Текст книги "Царь Гильгамеш (сборник)"

Автор книги: Роберт Сильверберг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц)

– Что ты такое? Жаровня, что гаснет на морозе. Задняя дверь, что пропускает и ветер, и дождь. Худой мех, льющий воду на спину несущего его, сандалия, что жмет ногу носящего и заставляет его спотыкаться.

Она ахнула от изумления, так же, как ахнул я, когда она пришла ко мне со своими разговорами о браке. А я все продолжал:

– Что ты такое? Камень, падающий из окна на голову. Деготь, пятнающий руки, жилище, что обрушивается на голову живущим в нем, тюрбан, не покрывающий головы. Жениться на тебе? Жениться на ТЕБЕ? Ах, Инанна, Инанна, что за безумие, что за глупость!

– Гильгамеш…

– Какая надежда остается человеку, кто попал в сети Инанны? Я знаю этот рассказ о садовнике Ишуллану. Он пришел и принес тебе корзину фиников, а ты посмотрела на него, улыбнулась своей змеиной улыбкой и сказала: «Ишуллану, подойди ко мне, дай мне насладиться тобой, потрогай меня здесь, и здесь, и здесь…» Он отпрянул от тебя в ужасе, говоря: «Что тебе нужно от меня? Я ведь всего-навсего садовник! Ты заморозишь меня, как мороз побивает юный тростник!» А ты, услыхав такие слова, превратила его в крота и бросила его в земляную нору.

Она в изумлении сказала:

– Гильгамеш, но ведь это всего лишь сказка о богине! Это не мои деяния, это деяния богини, и к тому же очень давние!

– Мне все равно. Это одно и то же. Ты – богиня, а богиня – ты. Ее грехи

– твои грехи. Что случается с любовниками Инанны? Пастух, который приносил тебе дары и забивал нежных козлят? Ты от него устала и обратила его в волка. Теперь его же собственные подпаски прогоняют его прочь и его же собственные собаки кусают его…

– Сказки, Гильгамеш, предания!!!

– А лев, которого ты любила? Ты выкопала для него семижды семь ям-ловушек! А птица многоцветная? Ты сломала ей крыло, и теперь она сидит и рыдает в чаще: «Мое крыло, мое крыло!» А жеребец, столь могучий в битве? Ты же приказала сделать ему узду, и шпоры, и хлыст и велела ему скакать семь лиг без передышки и пить грязную воду…

– Ты что, спятил?! Что ты мелешь?! Это же старые сказки о богине, которые поют арфисты. Сказки и легенды!

Должно быть, я и вправду обезумел. Но я не сдавался.

– Ты была хоть раз верна, хоть одному своему любовнику? Ты ведь обошлась бы со мной точно так же, как с ними!

Она было открыла рот, но не могла произнести ни слова. Я продолжал:

– А как насчет Думузи? Расскажи-ка мне, как ты отправила его в ад!

– Зачем ты швыряешь мне в лицо древние побасенки? Почему ты упрекаешь и попрекаешь меня тем, чего я никогда не делала?

Я не обратил на ее слова внимания.

– Да нет, не бог Думузи, – сказал я. – Царь Думузи, что правил в этом городе и умер раньше своего срока. Да-да, расскажи мне о Думузи! Думузи царь, Думузи бог, Инанна богиня, Инанна жрица – это все одно и то же. Все дети знают эту сказку. Она заманивает его в ловушку и потом ликует над своей победой. Со мной тебе этого не видать.

Я остановился передохнуть, вытер пот со лба и совсем другим тоном холодно сказал:

– Это царский дворец. Тебе тут делать нечего. Вон отсюда. ВОН!!!

Она искала слова, но только гневные восклицания вырывались из ее уст. Потом она отшатнулась от меня, глаза горели, лицо пылало. У дверей она остановилась и послала мне леденящий душу взгляд. Потом она сказала тихим, спокойным голосом, который, казалось, исходил из преисподней:

– Ты будешь страдать, Гильгамеш. Это я тебе обещаю. Ты почувствуешь боль, с которой не сравнится никакая мука. Так клянется богиня.

И она ушла.

24

В этот год с наступлением нового года засуха не прекратилась, летняя жара продолжалась, влажный ветер, прозванный обманщиком, не задул с юга, а в северном небе не было никаких признаков дождя. Эти признаки наполнили меня великим страхом, но я держал этот страх при себе, ничего не говоря даже Энкиду. В конце концов, и раньше случались засушливые периоды, а дожди рано или поздно все равно приходили. Пусть в этом году они придут позже, но они все равно придут. Я верил. Но страх мой был велик, потому что теперь я знал: Инанна мой враг.

