Текст книги "Всемогущий атом (сборник)"

Автор книги: Роберт Сильверберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 56 страниц)

10

Они встретились через два дня в южной части зоны B. Мюллер приветствовал Раулинса с явным облегчением, чего тому и надо было. Раулинс подошел к нему, пересекая наискосок овальный зал – наверное, бальный – между двумя сапфировыми башнями с плоскими крышами. Мюллер кивнул головой:

– Ну как ноги?

– Отлично.

– А твой приятель… Ему понравился напиток?

– Естественно. – Раулинс вспомнил блеск в глазах Бордмена. – Он прислал тебе какой-то особый коньяк и надеется, что ты еще угостишь его своим нектаром.

Мюллер посмотрел на бутылку в вытянутой руке Раулинса и холодно сказал:

– К черту все это. Ты не сможешь меня склонить ни к какой торговле. Если ты дашь мне эту бутылку, я ее разобью.

– Почему?

– Дай, я тебе это докажу. Нет, подожди. Не разобью. Нет, дай.

Он взял обеими руками красивую плоскую бутылку, открутил колпачок и поднес к губам.

– Вы черти, – сказал он уже мягче. – Что это? Из монастыря на Денеб XIII?

– Не знаю. Он только сказал, что это тебе должно понравиться.

– Сатана. Искуситель. Меновая торговля, черт вас побери! Но на этом конец. Если ты еще раз появишься с этим своим дьявольским коньяком… или чем-нибудь иным… даже элексиром богов, я его не приму. Что ты делаешь целыми днями?

– Работаю. Я же говорил тебе. Им не очень-то нравятся мои визиты к тебе.

«Все же он меня ждал, – подумал Раулинс. – Чарльз прав: он проникся ко мне. Почему он такой упрямый?»

– Где они теперь копают? – спросил Мюллер.

– Да не копают они. Аккустическими зондами исследуют границы зон E и F, чтобы установить хронологию… то есть, чтобы установить, сразу воздвигли весь лабиринт или слои нарастали постепенно, вокруг центра. А ты как думаешь, Дик?

– Заруби себе на носу: ничего нового для своей археологии ты от меня не услышишь! – Мюллер сделал один глоток из бутылки. – Ты стоишь довольно близко.

– В четырех с половиной или пяти метрах.

– А ведь был еще ближе, когда подавал мне флягу. Я не заметил, что это тебе мешало. Ты ничего не чувствовал?

– Чувствовал.

– Только терпел, как подобает стоику, правда?

Пожав плечами, Раулинс беззлобно ответил:

– Мне кажется, что впечатление от «этого» раз за разом слабеет. Оно все еще довольно сильно, но мне уже легче выдерживать его, чем в первый день. А ты замечал это с кем-нибудь иным?

– Никто другой не собирался наскакивать на «это» дважды. Иди сюда. Смотри. Это мой источник воды. Просто шик. Вот эта черная труба бежит вокруг всей зоны B. Из какого-то полудрагоценного камня. Ониксовая, вероятно. Довольно симпатичная, – Мюллер присев, погладил акведук. – Здесь какая-то система насосов. Тянет воду из глубины, может быть, в сотню километров. На поверхности Лемнос нет никаких открытых водоемов.

– Есть моря.

– Независимо от… но, чего бы там ни было, тут ты видишь один из этих каналов. Каждые пятьдесят метров есть такая штука. Насколько я понимаю, это снабжало водой весь город, а значит, его строителям не нужно было много воды. Водопровода я не нашел, канализации тоже. Хочешь пить?

– Вообще-то нет.

Мюллер подставил ладони под спиральный кран, украшенный затейливой гравировкой. Полилась вода. Он быстро выпил несколько глотков. Когда он убрал руки, вода перестала течь. «Автоматически, как будто что-то наблюдало за нами и знало, когда выключить воду, – подумал Раулинс. – Хитро. Каким же образом это просуществовало миллионы лет?»

– Напейся, – сказал Мюллер, – чтобы уж и позже не чувствовать жажды.

– Я не останусь здесь долго, – сказал Раулинс, но воды хлебнул.

Неспеша они направились в зону А. Клетки были снова закрыты. Раулинс вздрогнул, увидев их. «Теперь бы я ни за что не согласился на подобный опыт», – подумал он. Они нашли скамьи из гладкого камня в форме кресел с подлокотниками. Видимо, они предназначались для каких-то созданий с более широкими спинами, чем у людей. Усевшись, они начали разговаривать. Их разделяло расстояние, достаточное, чтобы Раулинс не чувствовал себя плохо от излучения Мюллера. И все-таки они сидели довольно близко.

Мюллер разговорился. Он перескакивал с темы на тему, порой сердился, порой жалел себя, но в общем говорил спокойно, и речь его была даже интересна. Это была беседа взрослого мужчины, которому небезразличен более молодой собеседник. Они выражали свои взгляды, делились воспоминаниями, философствовали.

Мюллер рассказывал о начале своей карьеры, космических путешествиях, тонких переговорах, которые он вел от имени Земли с колонистами на других планетах. Часто он упоминал имя Бордмена. Раулинс старался не подать вида, что хорошо знает этого человека. Отношение Мюллера к Бордмену было смесью глубокого восхищения и предвзятой обиды. Он до сих пор не мог простить Бордмену, что тот использовал его слабость, послав к гидрянам. «Это нелогично, – подумал Раулинс. – Если бы во мне было столько любопытства и честолюбия, то я сделал бы все, чтобы мне поручили эту миссию. Несмотря на Бордмена. Несмотря на риск».

– Ну что с тобой? – спросил Мюллер в конце. – Ты, кажется, притворяешься менее сообразительным, чем есть на самом деле. Кажешься несмелым, робким, но у тебя есть мозги, старательно скрытые под внешностью прилежного студента. Каковы твои планы, Нед? Что дает тебе археология?

Раулинс посмотрел ему прямо в глаза.

– Возможность понять миллионы прошедших цивилизаций, рас. Я так же увлечен этим, как ты своим делом. Я хочу знать, как и почему все это происходило. И почему так, а не иначе. И не только на Земле и в нашей Солнечной системе. Везде.

– Хорошо сказано!

«Ну да, – поддакнул про себя Раулинс. – Чарли, наверное, оценит этот мой прилив красноречия».

– Может быть, я смог бы пойти на дипломатическую службу, как это сделал ты. Но вместо дипломатии я выбрал археологию. Я думаю, что не пожалею. Ведь столько интересных вещей можно открыть здесь или в другом месте. А ведь мы только начинаем осматриваться в космосе.

– В твоем голосе слышан запал.

– Ну да.

– Приятно слышать. Это напоминает мне мои собственные слова в молодости.

Раулинс вспыхнул:

– Но чтобы ты не питал иллюзий, что я такой уж безнадежный энтузиаст, я скажу тебе искренне. Мною руководит скорее эгоистическое любопытство, чем абстрактная любовь к знаниям.

– Понятно. Грех простимый. Ну что ж, мы действительно не очень отличаемся друг от друга. С той, конечно, разницей, что между нами… лежит… сорок с лишним лет. Но ты не слишком доверяй своим увлечениям, Нед. Не слишком доверяй своему внутреннему голосу. Летай к звездам, летай. Радуйся каждому полету. А в конце концов тебя сломает так же, как и меня. Но еще не скоро. Когда-нибудь… А, может быть, и никогда… Кто знает? Не думай об этом.

– Постараюсь не думать, – он чувствовал теперь сердечность Мюллера, нить к настоящей симпатии. Но была, однако, еще эта волна кошмара, бесконечного излучения из нечистых глубин души. Волна, ослабленная расстоянием, но ощутимая. Движимый жалостью, Раулинс оттягивал ту минуту, когда ему надо будет сказать то, что он должен сказать.

Разозленный Бордмен всячески торопил:

– Ну, давай, парень, принимайся за дело! Возьми быка за рога!

– О чем ты задумался? – спросил Мюллер.

– Я думаю как раз о том, как это грустно, что ты не хочешь нам доверять… и что так враждебно относишься к человечеству.

– У меня есть на то право.

– Но ты не можешь всю жизнь прожить в этом лабиринте. Ведь есть какое-то другое решение.

– Дать себя выбросить вместе с мусором.

– Слушай, что я тебе скажу, – Раулинс глубоко вздохнул и сверкнул широкой открытой улыбкой. – Я говорил о твоем случае с врачом нашей экспедиции. Этот человек – специалист по нейрохирургии, ему знаком твой случай. Он утверждает, что теперь лечат и такие болезни. В последние два года был открыт новый метод. Можно найти и изолировать источник этого излучения, Дик. Он просил, чтобы я уговорил тебя. Мы заберем тебя на Землю. там тебе сделают операцию, Дик. Операцию. И ты будешь здоров.

Это сверкающее, остро ранящее слово среди потока деликатных слов попало прямо в сердце и пронзило его навылет. Вылечить! – эхом отразилось в темных стенах лабиринта. Вылечить. Вылечить! Мюллер почувствовал яд этого искушения.

– Нет, – сказал он. – Чепуха. Вылечиться невозможно.

– Почему ты так уверен?

– Знаю.

– Но наука эти девять лет шла вперед. Люди исследовали, как устроен мозг. Познали электронику мозга. И, знаешь, что они сделали? Построили в одной из лабораторий гигантскую модель… пару лет тому назад… И провели там всякие опыты с начала до конца. Наверняка, им будет страшно интересно, чтобы ты вернулся, потому что благодаря тебе они смогли бы узнать, верна ли их теория. Если ты вернешься именно в таком состоянии, в каком ты сейчас… Тебя прооперируют, затормозят твое излучение. И докажут, что они правы. Ты ничего не должен делать, только полететь с нами.

Мюллер размеренно ударял кулаком о кулак.

– Почему же ты не сказал мне этого раньше?

– Я не знал. Ничего.

– Конечно.

– Но я действительно не знал. Ведь я не ожидал встретить тебя здесь, как ты не понимаешь? Сначала мы могли лишь только выдвигать гипотезы, кто ты такой и что ты тут делаешь. Лишь потом я тебя узнал. И только теперь наш врач вспомнил об этом методе лечения… А в чем дело? Ты мне не веришь?

– Ты выглядишь, как ангелочек. Голубые глазищи полные честности и золотые кудряшки. В чем, Нед, заключается твоя игра? Зачем ты внушаешь мне эти глупости?

Раулинс покраснел.

– Это не глупости!

– Не верю я тебе. Я тебе не верю.

– Можешь не верить. Но сколько ты потеряешь, если…

– Не угрожай!

– Пожалуйста.

Наступило долгое тягостное молчание. Мысли путались в голове Мюллера. Улететь с Лемноса? Забыть клятву, которую он дал здесь? Снова испытать любовь женщин? Груди, бедра, ноги, горячие как огонь… Уста. Восстановить карьеру? Еще раз взлететь на небеса. Снова найти себя после девяти лет мученичества, страданий? Поверить? Вернуться на Землю? Подвергнуть себя этому?

– Нет, – осторожно сказал он. – Мой недуг вылечить не удастся.

– Это ты только так говоришь. Откуда в тебе эта уверенность?

– Попросту не вижу в этом смысла. Я считаю, что все случившееся со мной

– божья кара. Кара за гордыню. Боги не посылают людям проходящее несчастье. Не снимают своего заклятья через несколько лет. Эдип не прозрел. Прометей не мог уже уйти со скалы. Боги…

– Мы живем в нашем мире, а не в греческих мифах. В реальном мире все происходит по другим правилам и законам. Может, боги решили, что ты достаточно настрадался. И раз уж мы заговорили о литературе… Ореста простили, не правда ли? Почему же ты думаешь, что твоих девяти лет им мало?

– А есть ли надежда на излечение?

– Наш док говорит, что есть.

– Мне кажется, ты врешь, парень.

– Но зачем? – Раулинс покраснел.

– Понятия не имею.

– Ну хорошо. Пусть я вру. Я не знаю, как тебе помочь. Поговорим о чем-нибудь другом. Может, ты покажешь мне фонтан с тем напитком?

– Он в зоне С. Но сегодня мы туда не пойдем. Зачем тогда ты рассказывал мне эту историю, если это неправда?

– Я же просил тебя, давай сменим тему.

– Допустим, это правда, – настаивал Мюллер. – Если я вернусь на Землю, возможно, меня сумеют вылечить. Тогда знай: я этого не хочу. Я видел людей Земли такими, какие они есть на самом деле. Они пинали меня, упавшего. Но забава окончена, Нед. Они смердят, воняют, упиваются моим несчастьем.

– Ничего подобного!

– Что ты можешь знать? Ты был тогда еще ребенком. Еще более наивным ребенком, чем теперь. Они относились ко мне, как к какой-то мрази. Потому что я показывал им неведомую глубину их самих. Отражение их грязных душ. Зачем же я должен возвращаться к ним? Да на что они мне нужны? Черви. Свиньи. Я видел, каковы они, на протяжении нескольких месяцев, которые провел на Земле, вернувшись с Беты Гидры IV. Выражения их глаз, боязливые улыбки. Они избегали меня. «Да, господин Мюллер», «Конечно, господин Мюллер», «Только не подходите ближе, господин Мюллер».

Парень, приходи сюда как-нибудь ночью, и я покажу тебе эти созвездия. Я назвал их по-своему, как смог придумать. Здесь есть Стилет, длинный, острый, направленный прямо в Хребет мрака. Стрела, Обезьяна и Лягушка. Эти два объединены. Одна звезда светит во лбу Обезьяны и одновременно в левом глазу Лягушки. Эта звезда как раз и есть Солнце, мой молодой друг. Земное Солнце. Отвратительная маленькая звезда, желтая, как водянистая рвота. И на ее планетах живут отвратительные маленькие создания, множество которых разлилось по Вселенной, как вонючая моча.

– Могу я сказать тебе нечто, что может тебя обидеть? – спросил Раулинс.

– Ты не можешь меня обидеть, но попробуй.

– Я думаю, у тебя извращенное мировоззрение. За все эти годы, проведенные здесь, ты потерял пер-спективу.

– Нет. Я научился смотреть правильно.

– Ты обижен на человечество за то, что оно состоит из людей. А ведь нелегко принять тебя таким, каков ты сейчас. Если бы мы поменялись местами, ты бы это понял. Пребывать рядом с тобой больно. Больно. Даже в эту минуту я чувствую боль каждым нервом. Еще немного ближе к тебе – и мне захотелось бы расплакаться. Ты не можешь требовать от людей, чтобы они приспособились к тебе сразу. Даже твои любимые не сумели бы…

– У меня не было никаких любимых.

– Но ведь ты был женат.

– Это кончилось.

– Любовницы.

– Ни одна из них не могла меня вытерпеть, когда я вернулся.

– Приятели.

– Убегали, куда глаза глядят.

– Но ты не давал им опомниться.

– Я давал им достаточно времени.

– Нет, – решительно воспротивился Раулинс. Не будучи уже в состоянии усидеть, он встал с каменного кресла. – Теперь я скажу тебе нечто, что действительно будет тебе неприятно, Дик. И мне неприятно, но я должен. Ты несешь чушь, вроде той, что я слышал в университете. Цинизм студента второго курса. Этот мир достоин пренебрежения, говоришь ты. Ты видел человечество в действительности и не хочешь иметь с людьми ничего общего. Каждый так говорит, когда ему восемнадцать лет. Но это проходит. Мы стабилизируемся психически. И находим, что мир довольно пристоен. И люди стараются жить в нем, как умеют. Нет, мы, конечно, не совершенны. Но мы и не отвратительны…

– Да, когда тебе восемнадцать лет, ты не имеешь права выдавать подобные суждения. А я давно уже имею на это право. Я шел к этой ненависти длинным и трудным путем.

– Почему, однако, ты остался при своем юношеском максимализме? Ты любуешься собой, упиваешься собственным несчастьем. Покончим с этим. Вернись с нами на Землю и забудь о своем прошлом. Или, по крайней мере, прости.

– Не забуду и не прощу.

Мюллер скривился. Ему внезапно стало так страшно, что он задрожал. А что если это правда? Если есть какой-то способ излечения? Улететь с Лемноса? Он весь сжался, мысли его смешались.

«Парень, конечно, прав, я циничен, как второкурсник. Нет, даже иначе. Неужели я такой мизантроп? Поза. Это он меня вынуждает. Только ради самой полемики. Теперь я просто задавлен собственным упрямством. Но я уверен, что излечение просто невозможно. Парень плохо умеет притворяться. Он лжет, хотя не знаю, зачем. Хочет заманить меня в какую-нибудь ловушку, в их корабль. А если не врет? Почему бы мне не вернуться на Землю? Снова увидеть эти миллиарды людей… Броситься в водоворот жизни. Девять лет провел я на необитаемом острове и боюсь возвращаться».

Его охватила крайняя подавленность. Человек, который хотел стать Богом, теперь жалкий субъект, душевнобольной, цепляющийся за свою изоляцию. И обидчиво отталкивающий любую помощь. «Это грустно, – подумал Мюллер. – Это очень печально».

– Я чувствую, – сказал Раулинс, – как меняются твои мысли.

– Чувствуешь?

– Ничего особенного. До этого ты был каким-то бешеным, запальчивым, предубежденным. А сейчас я воспринимаю какую-то тоску, что-то… даже не могу выразить…

– Мне никто никогда даже не говорил, – удивился Мюллер, – что можно различать оттенки. Никто. Может, только… мне говорили только, что находиться рядом со мной жутко.

– Ну почему тогда ты так успокоился? Ты вспомнил о Земле?

– Быть может, – Мюллер опять набычился, стиснул зубы. Он встал и умышленно подошел поближе к Раулинсу, глядя, как тот борется с собой, чтобы не показать своих эмоций. – Ну что ж, тебе, наверное, уже пора возвращаться к своим археологическим делам, Нед. Твои коллеги снова будут недовольны.

– У меня есть еще немного времени.

– Нет, тебе пора. Иди.

Вопреки явному приказу Чарльза Бордмена Раулинс уперся на том, что должен вернуться в лагерь, в зону F, под тем предлогом, что принесет новую бутылку напитка, которую он в конце концов заполучил у Мюллера. Бордмен хотел послать кого-нибудь за бутылкой, чтобы Раулинс не шел через ловушки зоны F без отдыха. Но тот потребовал личной встречи с Бордменом. Он был потрясен, чувствовал себя отвратительно и знал, что его нерешительность все время растет.

Раулинс застал Бордмена за ужином. У старика перед носом стоял поднос из темного дерева, инкрустированного светлым. В красивой посуде лежали фрукты и сахар, овощи в коньячном соусе, экстракты из мяса, пикантные приправы. Кувшинчик вина темно-оливкового цвета стоял рядом с его левой рукой. Разные таинственные таблетки были разложены в углублениях длинной пластинки из темного стекла. Время от времени он клал одну из них в рот. Бордмен долго притворялся, что не замечает гостя, стоящего у входа в его палатку.

– Я ведь говорил, чтобы ты не приходил сюда, Нед, – выговорил он, в конце концов.

– Это тебе от Мюллера. – Раулинс поставил бутылку рядом с кувшинчиком вина.

– Для того чтобы поговорить со мной, тебе не обязательно было наносить мне визит.

– С меня довольно этих переговоров на расстоянии. Мне хотелось тебя увидеть. – Раулинс стоял, не приглашенный даже присесть, ошеломленный тем, что Бордмен продолжает жевать.

– Чарльз… я думаю, что уже не смогу больше притворяться.

– Сегодня ты притворяешься отлично, – сказал Бордмен, попивая вино. – Очень убедительно.

– Да, я учусь лгать, но что из этого? Ты слышал его? Ему отвратительно человечество. В таком случае, он не захочет сотрудничать с нами, когда мы вытянем его из лабиринта.

– Ты неискренен. Ты сам сказал ему, Нед, что его рассуждения – глупый цинизм юного щенка. Этот человек любит человечество. Именно потому он так и уперся. Потому что его скрутила эта любовь, но она не перешла в ненависть, и в основе его поступков нет ненависти.

– Тебя там не было, Чарльз. Ты не говорил с ним.

– Я наблюдал, я прислушивался. Я ведь сорок лет знаю Дика.

– Последние девять лет не считаются. Это особые года для него.

Раулинс согнулся почти пополам, чтобы посмотреть в глаза сидящему Бордмену. Тот наколол грушу в сахаре на вилку, помахал ею и лениво поднес ко рту. «Он специально игнорирует меня», – подумал Раулинс и снова начал:

– Чарльз, я хожу туда, изобретаю ужасную ложь, обманываю, околдовываю его этим излечением. А он отбрасывает это предложение мне в лицо.

– Да, Нед, под тем предлогом, что не верит в такую возможность. Но он уже поверил в нее, Нед. Только боится выйти из этой своей гигантской крысоловки.

– Прошу тебя, Чарльз, послушай. Ну, допустим, он поверил. Допустим, он выйдет из лабиринта и отдастся в наши руки. Что дальше? Кто возьмется объяснить ему, что его нельзя вылечить никаким из известных способов и что его бессовестным образом обманули. И все потому, что мы хотим, чтобы он снова был нашим послом у чуждых нам существ, в двадцать раз более удивительных и в пятьдесят раз более опасных, чем те, которые так испортили ему жизнь? Я, во всяком случае, ему этого не скажу!

– Ты и не должен будешь делать это, Нед. Я сделаю это сам.

– И как ты себе это представляешь? Ты думаешь, он улыбнется, поклонится и еще похвалит тебя за находчивость: «Ах, как ты чертовски хитро, Чарльз, снова добился своего». И будет тебе во всем послушен? Нет. Наверняка нет. Может, ты сумеешь вытянуть его из лабиринта, но то, как ты действуешь, не принесет тебе пользы.

– Все может быть совсем иначе, – спокойно возразил Бордмен.

– В таком случае, может быть, ты объяснишь мне, что ты собираешься делать после того, как сообщишь, что его излечение – это блеф, и что у тебя для него приготовлено новое рискованное задание.

– Как мне кажется, это еще рано обсуждать.

– Тогда я подаю в отставку, – твердо сказал Раулинс.

Бордмен ожидал чего-нибудь в этом роде. Какого-нибудь благородного жеста, дерзкого вызова, прилива добродетели. Сбросив свое искусственное безразличие, он посмотрел на Раулинса внимательно. «Да, в этом парне есть сила. Детерминизм. Но нет хитрости. По крайней мере, не было до сих пор». Он медленно проговорил:

– Хочешь уйти в отставку? После стольких разговоров о преданности делу человечества? Ты нам необходим, Нед. Необходим. Ты составляешь одно из звеньев цепи, связывающей нас с Мюллером.

– Моя преданность людям касается также и Дика Мюллера, – проворчал Раулинс. – Дик Мюллер – тоже частичка человечества независимо от того, как он к нему относится. Я уже и так достаточно виноват перед ним. И если ты не скажешь мне, как намереваешься поступать дальше, то пусть черти меня возьмут, если я приму в этом какое-нибудь участие.

– Мне нравится твоя решительность.

– Я настаиваю на отставке.

– Я даже согласен с твоей позицией. Я вовсе не горжусь здесь тем, что мы делаем. Но считаю это исторической необходимостью. Измены во имя высших интересов иногда необходимы. Пойми, Нед, у меня тоже есть совесть, восьмидесятилетняя совесть, и очень чувствительная, потому что совесть человеческая не атрофируется с годами. Мы только учимся примирять свои поступки с угрызениями совести, и ничего более.

– Как же ты хочешь принудить Мюллера сотрудничать? С помощью наркотиков? Пыток? Может быть, мозгового зондирования?

– По крайней мере, ни одним из этих способов.

– А как? Я спрашиваю всерьез, Чарли. Моя роль в этом деле закончится теперь, если я не узнаю, правды.

Бордмен закашлял, выпил рюмку до дна и съел сливу, затем проглотил одну за другой три таблетки. Он знал, что бунт Раулинса неизбежен, и приготовился к нему, но, тем не менее, ему было неприятно. Пришло время, чтобы умышленно рискнуть. Он сказал:

– Ну что ж, я понимаю, что пора отбросить притворство, Нед. Я скажу тебе, что ждет Дика Мюллера… Но я хочу, чтобы ты все обдумал с более общих позиций, но не забывай, что игра, которую мы ведем на этой планете,

– вопрос не личных позиций и морали. Хотя мы избегаем громких слов, я должен напомнить тебе, что ставка в ней – судьба человечества.

– Я весь внимание, Чарльз.

– Ну, хорошо. Дик Мюллер должен полететь к нашим внегалактическим знакомым и убедить их, что мы, люди, разумны. Согласен? Только он один может справиться с этим заданием, потому что только он не способнен скрывать свои мысли.

– Согласен.

– Мы не должны убеждать этих чуждых существ, что мы хорошие или почтенные, или попросту милые. Достаточно будет, если они узнают, что у нас есть разум и чувства и что мы отличаемся от животных. Что у нас есть эмоции. Что мы – не бездушно сконструированные машины. Неважно, что излучает Дик Мюллер, важно, что он вообще что-то излучает.

– Начинаю понимать.

– Когда он выйдет из лабиринта, мы сообщим ему, какое задание его ожидает. Он, несомненно, будет взбешен тем, что мы его обманули, но в нем должно победить чувство ответственности. Ты, наверное, думаешь, что нет. Но это ничего не изменит, Нед. Мюллеру не дано никакого выбора, пусть только выйдет из своего убежища. Его отвезут куда нужно, и он вступит в контакт с этими существами. Насилие, я понимаю. Но другого выхода нет.

– Значит, здесь даже не принимается в расчет его желание сотрудничать? Его просто сбросят туда, как мешок?

– Мешок, который может мыслить. В чем наши знакомые быстро убедятся.

– Я…

– Нет, Нед. Ничего не говори сейчас. Я знаю, о чем ты думаешь. Тебе ненавистен весь этот заговор. Конечно. Мне это тоже кажется мерзким. Иди и задумайся над этим. Взгляни на это с разных точек зрения. Если ты решишь улететь отсюда завтра, то уведоми меня. Теперь уж как-нибудь мы справимся без тебя… Но поклянись, что удержишься от необдуманных поступков. Дело слишком важное.

Несколько минут Раулинс был бледен, как полотно. Потом лицо у него запылало. Он закусил губу. Бордмен добродушно улыбнулся. Сжав кулаки и прищурив глаза, Раулинс быстро вышел.

Продуманный риск. Бордмен проглотил таблетку. Наконец, протянул руку за бутылкой Мюллера. Сладкий, крепкий, изысканный напиток. Он старался как можно дольше сохранить этот вкус на языке.