Текст книги "Царь Гильгамеш (сборник)"

Автор книги: Роберт Сильверберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 39 страниц)

10

Одной из поздних ночей лета тысяча девятьсот девяносто седьмого года Сундара спросила: – Если Куинн победит, он даст тебе работу в своей администрации?

– Возможно.

– Ты возьмешься?

– Вряд ли, – сказал я, – В начале кампании всегда весело. Ежедневное муниципальное правление – грязная скука. Я вернусь к своим привычным клиентам, как только закончатся выборы.

Через три дня после выборов Куинн послал за мной и предложил мне пост специального административного помощника, и я принял его без колебаний, без единой мысли о своих клиентах и работодателях, о своей блестящей конторе, полной оборудования по обработке компьютерных данных.

Лгал ли я Сундаре той ночью? Нет. Я обманывал себя. Мой прогноз был ошибочным, так как самопонимание не было совершенным. С августа до ноября я уяснил, что близость к власти дурманит. Больше чем за год Пол Куинн заразил меня своей энергией. Когда вы проводите так много времени рядом с такой силой, вы вовлекаетесь в поток энергии, вы становитесь энергоманом. Вы не можете оторваться от питающей вас динамомашины. Когда вновь выбранный мэр Куинн нанимал меня, он сказал, что нуждается во мне, я же понял, что еще сильнее он был нужен мне. Куинн был подхвачен огромной волной, блестящим полетом кометы через темную ночь американской политики, и я страстно желал быть в составе его поезда, ухватить часть его пламени, согреться им. Это было так просто и так унизительно. Я свободно мог притвориться, что, служа Куинну, я служу человечеству, что я участвую в великом захватывающем крестовом походе по спасению величайшего из наших городов, что я помогаю вытащить современную городскую цивилизацию из пучины, дать ей цель и жизнеспособность. Я даже был бы искренен. Но к Куинну меня влекла притягательность власти, власть в ее собственном понимании, власть ради власти, власти создавать, формировать и изменять. Спасение Нью-Йорка было частностью; оседлать силу – вот чего я жаждал.

Вся наша группа вошла в новую городскую администрацию. Куинн назначил Хейга Мардикяна вице-мэром, Боба Ломброзо финансовым администратором. Джордж Миссакян стал координатором средств массовой информации, Ара Ефрикян был назначен главой комиссии городского планирования. Затем мы пятеро уселись с Куинном за распределение остальных постов. Большинство имен было предложено Ефрикяном. Миссакян, Ломброзо и Мардикян определяли уровень квалификации, я делал интуитивные аттестации, а Куинн выносил окончательное решение. Таким путем мы добились участия негров, пуэрториканцев, китайцев, итальянцев, ирландцев, евреев и тому подобное в делах города, которые могли возглавить Агентство людских ресурсов, Совет по развертыванию жилищного строительства, Администрацию по защите окружающей среды. Администрацию по ресурсам культуры и множество других.

Затем мы начали тактично насаждать многих из своих друзей, включая огромное число армян, евреев-сефардов и других иностранцев, в верхних этажах низших эшелонов власти. Мы сохранили лучших людей из администрации Ди Лоренцо – их было не так уж много – и воскресили нескольких несимпатичных, но просвещенных комиссионеров Готфрида. Это было опьяняющее чувство – выбирать правительство для города Нью-Йорка, вытеснять старых кляч и приспособленцев и заменять их предприимчивыми мужчинами и женщинами, которые, казалось, представляли собой этнический и географический сплав, совершенно необходимый кабинету мэра Нью-Йорка.

Моя собственная работа была аморфной, мимолетной: я был тайным советником, создателем предчувствий, аварийщиком, тенью за троном мэра. Я предназначался для того, чтобы используя свои интуитивные способности, вовремя, за пару шагов до катаклизма или катастрофы предупредить Куинна о том, что в этом городе вояки могут обрушиться на мэра, если бюро прогнозов погоды объявит о налете на город снежной бури. Мне платили лишь половину того, что я мог заработать как частный консультант. Но муниципальная зарплата все же перекрывала мои реальные потребности. Было и другое преимущество: по мере того, как Куинн будет подниматься выше, я буду подниматься вместе с ним.

Прямо в Белый дом.

Я почувствовал приближение президентства Куинна в тот первый вечер тысяча девятьсот девяносто пятого года на приеме у Саркисяна, а Хейг Мардикян почувствовал его задолго до этого. У итальянцев есть слово «papabile», им называют кардинала, который возможно станет Папой. Куинн был президентский «папабиле».

Он был молодой, представительный, энергичный, независимый, так же как сорокалетний Кеннеди, обладал мистической властью над избирателями. Конечно, его не знали за пределами Нью-Йорка, но это не имело особого значения: со всеми городскими кризисами, которые по интенсивности на двести пятьдесят процентов превышают уровень, который был целое поколение (тридцать-сорок лет тому назад, любой, кто справится с должностью мэра в этом городе, автоматически становится президентом). И если Нью-Йорк не сломает Куинна, как он сломал Линдсея в шестидесятых, он станет известен всей нации через год-два. И тогда…

К осени девяносто седьмого года, когда должность мэра была завоевана, оказалось, что я уже сосредоточился (и это полностью захватило меня на шансах Куинна на президентских номинациях). Я чувствовал, что он будет президентом, если уже не в двухтысячном году, то четыре года спустя обязательно. Но одного предсказания недостаточно. Я играл президентством Куинна, как мальчик играет собой, возбуждая себя идеей, манипулируя ею так, чтобы доставить себе удовольствие, получить удовлетворение.

Скажу по секрету, меня смущало это поспешное планирование. Я не хотел, чтобы люди с холодным УМОМ, такие как Мардикян и Ломброзо знали, что я уже опутан мастурбическими фантазиями по поводу блестящего будущего нашего героя, хотя я предполагал, что они и сами были увлечены подобными мыслями. Я составлял бесконечные списки политиков, которых стоило выращивать в Калифорнии, Флориде, Чикаго, вычерчивал карты динамики национальных выборных блоков, стряпал хитрые схемы, показывающие мощные вихри съезда по выбору кандидата в президенты, разрабатывал бесконечные вариации сценариев самих выборов. Все это, как я уже говорил, захватывало, означало, что я снова и снова, страстно, нетерпеливо, неизбежно, в каждую свободную минуту возвращался к своим анализам и прогнозам.

У каждого есть навязчивая идея, которая превращается в несущий каркас, составляющий его жизнь: так мы становимся коллекционерами, садовниками, летчиками, марафонцами, пьяницами, прелюбодеями. Внутри каждого из нас одинаковая пустота и каждый заполняет эту пустоту, по-существу, одинаковыми способами, независимо от начинки, которую мы выбираем. Я имею в виду, что мы выбираем для себя то лекарство, которое нам больше нравится, хотя болезнь у нас у всех одна.

Я ложился спать и вставал, мечтая о президенте Куинне. Было за что работать на него. Не только потому, что он безусловный лидер, но он был человечным, искренним и брал на себя ответственность за людей. (Вот оно – его политическая философия была точно такая же, как у меня). Но также я находил в себе потребность вовлечься в успех карьеры других людей – постепенно заменить другого, использовать свое стохастическое искусство во благо другим людям. В этом был своего рода подземный толчок для меня, выросший из сложного чувства голода власти, связанного с ощущением, что я наиболее неуязвим, когда менее всего видим. Я не мог сам стать президентом. У меня не было желания проходить через все эти вихри борьбы, выставления на всеобщее обозрение, на безвозмездный напряженный труд, который публика с такой готовностью взваливает на того, кто ищет ее любви. Но, трудясь на поприще создания президента Пола Куинна, я мог проникнуть в Белый Дом через заднюю дверь, не обнажая себя и особо не рискуя. Вот каковы полностью оголенные корни моей одержимости. Я был намерен использовать Пола Куинна и позволял ему думать, что он использует меня. В сущности, я идентифицировал себя с ним: он был моим вторым я, моей разгуливающей маской, моей кошачьей лапой, моей марионеткой, моим десантом. Я хотел быть президентом, королем, императором, Папой, Далай Ламой. Через Куинна я заберусь туда тем единственным путем, которым могу, я буду управлять человеком, держащим в руках бразды правления и, таким образом, я стану отцом себе, а всем остальным Великим Отцом.

11

Был морозный день конца марта тысяча девятьсот девяносто девятого года, который начался, как начинался каждый день моей работы на Пола Куинна, но пошел по необычному пути сразу после полудня. Я встал как всегда, в четверть восьмого. Мы с Сундарой, как обычно, приняли вместе душ, обмениваясь заключенной в воде энергией. У нас также был маленький фетиш мыла и мы любили, намыливать Друг друга пока не становились скользкими, как тюлени. Быстрый завтрак, к восьми в Манхэттен. Первая остановка в моей конторе над городом, в моей старой конторе в «Ассоциации Лью Николса», которую я сохранил с костяком штата в свое время по вопросам городской безработицы. Там я раздал типовые анализы прогнозов по мелким административным способам: размещение новой школы, закрытие старой больницы, изменение зональных тарифов, разрешение на новый вытрезвитель для слабоумных алкоголиков в жилом районе. Все это мелочи, но потенциально опасные мелочи в городе, где нервы каждого жителя натянуты и маленькие неувязки быстро вырастают в огромные проблемы. Затем, около полудня я отправился в здание муниципального конференц-зала, чтобы позавтракать с Бобом Ломброзо.

– У мистера Ломброзо посетитель, – сказала секретарь, – но вы можете войти.

Контора Ломброзо была подходящей для него сценой. Он высокий, хорошо сложенный человек около сорока, с театральной внешностью, внушительной фигурой с темными вьющимися волосами, серебрящимися на висках, с жесткой, коротко подстриженной бородой, показной улыбкой и энергичными, резкими манерами удачливого купца. Его офис, переоборудованный за его счет по стандартам древних бюрократов, был богато украшен, мебель и вся обстановка в ливантийском стиле: с темными блестящими кожаными панелями на стенах, толстыми коврами, тяжелыми коричневыми бархатными шторами, матовыми бронзовыми испанскими лампами, расставленными повсюду, сияющим письменным столом, сделанным из нескольких сортов темного дерева, выложенным пластинками механически обработанного сафьяна, огромные белые урны китайских ваз и маленький стеклянный буфет в стиле барокко, взлелеянная коллекция средневекового иудейства – серебряные головки, бюсты и указки для свитков закона, вышитые занавески для торы из синагог Туниса и Ирана, филигранные субботние лампы, канделябры, коробочки для специй, подсвечники. Из этого уединения Ломброзо управлял муниципальными доходами, как принц Сиона: горе постигает глупого язычника, который пренебрегает его советом.

Его посетителем был похожий на тень маленький человек, пятидесяти пяти-шести лет, незаметная, незначительная персона с узкой яйцеобразной головой, поросшей редкими седыми волосами. Он был одет просто, в старый потертый коричневый костюм времен Эйзенхауэра, что делало Ломброзо в его шедевре портновского искусства похожим на экстравагантного павлина, и даже я почувствовал себя денди в своем каштановом вязаном свитере, который носил уже пять лет. Он тихо сидел, ссутулившись и сжав руки. Он казался незаметным, почти невидимым, из породы урожденных Смитов. Его кожа свинцового оттенка, холодная, дряблая, говорила о духовном и физическом истощении. Время забрало у этого человека силу, которой он, возможно, когда-то обладал.

– Я хочу познакомить тебя с Мартином Карваджалом, Лью, – сказал Ломброзо.

Карваджал встал и протянул мне руку. Она была холодной.

– Очень приятно, наконец, познакомиться с вами, мистер Николс, – сказал он мягким глухим голосом, дошедшим до меня как будто с края вселенной. Необычно устаревшее построение фразы приветствия звучало странно. Я недоумевал, что он здесь делает. Он выглядел каким-то обескровленным, человеком, ищущим мелкой канцелярской работы, или, что более вероятно, каким-нибудь выброшенным за борт жизни дядюшкой Ломброзо, пришедшим сюда за ежемесячным подаянием. Но в берлогу финансового администратора Ломброзо допускались только сильные мира сего.

Однако, Карваджал не был реликтом, за которого я его принял. Уже в момент рукопожатия он проявил неожиданный поток силы; встав, он стал выше, черты лица напряглись, какой-то средиземноморский румянец сделал ярче цвет его лица. Только его глаза, унылые и безжизненные, выдавали роковую отстраненность.

Ломброзо сказал нравоучительно:

– Мистер Карваджал был один из самых щедрых спонсоров предвыборной кампании, – бросая на меня вкрадчивый финикийский взгляд, говорящий: «Обращайся с ним хорошо, Лью, нам еще нужно его золото».

То, что этот неряшливый, нездоровый незнакомец оказался преуспевающим благодетелем кампании, человеком, которому надо льстить, заискивать перед ним и допускать в святая святых делового должностного лица, основательно потрясло меня, так как очень редко я ошибался в ком-либо так глубоко. Но мне удалось вежливо улыбнуться и сказать:

– А чем вы занимаетесь, мистер Карваджал?

– Инвестициями.

– Он один из самых проницательных и удачливых частных лиц, играющих на бирже, – сказал Ломброзо.

Карваджал самодовольно кивнул.

– Вы зарабатываете только на фондовой бирже? – спросил я.

– Целиком.

– Я никогда не думал, что такое возможно.

– О, да, да, это можно сделать, – сказал Карваджал. Его голос, тонкий и сиплый, раздавался как будто из могилы. – Все, что нужно – это достаточное понимание тенденций и немножко мужества. А вы никогда не играли на бирже, мистер Николс?

– Чуть-чуть. Лишь по-любительски.

– Вам везло?

– Пожалуй. Я сам обладаю способностью схватывать тенденции. Но я чувствую себя неудобно, когда начинаются дикие и безумные колебания. Двадцать – наверх, тридцать – вниз. Нет, спасибо. Я предпочитаю надежные предприятия.

– Я тоже, – ответил Карваджал, придавая своему утверждению налет таинственности, намек на скрытое значение. Но это сбило меня с толку, заставило почувствовать дискомфорт.

Мелодичный звонок раздался во внутреннем кабинетике Ломброзо, отделенном от основного дверью и коротким коридором налево от письменного стола. Я знал, что это звонит мэр, секретарь всегда переключала связь с Куинном во внутренний кабинет, когда у Ломброзо были посетители. Оставшись наедине с Карваджалом я вдруг почувствовал непреодолимое беспокойство: кожа начала гореть, горло сдавило, как будто какое-то мощное, источаемое им физическое излучение стало непреодолимо изливаться на меня, как только исчезло сдерживающее присутствие Ломброзо. Я не мог оставаться. Извинившись, я торопливо бросился вслед за Ломброзо в другую комнату – узкую пещеру, от пола до потолка наполненную книгами, тяжелыми, богато украшенными томами талмудов, переплетенных книг и рукописей. Ломброзо был удивлен и рассержен моим вторжением. Он сердито указал пальцем на телефонный экран, на котором были видны плечи и голова мэра Куинна. Но вместо того, чтобы уйти, я изобразил целую пантомиму извинений, идиотски гримасничая, пожимая плечами, размахивая руками и подпрыгивая. Это заставило Ломброзо попросить мэра на минуту отключиться. Экран погас.

