Текст книги "Лучи из пепла"

Автор книги: Роберт Юнг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

6

Наименьшую популярность снискала акция помощи «атомным девушкам» в самой Хиросиме. Начать с того, что при выборе счастливиц, которые могли поехать в Соединенные Штаты, важную роль играл пастор Танимото. Во всем мире этот превосходный человек получил широкую известность как главный персонаж нашумевшего репортажа Джона Герси «Хиросима». Однако в родном городе к Танимото относились на редкость недоброжелательно. Возможно, что успех действительно несколько вскружил голову доброму пастору: по временам он не прочь был похвастаться. Но все это еще далеко не оправдывает тех нападок, которым он подвергался. По-видимому, они были вызваны главным образом завистью его сограждан.

И на этот раз Танимото был избран мишенью всевозможных недоказанных и недоказуемых нареканий. Так, про него говорили, что он устроил поездку девушек в США исключительно в целях саморекламы. Вместо того чтобы организовывать сенсационную поездку за океан, можно было бы оперировать «келоиды» в самой Японии с гораздо меньшими затратами. Считалось также, что Танимото рекомендовал для лечения только девушек, принадлежавших к его пастве, и что американцы в свою очередь выискивали мэйденс не слишком обезображенных шрамами, так как показать американским гражданам еще более искалеченных девушек – жертв атомной войны – просто-напросто не осмеливались.

Однако сообщения японских корреспондентов из Америки о необычайно сердечном приеме, оказанном двадцати пяти young ladies from Hiroshima (молодым леди из Хиросимы), заставили критиканов замолчать. Восторженные письма, которые участницы поездки посылали своим близким, также способствовали тому, что возражения и подозрения японцев мало-помалу стихли.

Зато все громче становились голоса, задававшие вопрос, который хотя давно уже ставился японской общественностью, но приобрел особую актуальность лишь после трагедии «Счастливого дракона», – вопрос о том, что, собственно говоря, делают сами японцы для своих соотечественников, переживших атомную бомбардировку. Ответ на этот вопрос дали вновь посланные в Хиросиму и Нагасаки японские репортеры. Он гласил: «Ровным счетом ничего». Теперь в Японии наконец начали осуждать не только бессердечие американцев, но и свое собственное безразличие к судьбе «хибакуся».

Так, к примеру, только сейчас стало известно, что профессора и студенты курсов по усовершенствованию врачей в Хиросиме уже давно заявили о своей готовности бесплатно лечить жертвы атомной бомбы и что их предложение было отклонено из-за интриг нескольких влиятельных частных медиков. В связи с этим возникло подозрение: не могли ли те же самые врачи с помощью различных хитросплетений заставить японское министерство здравоохранения ответить отказом на предложение американцев лечить больных лучевой болезнью, если такое предложение было сделано? Обнаружилось также еще одно обстоятельство: мэр Хамаи, хлопотавший в Токио о дальнейших субсидиях для Хиросимы, получил отказ, потому что представители правительственного большинства потребовали от популярного главы города вступить в их партию. Однако Хамаи не пошел на эту бесчестную сделку. Он считал, что обманет своих избирателей, которые два раза подряд оказывали ему доверие как представителю оппозиции.

После первого «хождения по мукам» в Токио Хамаи сделал в 1953 году еще одну попытку получить заем для Хиросимы, на этот раз в США. Но и тут он потерпел фиаско. Провалился также проект Гарольда Орама – главы известной фирмы коммерческой рекламы. Орам хотел организовать в Соединенных Штатах большую кампанию по сбору средств для Хиросимы.

В июне 1954 года он дал знать Хамаи, что вопреки всем ожиданиям ему не удалось основать задуманное им Общество помощи Хиросиме, потому что предполагаемые покровители – «влиятельные и выдающиеся личности» – отказались участвовать в этом предприятии. (Особенно рассчитывал Орам на Мильтона Эйзенхауэра, одного из братьев тогдашнего президента.) «Виною всему, – писал Орам, – сложившееся в настоящий момент положение в мире и явное изменение образа мыслей у видных западных деятелей».

Все эти неудачи прервали политическую карьеру Хамаи. Мэра упрекали в том, что он не имеет влиятельных покровителей в США, которые могли бы помочь Хиросиме. В результате самый заслуженный борец за восстановление города, выставивший в 1955 году в третий раз свою кандидатуру на выборах мэра, потерпел поражение.

И все же через десять лет после «пикадона» широкая общественность Японии начала хоть как-то помогать жертвам атомной бомбы. Одна только продажа специальных новогодних марок по всей стране принесла миллионы иен; выручки от этой продажи хватило на то, чтобы построить в Хиросиме госпиталь для больных лучевой болезнью. В парламенте впервые начал обсуждаться вопрос о принятии закона, обеспечивающего жертвам атомной бомбардировки бесплатное медицинское обследование, а также пожизненное лечение. Кампания, начатая в 1951 году горсткой решительных людей в многострадальной Хиросиме, наконец-то была поддержана всем японским народом.

ВДВОЕМ ПРОТИВ ГИБЕЛИ

1

Собственно говоря, Кавамото намеревался жениться на Токиэ сразу же после того, как попросил ее руки. На выходное пособие, которое Итиро получил, распрощавшись с электростанцией в Сака, жених и невеста приобрели несколько дешевых предметов домашнего обихода и сняли комнату в районе вокзала.

Незадолго до рождества женился их общий друг и брат по крещению Фукуда: это он привел Итиро шесть лет назад на уроки английского языка, где тот и познакомился с Токиэ. Казалось само собой разумеющимся, что одновременно будут сыграны две свадьбы. Бракосочетание Фукуды действительно состоялось, но Токиэ и Итиро присутствовали на нем лишь в качестве гостей.

– Мы должны, к сожалению, еще немного подождать, – объяснял Кавамото. – Денег, которые я получил, не хватило на то, чтобы приобрести все необходимое. У нас нет даже приличного постельного белья. Я теперь простой поденщик, а Токиэ надо заботиться о своей матери.

Нескольким близким друзьям Итиро признавался:

– Видите ли, наша связь не совсем обычная. Мы с Токиэ решили быть вместе, чтобы помогать друг другу, раз общество отказывается помогать людям.

И затем, как бы в объяснение своих слов, он, слегка покраснев, добавлял:

– Целый день я провожу с больными и калеками, а когда потом прихожу домой, то просто не в силах обнять Токи-тян. В такие минуты меня преследует мысль: разве мы имеем право на личное счастье?

Однако и это объяснение еще не раскрывало всей правды. Уже много лет назад в разговоре с сиротами из «Замка подсолнечника» Итиро обмолвился, что он никогда не вступит в брак, потому что боится произвести на свет нежизнеспособных детей. Итиро разделял в этом вопросе тайные опасения всех молодых людей, переживших атомную катастрофу, – опасения, что их потомство пострадает от радиации и что они произведут на свет слабоумных или физических уродов.

С «того дня» в Хиросиме люди рассказывали друг другу десятки «акушерских историй», в которых повествовалось о неудачных родах и о новорожденных-чудовищах, не похожих на человеческие существа. Молва утверждала, что большую часть этих искалеченных детей сразу же после родов тайком уничтожали акушерки и врачи, а то и сами роженицы. Немногие оставшиеся в живых уроды были будто бы помещены в специальные заведения.

В стране, где с древних времен верили, что существуют люди, «одержимые лисицами», и что надо избегать вступления в брак с некоторыми юношами и девушками, чтобы этот недуг не передался по наследству, новый вариант старого суеверия нашел весьма благодатную почву.

Но в легендах, передававшихся из уст в уста в Хиросиме и Нагасаки, в самом деле содержалось зерно истины. В частности, соответствовал истине тот факт, что плод каждой пятой-шестой женщины, пережившей «пикадон», подвергся известным изменениям от радиоактивных лучей. В 1945–1946 годах необычно большое число родов проходило ненормально. Несколько детей появились на свет с несоразмерно маленькими головами; наблюдались задержки в росте и развитии грудных детей. Властям пришлось даже учредить «Рэппо Гакуэн» – специальный приют для умственно отсталых «атомных сирот». Наконец, верно и то, что, согласно статистике, число уродов, родившихся в 1945–1946 годах в Хиросиме, было несколько выше, чем во всех других японских городах.

Однако все это не касалось детей, зачатых после атомной катастрофы, даже если один или оба родителя подвергались воздействию радиации. Ни одной из проблем АБКК не уделяла столько внимания, сколько проблеме наследственности. Из лабораторных опытов над мухами, мышами и крысами было установлено, что радиация, изменяя зародышевые клетки, наносит существенный вред потомству.

Ученые из АБКК хотели узнать, подвержено ли потомство людей тем же законам. Результаты оказались негативными, по крайней мере для первого поколения детей Хиросимы. К сожалению, эта успокоительная весть исходила от американских исследователей на холме Хидзи-яма. А этих исследователей уже давно упрекали в том, что они не осмеливаются сказать народу всю правду. Так вышло, что японское население с полным недоверием отнеслось к заявлениям американских ученых[37]37
  Полемизируя с трудами АБКК и оптимистическими выводами, которые неоднократно делались из них, упоминавшийся выше И. Мёллер, крупнейший представитель современной генетики, писал: «Я считаю, что неправильно было бы отрицать последствия облучения, основываясь лишь на негативных результатах проделанных исследований. Нельзя быть ни в чем уверенными и предаваться благодушию только потому, что до сих пор не было обнаружено никаких существенных последствий радиации («The Nature of radioactive fallout and its effect on Man». Congressional Hearings, June 4–7, 1957, Washington D. C).


[Закрыть].

И если даже результаты исследований были объективными и американцы не собирались обманывать японский народ, то и в этом случае вопрос о том, не повлияет ли радиация на более поздние поколения детей, оставался открытым… Как бы то ни было, а Кавамото боялся стать отцом. Вскоре после помолвки он разъяснил своей невесте причины, которые, по его мнению, мешают им вступить в брак. Он, Кавамото, поддался чувству, однако, поразмыслив спокойно, осознал свою ответственность за будущее, поэтому он готов вернуть слово, данное ему Токиэ.

Разговаривая со своим женихом, убеждавшим ее разорвать помолвку, Токиэ в свою очередь открыла ему тайну, которую семье Уэмацу удалось скрыть от всех окружающих.

– Через несколько месяцев после «того дня» моя старшая сестра родила… такого ребенка. С тех пор и меня обуял страх, которым терзаешься ты. Быть может, мы действительно не должны вступать в брак. Но давай по крайней мере останемся вместе. Хорошо?

2

Они остались вместе и провели новогодние праздники, которые хотели первоначально использовать для свадебного путешествия, в сиротском доме Сидоин. Там они замещали сестер, так что сестры хотя бы на несколько дней смогли уйти в отпуск. А потом дни опять потекли своей чередой. Токиэ пришлось снова поступить в игорный дом «патинко». А Итиро стал настоящим «ни-коён»[38]38
  Так назывались в Японии с 1951 года безработные, которых бюро по найму использовало в качестве чернорабочих. Их дневная оплата, 240 иен (ни – два, н – четыре), считалась нищенской даже в условиях Японии.


[Закрыть]: он работал землекопом на прокладке нового шоссе, которое должно было пройти через холм Тенд-зими-яма.

Некоторым людям Токиэ и Итиро говорили, что они брат и сестра, других не разубеждали в том, что они уже давным-давно без особой помпы поженились. Но такого рода комедию нельзя было разыгрывать перед их общим другом американской миссионеркой Мэри Макмиллан. В угоду ей они все же решили пожениться.

В начале февраля, за месяц до предполагаемой свадьбы, к Итиро явился некий господин Камикури, директор сиротского дома Синсэй. Он спросил Кавамото, не возьмут ли они с Токиэ «атомного» сироту. В настоящее время парнишка сидит в тюрьме по обвинению в краже, но его смогут освободить, если какая-нибудь семья согласится взять его на поруки.

Решив, что они не вправе иметь детей, Итиро и Токиэ надумали брать к себе осиротевших ребят. Теперь впервые им представилась вполне реальная возможность осуществить это намерение. Но как раз в тот период, накануне женитьбы, предложение Камикури было в высшей степени некстати. Неужели им придется потратить свои сбережения, скопленные с таким трудом, на своего гостя? Заметив колебания Итиро, директор сиротского дома объяснил, что их будущему питомцу девятнадцать лет и что он сможет работать вместе с Кавамото на прокладке шоссе. Таким образом, он будет получать немного денег и вносить свою лепту в семейный бюджет.

«Нельзя сказать, чтобы Токиэ выразила особую радость, когда я поделился с ней этой новостью, – рассказывает Кавамото, – но в конце концов она согласилась.

– Ну хорошо, – сказала она, – я буду готовить для вас.

Я пошел к господину Камикури, чтобы встретиться с юношей, – я буду называть его А. У парня оказалась вполне интеллигентная внешность. Этого я не ожидал. Приятно было увидеть также, как просияло лицо директора Камикури, когда он дарил А. новый костюм, купленный специально для него. Пробыв еще дня два-три в сиротском доме, А. явился к нам. С тех пор для Токи-тян настали трудные времена: нелегко было сохранить ту же непринужденную атмосферу, какая царила раньше у нас в доме. А. был довольно-таки пустой мальчишка и говорил всегда только о себе. Часто он хвастался своей жизнью в тюрьме.

– Наверняка ни-сан (старший брат) Кавамото не пережил того, что пережил я, – любил он повторить. И вообще он разговаривал со мной так, как будто из нас двоих он был старшим.

Однажды Токи-тян спросила меня: – Не знаешь ли ты случайно, где лежит отрез черного бархата?

Она говорила почти шепотом, хотя А. не было дома.

– Понятия не имею. О каком бархате ты вообще говоришь?

– Не могу разыскать отрез. А мне его только вчера дала домой одна заказчица.

– Ты искала повсюду?

– Повсюду. И шкаф перерыла.

– Может быть, ты оставила его дома у матери?

– Да нет же. Я точно знаю.

Комната, которую мы снимали, была очень маленькая – два метра на три. Но в ней еще был небольшой стенной шкаф. Неужели А.?.. Нет, это невозможно.

У Токи-тян возникло то же подозрение. Она была очень обеспокоена и в конце концов вышла из себя.

– Я не знаю, что сказать заказчице. Вообще я не понимаю, на каком я свете. Мне надоело быть у вас кухаркой. Хватит, с меня довольно! Я отправляюсь к своим!

Позже Токиэ объяснила мне, почему она убежала тогда от Итиро.

– Не могла я спокойно смотреть, как Кавамото всегда заступался за этого воришку. Конечно, его великодушие трогало меня. Но я говорила себе: такая доброта мне не под силу.

Когда А. явился домой, Кавамото попытался поговорить с ним. Но не успел он осторожно опросить, не знает ли тот, куда исчез отрез черного бархата, как А. разгорячился и перешел с обычного хиросимского диалекта на тюремный жаргон.

– Вы хотите сказать, что я стибрил ваше барахло? На следующий день Итиро под каким-то предлогом не пошел на работу. Вместо этого он обыскал всю комнату. И что же! Кавамото действительно нашел бархат в сундучке, которым вот уже много лет никто не пользовался. Сундучок этот был единственным достоянием, унаследованным Итиро от его матери. Здесь он хранил сотни писем, полученных от Томиэ.

С сундучком в руках Итиро бросился к дому своей невесты. Толкнув шаткую дверь, он остановился на пороге. Его лицо было искажено гневом; резким тоном, каким он никогда раньше не разговаривал, Итиро крикнул:

– Эй! Где Токи-тян?

Мать Токиэ, ее сестра и друг сестры господин Суги-ура прибежали на крик. Не удостоив их даже взглядом, Кавамото раздвинул дверь в соседнюю комнату. В комнате сидела мертвенно-бледная Токиэ и, не поднимая глаз, шила.

Итиро поставил сундучок на пол, откинул крышку И сказал прерывающимся от ярости голосом:

– Смотри хорошенько. Гляди, что ты наделала. И все из-за того, что не удосужилась поискать как следует. Ты глубоко оскорбила А. Выбила его из колеи как раз сейчас, когда он наконец-то начал выбираться на путь истины. Неужели ты не помнишь, что мы с тобой когда-то решили? Мы хотели тихо, без шума помогать людям, оказывать им маленькие услуги. А ты бросила меня и всех на произвол судьбы.

– Успокойтесь! Успокойтесь! – пытались вмешаться в разговор мать Токиэ и господин Сугиура. – Ошибки случаются с каждым. Вы должны ее простить.

Но Кавамото никак не мог утихомириться. Он вспоминает, что ему вдруг бросился в глаза котел с водой, стоявший в комнате.

«Котел, наполненный почти до краев водой, грелся на очаге. Я выхватил из сундучка охапку писем от Токиэ и начал распутывать бечевки, которыми были перевязаны аккуратно сложенные по датам пачки. Потом я разрывал каждое письмо на мелкие клочки и бросал его в огонь. Только сейчас я увидел, как много писем написала мне Токи-тян. Совершенно убитая, она молча стояла рядом со мной.

– Не хочу их больше хранить! – кричал я. – Не оставлю ни одного-единственного письма!

Минут через двадцать все кончилось. Вода в котле дико забурлила.

– А теперь прощай! – Я покинул дом с пустым сундучком в руках. Уходя, я слышал, как булькала вода в котле…»

На пороге своей комнаты Кавамото остановился: на втором этаже громко кричали. Там жила бездетная супружеская пара. Муж и жена жаловались хозяевам дома на то, что в их отсутствие кто-то взломал замок в их квартире. Таких историй в доме не случалось до той поры, пока там не поселился А.

Так у Кавамото возникло первое подозрение в честности своего питомца. Несколько дней спустя, когда Токиэ пришла к нему извиняться, он сразу же простил ее.

Подозрения Итиро и Токиэ полностью подтвердились. Через некоторое время после того, как они переехали в другой дом, оставив А. свою комнату, выяснилось, что у самых различных людей, которым Кавамото оказывал свои «маленькие услуги», появлялся неизвестный человек и выпрашивал у них деньги и продукты для того якобы, чтобы отнести их «бедному, внезапно захворавшему Кавамото». Из описаний стало совершенно ясно, что неизвестным вымогателем был не кто иной, как А.

Надо признать, что А. получил богатую добычу, так как каждый, к кому он обращался, был рад наконец-то отблагодарить отзывчивого Итиро.

3

Потерпев неудачу с первым питомцем, Итиро и Токиэ все же решили попытать счастья с другими. Они продолжали брать в свою маленькую квартирку в квартале Сэндамати сирот, с которыми делились всем, что имели. Своим подопечным они предоставляли комнату, устланную циновками, а сами спали в кухне, на голом полу, где дуло из всех щелей. В конце концов у них оказалось так много приемных детей, что Итиро пришлось повесить на входной двери большой почтовый ящик с фамилиями всех своих жильцов.

Некоторые дети доставляли им радость. Например, С., наделенный талантом подражания, – его коронным номером было изображение женщины, играющей на самисэ (японская гитара). Или маленькая Яманда, которая была прямо-таки счастлива, что ее брат Горо, почти потерявший слух после «пикадона», взял ее из сиротского дома и привел в эту несколько странную семью. Зато сам Горо считал, что ему не повезло с приемными родителями.

– Дайте мне рису! – ворчал он каждый раз, когда на обед или на ужин подавалась пшеничная каша. – Этой паршивой кашей нас кормили и в сиротском доме. Я хочу есть «серебряное блюдо» (японское название риса) и ничего больше.

Немало разочарований пришлось пережить Итиро, и не только в узком «семейном» кругу. В движении за запрещение атомного оружия он также столкнулся с интригами, завистью, суетностью, черной неблагодарностью. Часто ему казалось, что служить посредником между различными группами жертв атомной бомбы – безнадежное дело. Друзья мира враждовали друг с другом с поистине воинственным пылом.

Время от времени его теперь начинали одолевать сомнения: быть может, протестовать против испытаний ядерного оружия вообще бесполезно? Имеет ли смысл собирать подписи и устраивать демонстрации против ремилитаризации Японии? Производит ли это хоть малейшее впечатление на правительства? В 1954–1956 годах могло показаться, что вся борьба действительно идет впустую.

Но разве жертвы атомной бомбы не считали много лет подряд, что нельзя надеяться на помощь больным лучевой болезнью со стороны государства? А теперь в Хиросиме заложили здание больницы для таких больных. (Впрочем, ни одного «хибакуся» на эту церемонию так и не пригласили.) Говорили также, что на следующий год парламент в Токио издаст закон о бесплатном лечении людей, пострадавших от «пикадона». Значит, бороться за правое дело все-таки имело смысл! Рано или поздно наступит день, когда даже глухие обретут слух! Только не молчать, только не терять мужества!

До поздней ночи Итиро – иногда один, а иногда и с Токиэ – писал письма и рисовал плакаты; долгие часы просиживал он на собраниях, все чаще созываемых в Хиросиме, участвовал в нескончаемых прениях, вышагивал на демонстрациях и до изнеможения рассказывал подросткам и старикам, женщинам и мужчинам, поденщикам и нищим об угрожающей всему человечеству атомной опасности.

Каким бы Итиро ни был усталым, он черпал силы, глядя на маленькую «дарума». «Дарума» – это покрытая красным лаком кукла, наподобие ваньки-встаньки; ее можно часто увидеть в японских домах. Летом 1955 года, участвуя в большой кампании по сбору подписей против испытаний атомного оружия, Итиро познакомился с знаменитыми японскими борцами «сумо», выступавшими в то время в Хиросиме. Однажды он явился за кулисы, чтобы получить от «сумо» подписи. «Звезда» труппы борцов гигант и добряк Тотинисики подарил Кавамото ваньку-встаньку и согласно японскому обычаю написал на правом глазу куклы несколько слов, выражавших его самое сильное желание. Надпись гласила: «Пусть наконец наступит мир!»

О «дарума» в Японии существует поговорка: «Нана – короби-я-оки» («Даже если ты упадешь семь раз, то и на восьмой встанешь!»).

– Правда, теперь у меня нет ваньки-встаньки, – рассказывал мне Кавамото, – кто-то из ребят все же выклянчил ее у меня. Но эта игрушка и по сей день служит мне примером. Я поклялся себе: что бы ни случилось со мной, сколько бы раз меня ни сшибали с ног, я все равно вскочу опять.

4

Время от времени кто-либо из жертв атомной бомбы – старых знакомых, а то и подопечных Итиро и Токиэ – умирал от последствий лучевой болезни. Таких случаев становилось все больше, хотя со дня «пикадона» прошло уже много лет. И каждый раз Токиэ и Итиро казалось, что от них ушел близкий человек. Но ни одна смерть не потрясла их так сильно, как смерть Садако Сасаки – двенадцатилетней девочки, которую Кавамото знал уже очень давно, так как маленькая парикмахерская ее отца находилась рядом с домом «Союза христианских молодых людей» и Итиро встречал девочку чуть ли не каждый день. За несколько месяцев до своей внезапной болезни она также стала членом этого союза и приняла участие в велосипедной эстафете по маршруту Токио – Хиросима.

Японское поверье гласит, что, если человек, находящийся при смерти, вырежет из бумаги тысячу журавлей, он избегнет опасности. Когда состояние Садако резко ухудшилось, она храбро взялась за работу и вскоре над ее больничной кроватью появилось что-то вроде балдахина из тонких шнурков, на которых покачивались маленькие бумажные журавлики. Но, когда больная принялась за шестисотого журавля, силы начали покидать ее. На шестьсот сорок четвертом журавле девочке пришлось прервать свою работу. Ее последние слова были: «Папа и мама, прошу вас, не плачьте!»

Смерть Садако произвела на хиросимцев особенно сильное впечатление еще и потому, что за день до этого, 24 октября 1955 года, от той же болезни скончался другой «атомный ребенок» – пятнадцатилетний мальчик Норие Хирота. Уже тот факт, что взрослые до сих пор страдали от последствий атомной бомбардировки, был достаточно ужасен. А теперь еще оказалось, что и дети, которым в конце войны едва исполнилось несколько лет или даже несколько месяцев, должны расплачиваться за вину предшествующего поколения – поколения своих родителей, участвовавшего в мировой войне. Разве это не было вершиной несправедливости?

После смерти маленькой приятельницы Садако Сасаки Кавамото пришла в голову мысль поставить в Хиросиме на деньги молодежи особый памятник – памятник детям, павшим жертвами атомной бомбы, и тем самым вновь воззвать к совести родителей во всем мире. Эта идея почти сразу же вызвала в Японии широкую поддержку. Школьники и школьницы во всей стране жертвовали по нескольку иен из своих карманных денег. Вскоре была собрана весьма значительная сумма.

Впрочем, руководство этой компанией сразу же перешло из рук Кавамото в руки школьных учителей. Но Кавамото не испытывал никакой горечи: он безропотно продолжал участвовать в основанном им самим движении в роли добровольного помощника. Впоследствии это движение, получившее название «Тысячи журавлей», переросло свои первоначальные рамки и превратилось во внепартийное юношеское движение борьбы за мир.

И все же имена Итиро и Токиэ стали за это время известными не только узкому кругу людей, переживших атомный взрыв, но и многим тысячам японских граждан. Результаты этого не замедлили сказаться. В один прекрасный день в ветхий барак неподалеку от Атомного купола (памятника жертвам «пикадона»), где с недавнего времени жили Кавамото и его подруга, явился весьма странный посетитель.

«В начале марта или в конце февраля 1956 года, – вспоминает Кавамото, – к нам пришел совершенно незнакомый человек, не предупредив о своем визите заранее. Скоро я заметил, что он знал многих наших друзей. Незнакомцу было лет тридцать пять, это был приземистый человек с большими круглыми глазами и темным цветом кожи. «Асагуро-си» («темнокожий господин»), как мы с Токиэ его прозвали, держался чрезвычайно вежливо, даже льстиво, он всячески пытался доказать, что питает к нам самые дружеские чувства.

Наконец я спросил его в упор:

– Что вам, собственно говоря, от нас нужно?

– Мне хотелось бы узнать, что представляет собой движение за мир…

– Кто вы такой? И кто вас к нам послал?

В ответ незнакомец назвал какое-то имя и еще раз заверил, что хочет стать нашим другом. Уходя, он оставил нам подарок – пакетик конфет.

Дня через четыре гость появился снова. На этот раз он заговорил прямо:

– Я служу в полиции, и мне сказали, что вы являетесь пламенным сторонником движения за мир. Не расскажите ли вы мне что-нибудь об этом движении?

– Зря вы меня выспрашиваете! Думаю, что вы и сами очень много знаете о движении за мир.

– Представьте себе, я о нем почти ничего не знаю.

– Тогда приходите на наши митинги и демонстрации. Ведь от атомной бомбы погибло немало полицейских!

Отправляясь восвояси, он снова хотел оставить нам коробку конфет. Но на этот раз мы не приняли его подарка.

С тех пор странный гость повадился ходить к нам очень часто. Он был всегда вкрадчиво вежлив и почтителен. Говорил он на диалекте жителей Хиросимы. Больше всего интересовали его листовки и брошюры, которые лежали у нас повсюду. Он просто-таки жаждал их заполучить.

– Подарите мне, пожалуйста, эту листовку, – просил он.

– Но ведь она распространяется открыто! Токи-тян и я предполагали, что листовки и брошюры он приносит своему начальству, чтобы доказать, как успешно продвигается его «работа» с нами. Наш гость пытался также разузнать имена членов совета борьбы против атомной и водородной бомб и имена руководителей профсоюза учителей. Он хотел выяснить, что мы говорим на своих собраниях и кто их проводит. Но он так ничего и не вытянул из нас.

Наконец «темнокожий господин» явился с «деловым» предложением: он-де видит, как нам тяжело живется, и решил нам помочь. Как бы мы отнеслись к перспективе получить хорошо оплачиваемое место? Он мог бы рекомендовать нас кое-каким людям. Например, устроить в префектуру, в отдел, ведающий воспитательной работой, или же подыскать нам какую-нибудь другую должность в государственном учреждении.

Но он напал не на таких людей…

5

До начала 1957 года во всем мире были собраны многие миллионы подписей под требованием прекратить испытания ядерного оружия. В одной только Японии число подписей достигло 33 миллионов. Особенно активно включились в эту кампанию жители Хиросимы. Миллион мужчин и женщин – люди всех направлений от крайне правых до крайне левых, – весьма редко приходившие к соглашению, на этот раз заняли единую позицию. Партийные раздоры смолкли: граждане Хиросимы лучше, чем кто бы то ни было на земном шаре, знали, чем грозит атомная война.

В плохую погоду газеты теперь регулярно сообщали, как высока радиоактивность осадков, и настоятельно рекомендовали не пить дождевую воду. Почти никто из японцев не решался выходить в сырую погоду на улицу без головного убора, ибо распространился слух – основывавшийся, впрочем, лишь на воспоминаниях жертв «пикадона», – будто «горячий дождь» вызывает выпадение волос. Даже рис – национальное блюдо японцев – жители Хиросимы не осмеливались употреблять в больших количествах, так как японские профессора обнаружили в нем повышенное содержание стронция-90, вызывающего рак костных тканей.

В начале 1957 года, когда англичане сообщили, что и они намерены провести испытания водородной бомбы в Тихом океане, по всей Японии прокатилась мощная волна протестов. Надо сказать, что в свое время, в период испытаний американского ядерного оружия, некоторые проамериканские элементы в Японии воздержались от демонстраций протеста. Теперь же появился противник, против которого поднял голос весь японский народ.

Поскольку сборы подписей, массовые манифестации и сидячие забастовки у иностранных посольств не производили желаемого впечатления на великие державы, японские сторонники мира выдвинули новый проект: они решили послать в запретную зону, где Великобритания предполагала испытывать свою водородную бомбу, корабль протеста. Этот проект встретил самое горячее сочувствие.

Правда, официальные лица тотчас же выступили против такого намерения, называя его «излишне крайним», особенно после того, как англичане заявили, что никакое «вторжение» в запретную зону не помешает им провести намеченное мероприятие. Однако у японской общественности проект вызвал всеобщее одобрение.

С той минуты, как впервые возникла идея послать в Тихий океан судно протеста, Кавамото ходил сам не свой. Даже товарищи по работе, прокладывавшие вместе с Итиро шоссейную дорогу, – и те заметили, что с ним творится что-то неладное. Они посмеивались над Кава-мото, считая его влюбленным по уши. Ведь Итиро сам рассказал им, что собирается сыграть свадьбу самое позднее на пасху.

На самом деле голова Кавамото была занята отнюдь не женитьбой.

«Я все время размышлял тогда, – вспоминает Итиро, – сколько добровольцев уже записалось на корабль протеста и как мне признаться Токи-тян в своем намерении. Что скажет Токиэ, если узнает, что я хочу отправиться в Тихий океан? И как отнесутся к этому все те люди, которых мы уже пригласили на свадьбу?»

Как-то вечером Кавамото завел разговор на волновавшую его тему. Он разъяснил Токи-тян все доводы «за» и «против» посылки корабля протеста. Лишь об одном умолчал он – о своем желании отправиться в запретную зону на этом самом корабле.

Он пишет:

«Я не осмеливался смотреть Токиэ в глаза. Теперь она и впрямь будет считать меня человеком ненадежным. Сперва я уговорил ее отложить свадьбу, потому что нам, мол, надо позаботиться о чужих детях; потом фигурировали «причины финансового характера», а сейчас, когда мы уже твердо решили вступить в брак, я придумал новую отговорку».