Текст книги "Часовщик"

Автор книги: Родриго Кортес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Знаешь, Изабелла, – осуждающе покачал он головой, – Господь все равно против вашего брака. Я это докажу.

И Бурбон, видя, что его жалеют, скривил белое лицо и потянулся к человеку, отнимающему у него самое важное для мужчины – власть.

А еще через день люди Австрийца привезли из Сарагосы епископа Арагонского, а дон Хуан Хосе развязал дискуссию об Инквизиции, и все рухнуло.

– Инквизиция не просто противоречит конституциям; она враждебна и слову, и духу Господнему, – прямо заявил епископ Арагонский.

Члены королевской семьи замерли. Фактически Его Преосвященство объявил королевский указ о введении Святой Инквизиции в Арагоне еретическим.

– А вы хорошо подумали, Ваше Преосвященство? – первой опомнилась Изабелла.

Она уже готова была вступить в управление землями своего жениха, но понимала: если Церкви Арагона и Кастилии останутся на разных позициях, ее свадьбе с юным Бурбоном не бывать.

– Я старый человек, – поднялся со скамейки епископ, – и я не возьму такого греха на свою душу. Простите, Ваши Высочества, мне здесь нечего делать. Я возвращаюсь в Сарагосу.

Австриец торжествовал.

Час третий

Мади аль-Мехмед действовал строго по протоколу.

– Брат Агостино Куадра, – встав напротив монастырских ворот во главе нескольких членов магистрата, громко начал он зачитывать решение судебного собрания, – во исполнение конституций Арагона я требую от Святой Инквизиции выдачи мастера цеха часовщиков Олафа по прозвищу Гугенот.

Окошко тяжелых ворот скрипнуло, и в квадратном проеме показалось лицо Комиссара Трибунала.

– Ты в своем уме, сарацин?

– Даю вам четверть часа, – глянув на башенные часы магистрата, сообщил судья, – и ставлю в известность: город оставляет за собой право по истечении этого срока применить силу.

Окошко захлопнулось, ворота протяжно заскрипели и открылись, и наружу, один за другим, вышли все двенадцать доминиканцев и в конце – сам Комиссар Трибунала.

– Силу, говоришь? – с усмешкой оглядел он восьмерых альгуасилов.

– Ты слышал, – сухо произнес Мади.

Агостино кивнул доминиканцам, и «псы господни» стремительно обнажили шпаги. И тогда из двух сходящихся у ворот узких улочек повалили мастеровые. Часовщики и красильщики, ткачи и плотники – каждый городской цех счел священным долгом выставить своих лучших бойцов на защиту конституций фуэрос.

Комиссар Трибунала побледнел.

– Предупреждаю… все, кто покусится на права Святой Инквизиции, будут отлучены от Церкви в соответствии с буллой Его Святейшества.

– Жаль, что мы тебя сразу в перьях не изваляли! – громко крикнул часовщик с лицом записного шута. – Такому жирному каплуну только перьев и не хватает!

Лицо Комиссара Трибунала мгновенно покрылось красными пятнами, но мастеровые шутки смехом не поддержали. Здесь все понимали, насколько серьезен конфликт.

– Четверть часа, говоришь? – прищурился Инквизитор.

Мади кивнул.

– Что ж, четверть так четверть, – зловеще проронил Комиссар и оглядел толпу. – Те, кто не разойдется по своим домам до истечения четверти часа, будут отлучены от Церкви Христовой… – громко и внятно произнес он. – Все слышали?!

Толпа молчала.

– Все слышали, я спросил?! – требовательно повысил голос инквизитор.

– Ну, все, – со смешком отозвался мастер с лицом записного шута. – И что теперь?

Комиссар, подтверждая, что услышал ответ, кивнул и, жестом приказав доминиканцам следовать за ним, скрылся за воротами. Мади переглянулся с членами магистрата, а уже через мгновение ворота начали содрогаться под ударами молотков.

– Изнутри заколачивают… – волнуясь, произнес один из членов магистрата.

– Слышу, – кивнул Мади.

– Будем штурмовать?

Мади оглянулся на замерших мастеровых. Здесь не было профессиональных воинов – так, уличные бойцы. А женский монастырь – пусть и недостроенный – ставился с расчетом на сколь угодно яростный штурм.

– Нет, – покачал он головой, – даже пять-шесть погибших – это слишком большие потери.

– А как же?..

Мади улыбнулся и снова повернулся к мастеровым:

– Плотники пришли?

– Пришли… – отозвались из толпы.

– Через четверть часа заколотите ворота снаружи, – махнул рукой в сторону ворот судья, – а каменщики здесь?

– Здесь!

– А вам заделать бойницы, – распорядился судья. – Посмотрим, что они скажут через неделю.

Видевший и слышавший все происходящее Марко Саласар повернулся к четверым сопровождающим его подмастерьям.

– Слышали?

– Что? – не поняли подмастерья.

– Через четверть часа их всех отлучат от Церкви.

Парни растерянно заморгали.

– Ну и что?

Марко усмехнулся и тут же скривился от боли – огромный, через весь бок, шрам все еще давал о себе знать.

– А то, что все отлученные от Церкви мастера начнут платить такие же налоги, как евреи и магометане, – повышенные.

– И что? – никак не могли ухватить мысль подмастерья.

– А то, что у мастеров станет меньше денег и они понизят вам жалованье.

Подмастерья дружно открыли рты. Так далеко никто из них не заглядывал.

– И что нам делать? – отреагировал один. – Может, поймать этого Комиссара да и… пришить? Чтобы некому было мастеров отлучать…

– Недоумок, – презрительно констатировал Марко. – Твой враг – не монах; твой враг – мастер. Нам с тобой, наоборот, – поддержать Инквизицию надо. Глядишь, и сами в мастера досрочно выйдем…

Бруно вошел в Сарагосу вместе с запоздавшими отрядами сеньора Франсиско Сиснероса и был потрясен размерами столицы. Наверное, так же были потрясены городские мастера, когда Олаф показал им чертежи курантов с двенадцатью шестернями.

Но время было дорого, и Бруно заставил себя собраться, быстро отыскал здание епископата и подошел к стоящим у входа гвардейцам.

– Куда?

– К епископу Арагонскому…

Гвардейцы рассмеялись:

– И не надейся! Его Преосвященство только что из Мадрида приехал, и к нему сейчас даже грандов пускают лишь по особому разрешению…

Бруно задумался.

– А как мне получить такое разрешение?

Гвардейцы расхохотались:

– Вы слышали, чего он хочет?! Нет, вы слышали?!..

А Бруно смотрел, как они смеются, и вспоминал, как они с отцом выверяли точность хода храмовых курантов. Это была самая грубая, самая первая выверка. Следовало капнуть охры на зубец крайней шестерни и засечь на эталонных песочных часах мгновение, когда охра, передаваясь от шестерни к шестерне, испачкает регулятор хода.

«От шестерни к шестерне…» – понял он.

– А как мне найти начальника вашего караула?

Примерно через час, двигаясь от сержанта к сержанту и от офицера к офицеру, Бруно уже разговаривал с начальником охраны епископского дворца.

– У меня отца инквизиторы арестовали, – прямо сказал он, – и умные люди сказали, что Его Преосвященство может помочь…

– И чего ты хочешь? – весело поднял брови офицер. – Чтобы епископ отменил указ короля о правах Святой Инквизиции?

– Это было бы неплохо, – признал Бруно. – У нас так все считают: и судья, и старейшины цехов…

Офицер раскатисто расхохотался, а когда отсмеялся, сказал все. Как есть.

– На прием к епископу тебя не пустят. Даже не надейся. Так что мой тебе совет: иди на дворцовую кухню, там всегда помощники нужны… глядишь, и сумеешь два-три слова Его Преосвященству сказать.

Когда Томазо прибыл для очередного доклада об очередном поражении Изабеллы на переговорах, он обнаружил у Генерала всех прибывших в Мадрид братьев.

– Становись, – сухо распорядился Генерал, – кое-что произошло.

Томазо напрягся и встал рядом с Гаспаром. Тот стоял – ни жив ни мертв.

– Первая и главная новость, – прошелся перед строем Генерал, – как и следовало ожидать, началась война. Большая война.

Лица монахов окаменели.

– Англия, Голландия, Австрия и Савойя объединились в борьбе с Бурбонами. Формальный повод: нарушение Людовиком соглашений по Арагону.

Стало так тихо, что Томазо услышал, как за окнами разговаривают караульные гвардейцы.

– Но Австриец об этом еще не знает. – Генерал глянул на большие напольные часы. – Думаю, что к нему гонец прибудет часа через три-четыре.

Так было всегда: курьерская служба Ордена работала быстрее королевской.

– Все понимают, что это значит?

Братья – один за другим – наклонили головы. То, что Габсбурги вступили в войну против Бурбонов, означало одно: когда прибудет гонец из Вены, переговоры прекратятся.

– Австриец наверняка воспользуется состоянием войны, – задумчиво прошелся вдоль строя Генерал, – и, скорее всего, попытается взгромоздиться на арагонский престол этой же ночью.

По спине Томазо прокатилась ледяная волна, а Генерал уже смотрел прямо на него.

– Держи, – протянул ему руку Генерал.

Томазо протянул руку, и в его ладонь скатилось что-то небольшое и увесистое. Исповедник поднес ладонь ближе к глазам. Это был перстень с родовым гербом Людовиков.

– Через полтора часа тебя пропустят в покои юного Бурбона, – тихо, но внятно произнес Генерал. – Дворецкий проведет вас потайным ходом в часовню. Если король будет плакать, зажмешь ему рот – согласие королевы-матери получено. Возле часовни вас будут ждать гвардейцы с лошадьми. Это люди Изабеллы…

– Король не сможет ехать верхом, – покачал головой Томазо.

– Значит, посадишь его впереди себя, – отрезал Генерал. – И вообще, делай что хочешь, но свадьба юного Бурбона и Изабеллы Кастильской должна состояться до полуночи! Остальное Изабелла берет на себя.

Томазо похолодел, а Генерал уже перевел взгляд на Гаспара.

– Значит, так, Гаспар… епископа Арагонского арестовать и доставить в Трибунал Святой Инквизиции.

Гаспар с сомнением покачал головой:

– Он уже выехал в Сарагосу… а у него там собственный дворец… и гвардейцы на каждом шагу.

– А ты собираешься просить у них разрешения? – прищурился Генерал.

Гаспар обомлел.

– Вы собираетесь его выкрасть?!

С особами подобного ранга обычно так не обращались.

– Поспеши, Гаспар, – не ответил на вопрос Генерал. – Ты даже не представляешь, как мало у нас времени.

– Твоя задача, – перешел к следующему брату Генерал, – обеспечить оборону покоев матери-королевы… по меньшей мере до двух часов ночи…

Томазо слушал, запоминая каждое слово. Этой ночью должна была решиться судьба всей Европы.

Дона Хуана Хосе Австрийского гвардейцы Изабеллы пропустили в храм, когда венчание было уже завершено.

– Кажется, я опоздал… – угрожающе выдохнул он.

– Ты пришел нас поздравить? – с вызовом посмотрела ему в глаза Изабелла.

Лицо Австрийца исказилось, и он схватился за эфес.

– Ва-аше Высочество… – укоризненно протянул из-за его спины Томазо.

Австриец обернулся.

– И ты с ними, бастард?

– А разве вы не с нами? – в тон ему поинтересовался Томазо. – Предложение Папы остается в силе: вам отойдет вся Арагонская Церковь и реальная…

– Заткнись! – яростно заорал Австриец. Благородный дон уже понимал, что, узнай он о начале войны его семьи с Бурбонами на три часа раньше, все можно было повернуть иначе…

– А почему все-таки не со мной? – повернулся он к Изабелле.

Королева Кастильская все с тем же вызовом задрала подбородок вверх.

– Я слышала, вы не слишком верны женщинам, Ваше Высочество.

Томазо улыбнулся. Изабелла всегда была превосходным политиком и фактически сказала, что не слишком верит в то, что Габсбурги не подгребут и ее саму, и ее королевство под себя.

– И ты думаешь, я так это оставлю? – процедил Австриец.

Изабелла подняла глаза вверх, и Австриец, проследив направление ее взгляда, тоже увидел десятки направленных на него из-под купола мушкетов.

– Вам решать, Ваше Высочество, – смиренно опустила глаза Изабелла, – но позвольте напомнить, что я не нарушила ни единого пункта наших с вами договоренностей.

Австриец скрипнул зубами.

– И я как представитель Папы это подтверждаю, – подал голос из-за его спины Томазо.

Он уже видел, что победил.

Марко Саласар не имел сколько-нибудь четких указаний кроме того, что ему рассказал о будущей Христианской Лиге сеньор Томазо. Но ума сообразить, что прямо сейчас реализуется его единственный шанс, у него хватало. А когда его вызвал Комиссар Трибунала, Марко всем нутром почуял: пора. И наутро все изменилось.

– Друзья, – собрал он тех немногих подмастерьев, кто не отвернулся от него, – христиане…

Подмастерья переглянулись. Так высокопарно с ними никто не разговаривал.

– Доколе нам терпеть постыдную власть этого магометанина?

Подмастерья обмерли. Кое-кто из них уже получал плетей по приговору судьи – за мелкие проступки, оттого аль-Мехмеда многие не любили, но чтобы покуситься на такую важную фигуру?

– Доколе нам терпеть безбожие наших мастеров? Разве кто из них стремится поделиться с ближним своим, как завещал Иисус? Разве кто из них научился прощать?..

Парни открыли рты, а Марко возвысил голос:

– И разве должны мы слушаться людей, не далее как сегодня отлученных от Церкви Христовой?!

– Я чего-то не понимаю, – хмыкнул самый крепкий подмастерье. – Ты куда клонишь, Марко?

Марко Саласар прищурился.

– На этой неделе к твоему мастеру за часами приедет аббатиса из Уэски. Так?

– Ну так, – пожал плечами подмастерье. – И что?

– И часы отлученного от Церкви мастера будут украшать обитель Христовых невест? А ты, зная это, промолчишь?

Подмастерья охнули. Они об этом даже не думали.

На епископской кухне Бруно первым делом отправили колоть дрова, затем поручили очистить от нагара огромный котел, и лишь увидев, сколь тщательно он выполнил поручения, доверили мыть посуду.

– Не дай бог, если хоть одна вилка пропадет! – сразу предупредил его помощник повара. – Но если справишься так же, как и с котлом, через пять-шесть лет в старшие мойщики посуды выйдешь. А то и серебро доверят чистить.

Бруно понимающе кивнул, ухватил заляпанную жиром двузубую вилку для жаркого, а едва помощник повара отошел, на кухне появился сам епископ.

– У меня сегодня важные гости из Гранады, – подошел Его Преосвященство к старшему повару, – так что никакой свинины.

Бруно замер. Шанс был уникальный.

– Я понял, Ваше Преосвященство, – низко поклонился повар.

Бруно огляделся. На кухне, кроме епископа, было всего три человека: повар, ею помощник и неотступно следующий за епископом гвардеец.

«Надо попытаться…» – понял Бруно, медленно двинулся к епископу и тут же нарвался на грозный взгляд помощника повара.

– Иди отсюда… – шепнул помощник. – Быстро.

Бруно нехотя двинулся назад, а едва помощник отвел взгляд, юркнул за деревянную колонну. Он знал, что помощник повара рано или поздно займется своими делами, а епископ так и продолжал давать повару указания на предстоящий обед.

И тогда, как ниоткуда, появились эти люди. Их было четверо, и были они одеты в самые обычные рясы, но Бруно сразу понял: чужаки. Двое ухватили епископа под руки, а двое других вытащили спрятанные под рясами шпаги.

– Что вы делаете?! – возмутился епископ.

Но и повар, и его помощник, и гвардеец-охранник уже валились на мозаичный пол – один за другим.

– Тихо, Ваше Преосвященство, – произнес один – самый крепкий и явно самый главный, и решительно запихнул в епископский рот кухонное полотенце.

Бруно вжался в колонну.

– Больше никого?

– Кажется, нет, Гаспар…

– Тащите его, а я проверю…

Бруно тихонько повернулся боком – так он был незаметнее.

– Надо же… еще один! Спрятался…

Бруно развернулся. Самый здоровый из чужаков шел прямо на него. Бруно выставил перед собой так и не домытую двузубую вилку для жаркого и попятился.

– Спокойно, малыш, – так же тихо наступал со шпагой наперевес монах, – все будет хорошо…

Шпага свистнула, и Бруно едва успел отскочить к столу.

– За что, сеньор? – возмутился он, рухнул на пол и перекатился под столом на другую сторону. – Что я вам сделал?!

Монах яростно крякнул, запрыгнул на стол и сделал еще один выпад.

– Караул! – заорал Бруно и отскочил к стене. – Сюда, сеньоры!

– Тихо-тихо, – спрыгнул со стола монах.

– Ка-ра-у-ул!!! – еще пронзительнее закричал Бруно.

В коридоре послышался топот, и монах, видя, что деться парню некуда, снова перепрыгнул стол, открыл задвижку и встал у двери.

– Что тут еще?! Чего орать?

В горло гвардейца тут же впилась шпага, и он осел, цепляясь за косяк. Монах бережно подхватил его, затащил хрипящего и пускающего кровавую пену гвардейца в кухню, выглянул в коридор и снова закрыл дверь – все так же, на задвижку.

И тогда Бруно скользнул под столом и с разбегу воткнул огромную двузубую вилку монаху в поясницу.

– О, ч-черт! – без тени смирения произнес монах и обернулся, немного постоял и, покачнувшись, рухнул на пол.

Бруно не знал, сколько простоял вот так, с двузубой вилкой в руках. Перед глазами вращались обильно смазанные жиром и кровью шестеренки всей Арагонской Церкви, и Его Преосвященство был главным регулятором хода. А потом он увидел, как огромные кузнечные щипцы ухватили этот регулятор хода, потянули и с хрустом выдернули прочь.

То же самое сделал он сам с церковными часами, когда пытался спасти Олафа, но теперь мчались вперед не сдерживаемые ничем, словно прижженная под хвостом псина, стрелки всей Арагонской Церкви.

А потом раненый монах пошевелился, и Бруно пришел в себя. Наклонился над телом и, зная, что для быстрого бегства нужны деньги, начал обшаривать рясу.

– Даже не думай… – пробормотал монах, – уб-быо…

Но тело его не слушалось.

– Вот! – выдернул Бруно толстенный кошель.

Стремительно огляделся, отыскал брошенную кем-то из кухонных рабочих рясу, стремительно напялил ее на себя и, перепрыгивая через трупы помчался к выходу.

Едва Изабелла увезла хнычущего короля в свое родовое гнездо, Томазо первым делом примчался в монастырский госпиталь в Сан-Дени.

– Гаспар! Господи! Что с тобой?! Гаспар!

Брат Гаспар приоткрыл набухшие веки.

– Помнишь этого… Луиса?

Томазо похолодел. Парнишка по имени Луис был единственным, кто так и не оправился после того, что с ними сделали.

– Только не это… – выдохнул исповедник.

Луис был самым дерзким из них и самым лучшим, пожалуй. Он первым почуял опасность и первым дал решительный отпор. Как только все это началось, Луис мгновенно организовал круговую оборону, и в конце концов наглые, превосходящие массой и опытом монахи даже начали его опасаться – всерьез. Луису и выпала самая жуткая судьба. Монахи сломали ему позвоночник. Как совершенно точно знал Томазо, намеренно.

Позже он дважды навещал его в монастыре, а уж следил за его продвижением в Ордене постоянно. Из Луиса вышел неплохой каллиграф, и, как говорят, к тридцати он мог подделать практически любой документ – хоть на арабском, хоть на китайском. А в тридцать два он умер, видимо, устав бороться с жуткими пролежнями.

– Похоже, у меня то же самое… – выдохнул Гаспар. – Ног не чувствую. Совсем.

Томазо стиснул челюсти.

– Кто это сделал? – процедил он. – Кто?!

– Я его не знаю. Мальчишка, лет пятнадцати.

– Мальчишка?!!

Томазо видел Гаспара в драке и не мог себе даже представить, чтобы такого бойца мог одолеть мальчишка, почти ребенок.

– Ты не представляешь себе, – слабо и болезненно рассмеялся Гаспар, – он меня вилкой ударил…

Томазо глотнул. Это и была сама судьба: фатум, рок, воля Божья – как ее ни назови.

– Я найду его, Гаспар, – взял он мокрую, холодную руку друга. – Обязательно найду.

Когда приехавшая принимать заказ аббатиса откуда-то узнала, что чуть ли не все мастера этого города отлучены от Церкви, город затрясло.

– Какая тварь ей сказала?! – диким буйволом ревел мастер, наконец-то поверивший, что заказ его сорван, а бесценное железо израсходовано впустую. – Куда я теперь все это дену?!

Но, что хуже всего, аббатиса не собиралась молчать. В считанные дни об отлученном городе знала вся округа, а когда слухи дошли и до Сарагосы, крупнейшие клиенты часовщиков спешно сняли все свои заказы, не особенно разбираясь, кто из мастеров отлучен, а кто нет.

– Что будем делать? – задавали друг другу риторический вопрос мастера.

Основными заказчиками курантов были монастыри и храмы, впрочем, и магистраты не собирались конфликтовать с Церковью Христовой из-за нескольких десятков мастеров маленького провинциального городка.

– Отдайте Олафа Трибуналу, – мрачно предложил кто-то на очередном собрании Совета старейшин, – и все наладится.

И никто не отважился возразить.

Председатель судебного собрания ожидал чего угодно, но не этого.

– Мади, – первым начал самый старый часовщик, – откажись от Олафа.

– Как это? – не понял судья.

– Отдай его инквизиции. Пусть сам со святыми отцами разбирается. Иначе весь город останется без работы.

Мади аль-Мехмед непонимающе тряхнул головой.

– А как же Арагонские конституции?

Старейшина лишь махнул рукой:

– Какие там конституции? Меня падре Ансельмо даже на порог храма Божьего не пускает!

– У нас все деньги в заказы вложены… – поддерживая старика, зашумели остальные члены Совета.

– Олаф сам виноват…

Мади поджал губы.

– В чем он виноват? В том, что ему подсунули облегченную монету?

– Он падре Ансельмо оскорбил! – наперебой заголосили старейшины. – Пусть сам и отвечает! Нечего ему за наши спины прятаться!

Мади лишь сокрушенно качал головой. Он вовсе не считал, что сидящий без суда в келье осажденного монастыря Олаф Гугенот прячется за чьи-то спины. И он совершенно не собирался нарушать свою клятву Арагонским конституциям лишь из-за того, что Церковь Христова вдруг решила поставить себя выше закона.

А уже на следующий день город раскололся на две части. Те из мастеров, что по каким-то причинам не участвовали в осаде монастыря и не были отлучены, по-прежнему считали, что конституции священны. Но все, кто попал под отлучение, склонны были винить во всем Олафа.

– Недаром ему такое прозвище дали, – ворчали они. – Гугенот он и есть Гугенот.

– Безбожник…

– Колдун.

Мади чувствовал себя так, словно его окружает пропасть.

Когда Томазо прибыл к Генералу, старик знал уже все.

– Не беспокойся, Томас, – положил он руку ему на плечо, – мы найдем этого мальчишку.

– Но я обещал Гаспару… – начал Томазо.

– Нет, – обрезал Генерал, – ты мне нужен для другого дела.

Исповедник мрачно кивнул и вернулся в строй застывших перед Генералом братьев.

– Ну что же, дети мои, – удовлетворенно оглядел братьев Генерал, – мы добились главного:

Хуанна Безумная в монастыре, Бурбон женат на Изабелле, Австриец же остался с носом.

– Он этого так не оставит, – возразил все еще раздосадованный Томазо.

– Верно, – согласился Генерал. – Но вы и сами понимаете, что Австриец уже лишился половины сторонников.

Братья заулыбались. Едва стало известно, что королева-мать уходит в монастырь, а юный король женился на Изабелле Кастильской, чуть ли не половина грандов сочла себя удовлетворенной.

– Теперь наша главная задача – Святая Инквизиция, – выразительно посмотрел на братьев Генерал. – Трибуналы должны получить всю возможную поддержку.

Братья посерьезнели. Введение Инквизиции везде – от Неаполя до Барселоны – оборачивалось кровавой баней. Ни магистраты городов, ни тем более кортесы признавать верховенство монахов над своими законами не собирались.

– И, конечно же, нам нужны люди, – заложив руки за спину, задумчиво прошелся перед строем Генерал. – Писари, нотариусы, приемщики конфискованного имущества и, само собой, альгуасилы. Много альгуасилов.

Томазо вспомнил, каких трудов ему стоило найти кандидата в Комиссары Трибунала, и вздохнул. А Генерал встал напротив него и развел руками в стороны.

– До тех пор, пока в Трибуналах будут заседать итальянцы и французы, а местные жители будут сторониться Святой Инквизиции как огня, нам ни в Арагоне, ни в Кастилии не закрепиться.

– Лига? – на всякий случай спросил Томазо.

– Да, Томас, – кивнул Генерал. – Именно так. Предложения или пожелания будут?

Монахи молчали. И только Томазо почему-то все время возвращался мыслями к Изабелле. Он искренне восхищался этой женщиной; она была намного сильнее королевы-матери, но потому и опаснее. А сейчас, когда она стала законной супругой короля…

– Генерал, – поднял руку Томазо.

– Да, Томас?

– Я думаю, не надо давать Изабелле слишком входить в дела Бурбонов…

Генерал прищурился. Старик сразу понял, о чем речь.

– Архивы?

– Да, – кивнул Томазо. – Нам следует кое-что вычистить из королевских архивов, но не только…

– А что еще?

Томазо посмотрел Генералу прямо в глаза. Обычно старик таких вещей не забывал.

– Нам следует забрать из тюрьмы бывшего королевского секретаря Антонио Переса. Слишком уж много он знает.

Генерал одобрительно покачал головой:

– Хорошо, я похлопочу, чтобы его перевели в Сан-Дени.

Отбежав от епископского дворца пару кварталов, Бруно сообразил, что ему некуда идти. В родном городе его ждала Инквизиция, а здесь, в столице, он не знал никого и ничего. А когда прошло еще около четверти часа, он почуял, что и в Сарагосе оставаться опасно. На улицах появились гвардейцы, и они останавливали парней, хоть чем-то походивших на Бруно.

Подмастерье нырнул внутрь квартала, огляделся и увидел, что находится на заднем дворе церкви, рядом со стоящими кружком и жарко что-то обсуждающими монахами.

– Отказались часовщики их чинить! Все до единого.

Бруно застыл на месте. Здешние часовщики вполне могли и накормить, и спрятать, и даже помочь ему выбраться за пределы города, но где искать их квартал, Бруно не знал.

– Извините, вы не подскажете?..

Монахи как не слышали.

– Гугеноты, они и есть гугеноты…

Бруно вздрогнул. Его отца тоже называли Гугенотом, но это было обычное прозвище, а здесь речь, похоже, шла о настоящих…

– И что нам делать с часами?

Бруно проследил направление взгляда монаха и сразу все понял. Огромные башенные куранты стояли. А ему очень было необходимо убежище…

– Бог в помощь, – нахально протиснулся он в круг, – я часовщик, и я не гугенот.

Монахи переглянулись.

– Что-то молодой ты очень… – с сомнением произнес один, – для часовщика-то.

– Мне приходилось делать куранты, – заверил Бруно. – А что случилось с вашими?

– Вот, – протянул нечто бесформенное монах.

Бруно удивленно хмыкнул. Это был приклад от мушкета, но вид у него был такой, словно его жевал дракон.

– Какой-то нехристь мушкет в механизм курантов уронил, – с отчаянием в голосе объяснил монах, – мы его даже вытащить не смогли…

– Я посмотрю ваши часы, – кивнул Бруно. – Обед будет?

Монахи переглянулись. Они и верили, и не верили, что кто-то взялся нарушить сговор сарагосских часовщиков против Церкви Христовой.

Только сам Комиссар Трибунала Агостино Куадра знал, насколько рискует. Он вовсе не был уверен, что находящийся в оппозиции к Святой Инквизиции Арагонский епископат одобрит это массовое отлучение. И, лишь получив известие об аресте Святой Инквизицией самого епископа Арагонского, понял, что выиграл. А не прошло и недели, как мастера сами оторвали доски, ими же приколоченные снаружи ворот, а еще через день к монастырю подтянулись почти все часовщики.

– Откройте, святой отец…

– Наша вина…

– Признаем.

И к полудню брат Агостино впустил первых посетителей, а уже к вечеру Трибунал заседал в полную силу.

У Комиссара еще не было ни секретаря, ни нотариуса, ни даже писаря, но дела все выходили несложные, и он быстро принимал доносы мастеров на самих себя, назначал необременительную епитимью и всех отпускал с богом. И лишь когда все, кто хотел получить освобождение от грехов, прошли через Трибунал, Агостино решился выйти в город, а затем и появиться на службе.

– Церковь Христова с радостью приняла назад своих блудных сыновей, – дрогнувшим голосом произнес он, когда храм Пресвятой Девы Арагонской наполнился, – но с горечью в сердце я вынужден признать, что не все были искренни со мной, а большая часть грехов по-прежнему сокрыта.

Мастера тревожно загудели.

– Вот здесь, – потряс перед собой толстенной пачкой желтых бумажных четвертушек, – доносы истинных христиан – ваших жен и подмастерьев, соседей и друзей…

Горожане обмерли. Никто и подумать не мог, что на него донесли, а Комиссар знает куда как больше, чем было рассказано Трибуналу ими самими.

– Но Церковь милостива к своим детям, – с грохотом опустил пачку доносов на трибуну Агостино, – а поэтому я даю погрешившим еще три дня, чтобы раскаяться и очистить свои души признанием.

В храме повисла тяжелая мертвящая тишина, и лишь одна грудь восторженно вздымалась – грудь Марко Саласара. Именно его люди кропотливо собирали сведения о прегрешениях горожан. И Марко давно уже не чувствовал себя таким сильным.

Бруно приоткрыл окошко, впускающее внутрь башенных часов солнечный свет, и первым делом оглядел площадь и примыкающие к ней улицы. Гвардейцы были повсюду, и они по-прежнему останавливали парней его возраста и телосложения.

Он обернулся, окинул взглядом залитый солнцем механизм и тут же потрясенно присвистнул.

– Богатые же у вас часовщики!

Шестерни – все до единой – были цельнолитыми.

Бруно принялся пересчитывать шестерни и забыл обо всем. Он даже взмок от переполняющих его чувств: шестерен тут было более двадцати! А передача к часовой стрелке шла через минутную… такого в их городе не отваживался делать никто, даже Олаф.

– А это еще что? – заинтересовался он идущим вокруг механизма кольцом.

– Может, не будешь туда лезть? – забеспокоился поднявшийся вслед за Бруно монах. – Это лучшие мастера Арагона делали.

– Я разберусь, – успокаивающе поднял руку Бруно и вгляделся.

Создавалось впечатление, что в одних курантах стояло два механизма – один внешний и второй внутренний.

– Это кукольный театр, – ревниво пояснил замерший за спиной монах. – Каждые три часа включается…

Уже привыкший к полумраку Бруно пригляделся, охнул и присел на дубовый брус часовой рамы – ноги не держали.

Такого он не видел даже в своих снах. На огромном подвижном кольце стояли десятки кукол: черти и ангелы, смерть в саване и с косой, рыцарь с мечом, священник с крестом, дева с розой…

– На циферблате открывается люк, – продолжал объяснять монах, – и так как кольцо вращается, куклы поочередно показываются народу.

– Я уже вижу, – потрясенно пробормотал Бруно.

Судя по множеству приводных механизмов, эти куклы не только показывались народу, но еще и двигали руками и ногами, а некоторые, вроде шута с мандолиной, даже открывали рты! Но главное, весь кукольный театр получал движение от одного с курантами двигателя.

«Как же они не мешают один другому?»

– Ну что, берешься? – напомнил о себе монах.

Бруно тряхнул головой, быстро отыскал застрявший меж массивных шестерен мушкет, ощупал закусившие его шестерни и уверенно кивнул. Механизм почти не пострадал. Вот если бы шестерни были клепанными из листа, как, экономя драгоценное железо, делали в его городе, восстановить куранты было бы попросту невозможно.

– Я их отремонтирую, – кивнул он сгрудившимся на узенькой площадке монахам. – Два старых арагонских мараведи достаточно.

Монахи, а их на часовой площадке собралось уже трое, возбужденно, словно голуби вокруг голубки, заворковали.

– К завтрашней службе сделаешь?

– А может быть, к вечеру сумеешь?

Бруно улыбнулся. Выдернуть мушкет и поставить на место выскочившую из пазов шестерню было делом получаса. Но ему было необходимо убежище.