Ломброзо посмотрел на меня.

– Ну, что случилось?

– Ничего. Я не знаю. Извини. Я не могу там оставаться. Кто он, Боб?

– Я только что говорил тебе. Большие деньги. Сильная опора Куинна. Мы должны быть любезны с ним. Разве ты не видишь, я говорю по телефону. Мэр должен знать…

– Я не хочу быть с ним один. Он похож на ходячего мертвеца. Меня бросает в дрожь от него.

– Что?

– Я серьезно. От него на меня исходит какая-то сила, Боб. Он вызывает у меня желание уйти. Он создает жуткую атмосферу.

– О Боже, Лью!..

– Я не могу. А ты знаешь, что делать?

– Он безобидный маленький старикашка, который делает огромные деньги на бирже и любит нашего мэра. Это все!

– Зачем он здесь?

– Чтобы встретиться с тобой, – сказал Ломброзо.

– Только для этого? Только чтобы увидеть меня?

– Он очень хотел поговорить с тобой. Сказал, что ему очень важно иметь дело с тобой.

– Что он хочет от меня?

– Я сказал все, что знаю. Лью.

– Мое время продается каждому, кто заплатит пять баксов Фонду кампании Куинна!

Ломброзо вздохнул:

– Если бы я сказал тебе сколько дал Карваджал, ты бы не поверил, но в любом случае, да, я думаю, ты должен уделить ему время…

– Но…

– Послушай, Лью, если хочешь больше узнать, обратись к Карваджалу.

– А сейчас возвращайся к нему. Будь очаровательным и дай мне поговорить с мэром. Иди. Карваджал тебя не съест. Он маленькая слабая штучка. – Ломброзо отвернулся от меня и нажал кнопку телефона. Мэр вновь появился на экране. Ломброзо сказал:

– Извини, Пол. У Лью небольшой нервный срыв, но он возьмет себя в руки. А теперь…

Я вернулся к Карваджалу. Он сидел не двигаясь, с понуренной головой, безвольно опустив руки, как будто огненный ветер пролетел по комнате, когда я ушел, и он сгорел. Медленно, с огромным усилием он пришел в себя, выпрямился, вздохнул, разыгрывая из себя героя из мультика, которого полностью выдавали его пустые пугающие глаза. Живой мертвец. Да.

– Вы с нами пообедаете? – спросил я его.

– Нет, нет. Я не буду навязываться. Я только хотел переговорить с вами, мистер Николс.

– Я к вашим услугам.

– Правда? Чудесно! – Он улыбнулся мертвенной улыбкой. – Знаете, я много слышал о вас. Даже до того, как вы занимались политикой. В каком-то смысле, мы с вами делаем одно дело.

– Вы имеете в виду биржу? – спросил я озадаченно.

Его улыбка стала ярче и еще более пугающей.

– Прогнозы, – сказал он, – для меня это биржа. Для вас – консультации по бизнесу и политике. Мы оба зарабатываем мозгами и нашим пониманием тенденций.

Я был неспособен воспринимать его. Он был темным, таинственным, загадкой.

– Сейчас вы поддерживаете локоть мэра, указываете ему дорогу вперед. Я обожаю людей, имеющих такое ясное видение. Скажите, какую карьеру вы предсказываете мэру Куинну? – спросил он.

– Блестящую!

– Блестящего мэра?

– Он будет самым лучшим из тех, кто был когда-нибудь мэром в этом городе.

Ломброзо вернулся в комнату. Карваджал спросил:

– А потом?

Я неуверенно посмотрел на Ломброзо, но его глаза были скрыты. Я был предоставлен самому себе.

– После этого срока в качестве мэра? – спросил я.

– Да.

– Он еще молодой человек, мистер Карваджал. Он может победить на трех или четырех выборах. Я не могу вам предоставить глубокого прогноза о том, что будет через двенадцать лет.

– Двенадцать лет в Сити Холле. Вы думаете, он намерен там оставаться так долго?

Карваджал играл со мной. Я чувствовал, что он меня втягивает помимо моей воли в своего рода дуэль. Я бросил на него пристальный взгляд и ощутил что-то пугающее и неопределенное, что-то мощное и непостижимое, что заставило меня предпринять достойный защитный маневр. Я сказал:

– А что вы думаете, мистер Карваджал?

Впервые отблеск жизни загорелся в его глазах. Он наслаждался игрой.

– Этот мэр Куинн займет более высокий пост, – сказал он мягко.

– В правительстве?

– Выше.

Я не сразу ответил, и не мог ответить тогда, неожиданная тишина разразилась из кожаных панелей стен и поглотила нас. Я боялся нарушить ее. Хоть бы опять позвонил телефон, подумал я, но все замерло, остановилось, как воздух морозной ночью, пока Ломброзо не выручил нас, сказав:

– Мы тоже думаем, что у него большие возможности.

– У меня большие планы на него, – выпалил я.

– Я знаю, – сказал Карваджал. – Поэтому я здесь. Хочу предложить поддержку.

Ломброзо сказал:

– Ваша финансовая помощь была потрясающе полезной для нас, и…

– Я имею в виду не только финансовую поддержку.

Теперь Ломброзо посмотрел на меня, обратившись за помощью. Но я растерялся. Я сказал:

– Я не думаю, что мы последуем за вами, мистер Карваджал.

– Я бы хотел остаться с вами наедине, – сказал Карваджал.

Я взглянул на Ломброзо. Если ему и не понравилось, что его выставляют из своего собственного кабинета, он не показал этого. Со свойственной ему грацией он поклонился и удалился в заднюю комнату. Опять я оказался наедине с Карваджалом и опять почувствовал себя плохо, скрученным и искривленным невидимыми стальными нитями, которые стягивали его сморщенную, ослабленную душу. Уже другим тоном, тихо и доверительно, Карваджал сказал:

– Как я отметил, вы и я делаем одну работу. Но мне кажется, что у нас разные методы, мистер Николс. Ваша техника интуитивна и пробабилистична, а моя… Моя иная. Я верю, что, возможно, моя интуиция может дополнить вашу. Вот, что я пытаюсь сказать.

– Предсказательная интуиция?

– Точно. У меня нет желания вмешиваться в сферу вашей деятельности. Но я бы смог сделать одно-два предложения, которые, думаю, были бы ценны для вас.

Я содрогнулся. Неожиданно загадка объяснилась и то, что открылось за ней, было невероятной банальностью. Карваджал, который не представлял из себя ничего, кроме как богатого любителя политики, показал, что его деньги квалифицируют его, как универсального эксперта, жаждущего сунуть свой нос в принятие политических решений. Любитель. Кабинетный политик, господи! Ладно, ублажать его, как попросил Ломброзо. Я ублажу. Нащупывая факты, я сказал ему чопорно:

– Конечно, мистер Куинн и его штат всегда рады услышать полезные предложения.

Глаза Карваджал искали моего взгляда, но я избегал смотреть на него.

– Благодарю, – прошептал он. – Я записал кое-что для начала.

Он протянул мне сложенный листок белой бумаги. Его рука немного дрожала. Я взял листок, не глядя.

Казалось, силы вдруг покинули его, как будто он исчерпал все свои ресурсы. Его лицо посерело, суставы ослабли.

– Спасибо, – снова пробормотал он. – Большое спасибо. Думаю, мы скоро увидимся. – И он ушел, поклонившись в дверях как японский посол.

Я со многим встречался в своей работе. Покачав головой, я развернул листок бумаги. Три предложения были написаны тонким почерком.

1. Следите за Джилмартином.

2. Обязательное замораживание национальной нефти – скоро проявится.

3. Сокорро вместо Лидеккера до лета. Скорее доберитесь до него.

Я прочел их дважды, не разобрался, подождал знакомого проясняющего скачка интуиции и опять – ничего. Что-то в этом Карваджале, казалось, полностью лишало меня способностей. Эта улыбка призрака, эти потухшие глаза, эти загадочные записи – все в нем расстраивало меня и ставило в тупик.

– Он ушел, – позвал я Ломброзо, который сразу появился из внутренней комнаты.

– Ну?

– Не знаю. Абсолютно ничего не знаю. Он дал мне это, – я протянул ему листок.

Джилмартин должен был стать Государственным контролером. Энтони Джилмартин, который пару раз сталкивался с Куинном по поводу финансовой политики, а сейчас о нем не было слышно.

– Карваджал думает, что возникнут трения с Албани по поводу денег, – рискнул сказать я, – хотя ты должен знать об этом больше меня. Джилмартин снова ворчит по поводу городских расходов?

– Ни слова.

– Может мы готовим пакет новых налогов, который ему не понравится?

– Мы бы тебе сообщили, Лью, если бы занимались этим.

– Итак, никаких потенциальных конфликтов не вырисовывается между Куинном и контрольным кабинетом?

– Я не вижу никаких в обозримом будущем, – сказал Ломброзо. – А ты?

– Никаких. Что же касается обязательного замораживания нефти…

– Мы говорили о проталкивании этой идеи через жесткий местный закон. Танкерам с незамороженной нефтью запрещается заходить в нью-йоркскую бухту. Куинн не уверен, так ли уж хороша эта идея, как о ней говорят, и мы как раз собираемся просить тебя составить прогноз. Но замораживание? Куинн не говорит много о делах национальной политики.

– Еще нет?

– Еще нет. А может уже пора? Может Карваджал на это и намекает? Ну, а третье?…

– Лидеккер, – сказал я. Определенно это был Ричард Лидеккер, губернатор Калифорнии, одна из наиболее значительных фигур в новодемократической партии и один из первых претендентов на президентскую номинацию в 2000 году.

– Сокорро – испанец, для помощи, не так ли, Боб? Помочь Лидеккеру, который не нуждается ни в какой помощи? Почему? Как, в конце концов, Пол Куинн может помочь Лидеккеру? Выставляя его в президенты? Кроме симпатии Лидеккера, на мой взгляд, это не принесет особой пользы Куинну, и мы не можем дать Лидеккеру ничего такого, чего у него нет в кармане, поэтому…

– Сокорро – помощник губернатора Калифорнии, – мягко сказал Ломброзо. – Карлос Сокорро. Так его зовут, Лью.

– Карлос Сокорро, – я закрыл глаза. – Конечно. – Мои щеки пылали. Несмотря на свои бесчисленные списки, неистовые компилирования центров власти в Новодемократической партии, мои вычерчивания до пота схем прошедших полутора лет, я все-таки умудрился забыть об очевидном наследнике Лидеккера. – На что же тогда он намекает? Что, Лидеккер, уступит губернаторство Сокорро и будет претендовать на президентство? До кого добраться? – Я заколебался. – До Сокорро? До Лидеккера. Все слишком мутно. Я не собираюсь разгадывать то, что не имеет смысла.

– А какова твоя разгадка Карваджала?

– Чудак, – сказал я, – богатый чудак. Роковой маленький человечек с серьезным случаем зацикленности на политике. – Я положил записку в портмоне. Кровь стучала у меня в висках. – Забудь об этом. Ты велел развлечь его – я развлек. Я был хорошим мальчиком, так ведь, Боб? Но я не нанимался заниматься такими случаями серьезно, и я отказываюсь даже приниматься за это. А теперь пойдем обедать, курить, пить мартини и разговаривать.

Ломброзо улыбнулся самой ослепительной улыбкой, успокаивающе похлопал меня и вывел из кабинета. Но я чувствовал холодок, как будто вступил в новый сезон, и это была не весна. Холод тянулся еще до обеда.