Текст книги "Лучи из пепла"

Автор книги: Роберт Юнг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

В городе упорно циркулировал слух, будто земля Хиросимы, отравленная «ядовитым газом», останется необитаемой на протяжении жизни одного или двух поколений. Говорили, что ни животное, ни растение не смогут существовать в Хиросиме в ближайшем будущем. Правда, после «пикадона» цветы распустились пышнее, чем когда-либо раньше, а трава и сорняки буйно разрослись, но это необузданное плодородие рассматривалось населением как последняя вспышка воли к жизни, как своего рода эйфория природы. Когда в начале сентября американские газетчики впервые прибыли в Хиросиму, их непрестанно спрашивали, соответствует ли «легенда о ядах» действительности. К сожалению, они не были достаточно компетентны, чтобы решительно отрицать это, и, таким образом, лишь способствовали распространению все того же слуха.

Один из немногих, кто не хотел верить, что Хиросима «заражена» по меньшей мере лет на семьдесят пять, был отец Кадзуо, Сэцуэ М.

Этот жилистый честолюбивый человечек в свое время тяжело переживал, что его не взяли в армию из-за маленького роста и сильной близорукости. Ему хотелось показать своим соотечественникам, на что он способен, убедить их в том, что он принадлежит к числу немногих, которые даже теперь не признают себя побежденными. Всем, кто прислушивался к его словам, а также тем, кто пропускал их мимо ушей, Сэцуэ М. громогласно заявлял:

– Пусть весь мир утверждает, что город стал непригодным для жизни, моя семья и я сам останемся здесь.

Иногда он выражался еще более высокопарно:

– Страх мы обратим в бегство, а город смерти превратим в город жизни.

Скромный Кадзуо не был падок на такие выспренние речи, однако он не мог подавить чувства известного преклонения перед упрямством отца. Впервые он понял, что имели в виду соседи, называя старшего М. «фанатиком-дураком». Но не скрывалось ли за этими словами признание собственного бессилия, неспособности к самопожертвованию, отсутствия решительности?

Бесспорно, Сэцуэ М. никогда не пытался «ловчить», приноравливаться к обстоятельствам. Когда, согласно одному из многочисленных военно-экономических декретов, ему предложили закрыть его маленькую мастерскую, поскольку продажа и ремонт граммофонов были объявлены «роскошью», он подчинился этому приказу, разрушавшему основы его благополучия, не только безропотно, но даже с восторгом. Ибо теперь этот страстный патриот мог всецело посвятить себя деятельности, носившей все же какую-то военную окраску, а именно службе в противовоздушной обороне. Новой работе Сэцуэ предался так самозабвенно, что семья М., лишь только иссякли ее скромные сбережения, впала в тяжелую нужду.

– Нередко отец забывал дать денег на расходы, – рассказывает Кадзуо. – Тогда мать со слезами на глазах напоминала, что у него есть определенные обязательства и по отношению к семье.

Однако Хиросима, то есть тот участок «внутреннего фронта», на котором действовал жаждавший подвигов уполномоченный по противовоздушной обороне Сэцуэ М., как известно, очень долго оставалась невредимой. В то время как другие города Японии разрушались американской авиацией, Хиросиму почему-то щадили, и население города тешило себя иллюзией, что многочисленные эмигранты из Хиросимы, проживавшие на Гавайских островах и в США, добились поблажек для своего родного города.

Приказ о первой крупной «операции», которую должен был провести Сэцуэ М., он получил менее чем за две недели до атомного налета. Дело в том, что города, подвергшиеся бомбардировке напалмом, сильно пострадали от пожаров; поэтому 25 июля было решено проложить в центре Хиросимы широкие просеки, причем в жертву должно было быть принесено много сотен домов. Уполномоченный по противовоздушной обороне Сэцуэ М. также получил приказ основательно «расчистить» территорию вокруг армейского склада. Среди сотни домов, снесенных согласно приказу военных властей, оказался и его собственный. Отца Кадзуо это скорее обрадовало, нежели опечалило: наконец-то он мог принести своему отечеству вполне осязаемую жертву.

Семья М. нашла приют у другого уполномоченного по противовоздушной обороне. Эта перемена в нашей жизни, вспоминает Кадзуо, пробудила в душе матери недобрые предчувствия.

Японская поговорка гласит: «Если три дома стоят рядом, избегай среднего». Однако последующие события опровергли эту поговорку в отношении семьи М.: оба соседних дома были превращены атомной бомбой в груду щепок, а дом Кадзуо, стоявший между ними и защищенный ими, сжался и погнулся, как «танкири» (сахарный крендель), но устоял. Никто из М. не был погребен под развалинами – все отделались разве только несколькими ссадинами.

Три события наиболее страшны для человека, гласит японское предание: гнев земли (землетрясение), гнев неба (гром и молния) и гнев отца. Сэцуэ М. принадлежал к числу отцов, внушавших своим детям страх. Он был даже более строгим, чем большинство японских отцов, потому что старший его сын Кадзуо родился в день самого большого государственного праздника императорской Японии – 11 февраля. За 2590 лет до появления на свет Кадзуо император Дзимму, как повествуют японские учебники истории, основал Японию. Тот факт, что день рождения отечества совпадал с днем рождения сына, всегда вселял в Сэцуэ М., который в минуты слабости считал себя неудачником, гордость и смелые надежды. В этом духе надлежало жить и его наследнику Кадзуо.

– Довольно ходить с похоронной миной! Не распускайся! Давай, помоги мне построить новый дом!

Такими увещеваниями Сэцуэ удалось наконец вырвать сына из апатии и смертельной тоски, которая овладела им после капитуляции. Сначала против своей воли, а потом со все возрастающей готовностью и наконец даже с каким-то гневным воодушевлением Кадзуо подчинился приказаниям отца.

– Они с ума сошли! – говорили прохожие, глядя, как усердно отец и сын расчищали свой участок, вытаскивали из-под развалин обгоревшие доски, проверяли их крепость, вбивали в землю столбы и в конце концов еще до начала осенних дождей покрыли свой дом крышей. Кадзуо М. с торжеством занес в свой дневник:

«На тридцать второй день наш дом был возведен из материалов, которые мы нашли на выгоревшей земле. Это была в Хиросиме «новостройка номер один».

Когда семья впервые улеглась в новом доме, Хидэко шепнула брату:

– Погляди-ка, ни-тян (старший брат), через щели крыши светят звезды.

Кадзуо заметил с горькой иронией: – Тем, что тебе теперь придется жить в таких апартаментах, ты обязана американцам.

8

Доктор Митихико Хатия так описывает зрелище, представшее перед ним на третий день после атомной бомбардировки, когда он выглянул через оконные проемы своей больницы:

«На севере, востоке, юге и западе – повсюду простиралась пустыня. Казалось, что до побережья, находившегося за несколько километров от этого места, и даже до острова Ниносима – рукой подать! В центре города, примерно на расстоянии полутора километров, виднелись почерневшие развалины двух самых высоких зданий Хиросимы, а также дом «Тюгоку пресс». Наш священный холм Хидзи-яма в восточной части города, казалось, был так близок, что к нему можно было прикоснуться рукой. На севере мы не увидели ни единого дома. Тут я впервые ясно понял, что подразумевали мои друзья под словами «Хиросима уничтожена».

Тот, кто листает теперь подшивки крупной хиросимской газеты «Тюгоку симбун», удивляется, как быстро снова восстановился пульс опустошенного города на окраинах «атомной пустыни». Действуя вопреки голосу разума, десятки тысяч людей цеплялись за истерзанную землю своей родины. Ежедневно в Хиросиму возвращалось больше людей, чем уезжало. Местная газета явилась лучшим примером той безудержной воли к жизни, которой была исполнена вначале лишь небольшая часть жителей города. Уже 9 августа, то есть через три дня после катастрофы, газета была доставлена всем подписчикам, которых удалось разыскать. Правда, они получили, собственно говоря, провинциальные выпуски газет «Асахи» и «Майнити», которые на основании особой договоренности о взаимопомощи в случае катастрофы выходили под заголовком «Тюгоку симбун» и ввозились в Хиросиму из соседних городов. Тем временем оставшиеся в живых сотрудники газеты, здание которой почти полностью сгорело, работали не покладая рук, чтобы как можно скорее возродить собственную газету. Их первая попытка отпечатать краткий выпуск газеты на машинах в маленькой типографии Сагава не удалась из-за сопротивления начальника штаба провинции генерал-майора Мацумара, который, по всей видимости, опасался цензуры. Четыре редактора газеты «Тюгоку симбун» превратились на время в «городских глашатаев». Вооружившись мегафонами, они, стоя на грузовиках, выкликали важнейшие городские новости и объявления.

К счастью, в деревню Нукусима, расположенную в пяти километрах от разрушенного города, была предусмотрительно увезена огромная ротационная машина. Однако стены и окна фабричного здания, в котором стояла машина, не выдержали действия «пикадона» даже на таком далеком расстоянии. Обосновавшись в трех больших армейских палатках около типографской машины, оставшиеся в живых наборщики, электрики, машинисты, канцелярские служащие и редакторы – многие из них еще с повязками и лубками – с помощью нескольких рабочих построили временное здание типографии, сделали электропроводку, наскоро забив в землю столбы, и подвели контакты к металлическому колоссу. И, когда после ряда бесплодных попыток однажды вечером цилиндры машины дрогнули и начали вращаться с привычным шумом, присутствующие распили при свете луны «сури» (самогон), громогласно произнеся тост за будущее Хиросимы.

Тридцать первого августа, то есть всего лишь через три с лишним недели после «пикадона», в Хиросиме уже продавался первый составленный и отпечатанный собственными силами послевоенный номер газеты «Тюгоку симбун». С этого дня газета начала выходить регулярно, печатая, как прежде, объявления, даже с иллюстрациями.

– Для проявления снимков мы приспособили бомбоубежище, отрытое в горе, – рассказывает один из редакторов о днях в Нукусиме, полных разнообразных приключений, – но литеры приходилось отливать под открытым солнечным небом. Результаты обеих операций оказались весьма сходными: трудно было отличить иллюстрации от текста, так как снимки и набор практически получались одинаково черными. В дождливые дни вообще приходилось отказываться от фотографий. Подготовляя к печати бумагу, мы били по рулонам мокрыми бамбуковыми палками, а сушку производили над костром, сложенным из древесного угля…

Четвертого сентября 1945 года газета «Тюгоку сим-бун» довела до всеобщего сведения, что в Хиросиме прекращается бесплатное питание жителей, введенное после катастрофы, и что в городе открыто двадцать четыре временных продовольственных магазина.

Седьмого сентября газета впервые сообщила, что в черте города все еще находится 130 тысяч человек (перед катастрофой население Хиросимы, включая солдат гарнизона и эвакокоманды, составляло около 390 тысяч человек). Через три дня, то есть 10 сентября, было объявлено о частичном возобновлении подачи электроэнергии, а 13 сентября сообщалось, что городское управление будет бесплатно выдавать строительные материалы жителям, чьи дома полностью разрушены. Рабочие немедленно приступили к вырубке городской рощи Конганэ-яма, распилке стволов и раздаче лесных материалов всем желающим. Это было жизненно необходимое и мужественное решение, но впоследствии ни один чиновник не хотел брать на себя ответственность за него, так как некоторые местные политики с осуждением утверждали, что деревья были вырублены без «надлежащей санкции» и, следовательно, совершенно «незаконно».

На этом первом этапе восстановления работа шла ускоренным темпом ввиду приближавшегося осеннего равноденствия, которое в тех краях начинается в первые дни сентября и знаменуется проливными дождями и штормами. Иногда дождливая погода наступает даже в жаркие летние месяцы. Август 1945 года был сравнительно сухой; кратковременные дожди приносили людям, ютившимся среди развалин, скорее облегчение, так как ненастье спасало их хотя бы временно от роя комаров и мух, которые набрасывались и на живых, и на мертвых, чьи трупы разлагались под грудами пепла и развалин.

Правда, новые, наскоро сколоченные бараки почти сплошь находились на почтительном расстоянии от центра города, опустошенного атомной бомбой. Если плотность населения в пределах «адского круга» составляла даже в конце года лишь 3,1 процента по сравнению с плотностью населения до катастрофы, то все окраины Хиросимы были вскоре перенаселены. В трех километрах от эпицентра взрыва число жителей возросло до 128,5 процента по сравнению с «доатомной эрой», а за пределами этого круга ютилось почти вдвое больше людей, чем прежде (181,6 процента).

Некоторые из этих окраин, ставших теперь особенно популярными, были издавна предоставлены тысячам людей, которых их соотечественники считали «нечистыми» и старались отделить от остального населения, загоняя в специальные «гетто». В Хиросиме число «гетто», так называемых «бураку», было особенно велико, потому что этот город, веками считавшийся цитаделью буддизма, пользовался «нечистыми» (их называли «эта», что буквально означает «много грязи») для выполнения тех работ, которыми не хотели марать себе руки чувствительные и преданные букве высокой религии верующие. К числу таких работ принадлежали убой скота, обработка кож, уборка и использование отбросов. Отвращение к несчастным изгоям доходило до того, что даже произнесение слова «эта» считалось предосудительным. Вместо того чтобы произносить кличку «нечистых», буддисты обычно поднимали четыре пальца, намекая на то, что «эта» якобы общаются с четвероногими и сами стоят на одной ступени с животными.

То, что презренные обитатели «бураку», которых старались держать возможно дальше от центра города, пострадали от «пикадона» меньше, чем остальные жители Хиросимы, было своего рода справедливым вознаграждением за все прошлые унижения. Теперь они вдруг стали «привилегированными», так как у них по крайней мере осталась крыша над головой.

Впервые за много веков зашатались перегородки, воздвигнутые религиозным кастовым духом. Казалось, осуществлялось то, чего не удалось добиться даже с помощью законов, которые начиная с XIX века предоставляли «эта» равноправие, существовавшее, впрочем, лишь на бумаге. Теперь беженцы из центра Хиросимы нашли приют в кварталах «эта» – в Минами, Мисаса, Фукусима, в северном, среднем и южном пригородах. С другой стороны, несколько предприимчивых обитателей «бураку» впервые решили проникнуть в опустошенный, временно ничейный центр города и заняться там каким-нибудь промыслом. Но, по мере того как продвигалось восстановление Хиросимы, по мере того как из хаоса первых недель снова рождался все более твердый порядок, вокруг «эта» в Хиросиме вновь вырастали старые стены предрассудков и презрения. Некоторое время казалось, что страшное новое оружие хотя бы в одном совершило доброе дело – реабилитировало «эта». Атомная бомба, правда, несколько расшатала старые барьеры, но разрушить их не смогла. Даже ей это оказалось не под силу.

9

В начале сентября, когда установилась прохладная погода, перед местными властями в Хиросиме со всей остротой встал вопрос, как снабдить одеждой более ста тысяч человек, которых, за немногими исключениями, атомная бомба лишила всего их имущества. В теплые дни еще можно было прикрывать наготу лохмотьями, обходиться без обуви, теперь же ко всем остальным несчастьям прибавились еще бесконечные простуды: ослабевшие под тяжестью невзгод люди нередко, проболев каких-нибудь два-три дня, умирали.

В это время среди населения начали циркулировать слухи о том, что в окрестностях Хиросимы – некогда крупного гарнизонного города и военного порта, из которого отправлялись военные транспорты на фронты в Юго-Восточную Азию, – хранятся огромные запасы всевозможного армейского имущества. Вскоре какие-то ловкачи набрели на несколько мелких военных складов. Многие японские дельцы, тайком получавшие сведения от офицеров-снабженцев и к тому же еще ухитрявшиеся раздобывать транспорт для переброски найденных товаров, положили в то время начало своим весьма солидным послевоенным состояниям. Так, известно, что торговый дом С, и поныне являющийся ведущей обувной фирмой, раздобыл первую партию товара именно таким способом, обеспечив себе своего рода монополию на длительный срок.

Задача взять в свои руки не разграбленные еще запасы на армейских складах и использовать их для всего населения выпала на долю Синдзо Хамаи – городского чиновника, особенно отличившегося в первые недели после взрыва атомной бомбы в качестве начальника снабжения. Различные стихийные бедствия, подобно войнам и мятежам, зачастую нежданно-негаданно поднимают на своем гребне дотоле совершенно безвестных людей и делают их вожаками масс, попавших в беду. Так было и с Хамаи, всегда тщательно выбритым, широкоплечим, добродушным и общительным человеком лет тридцати, до 6 августа никому не известным за пределами узкого круга сослуживцев, а теперь превратившимся в самого уважаемого человека в Хиросиме не только в силу занимаемого им поста, но и благодаря энергии и хватке, которых в нем до сих пор никто не предполагал. Пока оставшиеся в живых представители правительственных учреждений и генерального штаба, потрясенные и впавшие в панику, отсиживались в старом храме Тамонин на окраине города и совещались о том, как бы справиться с небывалым и неслыханным бедствием, Хамаи прорвался через горящий город к развалинам ратуши – резиденции городского управления и, обосновавшись в единственных двух еще не совсем сгоревших комнатах, в течение многих дней «правил» Хиросимой. По инициативе Хамаи за одну ночь в окрестных деревнях были оборудованы походные кухни. Вслед за тем он занялся изысканием источников продовольствия. В хиросимском порту Ха-маи обнаружил танкер с растительным маслом. После этого он, несмотря на упорное бюрократическое противодействие, «освободил» содержимое огромного холодильника, поскольку из-за отсутствия электроэнергии продукты в холодильнике все равно погибли бы. Этот импровизированный полководец и мастер импровизации в борьбе против голода и жажды не знал ни сна, ни отдыха.

Самыми рьяными его помощниками стали курсанты школы танкистов в портовом квартале Уд-зина. Когда Хамаи впервые попросил их помочь при распределении продуктов, они ответили, что все это их, собственно говоря, не касается и что их дело – осваивать тактику моторизованной войны. Однако высокомерный ответ курсантов не отпугнул начальника снабжения. Он просто-напросто мобилизовал весь личный состав школы вместе с имевшимися в ней транспортными средствами, после чего незадачливые герои-танкисты с таким воодушевлением ринулись выполнять поставленную перед ними задачу, что от радости по поводу своих «снабженческих побед» перестали сознавать даже масштабы бедствия. Их клич не беспокойтесь, мы дадим вам все!» в первые, хаотические недели после «того дня» казался больным и умирающим неуместно веселым, но все же обнадеживал их, подобно звукам фанфар.

За свою новую миссию, заключавшуюся в том, чтобы одеть 130 тысяч жителей Хиросимы, Хамаи принялся со всем присущим ему пылом. Без особого труда ему удалось выведать у военных властей, где находятся склады. Правда, его тут же предупредили, с какими трудностями он столкнется при осуществлении своего плана.

– Действительно, у нас хранятся недалеко от Сайд-зё запасы белья, носков, сапог, мундиров, вообще всего необходимого для полной экипировки ста тысяч солдат, – сказали ему. – Нам будет приятнее, если вы заблаговременно конфискуете эти запасы, не то их придется передать в качестве трофеев оккупационным войскам. Забирайте все. Но как перевезти тряпье в город – это уж дело ваше.

Из-за недостатка бензина переправить в Хиросиму огромные запасы обмундирования на грузовиках было в то время совершенно невозможно. Поэтому Хамаи обратился к местному железнодорожному начальству. Но железнодорожники лишь покачали головой.

– На это понадобится не менее тридцати товарных вагонов, а мы не можем дать вам даже пятнадцати.

Однако Хамаи, который раньше всегда уклонялся от дискуссий, обнаружил в себе в дни катастрофы новое качество – умение убеждать людей. Перемежая хитроумные уговоры с упрямым молчанием, он всегда добивался своего. Постепенно Хамаи удалось уломать и начальство железнодорожной ветки Сайдзё – Хиросима, которое в конце концов уступило:

– Ладно. Как-нибудь высвободим для вас вагоны. Вероятно, железнодорожники думали, что Хамаи все равно не удастся в ближайшее время подвезти огромные запасы одежды к железнодорожной станции, ибо склад, где хранилось обмундирование и белье, находился на расстоянии многих километров от станции, в горах, около небольшого местечка Каваками.

– Лучше бы вам сразу отказаться от своей затеи, – попытался отпугнуть просителя из Хиросимы старший лейтенант Ф., начальник этого огромного склада. Как вы, собственно, представляете себе все дальнейшее, молодой человек? Шестьсот дюжих солдат работали полгода, чтобы перевезти это добро в горы. А вы хотите перебазировать его в предельно короткий срок – до наступления холодов. Немыслимо!

Однако, поскольку эти аргументы, по-видимому, не произвели на Хамаи должного впечатления, офицер рассвирепел.

– Запомните, мы проиграли войну! Вы, видно, ничего не соображаете. То, что вы задумали, – лишь пустая трата ценной рабочей силы.

С этими словами офицер, резко повернувшись на каблуках, стал спиной к просителю и устремил взгляд в окно. Всем своим видом он давал понять, что разговор надо считать оконченным.

А Хамаи между тем еще ни разу даже не раскрыл рта. «Тот, кто говорит, когда другой молчит, скоро выдохнется», – сказал он себе в ожидании новой вспышки гнева со стороны своего оппонента. Он ждал, а вместе о ним ждали десятки тысяч людей, которых необходимо было спасти от зимней стужи.

Но офицер поступил уж совершенно неожиданно. Выхватив резким движением револьвер из кобуры, он взвел курок. Хамаи инстинктивно отступил, думая уже о том, где бы найти укрытие. Но старший лейтенант, даже не взглянув на него, начал беспорядочно стрелять через открытое окно.

Разговор происходил в административном корпусе сельскохозяйственной академии в Сайдзё. Большинство зданий академии были заняты военными властями. У помещения, где находились Хамаи и офицер, была расположена спортивная площадка, и, когда Ха-маи полюбопытствовал, куда, собственно, целится взволнованный офицер, он увидал внизу среди турников и брусьев целые штабеля курток, брюк и шинелей, в которые старший лейтенант палил до тех пор, пока у него не кончились патроны.

Только тогда он снова обратился к посетителю. Его продолговатое монгольское лицо выражало скорее отчаяние, нежели гнев.

– Неужели вы не понимаете? Не могу же я так просто передать вам этот склад. Разве мы не будем больше воевать? Ни с того, ни с сего я должен от всего отказаться. Даже девушки из нашего штаба поклялись продолжать борьбу до конца.

Теперь офицер уже окончательно выдохся. Нерешительно, с отсутствующим видом играл он своим разряженным револьвером. А когда снова заговорил, голос его звучал надтреснуто. Он готов был расплакаться: ведь и этот последний его протест против очевидного поражения ни к чему не привел.

– Мы перенесли столько лишений за эти долгие годы, – вырвалось у него. – И все, оказывается, было напрасно!

Наконец он попытался овладеть собой.

– Ну ладно. Все-таки мы кое-чего достигнем, если поможем жителям Хиросимы. Когда-нибудь нам, возможно, пригодится каждый спасенный японец. Конечно, перетащить все эти вещи вниз будет стоить огромного труда. Но за мной дело не станет. Я не буду чинить вам никаких препятствий.

Вскоре Хамаи нашел себе помощников. Ученики школы лесоводов в Сайдзё в кратчайший срок перевезли на тачках, крестьянских телегах, велосипедах и даже в детских колясках «клад из Каваками» к железнодорожной станции. В результате не меньше половины запаса рубах, шуб, фуражек, сандалий, сапог, шинелей и одеял попало к разутым и раздетым жителям Хиросимы еще до наступления ненастной погоды. Тем временем Ха-маи – на этот раз без особых затруднений – «освободил» также крупный флотский склад, распределив среди населения и эти запасы, предназначавшиеся для военных действий в юго-западной части Тихого океана.

Приезжие, которые побывали в те дни в Хиросиме, рассказывали затем, что все население города, по-видимому, играет в солдатики. Дело в том, что не только мужчины, но и девушки, старики, почтенные матери семейств, дети и юноши щеголяли в новенькой форменной одежде, скомплектованной как попало и имевшей поэтому довольно-таки фантастический, но нередко все же залихватский вид! Так трагедия милитаризации Японии неожиданно закончилась фарсом с переодеванием-маскарадом, в котором участвовали все, вплоть до калек и умирающих.

В то время во всей Японии почти каждый, носивший когда-то военную форму, старался скинуть c себя эту компрометирующую одежду, опасаясь либо попасть в плен к иностранным оккупационным войскам, прибытие которых ожидалось со дня на день, либо угодить под суд за участие в жестоких расправах с противником и гражданским населением оккупированных районов. В Хиросиме же, наоборот, все штатские, пережившие атомную бомбардировку, безбоязненно напялили на себя одиозное хаки – форму японской военщины, которая еще вчера держала в страхе всю Азию, а теперь сама дрожала от страха. Казалось, люди прошедшие через кромешный ад «пикадона», считали, что уже искупили свою вину.

Особенно пригодились жителям Хиросимы сапоги военного образца, ибо осенний дождь, разразившийся с яростной силой, покрыл дорожки между бараками и развалинами огромными лужами и превратил пепел в вязкое месиво.