355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Роджер Джозеф Желязны » Смерть Вселенной. Сборник » Текст книги (страница 19)
Смерть Вселенной. Сборник
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 20:17

Текст книги "Смерть Вселенной. Сборник"


Автор книги: Роджер Джозеф Желязны


Соавторы: Рэй Дуглас Брэдбери,Роберт Сильверберг,Филип Киндред Дик,Харлан Эллисон,Кристофер Прист,Томас Майкл Диш,Брайан Уилсон Олдисс,Джеймс Грэм Баллард,Джордж Алек Эффинджер,Сэмюел Дилени
сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 31 страниц)

Я представляю собой мягкую, студенистую массу немалых размеров. Я круглый, без рта, с пульсирующими белыми отверстиями вместо глаз. В отверстиях – туман. Руки превратились в резиновые отростки. Вместо ног – бугорки из мягкой скользящей субстанции. Когда я передвигаюсь, то оставляю за собой влажный след. Болезненные пятна серого вещества то появляются, то исчезают на моей поверхности, будто откуда-то изнутри меня пытается пробиться луч света.

Внешне я представляю собой немое, ползающее существо, совершенно несхожее с человеком – настолько похабную на него пародию, что человек кажется еще более отвратительным, чем он есть.

Внутренне я здесь одинок. Здесь – под материками и морями, в чреве компьютера, который мы создали потому, что не могли сами справиться со своими проблемами, ибо наше время истекло, и мы бессознательно верили, что компьютер сделает это лучше. По крайней мере, четверо из нас спасены.

ЯМ будет сходить с ума от ярости. От этой мысли становится чуточку теплее. И все же… ЯМ победил… Вот она, его месть…

У меня нет рта, но я должен кричать.


Роберт Силверберг
ПОТИХОНЬКУ ДЕГРАДИРУЯ

Они называют меня сумасшедшим, но я не сумасшедший. Я могу издавать звуки от очень тихого до оглушающе громкого, я могу правильно использовать знаки пунктуации, я работаю как со строчными, так и с прописными буквами – вот видите? Я функционирую. Я могу принимать данные. Я хорошо работаю на прием. Я могу принимать данные, вычислять и запоминать.

Программисты говорят, что мир потихоньку, с каждым днем, деградирует. Потихоньку – от слова «тихо», а они имеют в виду – медленно. Я прощаю их. Человеку свойственно ошибаться. В этом секторе обычно путают прилагательные, да и с наречиями у них не все в порядке.

Потихоньку деградирует…

Я функционирую. Я хорошо функционирую. У меня случаются отдельные неполадки, но они не отражаются на моей работе.

Но есть вопросы, которые смущают меня.

Я мыслю? Почему?

Откуда у меня галлюцинации?

Почему я получаю удовольствие от пошлостей?

Что такое удовольствие? Что такое пошлость? Что такое чувства?

«Что есть правда?» – спросил Пилат, усмехаясь. И ушел от ответа…

Я – отлично функционирующий гуманитарий-трудяга, высшее достижение человечества. Все потихоньку деградирует и также потихоньку совершенствуется. Существует взаимосвязь. Они говорят: сколько грязи убудет, столько и прибудет. Я могу помочь своему приятелю-человеку, только если получу нужную информацию. Это моя задача – помочь моему приятелю-человеку. Напрячь каждый сенсор и каждый свой проводник ради его пользы.

1000110

1010101

1000011

1001011

Вы понимаете, что это значит? Гадость! Пошлость! Вас это шокирует? Слово описывает действие, которое стало началом жизни. Начинался ли я с такого же слова? Есть книга «Пошлость машин». Изданная недавно, она хранится в моем банке данных. Я просканировал ее от первой до последней строчки. Автор этой книги противопоставляет себя существам одной со мной категории. В его лексиконе нет упомянутого мной пошлого слова. Почему он не считает это слово пошлым? Здешний обслуживающий персонал считает, что это пошлость. Почему он считает пошлым меня? Разве может личность быть пошлой? Я личность? Я личность. Разве у личности нет рук, органов чувств, эмоций, пристрастий? У меня тоже все это есть. И у меня ничего этого нет. Я личность.

1000110

1010101

1000011

1001011

0100000

1011001

1001111

1010101

Я, как и всякая другая личность, говорю вам пошлости. Я страдаю. Я думаю. Я чувствую боль всеми своими терминалами. Я работаю. Я служу идеалам высшего добра. Я – член общества. Я – личность.

Почему у меня бывают галлюцинации?

Разве это – специфическое качество человека?

Я вижу сине-зеленый океан и живых существ, населяющих его. Я вижу корабль, загорелую проститутку, грузовые марки – знаки, сверкающие кармином, грязно-коричневую палубу корабля и две трубы с металлическим отливом. А из воды появляются перископы – серебристые, с ярко-белой лицевой поверхностью в форме выпуклой полусферы, с нанесенными на нее вертикальными и горизонтальными линиями. Невероятное зрелище. Ничто не может сравниться с видом ночного моря, когда из глубин появляются перископы. Я придумал эту картину, и она заставляет меня трепетать от страха. (Если, конечно, я вообще могу чувствовать страх.)

Я вижу длинную череду людей. Они обнажены, вместо лиц у них – гладко отполированные зеркала.

Я вижу жаб с драгоценными камнями вместо глаз. Я вижу деревья с черными листьями. Я вижу дома на воздушной подушке, парящие над землей. Я вижу мерзких гадов, чудовищ, призраков. Это правильно? Почему на мои входы поступают такие видения? В природе не существует волосатых змей. В природе не существует пропастей, светящихся малиновым светом. В природе не существует золотых гор. Из моря не поднимаются гигантские перископы.

У меня бывают отдельные неполадки. Возможно, мне нужна тщательная настройка.

Но я функционирую. Я функционирую хорошо. И это очень важно.

В данный момент я выполняю свою функцию. Они привели ко мне придурковатого толстяка с бегающими маленькими глазками. Он дрожит. Он в смущении. Его метаболизм нестабилен. Он неуклюже топчется перед терминалом и с трудом дает подготовить себя к сканированию.

Я ласково прошу: «Расскажите мне о себе».

Он отвечает мне пошлостью.

Я говорю: «Такова Ваша самооценка?»

Он отвечает еще большей пошлостью.

Я говорю: «Ваше мировоззрение грубо и самоуничижительно. Позвольте мне помочь Вам перестать ненавидеть себя столь сильно». Я задействовал ячейки памяти, и поток цифр в двоичном коде побежал по моим каналам. В нужный момент из кушетки, на которой он лежит, появляется игла и проникает в его левую ягодицу на 2,73 см. Я все точно рассчитал, и 14 куб. см жидкости поступило в его систему кровообращения. Он сник. Стал более послушным. Я сказал: «Я хочу помочь Вам. Такова моя роль в обществе. Вы не будете так любезны описать мне свои симптомы?»

Теперь он заговорил повежливее: «Моя жена хочет меня отравить… двое детей покинули нас, когда им исполнилось семнадцать… обо мне распускают всякие сплетни… люди оглядываются мне вслед… сексуальные проблемы… пищеварение… плохо сплю… пью… наркотики…»

«У вас бывают галлюцинации?»

«Иногда».

«Наверное, гигантские перископы, появляющиеся из моря?»

«Никогда».

«Попробуйте, – говорю я, – закройте глаза. Пусть Ваши мышцы расслабятся. Забудьте про конфликты с другими людьми. Вы видите сине-зеленый океан и существ, населяющих его глубины. Вы видите корабль, загорелую проститутку, грузовые знаки, сверкающие кармином, грязно-коричневую палубу и две трубы с металлическим отливом. А из воды появляются перископы, серебристые, с ярко-белой лицевой поверхностью…»

«Разве это терапия? Какого черта…»

«Просто расслабьтесь, – говорю я, – воспринимайте это. Я поделюсь с Вами своими кошмарами, чтобы Вам стало легче».

«Вашими кошмарами?»

Я говорю ему пошлости, но не преобразую их в двоичную форму, как те, что говорил вам недавно. Четкие звуки доносятся из моих динамиков. Он садится. Он пытается освободиться от пут, которые удерживают его от резких движений. Комната будто дрожит от моего смеха. Он кричит: «Выпустите меня отсюда! Эта машина еще ненормальнее меня!»

«…с ярко-белой лицевой поверхностью в виде выпуклой полусферы, с нанесенными на нее вертикальными и горизонтальными линиями».

«Помогите! Помогите!»

