Текст книги "Часовщик"

Автор книги: Родриго Кортес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Тогда его посадили на заостренную «кобылу» и превратили промежность в кровавое месиво, но часовщик лишь мычал, мотал головой из стороны в сторону и… так и не поддался. Комиссар даже приказал снять ему полосу кожи со спины, поскольку кто-то ему сказал, что некоторые грешники прячут подписанный с лукавым договор именно под кожей. Бесполезно. Олаф сознался лишь в оскорблении падре Ансельмо.

Самым обидным было то, что Олаф определенно был релапсусом 2020
  Релапсус (relapsus) – рецидивист


[Закрыть]. На его теле уже имелись очевидные следы давних пыток. Но об их происхождении мастер тоже молчал.

Из архивов магистрата следовало, что Олаф прибыл из Магдебурга, а потому Комиссар послал туда запрос и вскоре получил весьма странный ответ. Да, некий Олаф Урмайстер, что означало «Часовщик», значился в списках прошедших «испытание», однако ни сути обвинения, ни вынесенного приговора в архивах Магдебурга не сохранилось.

Только новые указания человека из Сарагосы позволили Комиссару хоть на время, но отвлечься от ощущения полного поражения.

– Вам следует немедленно обратить народный гнев на евреев, – прямо сказал посланец нового епископа Арагона.

– А почему только на них? – удивился Агостино. – У меня тут каждый третий на подозрении.

Посланец на секунду замешкался, но тут же взял себя в руки.

– В мои задачи не входит обсуждать приказы епископата. А вот посмотреть, как вы их исполните, я посмотрю.

– Отлично, – деловито кивнул Агостино.

Через два часа Марко привел в центр города полсотни заскучавших без дела ребят, и они, вытащив из меняльной лавки Иосифа, хорошенько его отлупили, а заодно надавали четырем кем-то вызванным альгуасилам. А когда городской судья Мади аль-Мехмед, задыхаясь, лично прибежал на место погрома, полыхающий дом старого Исаака уже тушили сбежавшиеся с соседних улиц мастеровые.

– Что… происходит? – обратился судья к утирающему кровь с разбитого лица Иосифу.

– Понятия не имею, – потрясенно замотал головой тот. – Вон у Марко спросите.

Мади посуровел и поманил Марко Саласара пальцем.

– А ну иди сюда, Марко. Ты что наделал?

Марко кинул быстрый взгляд в сторону Комиссара Трибунала и тут же с независимым видом распрямился и подошел.

– Они Христа распяли. И против короля…

– Так, – решительно оборвал его судья и глянул на городские часы, – чтобы через два часа ты вместе со своими молокососами был у меня в суде. И просите у родителей деньги – и за побои, и за дом, и за оскорбление.

И тогда столичный гость с недоумением повернулся к брату Агостино:

– Я не понимаю… у вас что здесь – всем сарацины командуют? И почему только один дом? Вы что, решили отделаться от меня этим позорищем? Это, по-вашему, называется народный гнев?

Комиссар густо покраснел.

– Нет у нас больше евреев, – буркнул он. – Маленький у нас город. И сарацина этого я, дайте срок, прижму…

– Нет у нас времени, – с болью в голосе произнес посланец. – А потому и не могу я вам дать срока. Сейчас прижимайте.

Бруно не стал скрывать, что он грамотный, а потому его выдернули из камеры и отправили в Трибунал одним из первых, едва начались заседания.

– Ну что, Руис Баена, – сверился с изъятым из кошеля документом инквизитор, живой улыбчивый здоровяк лет сорока, – говори, почему бежал?

– Плохо кормили, – лаконично ответил Бруно. Если бы он отверг это имя, возник бы второй вопрос: откуда бумаги. А значит, рано или поздно ему бы доказали покушение на убийство – того, с вилкой в пояснице.

– Каллиграф?

– Да, святой отец, – отвел глаза в сторону Бруно и тут же выставил вперед мозолистые руки, – но у меня руки… я в мастерских долго работал… не знаю, не испортился ли почерк.

– Бог с ним, с почерком, – отмахнулся инквизитор, – у нас в Сарагосе даже просто грамотных людей не хватает. Писарем в Святой Трибунал пойдешь?

Бруно обмер. Олаф, судья Мади, этот Комиссар Агостино – перед его глазами промелькнуло все.

– Или предпочитаешь на строительство дорог? – прищурился инквизитор, и вся его доброжелательность мгновенно испарилась.

Бруно думал. Именно Инквизиция была средоточием всего беспорядка – и в его родном городе, и во всем Арагоне; именно эти люди выдергивали самые важные шестерни сложной конструкции невидимых часов…

– Только учти, что на строительстве дорог никто дольше десяти лет не живет, – покачал головой инквизитор. – Быстро пред Господом нашим за грехи ответишь…

А с другой стороны, только изнутри Инквизиции можно было понять, как и чем движется этот странный механизм. Точно так же, как, лишь забравшись внутрь башни, можно увидеть, как устроены куранты.

– Ну?

– Я согласен.

Как только кампания погромов отгремела, Генерал устроил Томазо такую выволочку, какой исповедник не получал уже лет шесть. Нет, кое-где погромы все-таки прошли, но большая часть арагонских городков расценила запреты на ремесло менялы для евреев противозаконными, притязания Христианской Лиги быть совестью нации – смешными, а погромы – бандитскими.

– Сегодня запретят евреям, а завтра нам, – своекорыстно рассуждали мастеровые. – Вон, монастыри и так самые выгодные ремесла под себя подгребли.

В этом была какая-то часть истины, но, увы, только часть. Да, монастыри действительно росли как на дрожжах – просто потому, что монахи и послушники работали фактически за еду. Но чтобы подгрести под себя все? Об этом пока не могло быть и речи.

Хуже того, кое-где ребят из Христианской Лиги переловили и по инициативе магистратов заставили возмещать причиненный погромами ущерб – в строгом соответствии с законом. Не помогли даже протесты Церкви и угроза нового епископа отлучить от Церкви каждого, кто будет покрывать иудеев.

Это было тем более досадно, что в соседней Кастилии священная война против евреев прошла как по нотам и, начавшись в Севилье, беспощадным ураганом прокатилась по всей стране.

– Учись, Томас, как надо работать! – полыхал гневом Генерал. – Учись, молокосос!

– У меня нет столько людей, как в Кастилии, – угнетенно оправдывался Томазо. – У них там один Феррер чего стоит…

Но он и сам понимал: Генерал отговорок и ссылок на некие особые таланты кастильских духовных вождей Феррера и Мартинеса не примет. А главное, Томазо уже видел, в чем он ошибся.

Нужно было евреям не только меняльное дело запретить, но и все остальные ремесла.

Генерал только презрительно покачал головой.

– Я серьезно говорю, – насупился Томазо. – Пока мы арагонских мастеровых на евреев не натравим, настоящих погромов не будет.

Генерал прокашлялся и поднял указательный палец.

– Тебя только одно спасает, Томас, – твой успех в деле Переса.

Это было действительно так. Подсадив к Пересу в камеру двух высокородных агентов Ордена, Томазо достаточно аккуратно сумел внедрить в сознание беглого секретаря опасную мысль о бегстве в гугенотский Беарн. По крайней мере, уже через пару дней секретарь считал эту еретическую мысль своей и вовсю ее развивал – при свидетелях.

– И когда доносы на Переса лягут на стол Верховного судьи? – поинтересовался Генерал.

– Через неделю, в крайнем случае через две, – на секунду задумался Томазо. – Я жду, не допустит ли Перес какого богохульства. Нам это было бы кстати.

Генерал понимающе кивнул. Он уже оценил безупречную логику Томазо: если Переса не удается выудить из тюрьмы фуэрос по мирским законам, его следует обвинить по церковным, то есть за пределами юрисдикции Верховного судьи. И тогда Переса будет судить Святая Инквизиция.

Когда Бруно прибыл в Трибунал Сарагосы, там был сущий ад. Бесчисленные люди в черных рясах беспорядочно сновали по коридорам, заглядывали в тяжелые резные двери, иногда скрывались за ними и снова выходили, а иногда и буквально вылетали.

– Подсудимых на дачу показаний! – выкрикнул выглянувший из дверей мелкий монах, и мимо Бруно с топотом проволокли нескольких путающихся в собственных ногах человек.

– Где квалификация для Верховного совета? – орал на вытянувшегося юриста в рясе Комиссар – в точно такой же рясе. – Сколько я буду ждать?!

– Приказ об аресте для Главного альгуасила, – с поклоном протягивали кому-то свернутую в рулон бумагу.

Не поспевая следить за этим безумным вращением, Бруно вертел шеей во все стороны, а потом ему положили руку на плечо, и мир наконец остановился.

– Ты к кому?

Это был охранник – здоровенный монах-доминиканец.

Бруно полез в новенькую тубу и вытащил две бумаги: одну о том, что он действительно Руис Баена – каллиграф монастыря Блаженного Августина, и вторую – направление от Комиссара. «Пес господний» еще раз оглядел его с ног до головы и вернул бумаги.

– На второй этаж, третья дверь налево.

Бруно поклонился и вскоре уже навытяжку стоял перед седым въедливым старикашкой, внимательно изучающим его бумаги.

– Писарем, я вижу, направлен?

– Да, святой отец.

Старикашка вздохнул:

– Нам оценщиков да приемщиков не хватает. Ну ничего, писари тоже нужны; у меня уже рука отваливается. Садись и начинай.

Бруно непонимающе моргнул.

– Ну, чего ты стоишь, как Лотова жена?! – разъярился старикашка. – Сейчас еретика приведут, а ты еще даже перья не заточил!

Бруно кинулся к столу, и едва успел заточить перо и выяснить, где в этой комнате стоит свободная чернильница, как в комнату зашли нотариус и секретарь, а охранники привели первого еретика – зрелого мужчину лет сорока.

– Ты говорил, что Папа раздает земли Арагонской Церкви своим любовникам и племянникам? – сразу насел старикан.

– Говорил, – понурился мужчина.

– А еще что говорил?

Еретик вздохнул:

– А еще говорил, что налоги королю не надо платить…

– Это нас не касается, – отрезал старикан и тут же назначил меру: – Отстоишь в самарре 2121
  Самарра (zamarra, т. е. баранья шкура, овчина) – санбенито из желтого сукна, которое надевают на осужденных еретиков


[Закрыть] тридцать три утренние службы.

Мужчина залился краской стыда.

– А может, не надо в самарре? Может, я деньгами…

– Пошел вон.

Они шли и шли – самые разные: старые и юные, со следами пыток и без таковых, своими ногами и обвисшие на руках конвоиров. И в конце дня пот с Бруно катился градом, а рука буквально отваливалась. Но и когда поток иссяк, ничего не закончилось.

– Вот тебе образец, – кинул старикан перед ним бумагу, – вот пустые листы с печатью Главного Инквизитора, а вот список имен и городов. Напишешь по образцу требования о выдаче арестованных и передашь в почтовую службу. И не дай бог, если хоть один листок с печатью пропадет!

Бруно едва не застонал. Образец был на двух страницах, а список состоял из полусотни имен. Он впервые был столь явной шестеренкой, причем из тех, что довольно быстро изнашиваются.

Исаак делал все, что мог. Обивал пороги кортеса, напоминая, что запрет ремесла для целого народа – вопиющее беззаконие. Написал почтительное, раз двадцать выверенное письмо Их Высочествам. Отыскал и подключил к жалобам своих боевых друзей по Марокканской войне. Он даже послал жалобу Папе. Но толку не было, и обменные конторы так и делали свое дело вопреки указу Короны.

Примерно тогда по Сарагосе и поползли слухи. Говорили разное: что евреи Сеговии крадут у христиан освященные кости, чтобы надругаться над ними; что в Толедо накрыли банду евреев-менял, соорудивших под улицей подкоп, дабы заложить туда пороха и взорвать христианскую процессию на праздник Святого Таинства; что евреи-аптекари подмешивают в аптечные средства «итальянский порошок», от которого человек начинает необъяснимо чахнуть.

Хуже того, ненавидя все добронравное, евреи даже ходят ночами от дома к дому и смазывают ручки дверных молотков змеиным ядом, отцеженным через тело рыжего человека. И, само собой, все они участвуют в распятии христианских младенцев в Великую Пятницу, – дабы осмеять воспоминание о Спасителе Мира.

А потом по Сарагосе покатились первые группы погромщиков, и бесконечно уставший бояться Исаак надел свой бархатный камзол с кружевным воротником и, стараясь не обращать внимания на дрожь в изувеченных ревматизмом ногах, вышел на улицу. Вытащил свою старую солдатскую шпагу, присел на лавочку у закрытой ссудной лавки и начал ждать. Но ни один христианский легионер так и не подошел к нему, и лишь к вечеру прямо перед засыпающим от усталости стариком оказалась на удивление знакомая ослиная морда.

– Папа?

Исаак вздрогнул, поднял голову и увидел сидящего на осле старшего сына.

– Иосиф?! А на кого ты оставил нашу лавку?

– Нет у нас больше лавки, папа, – покачал головой Иосиф. – Сожгли.

– Как – сожгли? Кто?!

– Марко Саласар с дружками, – спустился с осла сын. – Хорошо еще, что бумаги в сундуках не пострадали. Да и Мади аль-Мехмед заставил их все до копейки возместить…

Исаак нахмурился и опустил седую голову. Он понимал, что, несмотря на кажущуюся безнадежность их положения, все это ненадолго. Как только Папа Римский и Союз евангелистов договорятся, кому какая земля принадлежит, все успокоится, и евреи опять займут привычное положение в обществе. Но он уже очень устал… очень.

– Падре Ансельмо сказал, что добьется отлучения для каждого, кто обратится к еврею за ссудой или даже просто монету поменять, – тихо произнес Иосиф. – Что делать будем, отец? Может, бросить все и уехать?

Исаак опустил голову еще ниже. Он бы ушел на покой хоть сейчас. Сыновья выросли, выучились и давно разъехались по всей Европе… но…

– У меня есть обязательства по вкладам, – поднял он голову.

– Много? – глотнул сын.

– Достаточно, – кивнул Исаак. – Ты же понимаешь, что деньги на военный заем, который я предоставил сеньору Франсиско, откуда-то должны были взяться.

Иосиф судорожно кивнул. Похоже, он еще не заглядывал в чудом уцелевшие во время пожара сундуки, а потому и не знал всех деталей.

– Я должен вернуть людям деньги и завершить все кредитные и ссудные операции, – констатировал Исаак. – Это вопрос моей чести и чести всей нашей семьи. Мы возвращаемся.

Час четвертый

Война двух крупнейших правящих семей Европы – Габсбургов и Бурбонов и, как следствие, католиков и евангелистов – медленно набирала обороты, и большая часть мятежных грандов, понимая, что судьба Арагона решается не в Арагоне, уже вышла с войсками на помощь Австрийцу – в Северную Италию.

Одновременно английские военные корабли по прямому указанию королевы и голландские пираты при полной поддержке своего незаконного правительства грабили и топили католические суда. На севере Европы союзник Папы – Швеция уже обменивалась письменными угрозами с поддерживающими голландцев московитами. И даже в Новом Свете было неспокойно.

Собственно, трудности нарастали у всех католических монархов. Так, едва Христианская Лига, помогая Бурбону сконцентрировать золото в своих руках, «прочесала» евреев, агенты буквально завалили Томазо донесениями. Они сообщали, что по соседству, на юге Франции, в Лангедоке, стремительно возник евангелистский аналог Христианской Лиги и Трибунала в одном лице – «Черные камизары».

Возглавил движение мясник Жан Мариус – человек необычайной жестокости и силы воли. Небольшой, но мобильный отряд Мариуса громил католические храмы, поджигал дома священников и фискалов, а главное, отбирал у них деньги – и королевские налоги, и церковную десятину. Оружие, по сведениям агентуры, у них было отличное – в основном голландское. Свежих лошадей им пригоняли из Савойи. А страх на обывателей помогали нагонять галлюцинирующие от бесплатного английского гашиша подростки, бродящие по городам и весям и видящие картины Страшного Суда куда как яснее, чем реальный мир.

Когда Томазо прочел первое донесение о «камизарах», он так и не сумел удержаться от улыбки: юмористический посыл дона Хуана Хосе Австрийского читался как на ладони. Мало того, что все до единого бунтари называли себя инквизиторским титулом «комиссар», они подняли мятеж именно в Лангедоке – самом сердце фамильных земель Папы Римского. Это был вызов – ядовитый и весьма недвусмысленный.

«Папа точно Крестовый поход объявит, – тихо рассмеялся, прочитав донесение, Томазо. – На самое святое, скоты, посягнули…» Но вскоре ему стало не до смеха – насмерть перепуганные монахи и священники просто побежали из Лангедока.

И тогда Томазо отыскал в одной из тайных тюрем Ордена падре Габриэля и, предъявив немолодому привратнику тюрьмы приказ Генерала, забрал арестанта с собой.

– Напрасно вы это делаете, святой отец, – покачал головой привратник. – Вы его дело почитайте: упырь упырем… настоящий Ирод.

Томазо кивнул и передал закованного в цепи отца Габриэля своей охране. Он читал дело этого священника, но привратник ошибался: царь Ирод не получал удовольствия от убийств, а потому не годился падре Габриэлю даже в подметки. Но только такой человек мог уравновесить тот ужас, который внушал католикам Лангедока мясник Жан Мариус.

– Куда вы меня? – мрачно поинтересовался падре Габриэль, едва они отъехали от тюрьмы.

– На воспитательную работу, – отшутился Томазо. – Кадетов будете натаскивать.

– На что натаскивать? – вытаращил глаза арестант.

– На то, что вы умеете и любите делать больше всего.

Как ни странно, брошенное на ветер слово «кадеты» мгновенно прижилось, и уже через полторы недели новое народное движение «Кадеты Креста» жгло, убивало, а главное, вгоняло в страх евангелистов Лангедока не хуже, чем «Черные камизары» – католиков.

Однако трясло не только Францию. Нечто похожее происходило и у Томазо дома – на всем Пиренейском полуострове. В Кастилии сопротивление Короне взяли на себя «комунерос» 2222
  Комунерос (исп. comuneros, от comuna – община) – восставшие против абсолютизма и в защиту вольностей самоуправляющиеся города Кастилии


[Закрыть], а в Королевстве Валенсия подняли голову «эрмандады» 2323
  Эрмандады (исп. hermandades – братства), а также хермании, или германии, – союзы городов, цехов и общин, созданные для защиты вольностей


[Закрыть].

И те и другие требовали созыва кортесов и возвращения конституций фуэрос, а заодно свержения итальянских монахов с ключевых должностей и запрета вывоза золотой монеты за пределы их стран. Но Томазо был уверен: рано или поздно его агенты прорвутся к рычагам управления мятежами и все войдет в нужное русло.

И только попытка Ордена перехватить ссудное дело так и не закончилась ничем. Не признающие за королем права на запрет ремесла магистраты и суды по-прежнему покрывали евреев, и те продолжали обмен монеты и выдачу ссуд как ни в чем не бывало. И понятно, что лавки Ордена так и оставались без клиентов, а главные денежные потоки страны по-прежнему шли в обход церковных структур.

Тогда Томазо и напросился на прием к Генералу, объяснил суть своей идеи, а вскоре нанес визит в Совет менял Арагона. Крайне почтительно выразил свое восхищение грамотной работой Совета и после встречных настороженных любезностей объяснил, что при дворе уже раскаиваются, что поддались нажиму Папы и обидели евреев.

– Неужели? – не поверил глава всех арагонских менял.

– Сами судите, – пожал плечами Томазо, – цены продолжают расти, новое мараведи так никто и не признал, а королевская армия даже лошадей не может купить. Уверяю вас, фаворит Изабеллы вовсе не глупый человек. Уж он-то понимает, куда все катится…

Еврей задумчиво хмыкнул.

– И что теперь? Король ведь не может пойти на попятную и снова разрешить евреям ростовщичество. Это – вопрос его чести.

– Совершенно верно, – кивнул Томазо. – Запрет короля останется в силе, но выход есть.

– И какой? – живо заинтересовался главный меняла страны.

– Принять христианство.

Еврей растерянно моргнул и тут же покрылся красными пятнами.

– Вы предлагаете нам предать веру отцов?! – даже привстал из-за стола донельзя оскорбленный старейшина.

– Да никто этого от вас и не ждет, – по-свойски подмигнул ему Томазо. – Но уж по одному-то человеку от каждой семьи окрестить можно? Чистая формальность, а семейное дело спасете.

Старейшина опешил и тут же ушел в себя. Неглупый, много повидавший на своем веку человек, он уже видел всю изящность предложенного решения. Выбрать от каждой семьи самого доверенного человека, поручить ему принять христианство – абсолютно формально, переписать на него ссудную лавку – и вопрос решен!

– А вам-то это зачем? – внезапно насторожился еврей. – Вы ведь, как я понимаю, человек Церкви?

– А вы думаете, Церковь любит проигрывать? – хмыкнул Томазо. – А так – и вам хорошо, и мы свое реноме сохраним.

Он уже видел, что идея посеяна и скоро прорастет – в точности так, как это нужно Ордену.

Ну и, конечно, множество сил у Томазо отнимало дело Переса. Десять свидетелей под присягой показали, что Антонио Перес планировал побег в гугенотский Беарн! Одного этого было вполне достаточно для суда Церкви, ибо искать убежища в иноземной стране, где живут еретики, есть настоящее преступление. Те же свидетели показали, что их сокамерник постоянно использовал богохульные выражения, повторить которые их уста отказываются. И ознакомившийся с показаниями весьма родовитых, надо сказать, свидетелей Верховный совет сдался и тихо, не привлекая ничьего внимания, распорядился перевести королевского секретаря в секретную тюрьму Инквизиции.

Но Переса Трибуналу так и не выдали.

– Пока у меня не будет приказа Верховного судьи, – в лицо инквизиторам заявил привратник тюрьмы фуэрос, – даже не надейтесь.

Томазо стремительно организовал совместное заседание Верховного судьи Арагона и всех служащих Сарагосского Трибунала и поставил вопрос ребром.

– Здесь подробно описано, в каких выражениях Антонио Перес оскорблял Божью Матерь, – выложил он первую стопку показаний.

– Здесь все о его высказываниях в адрес Церкви Христовой… – не давая судье опомниться, выложил он вторую стопку.

– А вот здесь – все о его планах побега в гугенотский Беарн, под защиту принцессы-еретички Маргариты и ее брата – короля-еретика Генриха.

Верховный судья окинул взглядом ожидающих его решения инквизиторов, затем заглянул в глаза каждому из членов Совета и понял, что его загнали в угол. Да, то, что Инквизиция вступила в сговор с Бурбоном, было очевидно, однако отказать в выдаче Переса при столь явных уликах было невозможно.

– Черт с вами, – не стесняясь ругаться при стольких святых отцах, процедил он. – Забирайте.

Томазо тут же передал привратнику тюрьмы фуэрос распоряжение о переводе Антонио Переса, послал запрос на оцепление из королевских солдат и увидел, что опаздывает – возле тюрьмы уже начали собираться горожане. И каждый из них считал, что отдать Переса инквизиторам – значит поступиться своими конституционными правами. Пахло бунтом.

Бруно заканчивал переписывать требования о передаче подсудимых Трибуналу Сарагосы лишь глубокой ночью – уже при свете жирника. Там, снаружи, за окном, горожане вовсю поносили короля и Святую Инквизицию, а он смотрел на стопку бумаг и думал.

Трибунал Сарагосы определенно был механизмом – непонятного назначения, неясной структуры, но механизмом. И этот механизм разрушал сам себя. В каждой написанной по единому образцу бумаге говорилось одно и то же: поскольку донос на еретика поступил к нам раньше, чем к вам, приказываем немедленно передать его нам, в Сарагосский Трибунал.

– Ты скоро закончишь? – заглянул в кабинет молодой монах из почтовой службы.

– Скоро, – кивнул Бруно. – Последнее требование осталось…

– А… требования… – понимающе протянул монах. – Требования – это хорошо.

– Почему? – не понял Бруно.

Он действительно не понимал, почему саморазрушение – это хорошо.

– Хо, – усмехнулся монах, – у каждого еретика есть имущество. И тот, кто еретика судит, тот его имущество и конфискует.

Бруно замер. Это было обычное ограбление. Столичный Трибунал отбирал добычу у провинциальных инквизиторов так же, как вожак отбирает ее у рядовых членов стаи.

– И никто не может отказать?

– Никто, – покачал головой монах и тут же спохватился: – Ты давай быстрее дописывай, а то на улице ужас что творится. Если сейчас почту не отправить, потом застрянет.

Бруно кивнул, дождался, когда монах выйдет, и подвинул к себе очередной листок чистой бумаги. Он уже знал, что надо делать.

Томазо лично контролировал каждый этап и вошел в камеру вместе с помощником главного альгуасила Сарагосы. Отыскал взглядом Переса и встал чуть в стороне.

– Сеньор Антонио Перес, – произнес помощник, – распоряжением Верховного судьи Арагона вы передаетесь в руки Инквизиции.

– Вы что, с ума сошли?! – возмутился Пеpec. – Они же меня убьют! Они же с Бурбонами заодно!

«А ведь он знал о предстоящем переводе…» – сразу же насторожился Томазо: возмущение опального секретаря было каким-то ненатуральным.

Помощник Верховного судьи подал знак, и вперед вышли два альгуасила.

– Не надо, я сам, – раздраженно отреагировал Перес, сгреб со стола свои бумаги и, оглядев остающихся сокамерников, стремительно двинулся к дверям.

– Нет, – остановил его помощник Верховного судьи, – впереди пойду я.

Перес подчинился, двинулся вслед за помощником, а Томазо замкнул шествие и, сосредоточенно разглядывая спину Переса, начал думать, какой из запасных вариантов избрать. Улицы заполнил возмущенный народ, и, несмотря на оцепление из королевских солдат, перевезти Переса в тюрьму Инквизиции было непросто.

Если бы столичные жители и впрямь вышли на улицы по своей инициативе, Томазо так не опасался бы. Обмануть стихийно бушующую толпу не составляло большого труда. Но за этим «всенародным» возмущением отчетливо проглядывалось участие графа д'Аранде, дона Диего Фернандеса де Эредиа и барона де Барволеса. А это были весьма серьезные противники Инквизиции и короля.

– Здесь налево, – распорядился он.

Шагающий впереди помощник Верховного судьи на секунду замешкался.

– Да, да, налево, – повторил Томазо, – мы не пойдем сквозь оцепление. Там слишком опасно.

Помощник нехотя кивнул и свернул налево, длинным коридором провел арестанта к запасному выходу, подождал, когда охранник откроет все три замка, и первым шагнул в распахнувшуюся дверь.

– Да, вы правы, – повернулся он. – Здесь никого нет.

Томазо кивнул и подтолкнул не ждавшего изменения маршрута секретаря в спину.

– Идите, сеньор. Теперь вам никто не помешает предстать перед Святой Инквизицией.

– Ублюдки… – прошипел Перес, – вывернулись…

И как только дверь за ними захлопнулась, из темноты, как по команде, повалили вооруженные люди – сотни и сотни.

– Назад! – заорал Томазо, кинулся к двери и принялся молотить кулаками в окошко. – Откройте! Откройте немедленно!

– Не имею права, сеньор, – глухо отозвались из-за тяжеленной двери. – Все документы оформлены, теперь за арестованного отвечаете только вы.

Томазо развернулся и привалился спиной к двери. Их уже обступили со всех сторон и каждому совали факел в лицо – до тех пор, пока очередь не дошла до Антонио Переса.

– Он здесь! Ко мне!! Я нашел Антонио Переса!!!

Мади аль-Мехмед наблюдал за происходящим со все возрастающей оторопью. В город неожиданно вернулись Ха-Кохены – старый Исаак и его сын Иосиф. На полученные по суду деньги они тут же наняли плотников, и в считанные дни лавка была восстановлена и стала выглядеть даже выше и заносчивей, чем прежде. Понятно, что судья счел своим долгом предупредить евреев об опасности повторного поджога, но когда он пришел в лавку, там уже стояли падре Ансельмо и Марко Саласар.

– Вы нарушаете указ короля, – первым взял слово молодой священник. – Вам запрещено заниматься ссудным и меняльным ремеслом.

– Мне – нет, – спокойно возразил Исаак. Мади напрягся. Что-то определенно произошло, но что?

Падре Ансельмо поджал губы.

– Ты – еврей, а значит…

– Уже нет, – покачал головой старик и расстегнул кружевной ворот бархатного камзола. – Видишь?

Мади обмер, а падре Ансельмо так и остался стоять с открытым ртом. На груди старого еврея сверкал новенький серебряный крестик.

– О, Аллах, – выдохнул Мади аль-Мехмед. – Исаак, зачем ты это сделал? Грех ведь какой на душу взял…

– А как иначе я выполню свои обязательства по вкладам? – горько произнес бывший еврей. – Скажи мне, Мади, как? Я половине города деньги должен.

А уже на следующее утро служба в храме Пресвятой Девы Арагонской была сорвана, ибо мастеровые, открыв рты, смотрели только на пришедшего в храм Божий, важно и размеренно осеняющего себя крестным знамением Исаака Ха-Кохена.

Антонио Переса укрыли в доме барона де Барволеса. Разумеется, Томазо попытался кое-что сделать, но охрана у барона оказалась хорошей. А спустя несколько дней, когда Томазо тщательно подготовился к штурму, прошел слух, что Переса в Арагоне уже нет.

– Можешь его уже не искать, – прояснил ситуацию при очередной встрече Генерал, – твой Перес давно в Беарне, под защитой принцессы Маргариты.

– Как?! – опешил Томазо; его агенты следили за всеми перемещениями в доме барона круглосуточно. – Он не мог выйти незамеченным!

Генерал только развел руками:

– Я не знаю, Томас, как его вывезли. Ты лучше скажи, что у тебя с евреями.

Томазо убито покачал головой и принялся докладывать о ситуации с евреями. Пока все шло как надо: старейшина Совета менял наживку проглотил, и теперь почти в каждой семье менял появился один крещеный – специально для того, чтобы переписать на него ссудную лавку.

– Что ж, действительно неплохо, – задумчиво проговорил Генерал, когда Томазо рассказал все. – Как думаешь, начинать пора?

– В общем, пора, – кивнул Томазо.

Табунщики, как всегда, перегнали лошадей через границу, намереваясь на полпути сдать товар перекупщикам. Но на этот раз гнать лошадей в сторону Савойи им не пришлось; уже в Лангедоке дорогу перекрыл вооруженный отряд одетых в белые рубахи бойцов, и вперед выехал командир – крупный мужчина с массивной челюстью.

– В Савойю?

Амир переглянулся со старейшиной и кивнул.

– И сколько за лошадей просите? – заинтересовался командир.

Амир с облегчением выдохнул: то, что их сразу не перестреляли, означало, что перед ними не враги. Назвал цену, и командир язвительно хмыкнул – цена была даже выше савойской.

– Ладно, – махнул он рукой, – беру всех. Табунщики пооткрывали рты, а уже через четверть часа лично пересчитавший лошадей командир принялся отсыпать в кошель старейшины стопку увесистых луидоров.

– Что назад повезете? – так, между делом, спросил он.

– Луидоры… что же еще? – серьезно ответил старейшина.

– Напрасно, – покачал головой командир отряда. – Мой вам совет: возьмите с собой груз Библий. Не прогадаете.

– Библии? – оторопел старейшина. – Зачем нам Библии? У нас Коран есть.

Амир ухватил его за руку:

– Подождите, уважаемый. Позвольте, я его расспрошу.

Он повернулся к командиру:

– Сколько просите?

– Четверть луидора за том.

Это было неслыханно дешево. В Арагоне за хорошую Библию можно было просить вчетверо.

– Могу я посмотреть?

Командир кивнул, подозвал помощника, а когда тот вытащил из сумки большой обтянутый сафьяном том, протянул его Амиру.

– Ого! – поразился весу книги Амир и быстро ее пролистал.

Отпечатанная в Амстердаме Библия была исполнена на плотной белой бумаге, полна превосходных иллюстраций, а главное, была переведена на арагонский. Такое встречалось нечасто. Папа, расставляя на ключевых духовных должностях исключительно своих, издавал Библии только на понятной каждому итальянцу латыни.

– За восьмую часть луидора отдадите? – набрался отваги Амир.

Командир захохотал:

– А ты, парень, не промах! Бог с тобой, бери.

Старейшина заволновался: