Текст книги "Псы войны"

Автор книги: Роберт Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Сержант Джейнуэй, как никто из срочников в американской армии, умел толково выражать свои мысли и потому считался кем-то вроде гениального идиота. Знаменитости из интернационального журналистского корпуса разговаривали с ним фамильярно и снисходительно, а он в ответ мог, сообразно вкусам собеседника, изобразить любую форму почтения, от суровой учтивости самурая до подобострастия старомодного стюарда на «кьюнардовском» трансатлантическом лайнере. Важные особы и деловые люди воспринимали сержанта Джейнуэя как колоритного лакея, располагающего инсайдерской информацией. У Конверса были с ним совершенно иные отношения. На взгляд Конверса, сержант Джейнуэй заведовал всей этой войной.

– Не понимаю, что вам нужно в Майлате. Там же ничего не происходит.

– Хочу написать о гражданских, – сказал Конверс. – Матросах торгового флота и прочих.

Сержант сел на угол стола, постукивая свернутым журналом «Нейшн» по плетеной корзине. Стрижка у него – словно у театрального парикмахера побывал, подумал Конверс.

– По мне, так это никому не нужно, – сказал сержант. – Но я, конечно, не журналист. Думаете, кого-нибудь из ваших многочисленных издателей это заинтересует?

– Надеюсь, заинтересует всех, – ответил Конверс. – В любом случае это не ваше дело. Вы не журналист и не критик.

Сержант заулыбался:

– Знаете, как я вас воспринимаю, мистер Конверс, сэр? При всем моем к вам уважении? Как шапку на пустом бланке. Может быть, вы и вносите ценный вклад в информирование публики, но я не вижу ни единого тому свидетельства.

– В «Айриш мессенджер» две недели назад была моя статья. Если хотите знать, как мы справляемся, заставьте своих сотрудников внимательней читать прессу. – Он подтянул сумку поближе к стулу. – Я аккредитован при здешнем командовании. Мое удостоверение ничем не хуже, чем удостоверение корреспондента «Таймс», и я имею точно такие же права.

Сержант Джейнуэй снял телефонную трубку.

– Сожалею, что мы вам не угодили, – сказал сержант. – Лично я не удовлетворен вами. Учитывая наши обоюдные претензии, нам с вами, наверно, стоит пойти поговорить о вашей аккредитации к полковнику.

Но сержант позвонил не полковнику. Он позвонил в оперативный отдел, чтобы Конверса захватили с утренним рейсом в Майлат. Подписывая документы, он напомнил Конверсу, чтобы тот продлил свое членство в офицерском клубе.

– Говорят, там отличный пляж. Уверен, скучать вам там не придется. Но все-таки прихватите таблетки от малярии.

– Господи! – всполошился Конверс.

Таблетки-то он и забыл выписать себе в Тансонхате.

Он глянул на часы: уже больше четырех. Санчасти закрываются на выходные, а дежурный санитар не отпустит таблеток без предписания КВПВ.

– Держу пари, что забыли.

Сержант Джейнуэй изобразил озабоченность. Он держал у себя в офисе запас таблеток, чтобы оказывать услугу важным клиентам.

– Лучше раздобудьте их где-нибудь, – сказал он Конверсу. – Там особо злобные штаммы ходят.

Смеркалось; это время между дневным и ночным ливнями принадлежало мелкому дождичку. Конверс, стараясь шагать как можно небрежнее, нес свою сумку сквозь торопливую вечернюю толпу, запрудившую улицу Лелой. Он обливался потом под тяжестью сумки, плечо болело, поскольку приходилось напрягать его, чтобы держаться прямо.

Это был город внимательных глаз. За столиками уличных кафе сидели карманники, мгновенно замечая его в толпе, ощупывая взглядом его сумку. Теперь они не спешили пристроиться к нему; его лицо уже примелькалось на центральных улицах. Его дешевые японские часы были известны во всем городе, и мальчишки-чистильщики, для которых все круглоглазые были на одно лицо, узнавали его по блестящему грошовому браслету. Порой ему даже приходилось терпеть их насмешки, зато никто ни разу не позарился на его часы.

Часы были его талисманом, оберегавшим от уличных грабителей. За все время, что он был в Сайгоне, его ограбили только однажды, хотя он знал людей, которые подвергались нападению минимум дважды в неделю. Примерно год назад проезжавший на джипе кореец выхватил у него сумку, таким образом получив возможность прочитать собрание сочинений Сент-Экзюпери и журнал комиксов «Зап» [7]7
  «Zap Comix» – андерграундный журнал комиксов, основанный карикатуристом Робертом Крамбом и нерегулярно выходивший в 1968–2005 гг.; всего вышло 16 выпусков.


[Закрыть]. На взгляд Конверса, мысль о том, как солдат-кореец читает «Зап», стоила потерянной сумки.

Напротив цветочного рынка он с отчаянной беспечностью шагнул с тротуара в безумное движение по улице Лелой. Было необходимо вести себя так, словно тебе на роду написано быть неуязвимым. История заставила сайгонцев полагаться исключительно на удачу. Неудачники вызывали у них тревогу и даже искушали некоторых взять роль несчастья на себя. Выглядеть неудачником было не лучше, чем выглядеть смешным.

На противоположной стороне улицы о чем-то спорили велорикша и военный регулировщик. Регулировщик тер большим пальцем об указательный под носом у рикши и сыпал итальянскими ругательствами. Рикша, вращая глазами, скреб себе бока, махал руками и приплясывал на тротуаре. Собравшаяся толпа была в восторге. Люди смеялись и хлопали ему. Пантомима, которую изображал рикша, называлась «Отпугивание обезьяны».

Гостиница «Колиньи», в которой жил Конверс, находилась сразу за цветочным рынком, и самые неугомонные из постояльцев каждое утро мчались вниз по лестнице покупать ветки цезальпинии и свежие розы, чтобы украсить свою комнату. Голландский корреспондент из соседнего с Конверсом номера делал это регулярно. Этот чокнутый голландец до того любил цветы, что однажды вплел бархатцы в свои длинные золотистые волосы. Как-то раз уличные ковбои в шутку бросили в него ручную гранату с невыдернутой чекой. Цветы делали его похожим на неудачника.

Конверс вошел в небольшой темный холл, и мадам Коллетти, patronesse [8]8
  Хозяйка (фр.).


[Закрыть], молодая, утонченно красивая вьетнамка, встретила его подозрительным и ненавидящим взглядом. Так она встречала каждого постояльца.

Конверс предпочитал иметь дело с самим месье, хотя понимал, что в неприязненном отношении мадам к нему нет ничего личного. Неторопливо проходя мимо конторки, он отрывисто буркнул: « Bon soir» [9]9
  Добрый вечер (фр.).


[Закрыть]. Сестры-монахини приучили мадам презирать тех, кто коверкал сей изысканный язык. Она взглянула на него с недоумением, которое граничило с ужасом.

–  Bon soir, – ответила она, словно его бурчание походило на человеческую речь.

Конверс арендовал у мадам и месье железный сейф, где держал свои чеки, заметки и такие вещи, как комиксы «Зап» и книги Сент-Экзюпери. Чувствуя спиной внимательный взгляд хозяйки, он затолкал сумку в сейф. Были в Сайгоне дельцы, которые платили индийцам-менялам, чтобы те хранили контрабандный товар в своих сейфах, не более надежных, чем все остальное в этой стране. Но Конверс побоялся иметь дело с индийцами-менялами; он решил рискнуть и оставить сумку в хлипком сейфе гостиницы. Непросто было затолкать ее туда, но получилось.

Когда он обернулся, мадам пристально смотрела на закрытую дверцу сейфа. Он прошел мимо нее в крохотный бар, примыкавший к холлу; она последовала за ним, чтобы продать ему бутылку спрайта, украденного на армейской базе, из холодильника, украденного там же.

–  Beaucoup de travail demain [10]10
  Много дел на завтра (фр.).


[Закрыть], – сказал Конверс, делая вид, что он просто горит на работе.

Мадам состроила гримасу.

Всегда-то она реагирует на твои слова по-разному, подумал Конверс. И каждый раз не знаешь, чего ждать, сплошные неприятные сюрпризы.

Ранней весной Конверс уезжал в дельту Меконга, и на время его отсутствия мадам сдала шестнадцатый номер другому. Новый постоялец явно не терпел ящериц и имел привычку давить их. Вернувшись, Конверс увидел множество раздавленных ящериц на стенах и плитках пола. Конверсу стало не по себе. Как и большинство, он был совершенно не против домашних ящериц. Они уничтожали насекомых и очень забавно выглядели, когда обкуришься.

Горничные сделали несколько слабых попыток стереть следы бойни, но по-прежнему кое-где виднелись пятна и останки скелетов крохотных динозавров, и призрак убийства не покидал комнату.

Кто бы он ни был, тот человек, он часами топал по грязному гостиничному номеру с серыми стенами и бил ящериц олеографией Лурдской Богоматери, что стояла в рамке на ночном столике.

Конверс присел к письменному столу и, отхлебывая спрайт, смотрел на пятна от раздавленных ящериц. Его, пожалуй, не интересовало, почему тот тип занимался этим. Вряд ли из удовольствия. Может, он думал, что они кусаются. А может, их шорох будил его по ночам. А еще этот тип прилежно бил каждую опустошенную бутылку, так что коридорные не могли сбыть их на черном рынке.

Такой вот экстраверт.

На столе рядом стоял термос с холодной водой. Предполагалось, что вода кипяченая, но Конверс точно знал, что портье налил воду из-под крана. Каждый день Конверс выливал ее в слив душевой. Каждый день портье приносил свежую. Из-под крана. С каждым днем Конверсу становилось все более неловко, что он ее не пьет.

Настоящий либерал, ага. В конце концов он не выдержит, уступит. В один прекрасный день, наверно, почувствует, что просто обязан выпить ее.

Термос был настоящий вьетнамский, и Конверс задумал прихватить его с собой, когда съедет отсюда. На боку термоса красовалась яркая картинка, изображавшая летучую мышь с распростертыми крыльями; поперек ее груди шла надпись – логотип фирмы – «Удача».

Прихватив термос, он прошел в ванную комнату. Закрыл дверь, пустил холодный душ и опрокинул термос над сливом.

Какого хрена, подумал он, почему именно я должен ее пить?

Вокруг полно других американцев.

* * *

Конверс был профессиональным писателем. Десять лет назад он написал пьесу о морской пехоте, которая была поставлена и восторженно принята публикой. Но с тех пор все его достижения на литературном поприще были единственно следствием женитьбы на дочери своего редактора и издателя.

Элмер Бендер, тесть Конверса, занимался тем, что имитировал другие журналы. Каждому своему изданию Бендер давал такое название, чтобы озабоченные и жаждущие покупатели принимали его за более популярный журнал, под который Бендер и подделывался. Если был, например, журнал «Коллиерс», Элмер выпускал свой и называл его «Шмоллиерс».

«Мой лучше», – говаривал Элмер. Он был ветераном «Нью мэссиз» и бригады имени Авраама Линкольна [11]11
  «New Masses» («Новые массы») – американский журнал, выступавший с радикальных левых позиций, продолжатель издававшегося в 1911–1917 гг. социалистами Гринич-Виллидж журнала «Массы»; выходил с 1926 по 1948 г. Бригада им. Авраама Линкольна —бригада американских добровольцев, сражавшихся на стороне республиканцев во время Гражданской войны в Испании 1936–1939 гг.; название не вполне точное – строго говоря, это был один из батальонов в составе XV интернациональной бригады.


[Закрыть].

Семь лет, что Конверс был женат на Мардж, он работал на Элмера, чуть ли не в одиночку делая «Найтбит» – по характеристике его адвокатов, «еженедельный таблоид с откровенным упором на секс». Под его началом было двое: Дуглас Долтен, пожилой строчкогон-алкоголик с прекрасными манерами, и китайский коммунист по имени Майк By, который однажды попытался в гороскопе на неделю растолковать теорию прибавочной стоимости. «Стрельцам: не бойтесь просить повышения жалованья. Ваш босс всегда платит вам меньше,чем в действительности стоитваш труд!»

Пять дней в неделю Конверс наводнял нацию лесбиянками на мотоциклах и судьями-садистами.

На исходе седьмого года он от имени некой Кармен Гитарес написал воспоминания о покойном Порфирио Рубир о се [12]12
  Порфирио Рубироса(1909–1965) – посол Доминиканской Республики в США и европейских странах, близкий друг доминиканского диктатора Рафаэля Трухильо, знаменитый международный жиголо.


[Закрыть]: «Рубироса оплошал в моей постели». Конверс притворился Эротичной Латиноамериканской Танцовщицей, разочарованной кульминацией любовного свидания с Известным Всему Миру Плейбоем и Бонвиваном. Вся эта история закончилась Шизофреническим Эпизодом.

Несколько дней Конверсу казалось, что банда Скучающих Беспутных Светских Львов, того гляди, нападет на его дом в Беркли и во имя своего дорогого Руби Учинит Извращенную Месть.

Его сложные отношения с действительностью осложнились еще больше.

После одной особенно мучительной бессонной ночи он пошел к Элмеру и взял с него слово, что тот устроит ему аккредитацию свободным корреспондентом при информационном отделе в Сайгоне.

Бендер неохотно согласился. Ему казалось, что если Мардж и Конверс выдержат период разлуки, их любовь обретет второе дыхание. Мать Мардж была вегетарианкой из ирландских левых, и вместе с любовником она покончила с собой в пору маккартистских гонений. Элмер часто замечал, что Мардж становится очень похожей на нее.

Конверс рассчитывал, что поездка во Вьетнам, в действующую армию обогатит его новым опытом, который он сможет использовать в новой книге или пьесе. Этот довод показался особенно убедительным Элмеру, который сам до некоторой степени был писателем, – один из его ранних рассказов получил высокую оценку Уиттекера Чемберса [13]13
  Уиттекер Чемберс– псевдоним американского журналиста Джея Вивиана Чемберса (1901–1961), члена компартии с 1923 по 1938 г. В разное время был редактором журналов «Нью мэссиз», «Дейли уоркерс» и «Тайм мэгезин». Защищаясь в 1948 г. перед Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности, оклеветал бывшего товарища по партии, а потом большого ооновского чина Элджера Хисса, заявив, что тот работал на советскую разведку.


[Закрыть], который прислал ему восторженное письмо. Мардж, обожавшая все фатальное, молча согласилась.

Он вылетел из Окленда наутро после второго дня рождения их дочери. В Сайгоне было много возможностей; Конверс замещал уезжавших корреспондентов и находил заказы для себя. И конечно, его отношения с действительностью со временем стали менее сложными. В одно солнечное утро возле местечка, называвшегося Крек, на его удивленных глазах мир превратился в единый всеобъемлющий процесс убийства. Он, так сказать, осознал себя. Его «я» оказалось слабым, ничем не защищенным, трепещущим, заключенным в ста шестидесяти фунтах розовой, обливающейся потом плоти. Оно было вполне реальным. Оно хотело зарыться в землю. Оно рыдало.

После урока, преподанного действительностью, Конверс познакомился с Чармиан и наркобратией и стал одним из Вечно У куренных. Чармиан была сама непосредственность. В ясном уме и полна планов. Ее способ ухода от жизни был настолько заманчив, что он не устоял.

Когда после нескольких намеков она прямо изложила ему свой план, он понял, что его безысходной пустоте не устоять перед ее чарами, и не смог отказаться. У нее были нужные контакты в Штатах, несколько тысяч долларов, чтобы вложить в дело, и доступ к полковнику Тхо, чья фабрика по производству героина занимала четвертое по размерам здание в Сайгоне. На банковском счету Конверса в Беркли лежало пятнадцать тысяч – остаток гонорара за так и не поставленный киносценарий по его пьесе. Десять вложенных тысяч дали бы ему право на три четверти от выручки за три килограмма полковничьего товара, и его доля от продажи героина в Штатах должна была составить сорок тысяч. Риска, что кто-то подведет, не было – все же друзья. Мардж, как он и предвидел, согласилась. Все срасталось.

Что до него, то его мотивы менялись чуть ли не ежечасно. За большими деньгами он никогда особенно не гнался. Но он вот уже восемнадцать месяцев находился во Вьетнаме и отчетливо понимал, что ни книги, ни пьесы не напишет. Ему необходимо было что-то взамен.

Конверс спал в своем номере в «Колиньи» – под жужжащим вентилятором, после душа. Его разбудил телефонный звонок. Звонила Джил Перси, сказать, что они с мужем будут ждать его в «Бешеном коне» – баре с девочками на Ту До.

Джил превращалась в социального работника на международном уровне, поэтому интересовалась такими барами профессионально. И всячески старалась, чтобы ее приглашали в подобные заведения.

Конверс оделся, напялил непромокаемую куртку и вышел на улицу. Опять начинался дождь. Шагая в направлении Ту До, он обшарил карманы на предмет денег и нашел только двадцать пиастров.

На полпути между рынком и Ту До в дверном проеме одного из домов неизменно сидел безногий. Проходя мимо, Конверс всякий раз бросал двадцать пиастров в его перевернутый пробковый шлем. Это продолжалось больше года, так что всякий раз, завидя приближающегося Конверса, человек начинал улыбаться. Они уже были как друзья. Часто Конверс с трудом подавлял в себе желание не бросать монетку, посмотреть, какая будет реакция, но у него не хватало на это мужества.

Бросив в шлем монетку и обменявшись улыбкой со своим другом, Конверс не спеша пошел к «Бешеному коню». Это был один из тех баров на Ту До, в которых, по слухам, постоянный клиент мог получить с пивом – кое-кто даже говорил, что в пиве, – бодрящую дозу героина. Как следствие, для военнослужащих он был в запретном списке, и в этот вечер Конверс оказался там единственным посетителем. Из-за стойки на него смотрели пятнадцать красивых девушек-вьетнамок, одинаково одетых и сильно накрашенных. Он сел на высокий табурет, улыбнулся им и заказал «Шлиц» [14]14
  «Schlitz» – американское пиво, выпускается с 1858 г. С начала XX в. и до 1970-х гг. считалось одним из лидеров отрасли и чемпионом по мировым продажам.


[Закрыть]. Девушка напротив принялась тасовать карты.

Пиво в «Бешеном коне» стоило – если без героина – двести пятьдесят пиастров, играть в карты у Конверса не было настроения. Он посмотрел на покерную колоду, разложенную на хромированной стойке, словно это был маленький, привычно забавный зверек, и сделал вид, что с интересом разглядывает девушек. Несмотря на ледяной воздух, нагнетаемый кондиционером, и недавнюю ванну, его лицо блестело от пота. Все пятнадцать девушек за стойкой смотрели на него с одинаково вежливым бесконечным презрением.

Конверс выпил пиво, лоб сжимала боль. Он не чувствовал возмущения; он же гуманист, а это их страна. Они – солдатские вдовы, или беженки из деревень, или вьетконговские офицеры. И вот сидит перед ними американец с идиотской физиономией и карманами, полными зеленых купюр, и никак им его деньгами не поживиться, разве что перевернуть его вверх ногами и хорошенько потрясти. Небось им плакать хочется от досады, подумал он. Как тут не посочувствуешь.

Он перебирал свой запас вьетнамских слов, чтобы выразить им свою симпатию, но тут появились Джил и Иэн Перси. Джил, широко улыбаясь, посмотрела на девушек за стойкой и села рядом с Конверсом. Усталый, сгорбившийся Иэн последовал за ней.

– Вижу, ты не теряешь времени, – сказала Джил.

Девушка с картами высморкалась и посмотрела на платок.

– Для того мы и здесь, – ответил Конверс.

Джил с Иэном заказали себе по бутылке пива «33»; произносилось это «бами-бам», и сварено оно было, наверно, на формальдегиде. Иэн пошел к музыкальному автомату и поставил Битлов, «Let It Be» [15]15
  «Пусть будет» (англ.).


[Закрыть].

– Остаешься здесь на лето? – поинтересовалась Джил у Конверса.

– Думаю, да. До выборов. Может, и дольше. А вы?

– Мы здесь вечность будем торчать. Так, Иэн?

– Так, Джил. Будем, – ответил Иэн. Струйка пива потекла по его редкой рыжеватой бородке. Он вытер подбородок тыльной стороной руки. – Будем ждать, пока не получим разъяснения.

Иэн Перси был агроном из Австралии. А еще engage [16]16
  Доброволец (фр.).


[Закрыть], один из немногих здесь, и не такой, как его коллеги из квакеров. Он уже пятнадцать лет находился в стране – работая на UNRRA, ВОЗ [17]17
  UNRRA– Агентство при Организации Объединенных Наций по оказанию помощи странам, освобожденным от войск Германии и ее союзников во Второй мировой войне; существовало с 1943 по 1947 г. в Европе и по 1949 г. в Азии, после чего его функции перешли к другим организациям при ООН. ВОЗ —Всемирная организация здравоохранения.


[Закрыть], на всех, кто нанимал его, вплоть до вьетнамского правительства, по временному соглашению с австралийским Министерством сельского хозяйства. Глава провинции к северу от Сайгона отказался от его услуг, и он получил аккредитацию от австралийского ежедневного издания, больше похожего на программу скачек, чем на газету. Как engagé,он ненавидел Вьетконг. Он также ненавидел правительство Южного Вьетнама и его армию, американцев, и особенно штатских, буддийских монахов, католиков, као дай, французов, особенно корсиканцев, иностранных журналистов, правительство Австралии, своих бывших – а больше всего теперешних – работодателей. Говорили, что он любит детей, но своих у них с Джил не было. Они повстречались во Вьетнаме, а это не то место, где у людей возникает особое желание заводить детей.

– Очень много народу уезжает отсюда, – сказала Джил. – Жалко терять друзей.

– Никто не хочет быть последней крысой на тонущем корабле, – сказал Конверс.

Иэн заказал еще бутылку «Тридцать третьего». Он пил его без продыху с четырех часов и до глубокой ночи.

– Бедная последняя крыса, – вздохнул Иэн. – Да поможет ей Бог!

Джил взяла свою бутылку и заговорила по-вьетнамски с девушкой по другую сторону стойки. Остальные девушки, сменив неприязнь на любопытство, подошли послушать.

– О чем она говорит? – спросил Конверс Иэна.

– Рассказывает им о своих трудностях. – (Девушки, столпившиеся у стойки напротив Джил, повернулись к Иэну с Конверсом и понимающе кивали им.) – А потом она попросит, чтобы они рассказали ей о своих трудностях. Она готовит доклад о девушках из сайгонских баров.

– Для чего это нужно?

– О, чтобы поведать об этом всему цивилизованному миру, – хмыкнул Иэн. – Как будто цивилизованному миру не начхать.

Они молча пили пиво, пока Джил рассказывала девушкам о своих трудностях.

– Что и говорить, – прервал молчание Конверс, – эта война будет задокументирована как надо. Уже сейчас информации больше, чем можно переварить.

Конверсу представились листы бумаги, на которых компьютеры печатали информацию, полезную для ведения войны. На самых симпатичных печатались аналитические выкладки о симпатиях-антипатиях вьетнамских деревень и об их контактах с теми или иными силами; именовались эти выкладки совершенно по-тургеневски – «Деревенские записки». При мысли о «Деревенских записках» у Конверса засосало под ложечкой. Каждую пятницу вьетнамцы заворачивали в эти листки еду.

– Пошли куда-нибудь поедим, – предложил он. – Пока опять не полил дождь.

Они вышли из бара и направились по Ту До в сторону реки. На первом же углу они увидели, как военные полицейские, поставив к стене солдата в рабочем комбинезоне, обшаривали его многочисленные карманы, а вокруг толпа вьетнамцев молчаливо наблюдала за происходящим. Конверс купил у сонной малолетней цветочницы, стоявшей с краю толпы, ожерелье из ноготков для Джил. Жаркими ночами свежие ноготки издавали дивный аромат; они напоминали Конверсу о Чармиан.

– Я согласна, – сказала Джил. – Куда пойдем – в «Вильгельма Телля», «Темпура-хаус» или в плавучий ресторан?

В плавучем ресторане будет слишком много народу, в «Вильгельме Телле», по словам Иэна, хозяин сбежал, испугавшись чьей-то угрозы отрубить ему руки. Они отправились в «Темпура-хаус» – неблизкий путь вдоль реки мимо барж, освещенных фонарями. Москиты подгоняли их и напомнили Конверсу о его лихорадке. Все трое дымили на ходу косяками «Парк-лейн» – фабричного производства, с глянцевитым фильтром. Если пиво «две тройки», по слухам, делалось на формальдегиде, то сигареты крутили, говорят, прокаженные. Травка в них была не очень хороша по вьетнамским стандартам, но, если докурить сигарету до конца, можно было забалдеть. Детишки из близлежащих домов бежали за ними, хватая за руки, чтобы поглазеть на часы, и крича вслед: «Бао ши, бао ши!»

Они в приподнятом настроении вошли в ресторан, окутанные облаками конопляного дыма, скинули обувь и уселись среди франтоватых торговцев «хондами». Иэн заказал пива, снова «две тройки».

– Давно видел Чармиан? – спросил он Конверса.

– Я только что от нее. У нее все по-прежнему.

– Кто-то сказал мне, – заметила Джил, – что она употребляет.

Конверс попытался изобразить улыбку:

– Пустой треп.

– Или распространяет. Только не помню, что именно.

– Чармиан – человек скрытный. Но если бы она употребляла, я бы знал.

– Ты же сейчас не часто с ней встречаешься? – спросила Джил.

Конверс покачал головой.

– У Чармиан, – сказал Иэн, – есть друг, которого зовут Тхо. Полковник военно-воздушных сил. У него свой коричный бизнес.

– Тебе следует приглядеться к Тхо, – сказала Джил мужу. – Он, должно быть, на подъеме, раз Чармиан его подцепила.

– Вряд ли Тхо устроит переворот, – сказал Конверс. – Очень уж у него довольный вид.

Официантка, по внешности наполовину японка, поставила перед ними тарелки с красным перцем. Они отерли горящие лица влажными, прохладными полотенцами.

– Чармиан когда-нибудь рассказывала тебе свои вашингтонские истории? – спросила Джил Перси. – Отличные, надо сказать, истории.

– Чармиан принадлежит к давно минувшей эпохе в американской истории, – отозвался Конверс. – Мало кто из двадцатипятилетних может претендовать на такое.

– Призраки, – обронил Иэн. – Страна полна призраков.

Джил Перси подхватила палочками перчинку и сжевала не поморщившись.

– Вряд ли Чармиан можно назвать призраком. В этой стране множество призраков, но они реальны.

– Везде, где есть масса несчастных, умирающих молодыми, – сказал Конверс, вытирая руки прохладным полотенцем, – будет и масса призраков.

– В нашей деревне был один такой поганый призрак, – сказал Иэн Перси. – Из тех, которых они называют ма.Он жил под баньяном и появлялся в часы сиесты, чтобы пугать детишек.

– После войны, – сказал Конверс, – летчики будут летать над долиной Ядранга и разбрасывать комиксы и сэндвичи для всех призраков американских солдат. А то американским матут скучно.

Иэн, оставив без внимания еду, принялся за вторую бутылку пива.

– Маловато ты тут просидел, чтобы так говорить, – заметил он Конверсу.

Конверс положил палочки на край тарелки.

– А я считаю, что могу говорить что вздумается. Я был на передовой. Был на войне. – Он повернулся к Джил, которая с укором смотрела на Иэна. – Разве не так, Джил? Я был на поле боя.

– Я была там, – ответила она. – И видела тебя, приятель.

– Мы были на войне, Джил и я, – объявил Иэну Конверс. – И что мы там делали, Джил?

– Плакали, – ответила Джил.

– Плакали, – с нажимом сказал Конверс, – вот так-то. Мы лили слезы над поруганными человеческими чувствами и можем теперь говорить все, что думаем.

И Конверс, и Джил ездили наблюдать за вторжением в Камбоджу, и то, что они там увидели, заставило их плакать. Но Конверс лил слезы не над поруганными человеческими чувствами.

– Ты забавный парень, – сказал Иэн. – Но вообще-то, тебе здесь не место.

Официантка, безмятежная за фарфоровой улыбкой, поставила перед ними чашки с рыбой и рисом. В зал вошла группа американских репортеров, сопровождаемых четырьмя филиппинскими рок-музыкантами, стриженными под пачуко [18]18
  Пачуко– в американских городах члены уличных банд, состоящих из подростков мексиканского происхождения.


[Закрыть]. Чем больше пили сакэ торговцы «хондами» и их подружки-японки, тем веселее они шумели.

– Я хочу сказать, – продолжал Иэн, – что люблю эту страну. Для меня она не какая-нибудь поганая дыра. Я состарился здесь, парень. Теперь, когда приходится уезжать, я только и думаю, что об ублюдках вроде тебя в таких вот местах.

– Иногда, – сказала Джил, – ты ведешь себя так, словно открыл эту страну.

– Это шайка извращенцев, – не успокаивался Иэн. – Вы шайка извращенцев. Почему вы не отправитесь в другую страну смотреть, как она погибает? В Бангладеш масса жертв наводнения. Почему не поехать туда?

– Сейчас там сухой сезон, – ответил Конверс.

Мальчишка лет восьми ввел с улицы солдата-вьетнамца в темных очках и с белой палкой; они переходили от столика к столику, предлагая сайгонскую «Геральд». Американские репортеры, сидевшие развалясь за своим столиком позади Конверса, наблюдали за ними.

– Послушай, – говорил один из репортеров, – он видит не хуже тебя. Парень ходит с шестью разными поводырями. Он нанимает мальчишек на рынке.

– Да ну? – удивился другой. – Я думал, он слепой.

– Он каждый день получает чистый аэрвишный комбез. А даже в АРВ не берут слепых.

Когда солдат с мальчиком подошли к ним, Конверс и Иэн купили по газете и не глядя отложили в сторону.

– Я сегодня встретил даму, которая считает, что здесь властвует дьявол, – сказал Конверс.

– Не будь таким недоверчивым, – сказал Иэн. – Я бы на твоем месте проверил – а вдруг и правда.

Джил незаметно разглядывала американских репортеров.

– Эти должны знать, – кивнула она на их столик. – Можем спросить у них.

Конверс обернулся, чтобы взглянуть на репортеров; они были дочерна загорелы, с внушительными мексиканскими усами и ловко орудовали палочками.

– Их это не интересует, – сказал он. – Дьявол реален для индейцев, а для этих ребят он всего лишь очередной косоглазый монах.

Они покончили с рыбой и рисом и заказали еще «Тридцать третьего» пива. Официантка принесла им арахис, в котором ползали крохотные насекомые, похожие на паучков.

– Дьявол? – спросила Джил. – Как думаешь, что она имела в виду?

– Это была миссионерка, – ответил Конверс.

Джил и Иэн ели арахис, спокойно стряхивая насекомых. Конверс обошелся без арахиса.

– Любопытно, что за тип этот Тхо? – проговорила после недолгой паузы Джил. – Что Чармиан в нем нашла?

– Елду с винтом, – хмыкнул Иэн.

Конверс промолчал.

– Полковник АРВ. – Джил задумчиво посасывала орешек. – Интересно, каков он в этом деле?

– Настоящий искусник, – отозвался Иэн.

– Ты правда так думаешь?

– Лучший жеребец к востоку от Суэца, – уверил ее Иэн. – Авторитетно тебе заявляю.

– А я авторитетно заявляю, – не согласилась Джил, – что лучшие трахальщики к востоку от Суэца – это кувейтцы.

– Это если нравятся арабы. Кому-то они нравятся, а кому-то нет.

– У арабов есть такое благословение: «Пусть поэзия твоей любви никогда не станет прозой», – сообщил Конверс.

– Вот так-то! – сказала Джил. – Я за Кувейт.

– Я, – продолжал Конверс, – знаю одного парса из Карачи, который вхож к султану Кувейта. Он его поставщик. Когда султан собирается на соколиную охоту, мой друг-парс снабжает его всем необходимым. Он может достать все на свете.

– Ух ты! – воскликнула Джил. – Мы пустим сокола в беспощадное небо. А ночью, когда лягу спать, он в шатер ко мне шасть [19]19
  «At night when I’m asleep / Into my tent he’ll creep» – из песни «When You’re Smiling» («Когда ты улыбаешься») Ларри Шея, Марка Фишера и Джо Гудвина, ставшей большим хитом в исполнении Луиса Армстронга, который записывал ее как минимум трижды (1929, 1932, 1956). Также песню исполняли Фрэнк Синатра, Нат Кинг Коул, Луис Прима и др.


[Закрыть].

– Точно, – кивнул Конверс, – и ты будешь щекотать ему простату страусиным пером.

Джил мечтательно вздохнула:

– Павлиньим крылом.

Иэн оглянулся на официантку, склонившуюся над жаровней.

– Это откровенный расизм, – заметил он.

– Что делать, – сказал Конверс, – так у них заведено. К востоку от Суэца.

Пол под ногами содрогнулся; Конверса на мгновение охватил знакомый ужас. Когда грохот взрыва улегся, они посмотрели не друг на друга, а на улицу и увидели, что стеклянная витрина исчезла, открыв стоявшую перед ней железную решетку. Еда у всех оказалась на коленях.

– Начинается, – сказала Джил Перси; на кухне кто-то пронзительно ругался, видимо ошпаренный.

Они ползали по циновке, залитой чаем, ища свою обувь. Хозяин, обычно производивший впечатление человека мягкого и интеллигентного, с мрачной яростью пробивался сквозь толпу к выходу; публика начала покидать ресторан, не расплатившись. В дыру, где была витрина, Конверс видел, как сухая белая пыль оседает тонким слоем на мокрый асфальт.

Улица была на удивление спокойна, словно взрыв разрушил плотину и хлынувшая тишина затопила городской шум, который понемногу всплывал на поверхность пронзительными криками и свистками полицейских.

Конверс и чета Перси медленно брели в сторону реки; впереди на углу виднелись четверо американцев-репортеров. Все, похоже, были не настолько глупы, чтобы бежать. На полдороге к перекрестку они прошли мимо продавца газет и его прокатного поводыря, которые стояли как вкопанные. Солдат по-прежнему был в темных очках; мальчик, не отпуская руки слепого, безучастно посмотрел на них. На углу стояла старуха, закрыв ладонями уши, словно внезапно оглохла.

– Это Министерство налогов и сборов, – сказал Иэн.

Когда они свернули за угол, оказалось, что так оно и есть. Улица перед министерством была разворочена; целую секцию бетонной мостовой снесло, обнажив черную землю, на которой был построен город. Дежурные лампочки в подъездах ближних зданий были разбиты, и глаза привыкали к темноте не сразу. К этому моменту вокруг уже выло множество полицейских сирен.

Здание министерства, выстроенное в нелепом стиле Третьей республики, походило на замок слоновьего царя Бабара [20]20
  Бабар —герой французских детских книг, выходивших с 1931 г.


[Закрыть], и останки кованой железной ограды торчали теперь как погнутые зубочистки.