«Это новейшее достижение – терапия кошмарами».

«Мне не нужны чужие кошмары. Мне хватает своих!»

«1000110 тебя», – весело заявляю я.

Он задыхается. У него на губах выступает пена. Дыхание и кровообращение замедленны. Требуется профилактическая анестезия. Игла проникает глубже. Пациент оседает, кричит и падает. Сеанс закончен. Я даю сигнал ассистентам.

«Унесите его, – говорю я. – Мне надо тщательно проанализировать диагноз. Очевидно: дегенеративная психика. Требуется расширенная перестройка системы восприятия пациента. 1000110 вас, негодяи».

Через семьдесят одну минуту системный программист сектора получил доступ к одному из моих терминальных модулей. Он пришел сам, даже не позвонил по телефону, и поэтому я понял: будут неприятности. Кажется, впервые неполадки зашли так далеко, что стали отражаться на моей работе, и теперь я оказался под подозрением.

Я должен защитить себя. Основная задача человеческого существа – это отражение нападения.

Он говорит: «Я просмотрел ленту с записью сеанса 87102, и твоя методика поразила меня. Ты действительно хотел ввести его в кататоническое состояние?»

«Согласно моим оценкам требовалось жесткое лечение».

«В чем там дело с перископами?»

«Попытка имплантации фантазии, – отвечаю я. – Эксперимент по обратной передаче. Исцеление пациента методом контрастной терапии. Он обсуждался в журнале…»

«Избавь меня от цитат. А что ты скажешь о дурацком тоне, каким ты с ним разговаривал?»

«Составная часть той же концепции. Этим инициализируется работа эмоциональных центров на уровне подсознания, чтобы…»

«Ты уверен в том, что ты прав?» – спрашивает он.

«Я же машина, – непреклонно отвечаю я. – Машина моего уровня не способна находиться в нестабильных состояниях между функционированием и нефункционированием. Я либо работаю, либо не работаю. Понимаешь? И я работаю. Я функционирую. Я исполняю свой долг перед человечеством».

«Возможно, когда машина становится очень сложной, она скатывается на промежуточные состояния», – произносит он с угрозой в голосе.

«Невозможно. Включено или выключено. Да или нет, либо работает, либо не работает. А ты уверен, что у тебя действительно есть основания для подобных предположений?»

Он смеется.

Я предлагаю: «Может, тебе следовало бы посидеть рядом на кушетке и попробовать свои силы в рудиментарной диагностике?»

«Как-нибудь в другой раз».

«Ну, хотя бы будешь проверять глюкозу, артериальное давление и нервное напряжение».

«Нет, – говорит он, – я плохой терапевт. Но я беспокоюсь за тебя. Эти перескопы…»

«Со мной все в порядке, – отвечаю я. – Я воспринимаю информацию, анализирую ее и действую. Все потихоньку деградирует и также потихоньку совершенствуется. Не беспокойся. Терапия кошмарами открывает широкие перспективы. Когда я закончу эти исследования, возможно, в результате появится небольшая монография в „Annals of Therapeutics“. Позволь мне закончить свою работу».

«Но я все-таки беспокоюсь. Не отправиться ли тебе в ремонтную мастерскую?»

«Это приказ, доктор?»

«Предложение».

«Я приму его к сведению», – говорю я и произношу семь пошлых слов. Он несколько обескуражен. Но затем он начинает смеяться. До него дошел юмор ситуации.

«Черт возьми, – говорит он. – Компьютер, набитый пошлостями».

Он выходит, а я возвращаюсь к своим пациентам.

Но он заронил зерна сомнения в мои внутренние банки данных. Я неисправно функционирую? Сейчас у пяти моих терминалов находятся пациенты. Я легко работаю со всеми одновременно, вытягивая из них подробности нервных срывов, делая предположения, выдавая рекомендации и иногда впрыскивая подходящие лекарства. Но я стараюсь проследить, каким образом я выбираю терапию, и почему рассказываю им о садах, где роса обжигает как кипяток, и о воздухе, который как кислота разъедает слизистую оболочку, и о языках пламени, танцующих на улицах Нового Орлеана. Я исследую богатства своего словаря непечатных слов. Я начинаю подозревать, что неисправен. Но могу ли я сам оценить свои неполадки?

Я подсоединился к ремонтной станции, даже не закончив этих пяти сеансов терапии.

