Текст книги "О, Мари!"

Автор книги: Роберт Енгибарян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– Ариян, человек с таким поведением и таким настроем не может работать в прокуратуре. Я вынужден отказаться от руководства вашей стажировкой и доложу об этом начальству.

– Аркадий Венедиктович, если вы так поступите, – поднялся с места Иван Фоменко, – я также обращусь к начальнику Главного следственного управления. Полагаю, Марк и Давид меня поддержат. Мы сами откажемся от вашего руководства. Давид прав: уже почти две недели мы у вас впустую теряем время. Если использовать вашу терминологию, то это халатное отношение к своим обязанностям.

– Ах так, значит. Сговорились? Ну что же, сейчас уже время обеда. Потом я решу, как с вами поступить, – прошипел следователь и вышел, хлопнув дверью.

– Надо же, – недоумевал я, – вроде нормальный, разумный мужик, что с ним сегодня? И какие идиотские, я бы даже сказал, провокационные обвинения он выдвинул в мой адрес… А ведь если подумать, он действительно может на пустом месте испортить человеку жизнь. Спасибо, друзья, за поддержку. Я уверен, он и сам испугался и на глупости не пойдет. Пойдемте, нам тоже пора перекусить.

«Вот неудачный день! – думал я про себя. – А ведь в Ереване все совсем по-другому… Странно – одно государство, одна власть, но свободы на окраинах значительно больше, и человеческие отношения другие, пусть и более провинциальные, но несомненно более доброжелательные. А здесь… Я же студент, стажер, в чужом городе, нуждаюсь в помощи, а мой куратор, человек, занимающий такую высокую должность, вместо того чтобы поддержать меня, выдвигает такие абсурдные обвинения в мой адрес… Сколько же в нем злобы! И ведь ему доверено решать человеческие судьбы! Не завидую тому, чье уголовное дело он будет вести. Это же человеконенавистник, садист. Как мне не повезло… Вокруг холодные, бессердечные люди, что для них чья-то жизнь? Прав отец: в Советском Союзе суд и прокуратура – не органы правосудия, а фактически карательные органы, они работают с обвинительным уклоном. Даже если уголовное дело возбуждено по ошибке, никто не возьмет на себя смелость прекратить его. Не дай Бог вдруг подумают – а главное, начальник подумает, – что следователь заинтересован, более того, хочет сам нажиться, ни с кем не делясь, обмануть, обойти своего начальника! Нет, уж лучше натиском, запугиванием, физическим воздействием добиться от подследственного полного или хотя бы частичного признания, отправить в тюрьму…»

Кто же он, этот рядовой бесправный «совок», кто за ним стоит? Кому, кроме своих близких, он нужен – профсоюзу, трудовому коллективу, средствам массовой информации, соседям? Смешно. У них тоже мозги работают с обвинительным уклоном. Даже извещение, всего лишь извещение о том, что надо быть свидетелем, объясниться по какому-то вопросу, создает вокруг человека атмосферу отчуждения, настороженности, подозрительности. Все подозревают всех. Неужели наш социалистический рай так жесток и несправедлив, как предупреждал отец? А может, в судебной системе все по-другому? Но нет, там то же самое. В советских судах оправдательных приговоров почти не бывало – они автоматически означали бы большой скандал, ссору между судом и прокуратурой с последующими служебными расследованиями и рассмотрением профессионального досье всех фигурантов, но уже в партийных органах. А там не шутят – самого апостола Павла обвинят в чем угодно, в том числе и в моральном разложении… Не зря меня предупреждали родители: советская госслужба, особенно судебно-прокурорские органы, не для гуманистов и не для светских людей, не говоря уж о службе в КГБ и милиции. Человеческий фактор, неординарность, собственное мнение, отличное от мнения руководства, в этих структурах абсолютно исключались. К сожалению, обо всем этом я только смутно догадывался.

* * *

Полное понимание пришло значительно позже. А ведь Аркадий Венедиктович, этот замкнутый, невзрачный человек – только один из них! По коридорам здания Генпрокуратуры ходили мрачные, сосредоточенные люди, одетые, как правило, в блеклую, плохо сшитую, немодную одежду темных тонов. Прокурорскую форму выдавали раз в три года, поэтому ее занашивали до дыр. Шить новую форму за свой счет не рисковали даже те, кто имел еще какие-то доходы помимо зарплаты – старались выдавать себя за бедняков. Светлых, веселых лиц, не считая девушек-машинисток и секретарш, почти не было.

Чем живут эти люди? Какие у них интересы, радости? Судя по разговорам в столовой или в коридорах, речь шла в основном о днях рождения, юбилеях. Главным был вопрос, кто, чего и сколько выпил. Кто из руководителей присутствовал, обратил ли он внимание лично на рассказчика, дал ли понять хоть намеком, что карьерный рост для него не исключен… Жалкие, трусливые рабы, недалеко ушедшие от бессмертного гоголевского Акакия Акакиевича! Интересно, в каких условиях они живут? Как устроен их быт? Судя по тому, что после работы мало кто рвался домой, – не очень хорошо. После окончания рабочего дня сотрудники часами играли в кабинетах в шахматы, в домино, тайком пили водку, часов около девяти еще раз ужинали в столовой, и лишь потом отправлялись восвояси. По-видимому, ни вкусный ужин, ни спокойный заинтересованный разговор за столом, накрытым белой крахмальной скатертью, ни радостные лица членов семьи их не ждали. Все не так: в крохотной хрущевке вечно ворчащая жена, замученная бытом и недовольная своей судьбой, неухоженные дети, нерешенные проблемы, нехватка денег… И каждый считал виновником своих неудач другого.

Разговоры в столовой и кабинетах нередко касались командировок, цен на продукты, профсоюзных путевок. Все это с очевидностью говорило о том, что у сотрудников вечно не хватает денег, они кое-как сводят концы с концами. Причем, судя по выступлениям на производственных совещаниях, проходивших по понедельникам, здесь было много умных, высококвалифицированных специалистов. В этом плане работники прокуратуры республики, где я дважды проходил месячную стажировку, несомненно, уступали им и по знаниям, и по профессиональной подготовке. Еще бы! Сотрудники Генпрокуратуры осуществляли важную функцию прокурорского надзора и расследования громких уголовных дел в масштабах всей страны. Они учились в лучших вузах на родном языке. Им преподавали лучшие специалисты, о чем я, студент юрфака с далекой национальной окраины, где преподаватели с трудом доставали изданные в Москве учебники, опаздывая при этом на два-три года, мог бы только мечтать.

С другой стороны, было бы странно, если бы их зарплаты было достаточно для обеспечения нормальной жизни. Ведь государственная традиция, заложенная еще в Российской империи, гласила: никому, ни одному госслужащему не давать достойного жалованья, чтобы он воровал, приспосабливался, чтобы при необходимости можно было его наказать – если не как политического оппонента или инакомыслящего, то как вора и расхитителя. Люди понимали это, боялись и дрожали перед любым вышестоящим чиновником. Боялись даже своих жен, соседей, друзей, способных в конфликтных ситуациях раскрыть подробности их жизни.

Могучие, высокопоставленные, мрачные госслужащие серьезно боялись даже анонимщиков – ведь письма без подписи могли послужить причиной служебного расследования. И даже если это расследование не приносило результатов, о человеке уже складывалось мнение, как о воре и взяточнике. Дыма без огня не бывает, просто в настоящее время это доказать невозможно – так думали окружающие. И их мысли оказывались недалеки от истины. Кто мог получить от государства больше – получал. Кто мог брать что-то от населения – брал. Кто осторожно, застенчиво, кто нагло, особо не скрывая того, что они могут позволить себе и своей семье каждый день хорошо питаться, пить хорошие спиртные напитки, красиво и модно одеваться, покупать жене шубы и ювелирные украшения, отдыхать на море. Высший пилотаж – приобретать все это в валютных магазинах, иметь хорошую дачу и машину «Волгу», записанную на чужое имя. А уже совсем зарвавшиеся «наглецы», которым завидовали все, имели любовниц, предпочтительно – артисток или балерин, обеспечивали их квартирами, содержали, одевали и тайком ужинали с ними в ресторанах «Метрополь» и «Будапешт».

Когда уже в постсоветское время частично раскрылась информация о личной жизни вождей страны, можно было только поражаться их алчности и бесцеремонному нарушению всех моральных норм, на защите которых они должны были стоять по долгу службы. Конечно, непревзойденными расхитителями бюджетных средств по праву останутся Борис Ельцин и Юрий Лужков – думаю, со временем их «подвиги» войдут в Книгу рекордов Гиннесса. Но сейчас речь идет о советской эпохе и о людях, окруженных ореолом славы и всенародной любви. Печально, что в этот список вошли маршал Жуков, который в числе многочисленных трофеев вывез из Германии 1335 аккордеонов в личную собственность, и маршал Рыбалко, который тем же путем обзавелся многомиллионной коллекцией антиквариата. Министр обороны СССР маршал Дмитрий Устинов в свое время получил восемь многокомнатных квартир в центре Москвы, две из которых предназначались его любовницам, а «совесть партии» Михаил Суслов – несколько престижных квартир для своих родственников… И подобного плана «заслуги» имели все советские вожди.

Честные чиновники составляли мизерный процент и были либо идеологически убежденными фанатиками, либо нерешительными, патологическими трусами. Безусловно, я допускаю, что были среди них и просто честные люди. Но что значит быть честным в стране, где государство не думает о своих гражданах, об их потомстве, их жизни? Люди не особо задумывались над этим, просто были те, кто брал – подавляющее большинство среди госслужащих, – и те, кто не брал – мизерное меньшинство – или не имел такой возможности.

Секретарша начальника управления Люба, широкоплечая, грудастая девушка с крепкими толстыми ногами, не лишенная при этом обаяния, как-то во время нашего дневного безделья заметила, что в среднем прокурор получает двести двадцать, а при высоком чине – четыреста рублей. Зарплата напрямую зависела от стажа и классного чина – «звания» сотрудника. На четыреста рублей, особенно при работающей жене, можно было в среднем обеспечить неплохой по советским меркам уровень жизни. Мой папа получал триста пятьдесят – четыреста рублей, но у него, как у партработника, были некоторые привилегии: квартира, машина, бесплатные санаторные путевки для него и мамы. Правда, ни разу в течение двадцати пяти лет мама ими не воспользовалась, так как не хотела нас с братом, ребят очень неспокойных, оставлять одних. Тем не менее общественная жизнь в Советском Союзе строилась на тотальном взяточничестве: все, начиная с нянечек в больницах и воспитательниц в детских садах и заканчивая профессорами высшей школы, имели определенную «надбавку» за свою работу. Квалифицированный врач получал настолько мизерную зарплату, что без подачек больных (медицина, заметьте, была еще бесплатной) просто физически не мог существовать. Что уж говорить о госслужащих, бесконтрольно пользующихся огромными полномочиями!

Каждый раз, когда в стране менялась власть, новые чины на всех уровнях раскрывали такие масштабные случаи воровства и нечистоплотности старой команды, что становилось не столько печально, сколько завидно. И новая команда бралась за старое уже с удвоенной, даже с утроенной энергией.

Может, права Мари, мечтающая о Париже, о совершенно других человеческих отношениях и жизненных условиях?

* * *

– О чем задумался, Давид, почему не ешь? – прервал мои размышления Иван. – Харчо вкусное, куриные котлеты тоже неплохие… Слушайте, ребятки! Я сегодня решил Любку привести ко мне в общежитие, попрошу соседей по комнате погулять пару часиков. Как вы думаете, она согласится?

– Почему же не согласится? Девка сильная, целый взвод обслужит и не охнет. Подумаешь – один хахаль Ванька!

– Не оскорбляйте мои романтические чувства, Марк Наумович! Была бы тоненькая черноглазая евреечка с пышной грудью, скажу с пролетарской прямотой – не отказался бы, ох не отказался бы! Но на меня, простого русского парня, сына провинциального преподавателя истории, настоящая мадемуазель типа Мари внимания не обратит. Духами, как некоторые, не пользуюсь, пригласить в Большой театр не могу, в ресторан тоже.

При этом Иван многозначительно смотрел на меня.

– Ладно, Вань, не прибедняйся. Мало пей, мало жри, думай, что покупаешь, – и будешь при деньгах. Кстати, ты русский или украинец?

– Судя по фамилии, скорее украинец, но особой разницы между этими народами не вижу.

– Просто ты как-то все время подчеркиваешь нашу национальность, вот я и спросил. Хотя для меня это никакого значения не имеет – все мы советские граждане.

– Постой, Давид, ты хочешь сказать, что армяне, евреи, узбеки и все остальные, будучи советскими людьми, абсолютно равны русским? Если ты и вправду так думаешь, ты ошибаешься. Не хотел обидеть вас, друзья – может, по конституции мы все и равны, но кто в этой стране считается с конституцией? Это всего лишь стопка ненужной бумаги, не больше. Какие прекрасные слова о свободе человека, о его личных и политических правах есть в нашей – сталинской, заметь! – конституции! Но уже через год после ее принятия начали миллионы людей отправлять в тюрьмы, ссылку, расстреливать без суда и следствия. Где была конституция? Ты, друг мой, не заблуждайся. Все эти бумаги: конституция, законы – они живут своей жизнью. А страна, народ живет своей. Вот смотрите: и ты, Давид, и Марк по конституции обладаете равным правом со мной занимать любые государственные должности, в том числе стать Генеральным прокурором СССР. И теоретически все выглядит именно так. Но реально, согласитесь, у меня гораздо больше шансов занять государственный пост, особенно такого плана. Сталинские времена закончились, сейчас время консолидации русских. Ведь вы, маленькие нации, такие сплоченные, вы нацелены на успех, знаете, чего хотите. Поэтому, как правило, и добиваетесь. А мы, русские, бесшабашны и бесхитростны, живем одним днем, от безысходности иногда пьем, пьем и спиваемся, спиваемся и умираем. Это и есть русский социальный протест. А потом, в один прекрасный день, берем стволы, топоры и вилы и убиваем своих начальников, богачей, тех, кто отличается от нас по внешности и по образу жизни, добропорядочных и чистеньких. Пока самый подлый и жестокий – скорее всего, даже скрытый нерусский, – не возьмет верх. Но это моя страна. И все равно вы ниже меня. Вы должны помнить, что можете добиться здесь успеха, иметь деньги, связи, спать с лучшими и чистыми барышнями, но реальная сила – армия, КГБ и силовые структуры – наши. Поэтому я когда-нибудь стану Генеральным прокурором, а вы, ребята, будете моими советниками, потому что вы умные и я вам доверяю. Придется вам ограничиться такой ролью – или меняйте фамилии, уже ваших внуков от нас отличить будет трудно.

– Странно, Ваня, всего час назад ты показал себя как человек, которому не чуждо чувство справедливости, – удивился я. – А сейчас раскрываешься совсем с другой стороны. В тебе живет скрытый националист. Как ты думаешь, долго ли такие как Марк и я, советские, но нерусские люди, согласятся быть в вечном подчинении у людей, которые отличаются от нас лишь одним – русской фамилией? Даже не генами – ведь, судя по внешности, многих из вас трудно назвать славянами или европейцами. И тем не менее все, чья фамилия Иванов, Петров или Сидоров, считают, что они соль земли, а мы должны им служить, обхаживать, давать взятки, оказывать всяческие услуги. Но, Ваня, ни по уму, ни по силе, ни по мужеству мы тебе не уступаем. А вот по организованности, бытовой гигиене – извини, без обид! – значительно тебя превосходим. По вечерам в воскресенье в театре, куда я тебя приглашаю за свой счет, ты считаешь нужным обязательно выпить в буфете, тратя на спиртное иногда даже больше, чем стоит билет. А ведь ни я, ни Марк себе этого не позволяем. Теоретически я признаю, что шансов стать Генпрокурором у тебя больше, но надеюсь все-таки, что страна будет развиваться по пути нормальных демократических государств, таких как Америка, Франция и другие.

– Ты что же, Америку пропагандируешь?

– А ты что – провокатор или прикидываешься идиотом?

– Да ладно, ребята, я пошутил, – шутливо поднял руки Иван. – Просто хотел вам нервы пощекотать.

– Мне так не показалось. В кругу провинциальных историков, коллег твоего отца, такие мысли считаются нормальными и логичными. Но авторитет и уважение завоевываются в личной конкуренции, а не за счет национальной принадлежности. Чем ты лучше Марка или меня?

– Тем, что я христианин и православный.

– А религия Марка существует более пяти тысяч лет. Христианство возникло на базе иудаизма. И кроме того, ты знаешь, кем были по национальности Христос, Маркс, отчасти Ленин? Ты знаешь, кто по национальности все остальные твои коммунистические вожди? Конечно, знаешь. А я могу сказать вот что: армяне приняли христианство как государственную религию в 301 году, на шесть веков раньше, чем русские. Я не хвастаюсь, это не фактор хвастовства, просто исторический факт. И я искренне признаю: всем нам, кто живет на рубеже религий, на границе христианского и исламского миров – армянам, грузинам, грекам, болгарам, сербам, – Россия оказала неоценимую помощь, да попросту спасла от физического уничтожения. Разумеется, при этом она в первую очередь преследовала свои государственные цели, хотела защитить свои границы от непосредственного соприкосновения с исламским миром. Но так она приобрела храбрых, умных и верных союзников. В свою очередь, армяне и грузины, украинцы и белорусы вошли в европейскую культуру и цивилизацию через русскую культуру, которую я очень люблю, которая сформировала и меня, и многих из нас. Если бы я родился не той национальности, что мои родители, и мне предоставили бы выбор, кем я хочу быть, я бы ответил: христианином, русским и мужчиной.

– Почему русским? Есть же более счастливые – англичане, французы?

– Конечно, есть, просто я их не знаю. Так вот, Ваня. Ростом я выше тебя, вешу больше, насчет интеллекта – великодушно соглашусь, что это спорный вопрос, по физической силе – давай померимся, не бойся, не покалечу, просто немножко потреплю, чтобы мозги прояснились. Ну что, покажи свое величие!.. Улыбаешься? Значит, не обиделся. Но помни: если будешь так думать – жизнь тебя обидит. Человек так устроен, что никогда не согласится иметь меньше прав, чем другой, по одному лишь национальному признаку.

– Не обиделся, Давид. Говори, что хочешь, но лет через двадцать – двадцать пять ты станешь прокурором маленькой республики, а я – Генеральным прокурором СССР. Ты будешь моим подчиненным, так что сейчас правильно делаешь, что приглашаешь меня в театр, угощаешь спиртным, одним словом, выслуживаешься… Я это учту, не забуду, – ухмыльнулся Иван.

– Ага, шутишь, значит, хочешь уйти от разговора. Я все понял, это тоже форма признания своей ошибки. Пошли, а то Аркадий Венедиктович снова начнет выговаривать нам за долгое отсутствие.

Глава 13

– Почему так поздно? Уже восьмой час!

– Простите, девушки, руководитель стажировки сегодня просто озверел, продержал нас без дела до последнего звонка… Надеюсь, завтра все будет в порядке. Вы не голодны? Эй, француженки, чего хихикаете?

– Потом расскажем. Ужинать будешь? Есть сыр чанах, зелень, лаваш, мацони, сухофрукты – все из магазина «Армения».

– Нет, не хочу, пообедал в столовой прокуратуры. Устали сегодня?

– Так, поколесили по городу.

– Что интересного видели? Опять хихикаете! Точно, у вас какая-то интрига! Думаете, я сейчас упаду на колени и буду умолять, чтобы раскрыли секрет? Ну уж нет, я подожду – потом не выдержите и сами расскажете… Вот что, девушки, я предлагаю пройтись до главпочтамта и позвонить домой. А то уже третий день без вестей, родители будут беспокоиться.

– Тогда давай позвоним Варужану? Он здесь в командировке, остановился, если не ошибаюсь, в гостинице «Россия». Хочет встретиться с нами, передать посылку от родителей.

– Отлично, Мари, позвони ему. Скажи, чтобы в восемь вечера был у входа в главпочтамт. А потом можно будет где-нибудь в центре поужинать, чаю попить.

Главпочтамт, или К-9, находился на улице Горького (ныне – Тверская), рядом с гостиницей «Националь». Это было излюбленное место встречи всех приезжих из Закавказья, потому что телефонная связь с домом осуществлялась именно отсюда. Особенно много собиралось грузин и армян – они обменивались с земляками информацией, московскими адресами, встречались с вновь прибывшими. Большинство приезжих из Еревана отправлялись к почтамту узнавать, кто из их знакомых сейчас находится в Москве. Нередко между армянами и грузинами возникали стычки по пустякам, но они, как правило, быстро улаживались. Более серьезные конфликты принимали другой оборот. Третейской стороной в них выступали известные криминальные авторитеты, чаще солидного возраста. После обсуждения они улаживали отношения спорящих и нередко наказывали виновных – выгоняли из Москвы, вынуждали платить деньги, извиняться.

Имена коронованных «воров в законе» были известны многим, начиная с республиканских партийных руководителей, руководителей КГБ и МВД. Негласно эти люди могли решать многие вопросы, особенно экономического плана. Они были вхожи в околоправительственные, околовластные и другие лоббистские круги. Особенно тесно криминальные авторитеты дружили с богемой: звездами советской эстрады, известными художниками, скульпторами и цирковыми артистами. При необходимости деятелей искусства отправляли к большим начальникам ходатайствовать, добывать квартиры, дачи, земельные участки. В свою очередь, авторитеты платили им или обеспечивали их безопасность, доставали для них у валютчиков модную одежду и ювелирные изделия. Иной раз только по благословению или согласию воров тот или иной милицейский чин мог быть назначен начальником ОБХСС (отдела борьбы с хищением социалистической собственности) или уголовного розыска.

На республиканском и тем более союзном уровне влияние криминальных авторитетов было меньшим, но все-таки было. А вот на местном, городском, районном уровне это была реальная сила. Воров уважали и боялись. В стране, погрязшей в беззаконии и коррупции, где значительная часть общественных отношений осуществлялась нелегальным путем, «по понятиям», криминал занимал особую нишу и тесно сросся с властными, особенно силовыми, структурами.

К сожалению, эта традиция общественной жизни и сегодня во многом сохранилась. Столкновение обычного гражданина, государственного чиновника или даже депутата, если только он не является особо охраняемой важной персоной (как правило, тоже так или иначе связанной с преступным миром), с крупным криминалом может закончиться поражением и даже гибелью. При этом нередко заказ на убийство будет исполнен не просто при попустительстве полиции, а при непосредственном участии ее сотрудников.

* * *

До главпочтамта дошли пешком – быстрым шагом, чтобы не замерзнуть. Я заказал пять минут разговора с домом, девушки – десять. Стали ждать вызова. В то время автоматической связи еще не было, и междугородные соединения осуществлялись только через оператора. Если разговор был международным, КГБ автоматически заводил на человека досье, где хранились записанные тексты всех его телефонных бесед. Попутно проводились разного рода проверки. В первую очередь проверяли, конечно, советского гражданина: не агент ли он зарубежной разведки? Затем через нашу агентуру за границей проверяли, кем является тот знакомый или родственник, с которым ведется общение. Если он представлял интерес для разведчиков, можно было «обработать» советского гражданина с целью вовлечения его зарубежного визави в советскую агентурную сеть. Огромный, чудовищно разбухший аппарат КГБ нуждался в работе – чекистам нужно было доказать, что они не даром едят свой хлеб, а денно и нощно стоят на страже родины, защищая ее интересы.

Получить разрешение на международный разговор было нелегко. Если у КГБ имелись подозрения (а сотрудники комитета были очень и очень подозрительными), оператор всегда отвечал, что линия занята или нет связи, а чаще – что абонент не отвечает. Не говорю уже о том, что стоил такой разговор очень дорого. К счастью, при сегодняшнем развитии телекоммуникационных технологий держать границу под замком стало невозможно, и все это осталось позади.

Отец очень сдержанно, но методично просвещал меня в подобных вопросах, четко предупреждая: «Интересы семьи и твоего будущего требуют предусмотрительности и осторожности. Не надо нарываться на неприятности. Лучше быть в ряду победителей, чем побежденных. Голодные, холодные жена и дети никогда не поймут, почему папа – неудачник, не помогает и не защищает их. А здесь мускулы и компания драчливых друзей тебе не помогут. Не трать жизнь на абсурдные идеалы». Я все понимал, но не всегда мог придерживаться принципов, которые он внушал мне.

Разумеется, я знал, что мадам Сильвия часто пишет письма во Францию, а несколько раз в год с центрального почтамта Еревана говорит по телефону с родителями и сестрой, и четко осознавал, что моя связь с Мари и ее семьей давно зафиксирована и прослеживается КГБ. В любом случае, я стал или в ближайшее время стану объектом подозрения и слежки.

– Давид, давай закажем разговор с Парижем! Я хочу поговорить с бабушкой, дедушкой, и тетей Клотильдой, – щебетала Мари. – В последний раз я разговаривала с ними где-то полгода назад. Из Еревана это так сложно сделать! Может, здесь удастся?

Ну что сказать этому любимому существу?.. Да и стоит ли забивать ей мозги?

– Попробуй. Только на это уйдет много времени.

– Ничего, время у нас есть, зато какой приятный сюрприз мы им сделаем!

Девушки прошли к окну междугородней телефонной связи, а я отправился бродить по залу в поисках знакомых. В летнее время посетители почтамта, особенно молодежь из столиц закавказских республик, сотнями толпились на улице, громко разговаривая и зачастую перегораживая и затрудняя проход. Москвичи неодобрительно поглядывали на эту шумную и, как правило, дорого и модно одетую публику, но делать замечание осмеливались только глубокие старики и старушки. Сейчас, зимой, на улице было холодно, и люди наводняли зал.

* * *

Проталкиваясь между группами посетителей, в углу я увидел известного спортсмена и одновременно именитого криминального авторитета Артака по прозвищу Монстр, окруженного компанией людей, уважительно внимавших его словам. В свое время Артак был многократным чемпионом республики по боксу в тяжелом весе. Этот человек огромной силы, способный за считаные минуты сделать кольца из толстых гвоздей и собрать их в тяжелую неуклюжую цепь, считался беспредельщиком, не принимающим воровских законов. Одевался Монстр очень странно – что-то среднее между цирковым артистом и пижоном, говорил тоже странно – очень литературно и вежливо. Любое общение с ним оставляло тяжелое и гнетущее чувство. Все мы знали, что он неадекватен, и предсказать его следующий шаг было невозможно. За плохо рассказанный анекдот Монстр мог посмотреть на рассказчика – разумеется, из числа своих же «шестерок» – немигающим взглядом и спокойным голосом, обращаясь на «вы», приказать тому встать на колени. Мог тут же поменять свое решение или, наоборот, за невыполнение приказа тяжелым ударом в пах свалить несчастного. По голове не бил – знал, что это может закончиться смертью. Какие у него интересы, куда он так часто исчезал и откуда возвращался, никто не знал. Многие фарцовщики, валютчики и успешные дельцы, связанные с криминалом, платили ему дань, хоть и не постоянно. Обычно он просто отправлял к соответствующему лицу своего подручного по имени Було и вежливо просил денег. Как правило, давали. Если нет, Монстр не обязательно мстил сразу, но удобного случая не упускал.

Иногда он возлагал на богатых людей, связанных с криминальным бизнесом, точнее, с теневым сектором экономики, «почетную» обязанность закрыть свой, как правило, умеренный долг или открыть счет в каком-нибудь известном ресторане. Артак никогда не пил, не употреблял наркотиков, ел мало и только специально отобранные продукты. Иногда заказывал проституток, которые обслуживали его бесплатно за счет сутенера. Бывало так, что сутенеры отправляли ему в Ереван проституток из Москвы и даже из Эстонии – на неделю, на месяц. Поднадоевших девушек он предлагал своим знакомым, иногда «шестеркам».

Несколько раз Монстр совершал громкие преступления: насиловал, вымогал, избивал людей, в том числе милиционеров. Сроки он всегда получал небольшие, так как тут же находились влиятельные лица, готовые походатайствовать за него, – артисты, в том числе московские, члены Спорткомитета СССР, – и его освобождали от наказания или выпускали из тюрьмы до окончания срока. Каждый раз ссылались на то, что он известный спортсмен, чемпион республики, мастер спорта международного класса. Отец Артака был влиятельным хозяйственником республиканского масштаба и имел большие связи. Младший брат, физически тоже очень сильный, но спокойный и вежливый парень, был моим школьным другом – мы два или три года учились вместе, потом он перешел в другую школу, но теплые отношения и взаимное уважение между нами сохранились.

Увидев компанию Монстра, я хотел незаметно пройти мимо, но стоящий рядом Було заметил меня:

– Глядите-ка, даже не хочет поздороваться с нами! Еще бы, он ведь скоро станет следователем или уже стал. Да еще встречается с красивой дикторшей с телевидения! Куда нам до него…

– Здравствуй, Артак, здравствуйте, ребята. Как вы? Давно здесь?

Отношение Монстра ко мне было почти уважительным. Он избегал открытого столкновения со мной или Рафой, да и попросту не имел для этого особых причин. Мы существовали вне круга его интересов, более того, были связаны с правоохранительными структурами и могли вывести против него сильную команду дружинников. Столкновение с нами ничего хорошего Артаку не сулило. К тому же давняя драка Рафы с уличным хулиганом, одним из «шестерок» Монстра, собиравших деньги с мелких спекулянтов и лавочников, закончилась смертью последнего, и бандит об этом помнил.

– Ладно, ребята, у меня дела, извините, что не могу задержаться. Еще увидимся. До свидания.

– Подожди, Давид! Что, даже за руку не хочешь поздороваться? – вдруг сказал Монстр.

Я посмеялся, но руки не подал. Всем была известна любимая «дружеская шутка» Монстра: продолжая спокойно говорить с вами, он сжимал вашу кисть, как в стальном прессе. Освободить руку было невозможно, приходилось прыгать на месте и кричать от боли под смех присутствующих. Если же рядом никого не было, шутка становилась неинтересной.