Текст книги "Псы войны"

Автор книги: Роберт Стоун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Она вплотную подошла к зеркалу и снова посмотрела себе в глаза.

Тусклые.

Почувствовав, что ее клонит назад, она повернулась и села на краешек стола, на котором лежало письмо; теперь она видела себя в профиль – тело оперлось на попку, которую так хотелось увидеть тому последнему «бродяге» в очереди.

– Твоя задница под ударом, – вслух сказала себе Мардж.

А еще ей показалось, что вид у нее беззащитный.

Ошарашенный. Дилаудидный.

Она выпрямилась и прошла по комнате, выключая лампы. Когда в комнате стало темно, стал различим отблеск уличного света. Ветер как будто стих, и, подойдя к окну, она увидела туман, накрывший улицу, и фонари в радужных ореолах. Очень красиво.

В спальне, проходя мимо кроватки Джейни, она услышала, как беспокойно дышит ребенок. Беззащитно.

Поделом мне, подумала она.

Она подоткнула девочке одеяла и с удовольствием разделась. Лежа в постели, она подумала о нем без всякой злости. Мы против них – так было бы лучше всего.

А как закрыла глаза, очутилась в прекрасном мире – бескрайнем море, в бездонных глубинах которого могла легко и свободно дышать и плавать. Она представляла себе, что слышит голоса, и те голоса, возможно, принадлежали существам, подобным ей.

* * *

Переход через Тихий океан был одно удовольствие, если бы еще не агенты на борту. Мягкий пассат и звездные ночи. По утрам у Хикса было время для зарядки на полетной палубе, пока остывал его завтрак: горячие рогалики и кукурузные оладьи.

Когда пришвартовались в Субике и получившие увольнение отправились на берег, к огням Олонгапо, Хикс остался на корабле, чтобы понаблюдать за агентами. Их было трое или четверо, маскирующихся под хиппи; они угощали всех травкой, хихикали и обшаривали ряды поврежденных самолетов в поисках тайников с наркотиками.

Свой тайник Хикс поначалу устроил в искореженном хвосте вертолета «сиспрайт», но через день перепрятал товар, засунув его в рундук под старые расползающиеся флаги. Когда корабль покинул Субик, он снова поменял место, положив пакет в чехол для флага, а чехол спрятал в мешок с мукой, пометив его и отодвинув чуть в сторону. Вместе с пакетом он спрятал еще два бинокля, которые украл во время перехода в Штаты, и – в качестве сувенира – церковный вымпел, который поднимается во время воскресной службы.

Каждый вечер он играл в салоне для штатских в шахматы с Гейлордом Иксом. Штатские члены экипажа «Кора Си» держались особняком от военных, так что Хикс и Гейлорд играли при почти полном молчании окружающих. После каждой партии Гейлорд говорил: «Спасибо, получил большое удовольствие», на что Хикс отвечал: «И я тоже». И он был вполне искренен, поскольку за все время плавания ни разу не проиграл. Был один матч, когда Гейлорд в последней партии повел было удачное контрнаступление, но тут кое-кто из его приятелей-националистов стал активно давать ему советы, как ходить, и, не выдержав тяжкой ответственности представлять свою расу, он опять проиграл. Гейлорд был вторым коком, чернокожим мусульманином и тайным розенкрейцером.

После игры Хикс заваривал себе вербенового чая и ложился пораньше.

Он пытался перечитывать Ницше. Но к своей досаде, обнаружил, что тот совершенно не идет.

«Куда движется она? Куда движемся мы?.. Не дышит ли на нас пустое пространство?.. Не стало ли холоднее?» [34]34
  Ф. Ницше. Веселая наука, гл. 125.


[Закрыть]

Книгу он взял в корабельной библиотеке, и последний читатель оставил на страницах множество подчеркнутых строк и восклицательных знаков. Хикс улыбался, натыкаясь на них.

Какой-нибудь салага, думал он. Я тоже был таким.

Двенадцать лет назад, в морпеховских казармах в Иокосуке, он читал Ницше – взяв книгу у Конверса – и был потрясен. Он подчеркивал карандашом целые абзацы и непонятные слова, чтобы потом посмотреть в словаре. До встречи с Конверсом в Иокосуке единственными книгами, которые он смог дочитать до конца, были «Марсианские хроники» Рэя Брэдбери и «Я сам вершу суд» Микки Спиллейна.

Можно было по пальцам перечесть людей, к которым Хикс испытывал нечто вроде любви, и Конверс – которого за последние десять лет он видел в общей сложности не больше двадцати часов – был одним из них. Приятно было вновь встретиться с Конверсом, вновь почувствовать себя молодым и беззаботным, вспомнить, какие фантастические планы они строили, когда вместе служили в морской пехоте.

Их дружба фактически закончилась, когда Конверс демобилизовался, а Хикс остался, как он думал, на бессрочную. Однажды, когда он еще был женат на Эцуко, девушке из Иокосуки, Конверс один, без жены, навестил их на базе в Кэмп-Пендлтон, и они посидели втроем, ели суши. Очень редко они встречались в городе, заходили куда-нибудь выпить. Но ему было известно, что Конверс старается избегать его, и это задевало.

Его также задело, как Конверс, по словам Мэри Граммульки, отозвался о нем. А еще больше то, с каким насмешливым выражением Конверс пролистал книгу Ницше и назвал ее пикантной – в том, возможно, смысле, что есть в ней привкус скорее волнующе-манящий, приятно будоражащий, нежели острый, резкий.

Тогда же, когда Хикс встретил Конверса, он познакомился с Японией, и Япония – он это понял – заняла невероятно важное место в его жизни. Он вернулся домой с женой-японкой и стал считать себя, в годы морпеховской службы, кем-то вроде самурая. Хотя он так и не достиг сатори, он изучал дзен и одно время имел наставника-немца, который мог читать буддийские тексты и, как говорили, был роши [35]35
  В дзен-буддизме: учитель, наставник.


[Закрыть]. Даже занимаясь доставкой наркотиков, он стремился к духовной жизни.

В свой третий срок по контракту, когда он несколько лет прослужил на базе и в охране посольства, драил башмаки да отдавал честь лимузинам, он оказался в Дананге и впервые лицом к лицу встретился с вооруженным врагом. И тут его выручила хорошая выучка.

Он был старше остальных – старше желторотых стрелков, старше бывшего футболиста университетской команды, который командовал ими. От него ожидали, что он окажется лучшим и более подготовленным профессионально, и он оправдал ожидания. У него и не возникало сомнений, что он обязан это доказать.

Но это была не его – человека, который стремился к духовной жизни и имел жену-азиатку, – война. Многие морпехи были еще б о льшими ее противниками; он отказывался выступать против войны, любой войны. И тем не менее однополчане, которые возненавидели ее, откровенно делились с ним тем, чт о они думают о ней. Когда одна из рот связи, обкурившись, духовно объединилась в коммуну и сделала своим знаменем Джоан Баэз, молодежь ждала от него, что он отнесется к этому с симпатией.

Однажды, когда роту отвели с передовой, он, будучи в отвратительном настроении, разрешил скольким-то из своих людей пойти в город посмотреть на Боба Хоупа [36]36
  Боб Хоуп– популярный американский эстрадный и киноактер. Совершил более сорока концертных поездок в расположение американской армии в разных частях света.


[Закрыть], который давал там концерт. В тех обстоятельствах это было не слишком серьезным нарушением, однако повлекло за собой наказание – наказание в виде внеочередной отправки их в разведку, закончившуюся тем, что Хикс назвал Боем за Боба Хоупа. Почти все его люди, которые ходили на концерт, погибли в том бою. Он сам был ранен, и его отправили лечиться на Окинаву. В конце года закончился срок его службы и пришлось демобилизоваться.

Хикс гордился тем, что комфортно чувствует себя в мире объектов. Он верил, что тщательное и почтительное изучение японской культуры помогает ему просто и упорядоченно манипулировать материей, двигать вещи правильно. Он верил, что главное – у тебя в голове.

Когда с опережением на восемнадцать часов «Кора Си» пришвартовался в Окленде, Хикс наскоро сделал обычную зарядку и минуту-другую помедитировал о праведной стреле и ее неизбежном единстве с целью.

После полудня новобранцы из портовой команды подогнали к «Коре» мусоровозы с огромными контейнерами. Хикс дождался момента, когда последний контейнер был почти полон, и самолично отнес и бросил в его утробу два картонных бочонка с отходами корабельной пекарни. В коробках были спрятаны пакет в мешке из-под муки, бинокли и вымпелы на память. Длинный линь, которым был завязан мешок, он оставил болтаться снаружи бака. Проделав это, он вернулся на борт и сел перекусить. В это время за баками приехал грузовик и отвез их к другим таким же, стоявшим у сварочного цеха. Пока отпущенные в увольнение на берег переодевались в парадную форму, Хикс драил свою пекарню.

В четыре часа он снова сошел на причал и купил бутылку колы в передвижной лавке, которая стояла на некотором расстоянии от сварочного цеха. В четверть пятого сварщики вышли из цеха, заперли двери и принялись мыть руки. В половине пятого прибыла бригада уборщиков, и первым пунктом в их программе был мужской туалет цеха. Все они были чернокожие, молчаливые и угрюмые; один вынес металлическую урну из гальюна, содержимое которой высыпал в мусорный бак – бумажные полотенца, пустые полупинтовые бутылки, пачки из-под сигарет. Теперь Хиксу пришла пора пустить в ход свой единственный инструмент – ключ от двери цехового туалета. У него была большая коллекция ключей от разных зданий и контор военного терминала, которую он собирал несколько лет. Когда уборщики свернули за угол, Хикс юркнул в туалет и, затаившись, ждал, пока вокруг не будет ни единой души. Тогда он подхватил оставленную матросом урну и двинулся к мусорному баку, в котором был спрятан его мешок. Потом, прижав урну к баку, нащупал линь, вытащил пакет и затолкал в урну. Отнес ее в туалет, где та должна была простоять ночь. Мало кто из охраны терминала настолько унизится, чтобы проверять содержимое туалетных урн. Только агенты способны на такое – и хотя их тут было полно, правильные мысли и правильные действия помогут ему не попасться на глаза. Больше его волновали чернокожие, потому что белый рабочий, выносящий урну из сортира, мог привлечь их внимание.

Потом Хикс переоделся, собрал вещмешок и пошел в портовый лазарет записаться на обязательную флюорографию на раннее утро. Он собирался, предъявив назначение врача, вернуться пораньше утром, заехать через ближайшие к лазарету ворота, забрать пакет из урны, пока уборщики не вынесли ее, и выехать через те же ворота, спрятав пакет под крылом машины.

Обычно он прятал наркотик в одном из разбитых самолетов и забирал его на железнодорожной ветке, где их погружали на платформы, чтобы отправить на ремонтные заводы. Но он слышал, что теперь составы тщательно досматривали, а самолеты проверяли даже с собаками. Новый его план казался дерзким, но надежным.

На контрольном пункте по пути на автостоянку досматривали тщательно и деловито, хлеще, чем всегда. Благополучно пройдя проверку, он с трудом завел машину и поехал в центр города во флотское отделение ХСМЛ [37]37
  YMCA (Young Men Christian Association) – Христианский союз молодых людей.


[Закрыть].

Там он снял комнату и завалился на койку отдохнуть. Когда стемнело, он смог разглядеть глазок в двери, через который, как поговаривали, военная полиция следила за находящимся в увольнении личным составом, чтобы тот не пердолил друг друга в зад.

Нескончаемое, казалось, ожидание заставляло его нервничать. Предстояли долгие часы, не заполненные ничем, кроме тревоги, прежде чем можно будет идти за товаром; самодисциплина позволяла, а то и требовала легкого развлечения.

Выйдя на улицу, он увидел, что Окленд озарен светом фонарей, а небо над ними похоже на темно-синий мрамор. Даже в районе припортовых притонов и ночлежек стоял сильный запах эвкалиптов. Но ему было не до сантиментов.

В двух кварталах от ХСМЛ, на углу, располагался бар «Золотые ворота». Над боковой дверью вывеска: «ВИНО ПИВО ЗАКУСКИ – Клуб Моряков». В окне – прикрепленная к жалюзи картонка с объявлением: «Семь Полуобнаженных Танцовщиц».

Одно время в «Золотых воротах» подавали отличные итальянские блюда, к тому же стоившие гроши, а в глубине располагались бильярдные столы. Теперь бильярд исчез, а с ним и кухня; на их месте стояла огромная клетка с розовыми шестами, внутри которой под музыкальный автомат извивались девицы разного цвета кожи и сложения. С тех пор как установили клетку, публика и нравы в клубе сильно изменились. Сюда захаживали крутые психи, сбежавшие из лечебницы «Эгню», и нарывались на пригородную публику, норовившую нарваться на пролетарских, с мозолистыми кулаками, пидоров. Полно было агентов из всех, какие есть, агентств, негров со всей окраины, которые не развлекались, а обделывали свои делишки. Хозяином теперь был финн Алекс, раньше работавший тут барменом, а помогали ему три официантки с акульим взглядом.

Хикс вошел, думая потрепаться с Алексом, чтобы скоротать время, но теперь это было не то место, где можно потрепаться с приятелем. Оставалось только поддать как следует, чем он и занялся: двойной бурбон, потом бутылочка «Лакки-лагера», далее по циклу. Танцовщицы у шестов были возмутительно несексуальны, к тому же одна из них, похоже, была японка, что несколько шокировало Хикса. У него даже заныл вставной зуб с правой стороны.

Уже порядочно захмелевший, он пошел в туалет, вынул зуб, подержал его под струей холодной воды и протер чистым носовым платком. Это должно было помочь. Он вставил зуб обратно, помочился и торжественной походкой направился к бару. Чернокожие за одним из столиков смотрели на него, как студенты-медики на страдающего позорной болезнью обитателя богадельни.

Взгромоздившись на табурет у стойки, он заговорил с Алексом.

– Я чувствую себя ходячей парой зубов, – сказал он ему.

– Это значит, что ты пьян, – философски заметил Алекс. Для Алекса чуть ли не все означало, что человек пьян. – Как дошли?

– Хорошо, – сказал Хикс. – Хорошее было плавание.

– Как там, баб хватало?

Хикс оперся локтями о стойку и рыгнул.

– Хватало.

– Когда отправишься обратно?

– Как только смогу выползти отсюда. Хочу подкопить деньжат и взять отпуск. Съездить в Мексику.

– Мексика – это хорошо. Полно баб.

Хикс посмотрел на девиц в клетке.

– Ну и дерьмовым же стало это место, – сказал он Алексу. – Почему я должен глазеть на этих торчушек? Господи, уж лучше б ты сам вихлял задницей вместо них!

– У меня нет бикини, – ответил Алекс.

Хикс потянулся к нему через стойку и толкнул на витрину с бутылками.

– Зато у тебя титьки больше.

Алекс налил ему еще.

– Так когда, говоришь, едешь в Мексику?

– Я не сказал, что еду.

– Нет, сказал. Только что сказал.

– Мечтаю поехать, это да. Мечтаю.

– Давно видел Кули?

Кули подторговывал наркотиками, а заодно работал на плавучем кране и уволился, когда заболел шизофренией. Хикс отхлебнул пива и щелкнул ногтем по вставному зубу.

– Кули?

– Ты знаешь Кули, – сказал Алекс. – Часто здесь выпивал с ним.

– А, да, – вспомнил Хикс и вопросительно посмотрел на Алекса. – Еще бы! Знаю.

– Я слышал, он уехал в Мексику.

– Да ну?

– Говорят, он поехал туда с кучей денег, чтобы для кого-то кое-что купить, и все просадил.

– На футбольном тотализаторе?

– Нет, просадил все деньги на баб. Те, кто дал ему свои деньги, просто озверели.

Хикс хотел было сказать, что тоже озверел бы, будь это его деньги. Прежде он никогда не слышал, чтобы Алекс заговаривал о наркотиках.

Когда доиграла музыка в автомате, девицы вышли из клетки и укутались в нечто с блестками. Одна из них, индианка из Восточной Индии, со смуглой, цвета мокко, кожей и лицом брамина, подошла к столику в глубине и подсела к типу, смахивавшему на слегка потрепанного чиновника.

– Парень – псих, – сказал Алекс, глядя на них. – Он ее связывает и колошматит. Ей нравится. Оба они психи.

Хикс встал.

– Меня все это дерьмо не интересует, – сказал он. – Не интересует.

Он пошел между столиками, за которыми сидели негры, к телефонной будке.

Господи, ну и много же их здесь, подумал он.

Он с самым скромным видом маневрировал между столиками, стараясь никого не задеть и чтобы его никто не задел, но негры, казалось, видели только убийство в его душе. Недоверчивый народ.

Зайдя в будку, он прижал дверь ногой и пролистал телефонную книгу. Он не помнил, когда решил позвонить ей. Это произошло само собой.

Второго мужа Эцуко звали Элихио Роблес, доктор стоматологии. Решив уйти от Хикса, Эцуко записалась на курсы зубных техников, оплачивая их из своих многолетних, по грошику, сбережений. К тому времени она уже прилично владела английским. Доктор Роблес, филиппинец по происхождению, был первым, кто взял ее в помощницы.

Мыча себе под нос песенку, он набрал номер доктора Роблеса. Трубку сняла она.

– Конибана Эцуко? Сицураю миссис Роблес-сан.

– Это ты! – воскликнула она.

Ему казалось, что он ясно видит ее лицо: она спокойно спрашивает себя, что бы значил этот звонок.

– Как поживаешь?

– Замечательно. А ты?

– Только что из Вьетнама.

– Как там?

Не сказать, чтобы это ее особенно взволновало, подумал Хикс.

– Спасибо, херовато.

Она ничего не сказала, но он по ее молчанию чувствовал, как ее раздражает его привычка выражаться.

– Как твой распрекрасный доктор?

– Тебя это не касается.

– У меня тут нелады с зубами. Мог бы он, как считаешь, привести их в порядок?

– Не говори глупостей.

– Он же зубной врач или нет?

Хикс снова вынул зуб и завернул в носовой платок.

– Ефть не могу.

– Почему ты такой глупый? – Холодный, твердый, как слоновая кость, гнев. – Ты пьяный.

– Точно.

– Совсем не смешно. Не беспокой занятых людей, которые не беспокоят тебя.

Он решил задать глупый вопрос:

– Скучаешь по мне, Эцуко? Я по тебе иногда скучаю.

Она снова ясно представилась ему: ее губы мелко вздрагивают от неловкости и легкого отвращения.

– Дай мне жить, – сказала она. – Не звони.

– Господи, да я тебе год не звонил! Даже больше.

– Когда я слышу твой голос, – сказала она, – мне кажется, что ты превращаешься в пьяного бродягу. Это никуда не годится для человека с твоим интеллектом.

– Ах ты, говнючка!

Она положила трубку.

– Интерректом, значит, – произнес он вслух; ее английский улучшился кардинально. – Говнючка.

Когда он нашаривал в кармане другую монетку, мимо будки прошла темнокожая девица в пальто под кожу. Хикс рассеянно улыбнулся ей, забыв, что на месте зуба у него дырка. Девица вытаращила глаза и захлопала ресницами. Дура чертова! Он проводил ее глазами и наткнулся на взгляд одного из ее компании – молодых парней в таких же пальто и пастельного цвета шляпах с опущенными полями.

«Придурок», – сказал он себе.

Набирая номер, он осторожно поглядывал на них через плечо. Когда Джун взяла трубку, он повернулся к ним спиной.

– Привет, Джун!

– Это ты, Рэй? – Голос у нее был злой.

– Угадала, – ответил Хикс. – Я здесь, в Окленде. Балдею тут, в клубе, и ни одной белой рожи вокруг. Хочу составить завещание.

– Завещание?

– Ладно, забудь, – сказал он. Шутить сегодня не получалось.

– Оуэн дома, – сказала Джун.

– Ах, Оуэн дома! Ужасно. Дай-ка я поговорю с Оуэном. А тебе позвоню завтра, ладно?

– Еще чего! Не желаю, чтобы ты звонил.

Сплошной какой-то вечер глупых вопросов.

– Почему так?

– Оуэн убьет тебя, если увидит. Он же бешеный. И страшно зол на тебя.

Хикс покачал головой. Кто-то постучал монеткой по стеклу будки.

– Если он так зол, не буду злить его еще больше. Он тебя слышит?

– Нет, он в гараже, чинит машину. Не хочу, чтобы он даже услышал, что я говорю по телефону.

– Он ведь не заложит меня, а, Джун? Не сдаст?

– Не думаю. Просто не показывайся здесь.

– Ты дура, – сказал Хикс. – Все рассказала ему. Зачем ты это сделала?

– Да что говорить! – ответила Джун. – Разве человек понимает, что делает глупость?

– Пути человеческие, – сказал Хикс, – неисповедимы.

– Вот-вот, – согласилась Джун.

Не вешая трубку, он мысленно прощупал атмосферу в баре. Эта братия за столиком испускала явственные кокаиновые вибрации. Он вынул из кармана бланк матросского клуба с телефоном Мардж. Потом подал быстрый знак – словно кому-то в дверях. Один из братии оглянулся, чтобы проверить, кому там он машет.

– «Одеон», – ответили на том конце провода; Хикс улыбнулся: студенточка.

– Мардж?

– Да?

– Это Рэй.

– О, – воскликнула она, – привет!

Приятно, когда тебе радуются.

– Я зайду завтра, рано утром. Все чисто?

– Да. Все чисто.

– Тогда до встречи.

– Тогда до встречи.

Он покинул телефонную будку и быстро вышел на улицу. Какое-то время он шагал от порта к холмам и свету уличных фонарей. У первых домов, к которым он подошел, два алкаша толкались плечами, выясняя, кто из них крепче держится на ногах. Завидев его, они прекратили забаву и двинулись к нему с видом попрошаек, но, когда он прошел мимо, остановились, тяжело пыхтя и глядя ему вслед.

– Я меж двух огней, – бросил им Хикс.

В следующем квартале на обочине тротуара возле автофургона сидели хиппаны и жевали сэндвичи с копченой колбасой. Хикс остановился, глядя, как они едят. Один из парней оглянулся, и Хиксу не понравилось, как тот на него посмотрел.

– Сейчас я вас всех поимею, – заявил Хикс.

– Ишь какой крутой, – продолжая жевать, сказала одна из девушек; и они повернулись к нему спиной.

– Да это я так, – сказал Хикс, – шучу.

В третьем квартале был бар с изображенными на оконных стеклах картами и колесами фортуны. Внутри темно-синие стены были украшены теми же символами, но посетители были в основном старики. Сложно сказать, что за таинственные личности собирались тут раньше, – этот пульс уже давно не бился. Хикс сел у стойки и продолжил свою вечеринку.

Голова у него становилась дурная. Нарисованные карты и темные стены действовали угнетающе. Накопившаяся злость – на Эцуко, Оуэна, чернокожих в «Золотых воротах» – кипела в крови. Он напивался не очень часто, но иногда, когда это случалось, между пространством, в котором он ощущал себя, и пространством людей разверзалась бездна. Его пространство символизировала татуировка на левой руке. Это было греческое слово Εδφόσ; Хикс понимал его как «Те, Кто Есть» [38]38
  «Тот, Кто Есть» – четырехбуквенное (YHWH – Ягве, буквально: «Я есмь Тот, Кто Я есмь») имя, открытое самим Богом Моисею: «Бог сказал Моисею: Я есмь Сущий» (Исх. 3: 14). В Септуагинте, греческом переводе Ветхого Завета, имя Божие заменили словом «кириос». Здесь это название отражает еще и смешанную ницшеанско-дзен-буддийскую идеологию битнической коммуны, к которой принадлежал Хикс и прообразом которой стала реальная группа Кена Кизи (отчасти послужившего прототипом Дитера) и легендарного друга Джека Керуака Нила Кэссади (отчасти послужившего прототипом Хикса), чья психоделическая цитадель находилась в разрушенном монастыре на ранчо Кизи в Калифорнии.


[Закрыть]. Когда его спрашивали, что это означает, он часто говорил: это означает, что он параноик.

Его охватила знакомая ярость; это было похоже на спазм, такой сильный, что было невозможно дышать и только от хорошей драки отпустило бы.

Он сидел и пил, стараясь расслабиться. Какое-то время пробовал думать о том, что будет делать с деньгами, которые получит, но деньги пока были у хитрых бестолочей, и злость его стала еще сильнее.

В тот момент, когда он пытался углубиться в себя, с улицы вошел длинноволосый юнец с заячьей губой, жуя зубочистку, и сел к стойке недалеко от него. Хиксу взбрело в голову, что парень мог быть из тех, сидевших на обочине; он решил, что парень ведет себя слишком вызывающе – потому что вообще зашел сюда, да еще сел так близко.

Юнец, который говорил с нью-йоркским акцентом, спросил пива и выпил, проглотив таблетку. Изжеванную зубочистку выплюнул на стойку. Увидев, что Хикс сверлит его глазами, он спросил:

– Ты что-то сказал, кэп?

Хикс ничего не ответил, и юнец смерил его быстрым одобрительным взглядом сверху донизу.

Чертов салага. Хиксу казалось, что, будь он чуть пьянее, чувствуй себя еще более одиноким и на взводе, он мог бы к парню и подкатиться. От такой возможности, пусть и отдаленной, ему стало тошно.

– Смотрел вчера вечером бокс? Это же просто бойня была, скажи? – Юнец придвинулся ближе. – Вот что я тебе скажу: единственный способ пустить ниггеру кровь – это примотать бритву к перчатке.

Хикс решил, что парень чокнутый. В принципе, он всегда был не прочь накостылять чокнутому.

– Я из Нью-Йорка, – сказал парень. – А ты давно там был?

Хикс допил пиво.

– Никто тебя не спрашивал, откуда ты. Отвали.

– Ну ты даешь! – сказал сопляк. Он как будто вовсе не был обескуражен.

Сейчас будет драчка, подумал Хикс. Ему не терпелось начать мордобой.

Парнишка изучающе посмотрел на него, словно не зная, на что решиться.

– Ты – потрясный ублюдок, да?

Хикс пожал плечами и встал, пальцы правой сжались в кулак.

– Кто я?

Парнишка быстро, по-нью-йоркски, залопотал:

– Я сказал, потрясный ублюдок, в смысле – жутко крутой, умеешь постоять за себя. Я бы не стал к тебе заводиться. – Он вытянул ладонь, словно загораживаясь от удара.

– А я уж подумал, что заводишься.

– Да что ты, кэп, нет-нет, извини. Я бы угостил тебя пивом и пилюлей, но у меня ни шиша. Это мой последний четвертак, честно.

– Не нужно мне твое пиво, салага.

– Брось. Не обзывай меня так.

– Не нужно мне твое пиво, салага.

– Ладно, – сказал парнишка, – как хочешь.

А Хикс так рассчитывал его побить. Но оба – и он, и парень – понимали, насколько он пьян и что нужно быть осторожным. Особенно злило Хикса то, что нужно быть осторожным.

– Слышь, кэп, – сказал парнишка, – хочешь помочь мне почистить одного пижона?

Хикс уставился на него.

– Я должен встретиться с этим педиком. Старик, он упакован что надо: костюмчик за пять сотен, всякие там перстни, «ролекс», кредитки. Ну как?

Парень подвинулся ближе.

– Я бы и один смог, но этот пижон – здоровый как черт. Если нас будет двое, да еще у одного нож, – никаких проблем.

Хикс заглянул ему в глаза. Они были почти небесной голубизны, с амфетаминной краснинкой в уголках и с длинными черными ресницами. Говоря, он большим пальцем почесывал подбородок, прикрывая другими пальцами свою заячью губу. Хикс еще не встречал человека, от которого бы так несло, как от этого парня.

– Это еврей с телевидения, трусливый педик. Мы покажем ему нож, старик, и он в штаны наделает.

– Ты, верно, шутишь, – сказал Хикс.

Это было почти забавно. Может, и в самом деле забавно.

Парнишка извлек сигарету из кармана рубашки, не доставая всю пачку. У него были все повадки салаги.

– Я серьезно, – сказал парень. – Ну что, согласен? Ярость Хикса утихла. Он в изумлении смотрел на парня.

– Мы вдвоем, старик, – что скажешь?

– Возьми себе пива, – ответил Хикс.

Тот улыбнулся. Если б он улыбнулся на мгновение раньше, Хикс разнес бы ему череп. Но теперь у Хикса пропало желание бить его. Парнишка был сам себе трип, сам себе тайное знание. Таких людей просто нельзя бить. Они святые.

– А с ножом – это ты? – спросил Хикс.

Парнишка глянул вниз, на свою ногу, и зажмурился чуть ли не в чувственном предвкушении.

Хикс пнул его по лодыжке. Башмак стукнулся о что-то большое и твердое под брючиной.

– Что у тебя там за хреновина?

Юнец скромно улыбнулся:

– Штык.

Хикс захохотал и хлопнул ладонью по стойке:

– Хреновато у тебя, парень, с самоуважением.

– Черта с два! – возразил юнец. – С самоуважением у меня все офигенно, потому и таскаю железяку.

– У тебя имя есть?

– Джои, – ответил юнец. – Одна девчонка с Лонг-Айленда звала меня Бродвейский Джо [39]39
  Прозвище Джозефа Уильяма Немета (р. 1943), одного из лучших защитников за всю историю американского футбола.


[Закрыть], потому что я очень похож на Джо Немета.

– Прекрасно, – сказал Хикс. – Меня можешь звать Кэп. Мне это нравится.

– Идет, – кивнул Джои. – Сделаем так: я позвоню ему. Он устроился в том мотеле, у яхтенной пристани. Я войду первым, ладно? Потом впущу тебя. Пижон выпьет, и мы дождемся, пока он закосеет. Слушай, ты уверен, что хочешь пойти?

– Уверен, – ответил Хикс. – Ненавижу таких ублюдков. Дай мне его номер. Я позвоню и спрошу тебя. Вроде того, что у меня для тебя есть какое-то там сообщение. Ты мне скажешь по телефону: в другой, мол, раз, но я буду настаивать. Ты извинишься перед ним, скажешь, что я должен зайти, но ты быстро избавишься от меня. Сыграй роль.

Бродвейский Джо как будто задумался, потом сказал:

– Ладно. Так и сделаем.

Пока Джои звонил, Хикс переписал номер и заказал себе еще выпивку.

– Готово, Кэп, пошли на дело.

– Я подожду здесь, – сказал Хикс. – Позвоню тебе отсюда. Я на машине, так что буду на месте через пару минут.

– Нет, едем вместе. Позвонить можешь там, из какого-нибудь кабака.

– Не собираюсь засвечивать машину. Пойдешь туда один, а уж с добычей смоемся на его машине. В любом случае не хочу болтаться там лишнее время.

– Хорошо, – сказал юнец. Опять улыбнулся Хиксу и ткнул его пальцем в ширинку. – До скорого. Надеюсь, не подведешь?

– Ни за что, – уверил его Хикс.

Когда Бродвейский Джо ушел, Хикс направился в туалет. Возвращаясь, он понял, что ему очень трудно будет найти дорогу в ХСМЛ. Немного погодя он снова встал и позвонил по номеру, который взял у юнца.

– Привет, – сказал он.

– Кто говорит?

– Это Кэп, милашка. У твоего бойфренда, Бродвейского Джо, с собой штык. И он собирается этим штыком сделать с тобой кое-что нехорошее. Он как раз уже идет, думает надрать тебе задницу.

– Надрать, говоришь?

– Это совсем не так весело, как звучит, – пояснил Хикс.

После задумчивой паузы человек на том конце провода сказал, что он ничуть не удивлен.

– А сам-то ты, – спросил он, – кто такой?

Хикс почувствовал себя оскорбленным.

– Я – отличный парень, – ответил он. – Добропорядочный гражданин. Вот кто я такой.

– Расскажи мне немного о себе, – попросил голос в трубке. – Ты – здоровый мужик?

Хикс вздохнул. Он был совершенно пьян.

– Здоровенный, – сказал он. – Настоящий громила.

– Я знаю, как можно повеселиться. Ты честно поступил. Почему бы тебе не прийти ко мне, наведем немного страху на нашего юного друга?

Хикс повесил трубку и вернулся к бару. Над стойкой, чего он раньше не заметил, висела надпись: «Сегодня первый день оставшейся тебе жизни».

– В точку попал, – сказал Хикс бармену.

Бармен, желчный старик, обернулся и, скривившись, посмотрел на надпись:

– Это не я. Она тут была.

Когда Хикс вышел, бармен снял надпись. Не стоило раздражать посетителей.

На улице было холодно, висел туман.

– Некуда-то мне податься, – вслух сказал Хикс.

Он пошел вперед, оглядываясь через плечо. Не успел он далеко отойти от бара, как заметил приближавшийся попутный городской автобус и заставил себя рвануть на угол, к остановке. Войдя в автобус, он подумал, что, когда бежал к остановке, кажется, видел Бродвейского Джо не то в переулке, не то в подъезде, не то дальше по улице. Слишком он был пьян, чтобы сказать точно.

Он стоял рядом с нервным водителем, нашаривая в карманах мелочь; отсчитав наконец деньги на билет, он понял, что автобус уже доставил его назад, к площади Джека Лондона, откуда рукой подать до отделения ХСМЛ. Он сунул мелочь обратно в карман и, обменявшись враждебными взглядами с водителем, осторожно, чтобы не загреметь вниз, вышел из автобуса.

Поднявшись в свою комнату, он залепил пластырем глазок в двери и зарядил свой кольт тридцать восьмого калибра. Но прежде сунул в барабан один патрон и крутанул его. Трижды повторил процедуру, и каждый раз патрон вставал точно против ствола. Он не мог решить, хороший это знак или плохой.

Проснувшись на утро с мерзким привкусом во рту и больной головой, он увидал на столе револьвер, лежавший среди рассыпанных патронов, разодранной целлофановой обертки и коробки из-под патронов. Ему стало очень стыдно вчерашней своей глупости. Безрассудство и Бесконтрольность в чистом виде.

* * *

Последние часы перед рассветом Мардж снились кошмары. Каждый кошмар кончался тем, что она просыпалась от сильнейшей невральной вспышки, осознавала, что у нее раскалывается голова, и снова проваливалась в сон. Но назвать это состояние сном было трудно.

И кошмары, все как один, были ужасные. То Джейни стояла, покачиваясь, на карнизе, позади нее дождливо-серый нью-йоркский горизонт, водонапорные башни, грязный кирпич стен. То какой-то сумасшедший монах с окровавленным яблоком в руке. То что-то страшное, виднеющееся среди деревьев. И в каждом кошмаре фигурировала головная боль.