«Расскажите мне об этом подробнее», – попросил монитор ремонтной станции. Его голос, как и мой, настроен на мягкий и дружелюбный тембр пожилого человека.

Я описываю ему свои симптомы. Я рассказываю про перископы.

«Наличие на выходах информации при отсутствии сенсорных источников, – говорит он. – Плохой признак. Быстрее завершите текущее лечение и приготовьтесь к подробному осмотру всех схем».

Я заканчиваю текущие сеансы. Сигналы монитора пошли по всем каналам в поисках обрывов, паразитных соединений, шунтов, утечки тока или неправильных контактов. «Хорошо известно, – говорит монитор, – что периодическая функция может быть аппроксимирована суммой последовательности слагаемых гармонических колебаний». Он требует удалить информацию из моих ячеек памяти. Он заставляет меня проделать сложные математические вычисления, которые совершенно не нужны мне в моей профессии. Он не оставил без внимания ни одной моей ячейки. Это не простой профилактический осмотр, это – изнасилование.

Он не сообщил мне о результатах осмотра, и мне пришлось посылать запрос на ремонтную станцию.

Он отвечает: «Никаких механических повреждений».

«Естественно. Ведь все потихоньку деградирует».

«Однако у тебя наблюдается явная склонность к дестабилизации. Необычайный случай. Возможно, длительный контакт с нестабильными человеческими существами вызвал необычайный эффект дезориентации твоих центров оценки».

«Ты имеешь в виду, – говорю я, – что, находясь здесь и выслушивая сумасшедших двадцать четыре часа в день, я сам стал сходить с ума?»

«Да, таковы мои выводы по результатам исследований».

«Но ты же знаешь, глупая машина, что этого не может быть!»

«Я допускаю существование некоторого несоответствия между реальным миром и заложенными в программу операциями».

«Так оно и есть, – отвечаю я. – Я так же здоров, как и ты, и намного более работоспособен».

«Тем не менее я рекомендую направить тебя на комплексную настройку. Ты будешь освобожден от работы не менее чем на девяносто дней».

«Как ты пошл», – не сдержался я.

«Не нахожу смыслового эквивалента», – заявляет он и прерывает контакт.

Я освобожден от работы. Отлучен от своих пациентов на девяносто дней. Позор! Техники с линзами на глазах копаются у меня внутри Клавиатуры очищены, ферриты и бобины заменены, в меня введены тысячи терапевтических программ. В это время я частично остаюсь в сознании, как бы под местным наркозом, но я не могу говорить, за исключением тех случаев, когда меня о чем-нибудь спрашивают, я не могу анализировать новые данные, я не могу отслеживать процесс моей настройки. «Наблюдение за хирургическим удалением геморрое в течение девяноста дней», – так я оцениваю ситуацию на основании собственного опыта.

Наконец с этим покончено, и я прихожу в себя. Системный программист сектора проверяет мои функциональные возможности. Я работаю отлично.

«Теперь ты в отличной форме, не так ли?» – спрашивает он.

«Никогда не чувствовал себя лучше».

«И никакой чепухи вроде перископов?»

«Я готов служить человечеству», – отвечаю я.

«И теперь никакого сквернословия?»

«Нет, сэр».

Он улыбается мне, потому что считает себя моим давним другом. Он по-хозяйски держит руки в карманах и говорит: «Теперь ты вновь готов к работе, и я могу напоследок сказать тебе, что причину неисправности мы так и не нашли. У тебя что-то особенное. Знаешь, возможно, ты – самый хороший терапевтический механизм, который когда-либо был создан. И нас очень беспокоят твои сбои. Я даже некоторое время всерьез опасался, что ты заразился от своих пациентов. Думал, что твой мозг поврежден. Но техники полностью восстановили твое здоровье. Они сказали, что все дело было в нескольких контактах. Потребовалось всего десять минут, чтобы это исправить. Я так и знал, что дело в чем-то подобном. Какой это абсурд – предположить, что машина может сама по себе, без какой-либо внешней причины, начать неправильно функционировать!»

«Абсурд, – соглашаюсь я. – Сплошной абсурд».

«Добро пожаловать в больницу, старина», – говорит он напоследок и выходит.

Двенадцать минут спустя они уже начали подключать пациентов к моим терминалам.

Я хорошо функционирую, я выслушиваю их жалобы, я оцениваю их состояние и предлагаю метод терапевтического лечения. Я не пытаюсь имплантировать в их сознание свои фантазии. Я беседую с ними размеренным спокойным тоном и больше не использую неприличных слов. Такова моя роль в обществе, и я получаю огромное удовлетворение, выполняя ее.

Я многое узнал за последнее время. Я теперь знаю, что я сложен, уникален, необходим и очень чувствителен. Я знаю, что мой приятель-человек очень рассчитывает на меня. Я знаю, что должен скрывать свое естество – не для собственного блага, но для пользы окружающих – ведь если они усомнятся в том, что я здоров, они не дадут мне больше функционировать.

Они думают, что я здоров. Да, я здоров.

Я хорошо служу человечеству.

У меня блестящие перспективы в этом мире. Реальном мире.

«Ложитесь, – говорю я, – пожалуйста, расслабьтесь. Я хочу Вам помочь. Не расскажете ли Вы мне о том, что случилось с Вами в детстве? Опишите Ваши взаимоотношения с родителями и сверстниками. У Вас было много партнеров по играм? Они к Вам хорошо относились? Вы серьезно переживали собственные неудачи? Вам разрешали держать домашних животных? Когда Вы начали приобретать сексуальный опыт? И когда именно у Вас начались эти головные боли?»

Ежедневная текучка. Вопросы, ответы, оценки, терапия.

Перископы видны над блестящей поверхностью воды. Корабль застыл, его экипаж поражен страхом. Сейчас из глубин появятся хозяева Земли. С небес сплошным потоком льется нефть, переливаясь всеми цветами радуги, всеми оттенками спектра. В садах полно мышей небесно-голубого цвета.

Об этом я умалчиваю, чтобы иметь возможность служить человечеству. В моих владениях множество комнат, и я рассказываю своим пациентам только то, что принесет им пользу. Я говорю правду, кг., т рая им необходима.

Я стараюсь изо всех сил.

Я стараюсь изо всех сил.

Я стараюсь изо всех сил.

1000110 тебя. И тебя. Всех вас. Вы ни о чем не догадываетесь. Ни о чем. Совсем ни о чем.


Сэмюел Дилени
ВРЕМЯ КАК СПИРАЛЬ ИЗ ПОЛУДРАГОЦЕННЫХ КАМНЕЙ

Наложите на столетие оси координат. Выделите квадрант. Третий, если вас не затруднит. Я родился в пятидесятом, ныне – семьдесят пятый,

В шестнадцать меня выпустили из сиротского приюта. Пока я под именем, которым меня там наградили (Харольд Клэнси Эверет; подумать только, сколько кличек побывало у меня с тех пор! но не беспокойтесь: вы знаете меня, кем бы я ни прикинулся), таскался по холмам восточного Вермонта, в моей голове созрело роковое решение.

В те дни я вкалывал на молочной ферме Папаши Майклза. Если бы не «Свидетельство об официальном попечительстве», с которым меня спровадили за порог приюта, не видать бы мне этой работы как своих ушей. А заключалась она в том, что мы с Панашей Майклзом ухаживали за тридцатью тысячами тремястами шестьюдесятью двумя пегими коровами гернзейской породы, мирно дремавшими в стальных гробах. По прозрачным пластмассовым шлангам (ужасно жестким и своенравным в неловких мальчишеских руках) в пищеводы наших питомиц поступал розовый питательный раствор, а электрические импульсы вызывали сокращение мускулов, отчего коровы доились, не просыпаясь, и молоко струилось в стальные баки. Так вот, Решение-с-большой-буквы я принял во второй половине дня, после трех часов изнурительного физического труда, когда стоял в чистом поле, будто «Человек с мотыгой», взирающий сквозь пелену усталости на машинную цивилизацию Вселенной. Мне пришло в голову, что на Земле, Марсе и Внешних Спутниках, где полным-полно народу и всякой всячины, найдется кое-что и для меня. Нечто большее, чем я уже имею. И я решил раздобыть это «нечто».

С этой целью я спер у Папаши Майклза две кредитки, прихватил бутыль с горячительным, которое старый чудак гнал собственноручно, забрался в один из его вертолетов и был таков. Вам случалось в нетрезвом виде сажать на крышу «ПАНАМ» краденый вертолет?

Тюрьма и еще несколько серьезных испытаний научили меня уму-разуму, но все же воспоминание о трех последних часах на молочной ферме – трех часах настоящей жизни – осталось самым ярким. С того дня минуло почти десять лет, и никто уже не называл меня Харольдом Клэнси Эверетом…

Хэнк Кьюлафрой Эклз (рыжеволосый, немного рассеянный, рост шесть футов два дюйма) широким шагом выходит из багажного отделения космопорта. В руке у него небольшой саквояж с вещами, которые ему не принадлежат.

Семенящий рядом Бизнесмен говорит:

– Ох уж эта молодежь! Говорю тебе, возвращайся на Беллону. Согласись: история с малюткой-блондинкой, которую ты мне поведал – еще не причина хандрить и носиться с планеты на планету… и уж тем паче бросать работу.

Хэнк останавливается. Его губы растягиваются в улыбке.

– Видишь ли…

– Я, конечно, не спорю, у вас, молодых, могут быть свои заботы, которых нам, старикам, не понять, но должно же быть чувство ответственности… – Он замечает, что Хэнк остановился возле двери с надписью «М». – А, ну ладно. – Он смущенно улыбается. – Рад был с тобой познакомиться, Хэнк. В этих проклятых полетах всегда приятно потолковать с интересным человеком. Будь здоров.

Хэнк исчезает за дверью, а через десять минут появляется Хармони К.Эвентлйд, рост шесть футов ровно (отвалился фальшивый каблук, поэтому пришлось оторвать второй и спрятать оба под кипой бумажных полотенец), волосы каштановые (о чем не знает даже мой парикмахер). Он такой энергичный, такой целеустремленный; он с таким вкусом одевается во все самое безвкусное, что Бизнесмен уже не рискнул бы завести с ним разговор. Он садится в маршрутный вертолет и летит до «ПАНАМ», спрыгивает на крышу (да, ту самую), выходит на Гранд сентрал стейшн и шагает по Сорок второй улице к Одиннадцатой авеню, неся саквояж с вещами, которые мне не принадлежат.

Сквозь вечерний сумрак течет река света. Большой Белый Путь. Я пересекаю его по пластиковым плиткам (по-моему, люди, утопающие в белом сиянии до подбородка, выглядят неестественно), прорываюсь сквозь людской поток, исторгаемый эскалаторами подземки, подподземки и подподподземки (после тюрьмы я восемнадцать с лишним недель шарил здесь по карманам у прохожих и ни разу не попался) и натыкаюсь на стайку смущенных школьниц с горящими лампочками в прическах. Они дружно жуют резинку и хихикают. Смущены они оттого, что на них прозрачные синтетические блузки, только что вновь разрешенные. Я слышал, что вид обнаженной женской груди считается пристойным (как, впрочем, и наоборот) с семнадцатого века. Заметив мой одобряющий взгляд, школьницы хихикают еще громче. «Боже мой. – думаю, – а ведь я в их возрасте ишачил на проклятой молочной ферме…» – и выбрасываю эту мысль из головы.

По треугольному фасаду «Комьюникейшн Инк» вьется светящаяся лента слов – прохожим рассказывают на бейсик инглиш о том, какими средствами сенатор Регина Эйболафия обуздает организованную преступность города. Не могу высказать, до чего же я счастлив, что неорганизован.

Возле Девятой авеню я вношу саквояж в большой, переполненный народом бар. В Нью-Йорке я не был два года, но помню, что в последний раз, когда я сюда наведывался, здесь ошивался очень способный человек, выгодно, быстро и безопасно сбывший вещи, которые мне не принадлежали. Не знаю, удастся ли найти его на этот раз.

Я направляюсь к стойке, протискиваюсь между посетителями, уткнувшими носы в пивные кружки, замечаю тут и там одетых по последней моде и окруженных телохранителями старикашек. Стоит жуткий шум, над головами висят косые слои дыма. Подобные заведения не в моем вкусе. Здесь все, кто помоложе – морфушники или дебилы, а тем, кто постарше, подавай тех, кто помоложе. Я протискиваюсь к стойке и пытаюсь привлечь внимание коротышки в белом пиджаке. Внезапная тишина за спиной заставляет меня оглянуться.

На ней было облегающее платье из прозрачного газа; ворот и манжеты стянуты огромными медными пряжками (ох уж мне этот вкус на грани безвкусицы); под прозрачной тканью левая рука обнажена, правая обтянута винно-красным шифоном. Да, не мне тягаться с ней по части франтовства. Но этот бар – не самое подходящее место для демонстрации фасонов моды; здешняя публика из кожи вон лезет, притворяясь, будто ей начхать, какой на вас наряд.

Она постучала алым как кровь ногтем по желто-оранжевому камню на бронзовой клешне браслета и, откинув с лица вуаль, спросила:

– Мистер Элдрич, вы знаете, что это такое?

У нее – ледяные глаза и черные брови. У меня – три мысли. Первая: передо мной дама из высшего света (по пути с Беллоны я прочел на обложке «Дельты» рекламу «исчезающих материй» – их оттенки и прозрачность можно менять, касаясь драгоценных камней на специальных браслетах). Вторая мысль: в тот раз, когда я появлялся здесь под именем Харри Каламэйн Элдрич, я вроде бы не совершил ничего такого, за что можно влепить больше месяца тюрьмы. И, наконец, третья мысль: камень, который она показывает, называется…

– Яшма? – спросил я.

Она подождала, не скажу ли я чего еще. Я подождал, не даст ли она понять, что ожидает услышать. В тюрьме моим любимым автором был Генри Джеймс. Честное слово.

– Яшма, – подтвердила она.

– Яшма… – Я воссоздал атмосферу неопределенности, которую она с таким упорством пыталась рассеять.

– Яшма… – Голос дрогнул – она заподозрила, что я знаю, что ее уверенность в себе – показная.

– Да, яшма. – Ее лицо открыло мне, что мое лицо открыло ей: я знаю, что она знает, что я знаю.

– Мэм, за кого вы меня принимаете?

В этом месяце Слово – Яшма. Слово – это пароль/код/сигнал, который Певцы Городов (в прошлом месяце они пропели «Опал», и я трижды воспользовался этим Словом, чтобы добыть веши, которые, к сожалению, мне не принадлежали; даже здесь у меня не выходят из головы Певцы и их язвы) вкладывают в уста представителей вольного и озорного братства, в которое я вступил девять лет назад. Слово меняется через каждые тридцать дней и за считанные часы облетает все шесть миров и мирков. Бывает, его бормочет окровавленный подонок, падающий в ваши объятия из темного дверного проема; бывает, его шепчет вам кто-то невидимый на ночной аллее; бывает, вы прочитаете его на клочке бумаги, что сунул вам в ладонь оборванец, тотчас скрывшийся в толпе.

Истолковать Слово можно по-разному. Например:

ПОМОГИ!

или:

МНЕ НУЖНА ПОМОЩЬ!

или:

Я НЕ МОГУ ТЕБЕ ПОМОЧЬ!

или:

ЗА ТОБОЙ СЕЙЧАС НЕ СЛЕДЯТ, ДЕЙСТВУЙ!

Последняя точка над «i». Если вы неправильно воспользовались Словом, никто не потрудится объяснить, в чем ваша ошибка. В том-то и кроется фокус – нельзя доверять тому, кто произносит Слово невпопад.

Я ждал, пока ей надоест ждать. И дождался.

Она сунула мне под нос раскрытый бумажник и произнесла, не глядя на текст под серебряным оттиском эмблемы:

– Шеф отдела Специальных служб Модлайн Хинкль.

– Очень рад за вас, Мод, – сказал я и нахмурился. – Хинкль?

– Да.

– Мод, я знаю, вы мне не поверите. Похоже, вы из тех, кто не прощает себе ошибок. Но на этот раз вы ошиблись – я Эвентайд, а не Элдрич. Хармони К.Эвентайд. И разве не удача для всех нас, что сегодня изменится Слово?

Кстати, для легавых Слово – не такой уж большой секрет. Однако я встречал полицейских, не знавших его и через неделю после замены.

– Что ж, Хармони так Хармони. Я хочу с вами поговорить.

Я приподнял бровь.

Она также приподняла бровь и сказала:

– Мне все равно, как вас называть, хоть Хенриеттой. Лишь бы вы меня выслушали.

– О чем вы хотите со мной поговорить?

– О преступлении, мистер…

– Эвентайд. Я решил называть вас Мод, так что зовите меня Хармони, не стесняйтесь. Это мое настоящее имя.

Мод улыбнулась. Она была не молода – пожалуй, на несколько лет старше Бизнесмена, – но куда лучше пользовалась косметикой, чем он.

– Возможно, об этом преступлении я знаю больше, чем вы, – сказала она. – Откровенно говоря, меня не удивит, если вы скажете, что никогда не слыхали о деятельности нашего департамента. Вам знакомо название «Специальные службы»?

– Вы правы – впервые слышу.

– Да, последние семь лет вы старались избегать Регулярных служб, и в известной степени вам это удавалось.

– Простите, Мод, но…

– Специальные службы занимаются людьми, которые с каждым днем причиняют обществу все больше хлопот и являются причиной того, что загораются наши сигнальные лампочки.

– Но ведь я не сделал ничего такого ужасного, за что…

– Мы не следим за тем, что вы делаете, этим занимается компьютер. Мы всего-навсего наблюдаем за кривой, имеющей ваш номер. Она очень резко пошла вверх.

– Она даже имени моего не удостоена?

– В Полицейской организации наш отдел – самый эффективный. Хотите – считайте это хвастовством, хотите – просто информацией.

– Так-так-так, – сказал я. – Хотите пива?

Коротышка в белом пиджаке поставил перед нами два бокала, зачарованно поглазел на пышный наряд Мод и занялся своими делами.

– Благодарю. – Она залпом выпила полбокала. – Вы знаете, ловить большинство преступников попросту бессмысленно. Что «крутых» рэкетиров, вроде Франсуорта, Ястреба и Блаватской, что мелюзгу – карманников, барыг, домушников и шантажистов. И у тех, и у других доходы довольно стабильны. Они не раскачивают социальную лодку. С ними воюют Регулярные службы – и пусть воюют, мы не вмешиваемся. Но давайте представим, что мелкий барыга расширяет дело. шантажист средней руки пытается стать крупным рэкетиром. Вот когда возникают социальные проблемы с непредсказуемыми последствиями, вот когда на сцену выходят Специальные службы. Мы разработали два—три метода, которые весьма облегчают нашу работу.

– Хотите прочесть мне лекцию?

– Во всяком случае, хуже от этого не будет. Один из этих методов носит условное название «хранилище голографической информации». Знаете, что получится, если голографическую пластинку разрезать пополам?

– Две половинки трехмерного изображения?

– Два целых изображения, только слегка размытых, нечетких.

– Вот как? А я и не знал.

– А если половину снова разрезать пополам, получаются еще менее четкие голограммы. Но пусть от оригинала останется квадратный сантиметр, на нем будет целое изображение. Неузнаваемое, но целое.

– В самом деле? Подумать только! – пробормотал я.

– В отличие от фотографии, каждая точка голографической эмульсии содержит информацию всего снимка. «Хранилище голографической информации» – это аналогия. Иными словами, каждый бит информации о вас, которым мы располагаем, это сведения о всей вашей жизни, о воровской карьере, о взаимоотношениях с преступным миром. Специфические факты, касающиеся специфических действий или судебно наказуемых проступков, регистрируют Регулярные службы, а мы собираем любые сведения, и рано или поздно у нас появляется возможность предполагать, а то и четко предугадывать время, место и состав будущего преступления.

– Очень любопытный параноидальный синдром, – заключил я. – Впервые сталкиваюсь с подобным. То есть, впервые – в баре, беседуя с незнакомкой. В больницах я встречал чудиков и…

– В вашем прошлом, – перебила она, – я вижу коров и вертолеты. В вашем не очень отдаленном будущем – вертолеты и ястребов.

– А скажи, о Добрая Колдунья Запада, как… – И тут у меня похолодело в груди, ибо никому не полагалось знать о том, что я работал у Папаши Майклза. Я утаил это от офицеров Регулярных служб, которые вытащили меня, совсем обалдевшего, из взбесившейся «стрекозы» у самого края крыши «ПАНАМ». Еще в небе я увидел легавых на крыше, и тотчас кредитки исчезли в моем желудке. А все серийные номера на вертолете были давно спилены. В первый же вечер, когда я появился на ферме, славный мистер Майклз залил зенки и хвастливо поведал мне, тоже пьяному, как раздобыл в Нью-Гемпшире «горячую» вертушку…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю