Текст книги "Пришельцы с Земли"

Автор книги: Роберт Сильверберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Глава пятая

Шла вторая неделя мая, фирма «Стьюард и Диноли» безболезненно и плавно завершила выполнение предыдущих контрактов и всецело переключилась на текущий, требовавший всех наличных сил. Кеннеди же был целиком погружен в него уже с тех пор, как передал бойкому служащему четвертого класса по фамилии Фурман дела по Объединенным бокситовым рудникам.

Непосредственным начальником Кеннеди был Вацински и координатор ганимедского проекта. Трое остальных сотрудников второго класса отвечали за определенные участки работы: Каудерер за ход дел по оформлению прав на участки в космосе, Мак Дермотт за связь с правительственными кругами и организацию лобби в ООН, Поджиоли за опрос общественного мнения и анализ намечающихся тенденций. Но все это были вспомогательные линии работы в то время, как центром формирования общественного мнения был офис Вацински, явного преемника Диноли, управляющего усилиями остальных служащих своего ранга. «Команда» Вацински состояла из девяти человек: Кеннеди, Хогена, Сполдинга, Прессли, Камерона, Ричардсона, Флейшмана, Лунда и Уитмена. Они и были людьми, которые собирались продать Ганимед землянам.

Никто из них особенно вроде и не спешил ускорять течение дел, даже Вацински. Первые несколько дней они только записывали и классифицировали возникшие у них идеи, даже не обсуждая их. Для проекта в «С. и Д.» это было на удивление робкое начало.

Существовало несколько опорных дат. Кеннеди аккуратно записал их у себя в блокноте, как только они дошли до него «сверху».

2044 г. – первое широкое оповещение; 8 июня – начало переориентации отношения к ганимедцам, подготовка к антипатичному изображению их; 17 сентября – интенсификация программы, подготовка кульминации всей операции; 22 сентября – Корпорация обратится в ООН с просьбой рассмотреть вопрос о выделении поддержки в случае необходимости; «С. и Д.» следует максимально обыграть такую возможность; 11 октября – кульминационный несчастный случай заставит Корпорацию просить ООН уже непосредственной помощи; 17 октября – (оптимально желательный срок) – принятие ООН решения о занятии Ганимеда для охраны прав Корпорации.

От того, чтобы показать это расписание Мардж, Кеннеди решил воздержаться: оно было слишком пунктуально распланировано и могло бы вызвать у нее только вполне определенную реакцию.

Такую же, как у Сполдинга в тот день, когда расписание распространили среди всех участников проекта. Стол Сполдинга переставили из отдела четвертого класса к Хогену и Кеннеди. Когда запечатанный конверт лег на угол его стола, Сполдинг оторвался от бумаг, надорвал конверт и пробежал глазами содержимое.

– Вот и дождались. План завоевания.

Альф Хоген уронил листок на сверкающую поверхность полированного стола и с тревогой взглянул на Сполдинга.

– Что, черт возьми, ты имеешь в виду?

Появилось тревожное напряжение, Кеннеди успокаивающе сказал:

– Циничен, как всегда, Дейв? Можно подумать, ганнитов собираются растоптать.

– Но, как…

– Придется уж положиться на Диноли, – вмешался Кеннеди. – Он может все расписать на шесть месяцев вперед и так точно ухватить намечающиеся изменения, что расхождение с планом получится не более суток, уверяю тебя.

– Это и есть мастерство, – сказал Хоген. – Диноли – это акула. Настоящая акула. Черт меня побери, но я уважаю этого человека, и неважно, слушает он нас сейчас или нет!

– Ты действительно считаешь, что офис третьего класса прослушивается? – с беспокойством спросил Сполдинг.

Хоген по-свойски пожал плечами.

– Вполне вероятно. Диноли хочет иметь лояльных служащих. И есть определенные способы, чтобы удостовериться в этом. Но мне все равно. Я-то ведь вполне, и если старине Лу заблагорассудится настроиться на меня, мне не о чем волноваться.

Кеннеди сложил листок с расписанием и убрал его подальше, затем встал из-за стола и направился к столу Сполдинга. Опершись на крышку обеими руками, он приблизился вплотную к лицу Сполдинга и сказал:

– Дейв, у тебя не выдастся свободная минутка? Я собираюсь спуститься в библиотеку, и мне нужен помощник, чтобы донести все сюда.

– Почему бы тебе не вызвать носильщика?

Из-под стола высовывался мысок ботинка Сполдинга. Кеннеди наступил на него и ощутимо нажал.

– Я не доверяю этим парням. Мне бы хотелось, чтобы ты меня выручил.

Сполдинг озадаченно посмотрел на него, но пожал плечами и согласился. Когда они миновали зону офисов третьего класса и вышли в коридор, Кеннеди крепко сжал ему локоть и, понизив голос, сказал:

– Не совсем к месту была твоя шутка насчет «плана завоевания», Дейв. Для нее не было повода.

– Не было?

– На уровне третьего класса не положено отпускать такие шуточки. Хоген был бы вправе донести на тебя.

На лице Сполдинга мелькнула холодная усмешка.

– Разве противопоказано высказываться против грязной сделки?

– Да, – сказал Кеннеди. – Либо ты остаешься тут и держишь язык за зубами, либо уходишь. Выбирай. Одно или другое. А как твое недавнее намерение заделаться писателем?

Сполдинг виновато улыбнулся:

– Я решил смириться и остаться.

– Вот это разумно, Дейв. Я так и рассчитывал, что ты перерастешь свой юношеский максимализм. Рад слышать.

– Дьявол тебя забери, Тед! Ничего я не перерос. А остаться решил – нужны деньги. Теперь я получаю по ставке третьего класса, вполне прилично. Еще несколько месячишек на харчах папаши Диноли, и скопится крупненькая сумма, тогда можно и уходить. Чего мне на самом деле и хочется.

Глаза Сполдинга блестели.

– Бей цинизм цинизмом. Только так.

Кеннеди мигнул. И промолчал.

– Ну, – продолжал Сполдинг, – а как с библиотекой? На самом деле требуется что-то нести или ты просто придумал предлог, чтобы дать мне добрый совет?

– Предлог, – признался Кеннеди.

– Я так и думал. Тогда не станешь возражать, если я вернусь на рабочее место?

Сполдинг улыбнулся и быстро пошел прочь. «Ах ты, мерзавец, – констатировал Кеннеди, глядя на удаляющуюся спину Сполдинга. – Хладнокровный мерзавец».

Кеннеди постоял еще немного в холле, затем, осознав, что замер с огорошенным видом, стряхнул застывшее выражение лица и тоже пошел восвояси.

Ни для кого не было секретом, что Дейв Сполдинг относится к ганимедскому контракту с отвращением. Кеннеди отнес это на счет его туманного идеализма

– у идеалистов вечно в голове путаница.

Сегодняшнее потрясение открыло Кеннеди на удивление трезвомыслящего Сполдинга, хладнокровно выгадывающего деньги из ганимедского контракта, чтобы получить возможность безбоязненно уйти из агентства. Это меняет дело, подумал Кеннеди. В его душе шевельнулось сомнение. Теперь уже нельзя стало просто отмахиваться от мнения Сполдинга о контракте.

Вернувшись в офис третьего класса, Кеннеди нашел тучного Хогена у холодильника. Тот с видимым наслаждением потягивал освежающий напиток. Сполдинг сидел за столом, прилежно склонившись над бумагами.

– Во сколько совещание? – спросил Кеннеди.

Ему было известно время, но Хоген ответил:

– Вацински желает видеть нас у себя через полчаса. Как насчет идей?

– Парочка имеется, – осторожно ответил Кеннеди. – Может, Эрни их примет, Альф?

– Да?

– Скажи мне, только честно, что ты думаешь по поводу всего этого дела с Ганимедом?

Едва договорив, он уже понял, что свершил ошибку. Хоген повернулся к нему, внимательно поглядел в глаза и удивленно нахмурился.

– То есть, что я думаю? О чем?

– О контракте. Правильный ли он? – Кеннеди взмок. Ему страстно захотелось вернуть сказанною.

– Правильный? Что значит «правильный»? – непонимающе спросил Хоген и пожал плечами. – Тебя это беспокоит? Может, ты от Сполдинга заразился?

– Да не совсем. Мардж сильно беспокоится. Она у меня социально ангажирована. И постоянно возвращается к вопросу о Ганимеде.

Хоген дружески улыбнулся. Ему исполнилось сорок лет, и он не питал иллюзий подняться выше уровня третьего класса. Спокойствия ему придавала так же уверенность в соответствии его компетенции положению; ни вероятность слететь или продвинуться не представляли опасности.

– Тед, я удивлен, что слышу от тебя такое. У тебя прекрасный дом, чудесная жена, роскошная жизнь. Ты – служащий третьего класса. Получаешь 30 тысяч в год, плюс премии и верным ходом идешь на повышение. И получишь его – ты годишься. Это я тебе говорю.

Кеннеди почувствовал, что краснеет.

– Лесть не ответ на мой вопрос. Альф.

– Это не лесть, а факты. Объективные факты, что есть – то есть. А у большинства не хватает. Вот и все. А теперь представь, что Диноли вызывает тебя и велит перестроить общественное мнение об этой, как ее там, планете Ганимеде или луне Ганимеде, так-то и так-то. Разве ты будешь медлить и пытаться разобраться, правильно это или нет? – Хоген заржал. – Как бы не так! Кого это будет волновать, за тридцать-то тысяч!

Кеннеди отпил глоток.

– Да, да, конечно.

– Теперь понимаешь?

Кеннеди кивнул.

– Думаю, да.

Через полчаса Кеннеди уже сидел на своем обычном месте за столом в кабинете Вацински, рядом с Хогеном, на противоположной стороне от Сполдинга. Вацински в ожидании остальных был совершенно неподвижен, его неуклюжая долговязая фигура повторяла очертания кресла. Ричардсон пришел последним и тихо скользнул в комнату, надеясь, что его опоздание останется незамеченным. Тут Вацински ожил:

– Сегодня 11 мая, джентльмены, – завел он своим высоким голосом. – Прошла ровно неделя со времени нашей последней встречи в этих стенах. Думаю, все ознакомились с разосланным сегодня утром расписанием; кто не успел, поднимите руки, так, хорошо. Хочу напомнить, что до начала активной кампании остается ровно десять дней. В этот проект, джентльмены, вложена уйма труда – чертова уйма! Если бы вы знали, как Джо Каудереру пришлось побегать, чтобы организовать участие прессы и телевидения в соответствии с нашим графиком. Ну, скоро узнаете, когда Джо выступит с отчетом на общем совещании у Диполи. Так или иначе, дело движется.

Я специально предоставил вам неделю на обдумывание положения, чтобы вы точнее могли определить свои действия в сложившейся ситуации. Вы ведь знаете, что в «С. и Д.» на работу по формированию реакции публики смотрят как на творчество. Красота проработанной картины общественного мнения сродни красоте Моны Лизы, полотнам Рембрандта или симфонии Бетховена. Если кто-нибудь из вас еще не винился всеми своими чувствами в ганимедский проект, я вас призываю сказать об этом прямо сейчас или позже, в частном порядке. Замысел должен стать явью. А для этого необходима искренность помыслов, джентльмены.

Казалось, Вацински действительно прочувствовался всерьез, столько страсти вложил он в эту свою рапсодию. На глазах даже поблескивали слезы. Кеннеди взглянул на сидящего напротив Сполдинга, но молодой человек сидел с плотно сжатыми губами и не выдавал своих эмоций.

– Прекрасно, джентльмены, а теперь за работу, – без перехода сказал Вацински уже совершенно деловым тоном, молниеносно покинув эмпиреи, где только что витал. – Прошлый раз мы определили общий подход к организации кампании. По предложению Ллойда Прессли, поддержанному Диполи, в предвидении вероятности сильного отпора на Ганимеде мы займемся созданием антипатичного образа ганимедцев. Полагаю, все уже прикидывали, каким способом этого добиться. Начнем с вас, Ричардсон.

Все глаза устремились в конец стола. Так Вацински выражал свое неудовольствие по поводу опоздания Ричардсона, формального выговора можно было не ждать.

Ричардсон имел вид тонкогубого учителя-педанта. Он провел рукой по редеющим волосам и произнес:

– Я продумал три-четыре подхода, на нескольких уровнях, Эрни. Но не стану выкладывать все сразу. Главное – подать все должным образом детям. Детям и женщинам. А тем самым воздействовать и на мужчин, которые все равно собственного мнения не держат. Предлагаю приступить к делу, проталкивая антиганимедский материал в детские передачи и в вечерние видеосеансы, ориентированные на женщин. Я набросал план, включающий 15 специально подобранных программ и уровень воздействия на зрителя для каждой. Некоторые из специалистов прежде работали в «С. и Д.». Зачитать план сейчас, либо вы предпочитаете ознакомиться с ним позже?

Вацински нетерпеливо дернулся:

– Лучше попозже, Клод. Пока оговорим самое принципиальное. Детальные разработки понадобятся позже.

Кеннеди заметил, что начальнику было неприятно слышать, как Ричардсон выкрутился; ничто Вацински не было милее, чем вид мнущегося подчиненного и его признания в неподготовленности. Обычно никто третьего класса рангом на совещание с Вацински неподготовленным не приходил.

Перебрали всех сидящих за столом. Хоген развивал скользкую идею – направлять проганимедские материалы в европейские телекомпании и газеты, тщательно выбирая страны, на данный момент наименее популярные в Штатах. А затем простым переключением по контрасту добиться желаемого эффекта, воздействуя на мнение американцев тезисом такого рода: «Если им это нравится, то мы будем против!» Вацински одобрил. Затем Флейшман предложил свои идеи, как это всегда у него получалось, темные и запутанные, сводившиеся приблизительно к овладению общественным мнением одновременно на уровне колледжей и детских садов, дабы младенцы и молодежь выступали в качестве разносчиков пропаганды. Вацински согласился и с этим.

Пришла очередь и Кеннеди. Он нервно оттянул воротничок и положил закрытый чемоданчик перед собой на стол.

– Я набросал план, который во многом совместим с теми, что мы заслушали, Эрни. Его можно применить параллельно одному из них или сочетать со всеми вместе.

– Давайте нам его.

– Вкратце он сводится к следующему: нам нужно соломенное чучело, чтобы его поставить, а потом свалить. И это должно быть нечто способное сразу и бесповоротно привлечь симпатии людей.

Вацински кивал. Кеннеди облизнул губы и продолжил:

– В данный момент из землян на Ганимеде всего две дюжины космонавтов и ученых Корпорации. Вряд ли среди них есть хоть одна женщина или ребенок. Что может тут пробудить сочувствие? На чем нам основываться, живописуя противостояние ганнитов? Кому какое дело до горстки исследователей, нанятых Корпорацией? Поэтому я и предлагаю – распространить сведения об основании земной колонии на Ганимеде. Из добровольцев. Две сотни лучших землян – смелых, самоотверженных мужчин, женщин и детей. Естественно, никакой колонии там нет. Корпорация не может допустить гражданских лиц в такую нестабильную в военном отношении зону, как Ганимед. Населению не обязательно это знать. Если мы станем последовательно излагать события в «колонии», и сообщения о текущей жизни «колонистов», если мы уверим самих себя в их существовании, то и публика в это поверит. А как только нам удастся завладеть ее пристрастием, то можно делать с «колонистами» все что угодно.

Кеннеди еще не успел закрыть рот, а вверх взметнулось полдюжины рук. Он было подумал, что его собираются поднять на смех, но по их виду быстро понял, что его предложение попало в точку и вызвало поток встречных.

Встал Просели:

– Настоящая находка! После этого уже можно заявить, что ганниты уничтожили нашу колонию. Это верный способ обеспечить одобрение карательной акции! Гибель невинных женщин и детей, пламя пожаров, потоки крови – вот тот рычаг, который нам необходим! Конечно, я могу предложить некоторые варианты, но о них можно поговорить и позже.

Вацински кивнул:

– Похоже, Кеннеди наткнулся на яркую мысль. Я собираюсь предложить ее Диноли в качестве стратегической и строить все планы исходя из нее. Хвалю, Кеннеди! А теперь вы, Лунд. Хочу, чтобы высказались все присутствующие.

Глава шестая

В тот же день, часа через два после окончания совещания, на столе Кеннеди зазвонил телефон. Кеннеди схватил трубку и услышал невыразительный голос Вацински:

– Кеннеди? Это Эрни. Не могли бы вы зайти ко мне на пару минут?

– Сейчас буду, Эрни.

Вацински его ждал. В похоронно черном костюме и блестящем рыжем парике. Он небрежно улыбнулся и указал Кеннеди на стул.

– Я сообщил ваше предложение Диноли, – без предисловий начал он. – Старику оно понравилось. Считает его великолепным. Каудерер, Макдермотт и Поджиоли того же мнения. Как раз перед обедом мы собирались и проголосовали.

– Я рад, что оно прошло, Эрни, – сдержанно отозвался Кеннеди.

Вацински кивнул.

– Оно прошло. Половину обеденного времени Диноли проговорил с Буллардом – это глава Корпорации. Они намечали стратегию действий. Диноли использовал в качестве базового ваш план.

Кеннеди ощутил, что млеет от удовлетворения. Приятно, черт побери, знать, что твое мнение здесь что-нибудь да значит. Ведь очень легко представить себя куклой, чьими движениями руководят начальники с той же ловкостью, как и ты управляешь зачаточным разумом толпы.

– На удачную мысль натолкнулся, так ведь, Эрни?

– Да. – Вацински откинулся назад и позволил выражению лица чуточку потеплеть. – Ты мне всегда нравился, Тед. Думаю, ты годишься для ранга второго класса. У тебя есть все необходимое, ты знаешь – настойчивость и нетривиальность подхода. Такое сочетание нечасто встречается. У нас есть сотрудники с оригинальным мышлением, Лунд, например, или Уитмен, порой этот мальчишка Сполдинг. Но силы воплотить их в дело у них нет. С другой стороны, есть и такие, как Хоген, усердные работники, которые никогда не допускают ошибок, но никогда и не выдвигают свежих идей. Оба типа сотрудников нужны на уровне третьего класса. Но для второго класса необходимо еще нечто. У меня это есть. И у Поджиоли, и у Мак-Дермотта, и у Каудерера. Думаю, и у тебя тоже, Тед.

– Приятно слышать это от вас, Эрни. Я знаю, льстить не в вашей привычке.

Вацински наклонил свой парик.

– Это абсолютно неофициально, Тед, но Поджиоли собирается уходить из «С. и Д.», чтобы принять ответственную работу на видео. Я знаю, что он обсуждал эту возможность с Диноли и тот склонен его отпустить.

– Шефу всегда нравилось, что его выпускники занимали высокие посты в теле– и радиокомпаниях, – сказал Кеннеди.

– Если Поджиоли уйдет, кого-то надо будет перевести в ранг второго класса, чтобы заполнить вакансию. Диноли обсуждал со мной и этот вопрос. Выбор между Хогеном, Просели и тобой. Но Просели только-только с четвертого класса, а я знаю, что Мак-Дермотт опасается способствовать его слишком быстрому продвижению по службе, а Хогена считают слишком косным. Свою поддержку я отдаю тебе. И события сегодняшнего утра помогли мне определить свое предпочтение.

– Спасибо, Эрни. Спасибо, – Кеннеди недоумевал, зачем Вацински потребовалось все это ему говорить.

Вацински медленно опустил веки, а когда снова открыл глаза, взгляд как бы затуманился.

– О'кэй. Хватит говорить в сослагательном наклонении, Тед. Я только хотел, чтобы ты знал, как к тебе относятся в агентстве. Терпеть не могу, когда кто-то чувствует себя неуверенно, в то время, как он на хорошем счету. – Вацински нахмурился. – Вместе с тем, как тебе, наверное, известно, у некоторых наших сотрудников наблюдаются нежелательные настроения, и мне бы хотелось от них как можно скорее избавиться. То есть от людей недостаточно лояльных. От тех, кто не понимает своего положения, у кого голова набита всякой ерундой, проповедуемой антисоциальными элементами. Тебе они известны лучше, чем мне, и, вероятно, ближе знакомы. Имея в виду переход на вакансию второго класса, ты обязан поразмыслить над тем, как избавиться от таких ненадежных служащих. И сообщать мне о всех случаях негативизма по отношению к политике фирмы. О'кэй, Тед?

Кеннеди вдруг ощутил поднимающийся изнутри холодок и подумал: «Вот к чему он клонит. Хочет, чтобы я шпионил для него и доносил на людей вроде Сполдинга, кого беспокоят моральные аспекты контракта».

– Думаю, я понимаю, что вы имеете в виду, Эрни. Разрешите, я дам ответ несколько позже.

– Конечно. Спешка нужна только при ловле блох. Но я совершенно точно знаю, что среди нас есть определенные антисоциальные элементы, и хочу от них избавиться. Диноли также этого хочет.

Мелодично зазвонил телефон на столе. Вацински поднял трубку, долго слушал молча и наконец сказал:

– Это Диноли. Теперь давай перейдем к основному, Тед: мы приняли и используем выдвинутый тобой сегодня утром план. Собираемся «основать» колонию на Ганимеде и в октябре напустить на нее кровожадных ганнитов, что послужит поводом для просьбы Корпорации о помощи и вмешательстве ООН. Диноли хочет, чтобы ты отвечал за материалы по колонии. Единолично. По существу, ты будешь выполнять работу ранга второго класса. Тебе предоставляется право подобрать себе персонал, взять любого сотрудника третьего или четвертого класса в качестве помощника.

– Прямо сейчас?

– Неплохо бы, – сказал Вацински.

Кеннеди немного помолчал. Вытащил самозажигающуюся сигарету из пачки, подождал, пока она задымится, и решительно затянулся, обдумывая предложения Вацински.

Они открывали для него широкие возможности. На первый взгляд как тут было не заметить льстящего самолюбию признания его способностей, но Кеннеди достаточно хорошо разбирался в нравах «Стьюард и Диноли», чтобы не заблуждаться на этот счет, поэтому искал более глубокой подоплеки.

Ему предоставляли крупный пост не задаром, а в обмен на информацию. Чуя, что ганимедский контракт пахнет сенсацией, они хотели предотвратить любые утечки информации, вытурив возможных перебежчиков вроде Сполдинга. Возможно, Сполдинга уже наметили к увольнению и только ждали, чтобы Кеннеди подтвердил их подозрения. «Ну нет, – подумал Кеннеди, – я не стану играть по правилам. Нет. Был только один человек, идеально подходящий для этой работы. Тот, кто охотнее писал бы книги, а не занимался ганимедским контрактом».

Кеннеди посмотрел прямо в худое расчетливое лицо Вацински.

– О'кэй. Я выбрал себе человека.

– Кого?

– Дейва Сполдинга.

Долю мгновения Вацински выглядел так, будто Кеннеди врезал ему в зубы. Затем овладел собой и сказал ровным и мягким голосом:

– Хорошо, Тед, я подумаю, как ускорить выполнение вашей просьбы. На сегодня все. Желаю хорошо потрудиться.

Вечером, на вопрос Мардж, как прошел день, он ответил коротко:

– Довольно прилично. Вацински вызвал меня и сказал, что у меня хорошие шансы перейти в категорию второго класса. Они поручили мне одну особую работу.

На Мардж было полупрозрачное платье из скайлона с глубоким вырезом: Наливая ему питье, она сказала:

– Догадываюсь, ты не хочешь говорить, в чем она будет заключаться.

– Не хотел бы.

– Не стану настаивать, дорогой.

Она бросила в коктейль очищенную луковку, поцеловала мужа и протянула ему напиток.

– Дейв Сполдинг будет работать непосредственно под моим началом. И мы с ним по существу займемся самой сердцевиной проекта.

На секунду показалось, что Мардж удивлена. Затем она заметила:

– Надеюсь, теперь вы с Дейвом будете лучше ладить. Плохо, если вы не сработаетесь.

– Думаю, сумеем, – улыбнулся Кеннеди. – Я сам выбрал его в качестве помощника.

Он сделал большой глоток и едва успел отвести стакан в сторону, как кот прыгнул к нему на колени и свернулся клубочком.

Кеннеди блаженствовал. Такой должна быть жизнь: хорошая работа, доброе питье, приятная музыка и ласковая жена, готовящая вкусный ужин. А после ужина хорошая дружеская компания, полная раскованность, а потом спокойный сон. Он закрыл глаза, внимая ликованию труб оды Перселла и легко поглаживая кота свободной рукой.

Сполдинг довольно хорошо принял новость. Кеннеди разговаривал с ним ровно в два, вскоре после официального объявления новой расстановки сил Вацински; и Сполдинг даже оживился, с энтузиазмом рассуждая о том, какую «колонию» на Ганимеде они создадут. Никакой холодности, обошлось и без запутанных проблем морали, за что Кеннеди был ему крайне благодарен.

Сполдинг сразу же начал продуцировать массу идей, действующих лиц, происшествий, накинувшись на работу с юношеским энтузиазмом. Кеннеди почувствовал разделявшие их четыре года – Сполдинг был еще сущим ребенком, ему не хватало времени обрести уверенные манеры взрослого человека. Им обоим пойдет на пользу совместная работа по контракту.

В себе Кеннеди также ощутил прилив энтузиазма. Понимал, что имел в виду Вацински, когда говорил об эстетической стороне работы по формированию общественного мнения. Работа может стать настоящим творчеством. Они вместе со Сполдингом наделят жизнью целую колонию людей, одарят их различными талантами, надеждами и устремлениями, вызовут интерес всего мира к их тяготам и лишениям, сочувствие их смелости.

Музыка достигла кульминации. Кеннеди представил, как Перселл в Англии далекого семнадцатого века тщательно переносит возникшие в его мозгу величественные звуки на лист запачканной сажей бумаги, как музыканты исполняют ее, думал о тех инженерах, которые сделали возможным запись – о целой армии участников процесса воспроизведения нот в звуках. Вот что такое творчество! Произведение, которого не существовало прежде, чем Перселл нарисовал первый скрипичный ключ на нотных линейках, но которое теперь принадлежит всем, всему миру.

Почти так же будет и с колонией на Ганимеде, которую им со Сполдингом предстояло изобрести. Мужчины и женщины смогут погружаться в жизнь колонистов, как он только что погружался в мир музыкального произведения. Почти в состоянии экзальтации Кеннеди вошел в столовую, куда позвала Мардж.

Она с улыбкой глянула на него:

– Вероятно, я сделала коктейль слишком крепким, – сказала она.

– Три с половиной к одному, или я ничего не смыслю в пропорциях. Разве не так?

– Вероятно, но ты сам на себя не похож! Такой добродушный, расслабившийся, Тед.

– И поэтому я скорее вещего пьян, не так ли? Ибо я не могу быть счастлив и раскован в трезвом состоянии. Но мне придется разочаровать тебя, Мардж. Я совершенно трезв. И счастлив.

– Конечно же, дорогой. Я только…

– А причина моей радости, – вдруг начал Кеннеди неожиданно для самого себя, – не только в том, что Вацински объявил меня явным претендентом на место второго класса, когда Поджиоли уйдет. Это мелочь. Я счастлив, что могу участвовать в таком настоящем, важном и будоражащем деле, да еще вместе с Дейвом. Знаешь, что мы будем делать?

Она улыбнулась.

– Я не хотела допытываться. Ты ведь всегда так ревниво относишься к своей работе, когда я о чем-то расспрашиваю.

– Хорошо, я расскажу тебе. – Он просиял еще больше. – Мы с Дейвом собираемся придумать целую колонию на Ганимеде, людей, обстановку и все, все.

И он принялся подробно живописать, какая это будет колония, как ему пришла в голову эта идея, как Вацински и остальные реагировали, когда он ее выдвинул. И в заключение посвятил Мардж в то, что было уже действительно секретными сведениями: рассказал о заключительном предложении Просели – «уничтожить» колонию, чтобы спровоцировать оккупацию Ганимеда силами ООН.

– Вот так, – закончил он. – Разве это не удачно придумано? Завершенная, тщательно проработанная идея. Она…

Кеннеди остановился на полуслове. Лицо моментально погасло. Мардж глядела на него с ужасом, никак иначе нельзя было истолковать выражение ее глаз.

– Ты это всерьез? – спросила она.

– Конечно, всерьез. А что тут не так?

– Все не так, вся эта ужасная шарада, эта фальшивка, с помощью которой хотят манипулировать лучшими чувствами всего мира. Что за чудовищный, грязный обман! И ты еще гордишься им!

– Мардж, я…

– Что ты? – тихо спросила она. – А ты сидишь тут и просто лучишься счастьем и удовлетворением. Как ты можешь?

– Давай подойдем ко всему с другими мерками, будем судить по законам, которые тут применимы, – четко выговорил он. – Как продукт художественного творчества. Не станем впутывать сюда мораль. Вечно ты затуманиваешь суть, притягивая нравственные дилеммы и нравоучения.

– Совершенно невозможно судить «по тем законам, которые тут применимы», Тед. Поэтому ты и ошибаешься. Необходимо взглянуть на то, о чем ты говорил, в связи со всем остальным, и в таком контексте я не могу не заметить, насколько все это смердит.

– Мардж! – хватил он вилкой об стол.

Она не отрываясь смотрела на него.

– Наверное, я погорячилась, Тед. Извини, дорогой. Я не хотела читать нравоучений.

Она сидела, сжимая челюсти, видно было, как она старается подавить новый эмоциональный всплеск. Кеннеди крепко взял ее за руку.

– Не надо так переживать из-за пустяка, – сказал он. – С этой минуты давай решим – в 14.30 я закрываю за собой дверь кабинета, и забываю все дела до утра. Иначе мы будем все время ссориться.

– Ты прав, дорогой. Лучше пусть будет так.

Он снова занялся едой. Но пища теперь казалась безвкусной, вернуть только что пронизывавшую все его существо эйфорию оказалось совершенно невозможно.

Между ним и женой открылась глубокая трещина, становившаяся шире день ото дня. Он подумал о том теплом чувстве удовлетворения, которое только что излучал, и поразился самому себе, как он мог впасть в такое состояние. Ведь, если признаться, то он и Сполдинг влезли в бездушное дело. Ничего хорошего в этом не было. И все же он впал чуть ли не в экстаз, пока несколько суровых слов Мардж не вывели его из этого состояния и не открыли ему глаза.

И я еще мог гордиться, подумал он. Боже, думаю ли я вообще когда-нибудь?