куски и варят. Больше всего людям нравится, когда мясо – красное, с кровью и прилипает к костям. Они любят коровье мясо с сочащейся кровью,

– И свиней тоже?

– Свиней они обожают.

– Куски кровавого свиного мяса, – произнес мальчуган. – Надо же. А что еще они едят, тетя Глосспэн?

– Цыплят.

– Цыплят!

– Миллионы цыплят.

– С перьями и прочим?

– Нет, милый. Без перьев. А теперь, сбегай на огород и принеси тетушке Глосспэн пучок луку.

Вскоре начались их занятия. Они состояли из пяти предметов: чтения, письма, географии, арифметики и кулинарии, хотя последняя дисциплина пользовалась не сравнимой с прочими любовью учительницы и ученика. Ведь вскоре выяснилось, что юный Лексингтон обладал поистине замечательным талантом в этой области. Он оказался прирожденным поваром – ловким и быстрым. Со сковородами он управлялся словно жонглер. Он мог разрезать картофелину на двадцать тончайших ломтиков быстрее, чем тетя успевала ее очистить. Вкус у него был настолько тонок, что он, снимая пробу с крепкого лукового супа, тут же определял наличие единственного листика полыни. Подобные способности в таком юном возрасте не могли не поразить тетушку и, откровенно говоря, она понятия не имела, чем это может обернуться. Но тем не менее гордилась этим и предсказывала ребенку блестящее будущее. «Слава Богу, – говорила она, – что у меня есть прекрасный малыш, который поухаживает за мной на старости лет».

И через пару лет она удалилась из кухни навсегда, доверив юному Лексингтону всю домашнюю кулинарию. Мальчику было уже десять лет, а тетушке Глосспэн почти восемьдесят.

5

Завладев кухней, Лексингтон немедленно начал изобретать собственные блюда. Старые, излюбленные рецепты потеряли для него всякий интерес. Его охватила страсть созидания, а в голове замелькали сотни свежих идей. «Начну с суфле из каштанов», – решил он и, приготовив это блюдо, в тот же вечер подал его на ужин.

– Ты просто гений! – вскричала тетушка Глосспэн, срываясь со стула и целуя его в обе щеки. – Ты войдешь в историю!..

После этого не проходило ни дня, чтобы на столе не оказывалось какого-нибудь нового деликатеса. Он готовил: суп из бразильских орехов, котлеты из мамалыги, овощное рагу, омлет из одуванчиков, «сюрприз» с капустной начинкой, лук-шалот «красавица», пикантный свекольный мусс, сушеные сливы а ля «Строганофф», плавленый сыр по-голландски, жгучие пирожки из еловых игл и множество прочих пикантных композиций.

Тетушка Глосспэн заявила, что «в жизни не пробовала ничего подобного». Теперь она выходила на крыльцо по утрам задолго до завтрака и усаживалась в свою качалку, раздумывая о предстоящем блюде, облизывая губы и вдыхая доносящийся из кухни аромат.

– Что ты готовишь сегодня, малыш? – звала она с крыльца.

– Попробуйте отгадать, тетя Глосспэн.

– Похоже на пирожки из корешков козлобородника, – говорила она, жадно принюхиваясь.

Затем появлялся он, десятилетний паренек, с победной улыбкой на лице и большой кастрюлей в руках, распространяющей аромат студня из пастернака с приправами.

– Вот что я тебе скажу, – поучала тетушка, глотая студень кусками. – Изволь сию же минуту взять бумагу и карандаш и приняться за «Кулинарную книгу».

Он поглядывал на нее, медленно жуя пастернак.

– Ей-богу! – настаивала она. – Я научила тебя писать и готовить, а теперь тебе нужно лишь объединить эти две науки. Ты напишешь «Кулинарную книгу», мой милый, и она прославит тебя по всему свету.

– Хорошо, – согласился он. – Я напишу.

И в тот же день Лексингтон принялся за первую страницу монументального труда, заполнившего всю его оставшуюся жизнь. Он назвал его «За хорошую и здоровую пищу».

6

Спустя шесть лет, к семнадцати годам, он записал свыше девяти тысяч рецептов, совершенно оригинальных и совершенно восхитительных. Но, к сожалению, труды его были прерваны трагической смертью тети Глосспэн. Ночью с ней случился ужасный приступ и вбежавший к ней в спальню Лексингтон увидел, как она с воплями и проклятиями мечется по постели, извиваясь как червяк. Да, зрелище было ужасным, и испуганный юноша в пижаме, ломая руки, бегал взад-вперед, не зная, что предпринять. Наконец, пытаясь ее успокоить, он принес из коровьего пруда ведро воды и выплеснул ей на голову, но это лишь ухудшило приступ и через час старая леди скончалась.

«Какое несчастье, – подумал бедняга, ущипнув ее несколько раз, чтобы убедиться, что она мертва. – И как внезапно! Как скоро и внезапно! Ведь еще пару часов назад она была в прекрасном настроении и даже съела три порции моей последней новинки – грибных котлет со специями, и похвалила их за сочность».

Горько проплакав несколько минут над горячо любимой тетей, он взял себя в руки, вынес ее из дома и похоронил позади коровника.

На следующий день, разбирая тетины пожитки, он наткнулся на конверт, надписанный ее почерком и адресованный ему. Он вскрыл его и извлек две пятидесятидолларовые купюры и письмо.

Дорогой, мальчик! [говорилось в нем] Я знаю, что ты не был у подножия гор с самого младенчества, но как только я умру, надень ботинки и чистую рубашку, спустись в деревню и отыщи доктора. Попроси его дать тебе свидетельство о смерти. Отнеси его моему поверенному, человеку по имени Самюэл Цукерман. Он живет в Нью-Йорке и уладит все твои дела. Деньги в конверте нужны для уплаты доктору за свидетельство и на твою поездку в Нью-Йорк. Мистер Цукерман даст тебе денег, когда ты приедешь, и я искренне желаю, чтобы ты продолжил исследования в кулинарной и вегетарианской об пастях и не прекращал работу над своей замечательной книгой до ее окончательного завершения.

Любящая тебя тетя – Глосспэн.

Лексингтон, всегда повиновавшийся тете, сунул деньги в карман, надел ботинки и чистую рубашку и сошел в долину, в деревню, где жил доктор.

– Старушка Глосспэн? – осведомился доктор. – Боже мой, так она умерла?

– Конечно, умерла, – ответил юноша. – Если мы вернемся домой вместе, я выкопаю ее и вы убедитесь сами.

– Как глубоко ты ее зарыл?

– Пожалуй, футов на шесть—семь.

– А как давно?

– Около восьми часов.

– Ну тогда она умерла, – объявил доктор. – Вот свидетельство.

7

Итак, наш герой отправился в город Нью-Йорк на поиски мистера Цукермана. Лексингтон путешествовал пешком, спал под изгородями и питался ягодами и кореньями. Через шестнадцать дней он добрался до метрополии.

– Что за сказочное место! – вскричал он, стоя на углу Пятьдесят седьмой улицы и Пятой авеню и глазея по сторонам. – Никаких коров или куриц и ни одна из женщин не напоминает тетю Глосспэн!

Что касается Сэмюэла Цукермана, то его внешность показалась Лексингтону совершенно необычной.

Это был маленький человечек с синими щеками и лиловым носом. Когда он улыбался, у него во рту там и сям поблескивали кусочки золота. Он принял Лексингтона в своей роскошной конторе, тепло пожал ему руку и поздравил с кончиной тетушки.

– Полагаю, тебе известно, что твоя нежно любимая опекунша владела значительным состоянием? – спросил он.

– Вы говорите о коровах и курицах?

– Я говорю о пятистах тысячах долларов, – пояснил Цукерман.

– Сколько?

– Полмиллиона, мой мальчик. И она оставила их тебе.

Цукерман откинулся в кресле и сомкнул ладони на круглом животе. Одновременно он незаметно просунул указательный палец за жилет и под рубашку, чтобы поскрести кожу вокруг пупка, что было его любимым занятием, доставлявшим исключительное удовольствие.

– Конечно, мне придется вычесть пятьдесят процентов за услуги, – сказал он, – но у тебя останется целых двести пятьдесят тысяч.

– Я богат! – вскричал Лексингтон. – Это прекрасно! Скоро ли я получу деньги?

– К счастью, у меня самые дружеские отношения с местными налоговыми властями и я сумею уговорить их обойти формальности и сократить побочные выплаты.

– Как вы добры… – пробормотал Лексингтон.

– Естественно, мне придется дать кое-кому небольшой гонорар.

– Как скажете, мистер Цукерман.

– Думаю, ста тысяч будет достаточно.

– Господи, это не слишком много?

– Никогда не экономь на налоговых инспекторах и полицейских. Запомни это.

– Но что останется мне? – слабо проговорил юноша.

– Сто пятьдесят тысяч. Но из них следует вычесть похоронные издержки.

– Похоронные издержки?

– То есть, оплатить похоронное бюро. Разве не понятно?

– Но я похоронил ее сам, мистер Цукерман, – за коровником.

– Не сомневаюсь, – согласился поверенный. – И что же?

– Я не привык к похоронным бюро.

– Вот что, – терпеливо повторил Цукерман, – может, ты и не знаком с ними, но в этом штате есть закон, согласно которому никто не может наследовать ни единого пенни, пока не заплатит полностью похоронному бюро.

– Неужели есть такой закон?

– Ну конечно. И весьма хороший закон. Похоронные бюро – наши великие национальные предприятия. Необходимо защищать их любой ценой.

Сам Цукерман, вместе с группой активистов-общественников, контролировал корпорацию, владеющую сетью из девяти роскошных похоронных бюро, не считая фабрики гробов в Бруклине и школы бальзамировщиков в Вашингтон-хайтс. Таким образом, таинство погребения имело в глазах мистера Цукермана глубокий религиозный смысл.

– Ты не имел права хоронить тетю подобным образом, – заметил он. – Никакого права.

– Мне очень жаль, мистер Цукерман.

– Это подрывает общественную мораль!

– Я сделаю все, что вы скажете, мистер Цукерман. Просто мне хотелось бы знать, сколько я получу, расплатившись за все.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю