Текст книги "О, Мари!"

Автор книги: Роберт Енгибарян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Мы с Рафой многократно совещались, перелистали всю возможную криминальную литературу, имеющую хотя бы отдаленное сходство с нашим случаем, взвешивали все аргументы за и против, но все равно понимали, что придется отдать артисту требуемую сумму, чтобы выйти сухими из воды. Я ходил на занятия, тренировался, встречался с Мари, но в голове у меня бесконечно крутились всевозможные варианты развития событий. Мама не оставила без внимания мою озабоченность, но она все объясняла проблемами, связанными с Мари.

Мари принесла заявление об установке телефона, и через несколько дней было принято решение провести в их дом воздушную линию. Я был безмерно рад тому, что в любой момент смогу общаться с любимой.

– Давид, послезавтра воскресенье, мама собирается готовить вкусный обед. Приходи, пообедаем вместе, послушаем музыку, а если будет не очень холодно, можем поиграть во дворе в настольный теннис.

Все как будто складывалось нормально, но угроза, исходящая от Леонида, не давала успокоиться. Я лихорадочно размышлял, где взять денег, и никак пока не решался поговорить с родителями. Каждый день откладывал беседу по пустяковым причинам, но понимал, что в конце концов придется выложить правду.

Воскресный день начался как обычно: я пришел к Мари, принес торт «Птичье молоко». Терезы дома не было, мы сели за стол, заговорили о каких-то незначительных делах. Я почувствовал, что родители Мари напряжены и хотят что-то мне сказать.

– Давид, – обратился ко мне за чаем мсье Азат, – я узнал, что ты попал в сложную ситуацию и тебе необходимы деньги для выплаты потерпевшему. Ты нам не чужой человек, мы все переживаем за тебя, поэтому решили предложить тебе нужную сумму. Она, конечно, немаленькая, но думаю, главное сейчас – выправить ситуацию. Если сможешь, когда-нибудь, лет через пять – десять, вернешь. Не сможешь – ничего страшного, переживем.

Мари, напряженная, покрасневшая, смотрела в одну точку у себя в чашке.

«Любимая моя девочка, – подумал я, – как она переживает, сколько нервов потратила, пока решилась рассказать об этом родителям! Интересно, как они восприняли подобную весть и как пришли к такому решению?» Я не знал, что и как ответить. Бедные люди, в какое дурацкое положение я поставил не только меня и мою семью, но и родителей Мари! На что они идут ради своей дочери! Имею ли я моральное право брать у них деньги? Не по-мужски, не по-честному получается. Я сам пригласил девушку на вечеринку, и кто мог подумать, что случится такой кровавый инцидент? А в конечном счете приходится расплачиваться этой семье… Я смотрел на побледневшую, взволнованную мадам Сильвию, напряженное лицо мсье Азата, готовую заплакать или взорваться Мари. Эти люди казались мне близкими и родными, но мне от этого было не легче. Я продолжал молчать. Интересно, как я выгляжу в их глазах?

– Знаешь, Давид, – начала Мари, – эти деньги тебя ни к чему не обязывают.

– То есть? Что ты хочешь сказать?

– То, что ты можешь не встречаться со мной.

– Это что, цена моего ухода? – мне показалось, что от обиды Мари сейчас заплачет. – Ну, если я получу миллион, нет, десять миллионов, тогда, возможно, соглашусь уйти, но это еще не предел моей фантазии.

Родители Мари облегченно рассмеялись.

– Ну и дурацкие у тебя шутки, Давид, – прошептала Мари.

– Послушай, умная девочка, не лучше ли дурацкие вещи сказать шутя, чем с таким скорбным видом, как у тебя, сообщить приятные новости?

– Давид, я поступаю так потому, что во всем этом есть и моя вина.

– Да в чем она состоит, Мари? Можешь объяснить?

– В том, что я согласилась танцевать с этим артистом.

– Мне показалось, что этим ты хотела разрядить обстановку. В общем, денег я от вас не возьму.

– Почему? – спросила Сильвия. – Разве мы чужие? Мы знаем, что ты не решаешься сказать родителям. В конце концов, не исключено, что найти такую сумму для вашей семьи довольно сложная задача.

– Должен признаться, что Мари была права. Надо было обо всем честно рассказать родителям. Я знаю, в какое затруднительное положение их ставлю, но это честнее, чем получить деньги от вас, никак не причастных к произошедшему. Мне придется нелегко, но совесть моя будет чиста.

– Тогда ни в коем случае не рассказывай родителям, что мы предложили тебе деньги, – попросила Мари.

– Почему? Это такой благородный шаг с вашей стороны!

– Нет-нет, не нужно им об этом знать. Вдруг они подумают, что я хочу еще теснее привязать тебя к себе.

– Куда уж теснее! Я и так каждый день у вас, за два месяца дома почти ни разу не обедал.

– Они могут подумать, что я хочу женить тебя на себе.

– Интересную мысль ты мне подала. А почему бы и нет? Я согласен! Как я могу отказаться от такого предложения?

– Папа, мама, я же говорила вам, что этот парень совсем зеленый, он еще мальчик, – вздохнула Мари. – Знай, Давид, какие бы чувства я к тебе ни испытывала, я за тебя не выйду никогда. Запомни мои слова: никогда.

– А ты знаешь известный афоризм: никогда не говори никогда?

– Ну все, дети, заканчивайте ваш дурацкий спор, – заявил мсье Азат. – Кто и когда выйдет замуж или женится, нам неинтересно. Жизнь у вас только начинается, вы еще много раз измените свое решение. Знай, Давид, – продолжал он, – эти деньги у меня, в любой момент ты их получишь, мы предложили их тебе без какой-либо задней мысли. Нам с Сильвией Бог не дал сына, и мы тебя искренне любим, как родного, а за себя пусть Мари сама решит.

* * *

Вечером я долго крутился на кухне, пока не привлек внимание мамы.

– Ты что-то хочешь сказать, Давид?

– Нет, мам, просто так.

– Папа скоро придет, тогда поужинаем. Чувствую, что-то тебя беспокоит.

– Мам, мне нужны две тысячи рублей, – выпалил я.

– Две тысячи! Ты хочешь машину купить?

– Нет. В общем… у меня долг.

– Ты что, в зары [13] играл? С кем? И проиграл такую сумму? Кто этот бандит? Папа его посадит! Да нет, ты в такие игры играть не стал бы… Или это как-то связано с Мари?

– Ты что! – закричал я. – Не трогай Мари, она святая! Да они сами были готовы мне дать эти деньги, даже заставляли их взять!

– Заставляли? Что случилось, Давид, почему они заставляют тебя брать деньги? Вот сейчас отец придет, и мы во всем разберемся. Хотели людям помочь телефон установить, девушка показалась мне такой достойной, умной, а что получается на самом деле? Всего пара месяцев, как она появилась, и все пошло кувырком!

– Мама, эти люди к моим проблемам не имеют никакого отношения, они просто хотели помочь мне!

– Люди тебя знают два месяца, однажды ты у них переночевал. А потом они предлагают тебе такую сумму, почти двухлетнюю мою зарплату! Это что, так принято у французов? Должна я удивляться или нет? Или ты считаешь, что это абсолютно логично и естественно, да?

Вошел папа, открыв дверь своим ключом.

– Все дома? Где наш молодой боксер? А, свои талоны на усиленное питание расходует… Что-то случилось? У вас напряженные лица.

– Переодевайся, мой руки, я пока на стол накрою, – сдержанно произнесла мама.

– Что случилось, Люсь?

– Сущий пустяк, парню срочно нужны две тысячи рублей. А французы его заставляют взять эти деньги.

– Все не так, мам, дай мне сказать! – вспыхнул я.

– Люсь, а чего ты волнуешься? Что меня поражает – это та прыть, которую проявляют наши возможные будущие родственники.

Папа был в хорошем настроении, он вообще всегда шутил, и ему это, как правило, удавалось.

– По-видимому, – продолжал он, – они хотели купить для молодых небольшую квартиру, ну, предположим, однокомнатную, чтобы наш сын не мотался каждый день по всему городу. Чтобы они с девушкой вместе ходили на занятия, вместе возвращались… обед, понятное дело, они готовить не будут, в один день придут обедать к нам, во второй – к ним. Они же будут очень заняты созданием потомства… Чем плохая перспектива, Люсь?

– Папа, у меня нет настроения шутить. Я хочу, чтобы вы знали: я попал в сложную ситуацию.

– Почему в сложную? Ты же не остался без крыши над головой. У нас четыре комнаты, одну возьмете вы, думаю, и на кухне место для нашей белокурой парижанки найдется. Понятно, что она там появится только для того, чтобы покушать. А я брошу английский и начну заниматься французским. Все очень даже интересно складывается.

– Папа, меня могут выгнать из университета, наказать, даже посадить!

– Что случилось? – отец моментально стал очень серьезным.

Я рассказал всю историю в общих чертах, стараясь поменьше упоминать о Мари.

– И этот артист сейчас в больнице? Есть угроза его жизни?

– Врачи говорят, рана серьезная, но опасность миновала.

– И он требует от вас пять тысяч рублей? Да, это, конечно, немалые деньги. Но опасность кроется в другом – в незаконном хранении огнестрельного оружия, это тоже чистый криминал.

– Знаю, но пистолет – наша единственная серьезная улика. Если дело примет другой оборот, артиста можно посадить именно за незаконное хранение оружия.

– Что вам с того, что артиста посадят? Начнем с того, что пока во всей этой истории он единственный потерпевший. Публика его любит, и этот случай – дополнительная реклама для него, как и для парижанки, за которую два стокилограммовых спортсмена набросились на подвыпившего артиста, еле стоящего на ногах. Один из них применяет излюбленный прием уличных хулиганов, кувалдой-головой ломает любимцу публики носовую перегородку, а другой, уже побывавший под следствием за убийство, правда, совершенное как будто в рамках необходимой самозащиты, наносит человеку глубокое ранение в живот. Дослушай, не делай резких движений. Все там присутствовавшие также подлежат наказанию за то, что не сообщили о преступлении. Но с учетом того, что они студенты и это было в первый раз, их ждет административное наказание, так как, повторяю, фактически они стали свидетелями преступления и никому не сообщили. Понял? Вот так, сын, выступают адвокаты, прокуроры, вот так преподносят газеты. Конечно, нам с отцом Рафы в этом случае на своих должностях не удержаться. Как я могу быть руководителем идеологического фронта, если мой сын, борец-хулиган, наносит трагическому герою, учтите, Русского театра, травму? Может быть, он вообще против того, чтобы в Армении действовали культурные заведения на русском языке? Да еще и родные дяди его отца отличились: один был армянским националистом, убил пристава, а другой, царский офицер, сражался против Советской власти. Не говоря уже о материнской линии, тоже далеко не пролетарской. И вот их потомок сегодня наносит травмы не кому-нибудь, а человеку – проводнику языка великого Ленина, в далекой, мечтающей о независимости и историческом реванше Армении. Вот, мой мальчик, как можно объяснить происходящее. Первый же инструктор ЦК КПСС или Комитета партийного контроля из Москвы напишет такой доклад, что ты сам себя будешь презирать и требовать самого сурового наказания. А если к этому делу еще подключится КГБ, а они обязательно подключатся, им сейчас особо нечего делать, окажется, что Мари – это не Мари, а Мата Хари, засланная в нашу родную социалистическую страну шпионить и разлагать советскую молодежь. Она уже смогла с помощью своей исключительной красоты создать вокруг себя шпионскую сеть с привлечением двух идиотов-спортсменов, юристов, детей высокопоставленных чиновников. Вот так, сын мой. В прежние годы сосланные в Магадан и на Колыму люди имели в сто раз меньше улик против себя, чем вы сегодня.

– Папа, Жюль Верн и другие писатели-фантасты просто дети перед тобой. Ну и фантазия!

– Сынок, я партийный журналист, учти, заслуженный журналист, а вот фантасты, да еще какие, сидят в КГБ и КПК, и притом то, что я сказал, намного логичнее, чем все, за что в свое время увозили в Магадан собирать урожай винограда и бананов. Еще недавно людям предъявляли такие обвинения, которые только последнему дебилу могли показаться обоснованными и разумными.

– Тогда что мне делать? Может, уже не ждать суда и приговора, а сразу купить билет в Магадан и устроить там комсомольскую свадьбу с Мари?

– Не получится, для этого надо сперва принять ее в комсомол.

– Да, в комсомол она не хочет…

Прозвучал телефонный звонок. Я пошел снимать трубку – вдруг это ребята из штаба?

– Давид, это я, Мари, с нашего телефона, первый звонок вам! Поблагодари отца и маму от меня и от моих родителей, я очень рада и признательна! Позвоню сейчас Варужану и Аиде, другим знакомым и подругам. Запиши номер, я перезвоню через час. Еще раз спасибо!

– Мари благодарит за установку телефона от себя и от своих родителей.

– Хорошая девочка, – кивнул папа, – жаль, что не наша.

– Что значит – не наша? Советская гражданка, ну, полуармянка. Она же не виновата, что родилась там.

– Не национальность и не гражданство определяют внутреннее состояние человека, а его предпочтения. Мари и ее семья не нашли в этой стране того, что искали, – человечности и доброты. При первой же возможности они улетят. Попомни, сын, мои слова: они не останутся здесь. Сожалею, но послушайся моего совета, не связывай с этой девушкой свою судьбу, расставаться потом будет сложно. Придется всю оставшуюся жизнь жить со шрамом на сердце…

* * *

Папа и мама нашли необходимую сумму для покрытия моего долга. Собирали по частям у родственников и знакомых под предлогом покупки импортного мебельного гарнитура. Деньги Ваник передал брату артиста, взяв с обоих расписку, что претензий и жалоб они не имеют. Кроме того, братья подтвердили в милиции главную версию произошедшего: что незнакомые хулиганы напали на Леонида на улице и нанесли ему ножевое ранение, что он был пьян и потому не помнит подробностей. Ваник и Рафа пообещали вернуть пистолет, но, получив от Леонида расписку, Рафа внезапно передумал и решил оставить оружие у себя. Мои уговоры сдать пистолет в милицию как найденный на улице никак на него не действовали. Я знал, что маленький дамский браунинг ему очень понравился, и Рафа не расставался с ним – даже в жару он носил пистолет под сорочкой навыпуск или в кобуре на ноге. В общем, сколько я знал Рафу, без оружия он практически никогда не выходил из дома – до браунинга он постоянно носил тот самый охотничий нож, который чуть не превратил происшествие с Леонидом в непоправимую трагедию.

Постепенно частые встречи с Мари и оживленная студенческая жизнь отодвинули случившееся на дальний план. Лишь через полгода Леонид вернулся на сцену. Несколько раз мы с Мари видели его на улице, потяжелевшего и какого-то несвежего. Он делал вид, что не замечает нас, мы, в свою очередь, проходили мимо, делая вид, что не замечаем его. Ваник, несмотря на свой уже солидный возраст – ему было тогда лет тридцать пять, – продолжал с нами дружить. Особенно тесно он общался с Рафой и постепенно превратил того в заядлого мотоциклиста. Когда я в последний раз по его просьбе попытался уговорить Рафу вернуть пистолет и забыть имя Леонида, предупредив, что пока мы это не сделаем, возможность подвохов со стороны Миши остается, разговор закончился острым спором.

– За этот пистолет мы с тобой заплатили бешеные деньги! – жестко заявил Рафа. – Раз ты его не хочешь, он мой. Можешь передать Мише, что пистолет именно у меня. Кто хочет вернуть пистолет, пусть попробует отнять его. Баста! Я свое слово сказал.

Больше мы к этому разговору не возвращались. Мои родители постепенно отдавали долги.

Глава 9

Приближались январские праздники. В дни моей молодости к этому главному событию года люди готовились особенно старательно. В течение предыдущих месяцев каждая семья, по мере своих возможностей, накапливала большое количество консервов, выпивки, сладостей, сухофруктов и многого другого. Люди обменивались излишками продуктов с таким расчетом, чтобы по возможности расширить имеющийся у них ассортимент.

В праздничные дни близкие или просто более-менее хорошо знакомые люди ходили друг к другу в гости. Если кто-то из друзей не появлялся, об этом помнили: «Такой-то и в прошлом году у нас не был, значит, не хочет с нами дружить». Особенно много гостей принимали люди, стоящие на более высокой социальной ступени. Порой новогодние поздравления принимали форму подхалимажа, когда утром первого января весь коллектив, вернее, руководящий состав коллектива, шел поздравлять своего начальника. Таковы были правила социальной жизни, начиная со школы и заканчивая ЦК и Совмином республики. Инструкторы райкомов, горкомов, ЦК утром шли поздравлять первого заместителя отдела, а потом вместе с ним – заведующего отделом. Последний со своими заместителями поздравлял отраслевого секретаря. Тот, уже с другими членами Бюро ЦК, отправлялся поздравить первого секретаря и выразить бесконечную благодарность судьбе за то, что он с самого рождения всей своей деятельностью отстаивал благо нации и народа, а подчиненным выпала великая честь и счастье быть его соратниками и солдатами. Здесь я ничего не приукрашиваю – скорее, даже смягчаю, потому что, например, в мусульманских республиках лесть и подхалимаж принимали совсем уже средневековые формы, напоминающие отношения вассалов с падишахом.

Хождение по гостям продолжалось до 13 января включительно. Тогда еще раз отмечали Старый Новый год, и праздники завершались. Замечу, что до советизации в народных традициях всего этого не было. Почему же небогатое население богатой страны так пышно отмечало новогодний праздник? Это был почти языческий обряд, можно сказать, гимн изобилию и сытости. Народ, видевший в своей жизни только постоянный голод и лишения, именно в эти праздники хотел оставить все негативные воспоминания в прошлом. Только в эти дни люди любого возраста пели, плясали и радовались самозабвенно, от души. По количеству коньячных бутылок – почетно было приносить с собой марочные коньяки – считали, сколько гостей в этот день было у хозяина дома. На улицах празднично одетые люди семьями ходили от одного знакомого или родственника к другому.

Наша семья во многом была нехарактерной. Во-первых, папа ходил только к бабушке, пока та была жива, и к своим сестрам, причем без мамы – она оставалась дома. Во-вторых, он никогда не курил, а к спиртному еле притрагивался, и то только после произнесенного тоста. Мама иногда позволяла себе шампанское и легкие вина. Мой дед по материнской линии Арутюн, согласно народным традициям Зангезура, откуда он был родом, сам готовил сорокаградусную водку из тутовых ягод из собственного сада. Некоторое количество водки делалось еще более крепкой, выше шестидесяти градусов – дед называл ее «водородной». Такая водка обладала лечебными свойствами, в частности, широко применялась в народе при лечении язвы желудка и ряда других болезней. Несколько трехлитровых бутылок такой водки дед обязательно приносил нам в подарок. Папа с удовольствием угощал ею гостей, особенно приехавших из Москвы или из других республик, долго хвалил ее и рассказывал о ее целебных качествах. Было у этой водки еще одно чудесное свойство: очень быстро, буквально через час, чувство тяжести и опьянения полностью испарялось.

Дома у нас царил культ спорта, физической силы, мужественности, которую с раннего возраста прививал нам отец. Он часто напоминал, что мы – потомки храбрых воинов и добропорядочных христиан, но сам никогда в церковь не ходил и был нерелигиозным, впрочем, как и мама. Однако у мамы была на то другая причина. Если папа был партработником и партийным идеологом, то мама все время повторяла одно и то же: «Если Бог есть, почему на земле столько жестокости и несправедливости, особенно по отношению к такому маленькому клочку земли, как Армения, и к такому маленькому христианскому народу?»

Первого января моя бабушка и тети всегда ходили в церковь молиться за ушедших близких – своих погибших мужей, сыновей и родственников. Мари, в черной одежде и с покрытой головой, тоже ходила вместе с родителями в церковь, но двадцать пятого декабря – по католической традиции. В следующий раз семья Тоникян отправлялась в церковь шестого января – в этот день армяне празднуют Рождество. Молились они с чувством, усердно.

Традиция обмениваться подарками не была еще распространена так широко, как сегодня. Конфеты, торты, вина, коньяк, духи и платки женщинам – вот и все, не более. Да и подарить было особо нечего, ведь страна жила в тотальном дефиците. Однако голод и нищета давно остались позади, на улицах можно было видеть немало полных людей, чего раньше не встречалось. Появились первые валютные магазины, как мы их тогда называли – «чековые». Первый же рейд моего оперотряда в такой магазин грубо и бесцеремонно сорвали переодетые в форму милиционеров чекисты, которые никому не разрешали вторгаться в их вотчину.

Мама, понимая, что я ищу подарок для Мари, достала через знакомую привезенную из Москвы большую куклу, очень похожую на мою девушку, а я приобрел по сходной цене у молодых фарцовщиков блок сигарет More для мадам Сильвии – длинных черных, тогда они были очень модными – и несколько блоков жвачки для Мари и Терезы.

Приход Нового года мы отмечали два раза: по ереванскому времени, что на час раньше московского, и по московскому, с боем кремлевских курантов. По традиции встречать полночь полагалось дома, среди самых близких и родных, поэтому я сидел за столом вместе с мамой, отцом и братом. Первый телефонный звонок был от Мари, которая радостно и сердечно поздравила моих родителей с наступившим праздником. Через тридцать минут я уже был у нее. Наступил 1960 год – первый Новый год после моего знакомства с Мари.

Нам обоим стукнуло девятнадцать лет.

* * *

– Давид, сынок, ты не представляешь, как мы праздновали Новый год в Париже! Мы с Мари катались на карусели. Потом все вместе в кафе встречали полночь. Весь народ пел и танцевал.

Все они – мсье Азат, мадам Сильвия, Мари – взахлеб пересказывали мне какие-то памятные им эпизоды парижской новогодней жизни, показывали чудесные открытки, привезенные оттуда. Я старался делать вид, что мне интересно, но на самом деле мне становилось все грустнее и грустнее. Я понимал, что они все еще находятся в той жизни и втайне мечтают вернуться туда. А у меня другая жизнь, и линии наших жизней как будто идут параллельно, не соединяясь, а потом одна вдруг сворачивает налево, а другая направо, и обе исчезают за горизонтом.

– Давид, сынок, почему ты загрустил, что случилось? – спросила мадам Сильвия.

– Ничего. Странные люди в нашем деканате, на третье января уже назначили экзамен по финансовому праву.

Мари долго и пристально смотрела на меня, не мигая и не отводя взгляда, как будто понимала, о чем я думал минуту назад.

– Кстати, Давид, – оживился мсье Азат, – у меня есть один клиент точно твоего размера и комплекции, но его почему-то нет в городе, а пальто для него я обещал сшить точно в срок. Давай я сниму мерку с тебя, посмотрим, что получится.

Я равнодушно согласился и вскоре, сославшись на необходимость готовиться к экзаменам, попрощался и уехал домой. Мари не вышла меня провожать, как она это обычно делала. На улице было сыро и неуютно. На душе у меня скребли кошки.

– Почему так рано? – удивилась мама, когда я открыл дверь. – Я думала, ты еще часа на два задержишься.

– Нет, мам, у них были гости, и я решил поскорей вернуться. Отдохну, чтобы утром успеть сходить к дедушке, к бабушке, к тетям, в общем, совершить все необходимые визиты.

– К дедушке мы пойдем вместе, а сейчас еще можно успеть к бабушке и тетям. Папа и твой брат уже там. Иди, они всегда радуются, когда ты их навещаешь. Не забудь взять шоколад и шампанское.

* * *

Сессионные экзамены мы сдавали по отлаженной схеме. Все курсовые я выполнял за себя и за Рафу. Оба варианта с рукописного черновика перепечатывала машинистка из редакции отца. Конечно, было слегка подозрительно, почему мы представляем работы в печатном виде. Но преподаватели знали, кто мой отец, многие печатались у него в журнале (это было почетно), так что особых проблем не возникало. На экзамен мы приходили или самыми первыми, или самыми последними, но всегда вместе. Рафа вслух читал вопросы, как бы сомневаясь, правильно ли он их понимает, я быстро писал для него ответы, разными путями передавал ему листки, и он зачитывал текст. Конечно, случались и казусы – например, когда Рафа забывал прочитать вопросы вслух. Тогда приходилось ему подсказывать. Удивленному преподавателю мы объясняли, что готовимся к экзамену вместе.

Конечно, Рафа был далеко не глупым парнем, довольно начитанным и остроумным, но предпочитал делать лишь то, что ему нравилось. Читал он, в основном, детективы, хорошо разбирался в технике. Часто пропускал занятия. Он мог появиться в середине учебного дня, вздремнуть на лекции, но спортом занимался страстно и даже как-то ожесточенно. Для него, как во многом и для меня, спорт был способом самоутверждения, выходом накопившейся энергии, возможностью встречаться с друзьями вне университетского круга. Я входил в сборную университета по вольной борьбе, Рафа – по боксу, так как был перворазрядником по обоим видам спорта. В отличие от него я боялся сломать нос, повредить лицо и обращал повышенное внимание на свой внешний вид. Старался быть отличником, выполнять общественную работу начальника оперотряда, чтобы на третьем или, в крайнем случае, четвертом курсе вступить в члены КПСС. Это было необходимым условием для будущей удачной карьеры: открывалась возможность получить хорошее назначение – скажем, в прокуратуру, районную партийную или комсомольскую организацию, райсовет, райисполком или КГБ. В противном случае меня ждала милиция, какая-нибудь юридическая контора, юротдел завода или фабрики, в конце концов адвокатура или нотариат.

Разумеется, я не собирался надолго задерживаться в любой из этих организаций, так как главной целью была очная аспирантура в Москве, но три или четыре года было желательно поработать. Как я уже сказал, вступление в КПСС предусматривалось в основном на третьем или четвертом курсе, редко – на втором, только если кандидат имел трудовой стаж или прошел службу в армии. Университетский партийный комитет каждому факультету выделял в год по три – пять мест. На них претендовали отличники учебы, аспиранты, студенты вторых – пятых курсов, молодые сотрудники учебно-вспомогательного состава. Конкуренция была сильнейшая и ожесточенная, так как каждый уже с этого возраста боролся за свое место в обществе.

Первыми кандидатами в члены КПСС стали староста Князь и еще двое взрослых ребят, служивших в армии, серьезных и неплохо учившихся. Это было нормально: у них за плечами было несколько лет трудового стажа, и мне с моими данными претендовать на вступление в партию на втором курсе было преждевременно.

Комсомольская организация рассматривала кандидатуры нескольких студентов нашего факультета. Серьезность вопроса была всем известна, все в душе хотели пройти отбор, хоть и по разным причинам, а вот реальная возможность имелась у очень немногих. Первое условие – высокая успеваемость, второе – активная общественная работа и, наконец, поддержка курса. Я был уверен, что удовлетворяю всем этим условиям.

В тот год мы получили всего два места. Князь поддерживал и хвалил мою кандидатуру: мол, я хорошо учусь, занимаюсь саморазвитием, выполняю общественную работу да еще представляю университет на межвузовских спортивных соревнованиях. Но я еще молод, а другие ребята – с большим трудовым стажем, прошли армию, из рабочих трудовых семей, что тоже считалось плюсом. Поэтому он отдает предпочтение им и считает целесообразным обсудить мою кандидатуру в следующем году. Вероятно, он был прав, но его главная мотивация ни для кого не была секретом.

Собрание проводил бесхребетный легковесный доцент, секретарь парторганизации факультета. Начались выступления. Ребята из провинции с трудовым и армейским стажем составляли большинство учащихся курса, и чаша весов постепенно склонялась в сторону их общей кандидатуры. Все они меня хвалили, но поддерживали других. Видно было, что в этот раз Князь сумел сколотить группу из нескольких человек, которые, впрочем, все были членами моего оперотряда. Рафа, до этого сидевший молча, обернулся к залу и поднялся с места:

– Я согласен, что у этого парня за плечами армия, но чем он себя проявил уже здесь, в университете? Учится неплохо, но ведь уступает Давиду, это факт, да и никакой общественной работы не ведет. Поэтому хватит, кончайте базар! Я сам проведу голосование. Кто за Давида? Начинаю с первого ряда. Ты? Ты?.. Кто против? Против нет? Молодцы, умные ребята, сделали правильный выбор, продолжайте собрание, – и сел на свое место.

Все понимали, что даже если я обижусь, то не стану ни к кому применять физическое принуждение. К тому же подобные отношения были характерны на первом курсе, редко – на втором, когда все уже хорошо познакомились друг с другом. Сейчас все уже успели подружиться, и решать такие вопросы с позиции силы никому и в голову не приходило. А Рафа другой, с ним что-либо обсуждать сложно, конец мог быть самым непредсказуемым. Перед его бешеной агрессивностью трепетали все. Подавленный, обиженный, несмотря на успех, я покинул собрание. «Вот как, – думал я, – ребята меня любят, но как только доходит до столкновения интересов, все хорошее и объективное забывается». Мари с нетерпением ждала меня в коридоре.

– Получай, подруга, своего партийца! – обратился к ней Рафа. – Давайте отметим нашу удачу! А я должен еще встретиться с Юлей.

Пришли в наше излюбленное место рядом с университетом, заказали, как обычно, куриный кебаб, овощной салат, хинкали, тархуновый лимонад, сыр, мацони. Подошла новая подруга Рафа, русская девушка Юлия из Нижнего Новгорода. Юля училась на третьем курсе Института физкультуры и уже имела звание мастера спорта по метанию диска, жила в общежитии в сравнительно неплохих условиях, и Рафа был у нее частым гостем. Девушка она была видная, одного роста с Рафой, и могла без труда свалить двух крепких парней, при этом была удивительно стройна, даже изящна. Как часто бывает, когда встречаются две противоположности, они легко сходятся. Крепкая и мужественная Юлия и женственная, артистичная Мари быстро нашли общий язык и даже подружились.

– Мари, ты почему такая невеселая? И какая-то задумчивая. Что-нибудь случилось?

– Нет, Давид, все в порядке.

Вскоре мы тепло распрощались с Рафой и Юлей и поехали домой к Мари.

* * *

– Может, чаю попьешь, Давид? У меня сегодня вкусные пирожки, – предложила мадам Сильвия, – а потом пойдешь домой.

– Мама, он вступил в партию.

– В какую партию?

– Какая еще есть партия в этой мрачной стране? – воскликнула Мари со слезами в голосе. – Давид, и на кой черт тебе партия? Ты что, до конца своих дней решил жить в этой жестокой, несправедливой империи, где все люди – враги друг другу?