Текст книги "Аргонавты 98-го года"

Автор книги: Роберт Сервис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Глава X

Уплатив за проезд на пароходе в Сан-Франциско, я убедился, что разорен дотла. Я был положительно жалок и буквально доведен до крайности, ибо мои сапоги благодаря длинным путешествиям пешком едва держались на ногах. Никакого письма на мое имя не было; и от разочарования ли или от крайней нищеты я почувствовал, что совершенно лишился мужества. В таком виде я не решался просить работы. Итак, я потуже стянул свой пояс и уселся в Портсмутском сквере, упрекая себя за то, что легкомысленно растратил так много денег. Прошло два дня, а я все еще стягивал свой пояс. За это время я съел только одно блюдо, которое заработал, очистив полмешка картофеля для ресторана. Я ночевал на полу в пустом доме.

Однажды, когда я по обыкновению дремал на своей скамье, кто-то окликнул меня: «Послушайте-ка, молодой человек, у вас очень изнуренный вид». ― Я увидел пожилого седого господина. «Вовсе нет, ― ответил я, ― это только комедия; я переодетый миллионер и изучаю социологию». ― Он подошел ближе и подсел ко мне: «Полно, мальчик, вы порядком приуныли и растерялись. Я наблюдаю за вами «уже два дня».

– Два дня? ― повторил я мрачно. Мне они показались двумя годами. Затем мною овладела внезапная горячность:

– Я чужой для вас, ― сказал я. ― До сих пор я никогда не пытался брать взаймы. Я знаю, что будет слишком смело просить вас поверить мне, но вы сделаете христианское дело. Я умираю с голода. Если у вас есть 10 центов, которые вам не нужны, одолжите их мне. Я выплачу их вам, хотя бы я должен был отрабатывать их десять лет.

– Ладно, ― сказал он весело, ― пойдем закусим.

Он повел меня в ресторан и заказал обед, от которого голова моя закружилась. Я был близок к обмороку, но после небольшого количества бренди почувствовал себя в силах справиться с пищей. Пока я добрался до кофе, я опьянел от еды, как от вина. Только тут я воспользовался случаем, чтобы рассмотреть своего благодетеля.

Он был скорее среднего роста, но такой плотный и коренастый, что сразу производил впечатление человека, с которым следует считаться. У него была смуглая как у индуса кожа, а ясные голубые глаза ярко сияли радостью, как бы от внутреннего света. У него был твердый рот и решительный подбородок, и все лицо представляло странную смесь добродушия и неумолимой твердости. Теперь он рассматривал меня самым добродушным образом.

– Чувствуешь себя лучше, сынок? Ладно, продолжай дальше в том же духе и расскажи мне о себе столько, сколько тебе захочется.

Я рассказал ему все, что случилось со мною с тех пор, как я высадился в Новом Свете.

– Эх, ― воскликнул он, когда я кончил. ― Вот главный недостаток всех ваших молодцов из Старого Света. Вам не хватает выдержки и умения довести дело до конца. Вы идете к хозяину и докладываете ему, что собственно не умеете ничего делать, но будете стараться изо всех сил. Американец говорит: «Я умею все, дайте мне только работу, и я докажу вам это!» Ясно, кого возьмут? Ну, я думаю, что смогу вас устроить помощником садовника на Аландской дороге.

Я выразил свою благодарность.

– Полно, ― отвечал он, ― я рад, что по милости божьей был избран орудием помощи для вас. Вы можете остановиться у меня, пока что-нибудь не наладится. Через три дня я уезжаю на север.

Я спросил его, не направляется ли он в Юкон.

– Да, я намерен присоединиться, к этому безумному стремлению в Клондайк. За последние двадцать лет я изрыл вдоль и поперек Аризону и Колорадо, и теперь хочу посмотреть, не найдется ли на севере участка и для меня.

Дома он рассказал мне всю свою жизнь.

– Я был скверным человеком, но спасся милостью божьей. Я прошел через все, начиная от мэрства до содержания игорного притона. В течение двух лет я погибал, готовясь каждую минуту получить свой пропуск в ад.

– Не убили ли вы кого-нибудь? ― осведомился я.

Он зашагал взад и вперед по комнате.

– Слава богу нет, но я мог застрелить… Было время, когда я мог выстрелом из ружья вогнать гвоздь в стену. Я был ловок, но вокруг было много таких, которые могли дать мне сто очков вперед. На вид это были смирные люди. Трудно было подумать о них дурное. Смирные-то и были худшими. Обходительные, ласковые, приветливые, за бутылкой в ресторане они не знали удержу и страха, и каждый из них имел по дюжине зарубок на своем ружье. Я знал многих из них, якшался с ними; это были самые утонченные люди в стране, готовые отдать последнюю рубашку за друга. Они понравились бы вам, но, слава господу, я теперь спасенный человек.

Я был глубоко заинтересован.

– Я знаю, что мне не следует так говорить. Это все прошло теперь, и я познал всю скверну своих путей, но иногда хочется поболтать. Я Джим Хоббард, известный под кличкой Блаженный Джим. Одно время я играл в карты и пил запоем. Однажды утром я встал из-за карточного стола после 36-часовой игры. Я проиграл пять тысяч долларов. Я знал, что они облапошили меня как индюка и принял свои меры. Ладно же, сказал я себе, буду мошенничать и я. Я научился играть мечеными картами и мог вскоре назвать любую карту с японцем и китайцем в качестве партнеров. Они были проворнее белых и обладали большой выдержкой. Выиграть деньги было мне так же легко, как отнять леденец у ребенка. Иногда я играл вполне честно. Никто не может вести сильную игру, не выдав себя. Иногда это лишь вздрагивание ресниц, иногда колебание ноги: Я изучал одного человека месяц, пока подметил признак, предавший его. Тогда я начал все больше и больше подогревать его, пока пот не выступил у него на лбу. Он был моей добычей. Я пошел по следам человека, который ограбил меня и превзошел его. Ну-ка, стасуйте эту колоду.

Он вытащил из ящика кучу карт:

– Я никогда не вернусь к прежнему ремеслу. Я спасен, я верю в Бога, но для забавы стараюсь не забывать свое искусство.

Разговаривая со мною, он стасовал колоду несколько раз.

– Ну, я сдаю. Что вы хотите? Трех королей?

Я кивнул. Он сдал на четыре руки. В моей сдаче очутились три короля. Открыв другую, он показал мне трех тузов.

– У меня давно не было практики, ― сказал он, как бы извиняясь. ― Руки огрубели. Прежде я следил за тем, чтобы они были мягкими, как бархат.

Я вошел в милость даже к тем, которые обобрали меня. Нужно было выбирать между тем, чтобы глотать самому, или быть проглоченным другим. Я предпочел следовать за хищниками. Никогда не платил я добром человеку, причинившему мне зло. Конечно, теперь дело обстоит иначе. Добрая Книга говорит: плати добром за зло. Я надеюсь следовать этому, но не советую никому искушать меня. Я, пожалуй, мог бы забыть.

Тяжелая выдающаяся челюсть выдвинулась вперед, глаза загорелись необузданной свирепостью, и человек внезапно стал похож на тигра. Я с трудом верил своим глазам; но через минуту передо мною было прежнее веселое, добродушное лицо, и я решил, что глаза обманули меня. Не знаю, сказалась ли во влечении к нему моя положительная пуританская наследственность, но мы сделались большими друзьями. Мы беседовали о многом, но больше всего я любил слушать рассказы об его молодости. Это было похоже на роман. Ребенок, выброшенный на улицу, чистильщик сапог в Нью-Йорке, бродяга в лесах Мичигана, наконец рудокоп в Аризоне. Он описывал мне долгие месяцы, проведенные в необитаемых степях в обществе одной только трубки, когда он разговаривал сам с собой у огня, чтобы не сойти с ума. Он рассказал мне о девушке, на которой был женат, которую боготворил, и о человеке, разрушившем его очаг. При этом на лице его снова появилось выражение тигра и также молниеносно исчезло. Он рассказал мне о своей беспутной жизни:

– Я всегда был бесстрашным забиякой и никогда не встречал человека, который мог бы победить меня в силе и ловкости. Я был необыкновенно худощав и гибок как кошка, но больше всего помогало мне в борьбе мое неистовство. Я превращал человеческие физиономии в желе. В те дни все сходило. Затем, по мере того как вино начало овладевать мною ― я делался все хуже и хуже. Было время, когда я собирался ограбить банк и застрелить человека, который пытался остановить меня. Слава богу. Я познал скверну моих путей в жизни.

– Вы уверены, что никогда не вернетесь к прежнему? ― спросил я.

– Никогда! Я переродился: не курю, не пью, не играю и вполне счастлив. Вино влекло меня. Я посадил себя на три месяца на воду, но днем и ночью, где бы я ни был, стакан виски стоял неотступно перед моими глазами. Так или иначе, он начинал одолевать меня. Наконец однажды вечером я пришел полупьяный в евангельское собрание. Стакан был тут как тут, и я испытывал адские муки, стараясь противостоять ему. Проповедник призывал грешников выйти вперед. Я решил бороться всеми способами и пошел на покаянную скамью. Когда я встал, стакан исчез. Он, конечно, вернулся вновь, но я опять избавился от него таким же образом. Разумеется, мне пришлось выдержать сильную борьбу и перенести много поражений, но в результате я победил. Это божественное чудо.

Я хотел бы нарисовать или изобразить вам этого человека. Слова бессильны передать его странный облик. Я проникся к нему большой привязанностью и чувствовал себя его неоплатным должником.

Однажды, когда я, по обыкновению, был на почте, кто-то схватил меня за руку.

– Алло, шотландец! Вот чудесно! Я как раз собирался опустить тебе письмо. ― Это был Блудный Сын, одетый как щеголь. ― Я так рад, что поймал тебя. Мы уезжаем через два дня.

– Уезжаем? Куда? ― спросил я.

– Конечно, на Золотой Север, в Страну Полуночного Солнца, за сокровищами Клондайка.

– Ты, может быть, поедешь, ― сказал я строго, ― но я не могу.

– Нет, ты можешь и поедешь, старый чудак. Я уже решил все это. Пойдем, мне нужно поговорить с тобой. Старик очень снисходительно отнесся ко мне, когда я заявил ему, что не образумился и не желаю поступать на клеевую фабрику, даже временно. Я сказал ему, что у меня золотая лихорадка в сильнейшей степени и что ничто, кроме поездки на север, не излечит меня. Он был приятно изумлен этой идеей, щедро подкрепил меня и предоставил мне год сроку, чтобы нажить состояние. И вот я здесь и ты со мной. Я намерен забрать тебя. Помни, что это деловое предложение: я должен иметь товарища. Если ты бастуешь, ― можешь проваливать!

Я пробормотал что-то насчет места помощника садовника.

– Брось! Ты скоро будешь выкапывать золотые самородки вместо картошки. Право, человече, это может быть единственный случай в жизни, и всякий другой ухватился бы за него. Конечно, если ты боишься лишений и тому подобное…

– Нет, ― сказал я поспешно, ― я поеду.

– Ха, ― засмеялся он, ― ты слишком большой трус, чтобы испугаться. А теперь нам нужно позаботиться об экипировке. Остается не так уж много времени.

Казалось, что половина Сан-Франциско помешалась на Клондайке. Всюду царили спекуляция и возбуждение. Все магазины имели специальные отделения для продажи снаряжения путешественникам, но смутны и дики были их представления о том, что требовалось на Юконе. Мы недурно устроили свои дела, хотя, как и все остальные, накупили много нелепых и бесполезных вещей. Внезапно я вспомнил о Блаженном Джиме и рассказал Блудному Сыну о своем новом друге.

– Это чертовски славный малый, ― сказал я, ― закаленный насквозь, прошел огонь и медные трубы.

Он едет один.

– Вот, ― сказал Блудный Сын, ― это как раз человек, который нам нужен. Мы попросим его присоединиться к нам.

Я свел их, и дело наладилось. Таким образом, 4 марта мы втроем покинули Сан-Франциско, чтобы поискать счастья на ледяном Севере.

Книга вторая
ПУТЬ

Глава I

― Однако у тебя довольно кислый вид. Ну-ка, повеселей, подтянись, что случилось? ― сочувственно осведомился Блудный Сын.

В самом деле, причина была уважительная. Я только что получил письма из дому от мамы и от Гарри. Письмо Гарри было колкое, почти укоризненное. Он писал, что мама чрезвычайно расстроена моей выходкой, сравнивал меня с камнем, летящим в пропасть, и выражал надежду, что я немедленно брошу свою сумасбродную мечту о Полинезии и благоразумно направлюсь на северо-запад. Письмо матери было полно упреков и местами почти отчаяния. Она писала, что слабеет, умоляла меня быть хорошим сыном, отказаться от своих странствий и тотчас же поехать к двоюродному брату. В конверт она вложила перевод на сорок фунтов. Это письмо, написанное тонким дрожащим почерком, полное ласки и любви, вызвало слезы на моих глазах, так что я мрачно склонился над бортом, следя за сутолокой отъезда. Бедная мама! Дорогой дружище Гарри! С какой страстной нежностью я представлял себе их обоих, далекий Гленджайль, шотландский туман, серебрящийся вереск и манящий ветер с моря. О, чистое, живительное дыхание его! И, однако, увы, с каждым днем воспоминания бледнели, с каждым днем я все больше привязывался к новой жизни.

– Я только что получил вести от своих…

– Э, плюнь, ― воскликнул он, ― теперь поздно отступать.

– Ты должен проделать штуку до конца. Матери все на один лад, когда сынки отрываются от их юбок. Моя коченеет от ужаса за меня и уверена, что дьявол имеет полную власть над моим будущим. Они довольно быстро умиротворяются. Теперь тебе нужно только работать и привыкнуть к обстановке. Я шнырял последние два часа по палубе и перезнакомился почти со всеми. Знаешь, мне сдается, что эта компания здесь запаслась решительно всем, кроме крепкой шкуры для самого дела. Большинство из них ― комнатные люди, чернильные крысы или аршинники, которые за всю свою жизнь не видели в глаза тяжелого рабочего дня и не имеют представления о мотыге. Они уверены, что достаточно только добраться туда, чтобы вытаскивать из воды самородки, как вишни из коктейля. Дальше идти некуда!

– Расскажи-ка мне о них, ― сказал я.

– Ладно, видишь этого парня около нас.

Я посмотрел. Это был тщедушный молодой человек, с мягкими тонкими чертами и необыкновенно свежим цветом лица.

– Этот малый был банковским клерком. Его имя Пинклув. Он хотел связаться с какою-то девицей, но директора, видно, не особенно настаивали на этом. Теперь он послал к черту свою службу и всадил все свои сбережения в это предприятие. Вон там в толпе на пристани его девица.

В мозаике человеческих лиц было вкраплено одно, показавшееся мне олицетворением девической прелести она без смущения заливалась слезами.

– Как счастлив этот бедняга, ― сказал я, ― что кто-то так огорчен его отъездом.

– Несчастен, хочешь ты сказать, дружище… Разве ты хотел бы иметь на себе путы, идя на такое дело?

Он указал на длинноволосого юношу с развевающимися концами галстука.

– Посмотри на этого бледнолицего чудака с видом артиста рядом с ним. Он резчик по дереву. Они зовут его Глобсток. Он сказал мне, что его ремесло резчика, наверное, пригодится, когда нам придется мастерить себе лодки на озере Беннет. А там третий, вон, посмотри, тот маленький, высунувшийся вперед.

Я увидел худого, узкогрудого человека с самоуверенным, решительным видом.

– Это профессор, напичкан книгами о Юконе. Это всеобщий календарь на ножках. Ему известно все. Послушал бы ты его монолог на тему как что делается. Он намерен жить на палубе, чтобы приучить себя к суровостям полярного климата. Работает гирями, чтобы развить мускулы и быть в состоянии сгребать самородки.

Наши глаза перебегали от группы к группе, подмечая характерные фигуры.

– Посмотри-ка на этого белобрысого англичанина. Он ехал вместе со мной в пульмане из Нью-Йорка. Чертовски надоедлив. Когда мы подъезжали к Фриско, он сказал: «Самая трудная часть путешествия уже позади». А вон там Ромул и Рем, близнецы. Стройные ребята. Единственная примета, по которой я различаю их, в том, что один шнурует сапоги туго, другой слабо. Они ужасно много воображают друг о друге.

Он повернулся в другую сторону, где Блаженный Джим разговаривал с двумя мужчинами:

– Вот пара победителей. Я ставлю на них в ординаре. Ничто на Земле не остановит этих молодцов. Прирожденные американцы, оба решительные и неустрашимые. Взгляни-ка на того высокого, который курит сигару и разглядывает женщин. Это настоящий атлет. Его имя Мервин, весь из ремней и китового уса. Упругий, как охотничий лук. Уж он-то преодолеет. Взгляни на другого! Его зовут Хьюсом, крепок, как башня, мускулист, как медведь. Врос в землю. Это воплощение Сильного. Посмотри на его суровое, решительное лицо. Такого не согнешь.

Он указал на другую группу.

– А вот три хищные птицы: Бульгамер, Маркс и Мошер. Огромный со свиными глазками и тяжелой челюстью ― это Бульгамер. Он по ресторанной части. Тот, среднего роста, в фуражке ― это Маркс. Посмотри на его жирное желтое лицо, покрытое прыщами. Это любопытная штучка. Именует себя маклером по золотым приискам. Третий ― Джек Мошер ― картежник до мозга костей, надежный человек, был раньше священником.

Я снова посмотрел. Мошер как раз снял шляпу. У него была совершенно лысая вытянутая голова, прищуренные хитрые глазки и незначительный нос. Всю остальную часть лица занимала борода. Она росла, черная как бездна, спускаясь к выпуклости его живота и, казалось, истощила череп своим изумительным изобилием. На палубе раздавались сочные жирные звуки его голоса.

– Препротивный тип, ― сказал я.

– Да, таких много на пароходе. Тут едет целая группа каскадных танцовщиц со своей обычной свитой паразитов. Взгляни на этого полукровку. Вот подходящий человек для той страны ― полушотландец, полуиндус. Самый спокойный человек на пароходе, незначительный с виду, но крепкий, как проволочный гвоздь.

Я увидел сухощавого смуглого человека с большими глазами и плоскими чертами лица, курившего папиросу.

– Посмотри, вон там, рядом с нами евреи Майк и Ревекка Винкельштейн. Они едут, чтобы открыть кафешантан.

Мужчина был маленькое кривоногое существо, с нафабренными усами и косыми глазами, напоминавший лицом жирный окорок. Но мое внимание привлекла женщина. Никогда не видал я раньше такой представительной амазонки, ростом в шесть футов без малого, с массивными формами. При этом она была красива красотой брюнетки, хотя вблизи лицо ее казалось чувственным и наглым. У нее были мягкие вкрадчивые манеры и грубое остроумие, которым она покоряла толпу. Опасная, бессовестная и жестокая, подумал я. Мужеподобная женщина, должно быть ― ведьма.

Я уже начал уставать от толпы и мечтал о том, чтобы сойти вниз. Мое любопытство исчезло. Но голос Блудного Сына снова раздался в моих ушах:

– Вон старик со своей внучкой, кажется, родственники Винкельштейнов. Сдается мне, что старикашка немного развинтился. Красивый человек, однако. Похож на Ветхозаветного пророка в отставке. Выходец из Польши. Говорит не то по-еврейски, не то на каком-то другом жаргоне. Единственное, что он знает по-английски ― это «Клондайк-Клондайк». У девочки несчастный вид. Бедная маленькая нищая.

«Бедная маленькая нищая». Я слышал эти слова, но мысли были далеко. К черту польских евреев и их внучек. Я хотел, чтобы Блудный Сын предоставил меня собственным мыслям, мыслям о моей горной родине и близких мне. Но нет. Он настаивал:

– Ты не слушаешь меня. Посмотри. Почему ты не хочешь?

Итак, чтобы угодить ему, я повернулся кругом и посмотрел. Старик патриархального вида примостился на палубе. Рядом с ним, положив руку на его плечо, стояла тонкая фигурка вся в черном, фигура девушки. Глаза мои равнодушно поднялись от ее ног к лицу. Тут они остановились. Я едва перевел дух. Я забыл все окружающее. Так я впервые увидел Берну. Я не буду описывать девушку. Описания так бледны на бумаге. Скажу только, что лицо ее было очень бледно, а огромные «серые глаза глядели скорбно. Щеки ее впали, рот был твердо сжат. Все это я хорошо запомнил, но сильнее всего врезались мне в душу эти большие серые глаза, с тоской устремленные туда, на далекий восток, где жили ее грезы и воспоминания. Бедная маленькая нищая!

Тут я выругал себя за чрезмерную чувствительность и спустился вниз. У меня была каюта под номером 47. Мы трое разошлись в сутолоке, и я не знал, кто будет моим товарищем по койке. В очень подавленном настроении я вытянулся на верхней койке и предался грустному раскаянию. Я слышал, как подняли последние сходни, слышал громкое ликование толпы и мерное трепетание машин, но не мог оторваться от своих дум. Снаружи была суета, надвигалась темнота. Вдруг у моей двери раздались голоса. Горловые звуки смешивались с мягкими. Затем раздался робкий стук. Я быстро ответил на него.

– Это каюта номер 47? ― спросил нежный голос. Прежде чем она заговорила я догадался, что это была еврейская девушка с серыми глазами. Я увидел теперь, что волосы ее напоминали светлое облако, а лицо было хрупко, как цветок. «Да», ― ответил я.

Она ввела старика:

– Это мой дедушка. Слуга сказал нам, что это его каюта.

– Прекрасно, ― ответил я, ― я думаю, что ему будет удобнее на нижней койке.

– Да, благодарю вас; он старый человек и не очень крепкого здоровья. ― Ее голос был чист и приятен, в нем звучала бесконечная нежность.

– Вы можете войти, ― сказал я. ― Я оставлю вас с ним, чтобы вы помогли ему устроиться получше.

– Спасибо еще раз, ― ответила она с благодарностью.

Я ушел и, вернувшись, уже не нашел ее, старик же мирно спал. Я снова вышел на палубу. Мы рассекали иссиня черную ночь и вправо от нас я едва мог различить берег, изрезанный мигающими огнями. Все уже ушли вниз и одиночество было мне приятно. У меня было легко на душе и я думал о том, как хорошо все вокруг: благовонный ветер, бархатистый свод ночи, усеянный задумчивыми звездами, и свободная песня моря. Все успокаивало, подкрепляло и ласкало. Вдруг я услышал рыдание, безутешное рыдание, вырывавшееся из женской груди. Мучительное и настойчивое, оно ясно долетало до меня, выделялось на фоне глухого ропота моря. Я оглянулся. В тени верхней палубы я смутно различил одиноко приютившуюся девическую фигуру. Это была девушка с серыми глазами, в припадке горя от которого, казалось, разрывалось ее сердце. «Бедная маленькая нищая!» ― пробормотал я.