В ночь церемонии Священного Брака она и я стояли лицом к лицу в первый раз после ее прихода ко мне во дворец на утренней заре. Когда я вошел в длинную комнату в храме, чтобы приветствовать ее, глаза ее казались полированным камнем, и каменным молчанием она встретила меня, когда я сказал: «Привет тебе, Инанна!» Она не ответила, как должна была ответить Инанна, словами: «Привет тебе, царственный супруг, источник жизни!» Тогда я понял, что проклятие легло на Урук, проклятие, которое она наложила.

Я не знал, что делать. Мы вышли на террасу храма, мы провели обряд с ячменем и медом, мы ушли в опочивальню и встали у ложа, украшенного слоновой костью и черным деревом. Все это время она не сказала мне ни единого слова, но по ее глазам я знал, что ненависть ее ко мне не утихла. Ее жрицы-прислужницы сняли с нее украшения и нагрудные пластины, сняли с лона золотой треугольник, открыв ее наготу и открыли ей мою наготу. Она была так же прекрасна в своей красоте, как и раньше, но теперь не исходило от нее того сияния, какое делает желание: соски ее были мягкими, в теле не было божественного огня плоти. Это была не та Инанна, которую я так долго знал, – женщина неутолимых желаний. Она стояла перед ложем, скрестив на груди руки. Она сказала:

– Можешь остаться или уйти, как хочешь. Я не буду с тобой сегодня!

– Это ночь Священного Брака. Ты богиня. Я бог.

– Царь Урука не войдет сегодня ночью в мое тело. Гнев Энлиля падет на Урук и его царя. Небесный Бык будет спущен с цепи.

– Ты уничтожишь собственный народ?

– Я уничтожу твою самонадеянность, – сказала она. – Я поползла к Небесному отцу Энлилю на коленях. Я! Богиня! Я сказала: отец спусти с цепи Небесного Быка, ибо Гильгамеш отверг меня. Я сказала Энлилю: если он этого не сделает, я разобью дверь в подземный мир и открою врата ада, я выпущу мертвецов, чтобы они пожрали пищу живых, а мертвым несть числа. Он сказал, что выпустит Небесного Быка.

– Из-за обиды на меня ты принесешь в Урук годы засухи? Люди вымрут от голода!

– В моих амбарах, Гильгамеш, есть зерно. Люди платили дань своей богине снопами. Я запасла достаточно зерна, чтобы хватило с избытком и на семь лет засухи. Я запасла и корм для скота. Когда ударит» голод, Инанна будет Готова помочь своему народу. Но ты падешь с сияющих высот, Гильгамеш. Они сбросят тебя оттуда за то, что ты навлек на них гнев богов.

Голос ее был совершенно спокоен. Она стояла передо мной нагая, словно я был ничтожеством или евнухом, и передо мной ее нагота ничего не значила. Она стояла, как статуя. Я смотрел на нее, и не мог ничего сказать или сделать. Если богиня не допустит объятий бога в ночь Священного Брака, то дождя не будет. Но как мог я заставить ее? Было бы еще хуже, если бы я взял ее силой. Она снова повторила: «Хочешь – оставайся, хочешь – уходи». Но у меня не было никакого желания провести здесь ночь, поэтому я подобрал свои роскошные царские одежды, завернулся в них и пошел прочь из храма в скорби и страхе.

Во дворце я нашел Энкиду и трех его наложниц, отмечающих на свой лад ночь Священного Брака. Ручьи темного вина текли по полу, а полуобглоданные куски жареного мяса валялись на столе. В великом удивлении он спросил:

– Почему ты так скоро вернулся, Гильгамеш?

– Оставь меня, брат. Горькая это ночь для Урука!

Он, казалось, меня не слышал.

– Ты так быстро пресытился богиней? Тогда попробуй из моих запасов.

Он засмеялся, но смех его тотчас замер, когда он увидел мое лицо. Он освободился из объятий своих девушек, как от ветвей плюща, подошел ко мне, положил руки мне на плечи и сказал:

– Что такое, брат? Расскажи, что случилось!

Когда я рассказал, он ответил:

– Если этот Небесный Бык будет бушевать в городе, то нам остается просто скрутить его и загнать обратно в стойло, правда, Гильгамеш? Как можем мы позволить какому-то дикому быку бегать по городу?

Он снова засмеялся, обхватив меня своими ручищами. В первый раз за этот вечер у меня поднялось настроение, и мне подумалось: может и вправду мы вдвоем сможем противостоять богине?

Дождя давно не было. День за днем небо было яркого синего цвета, и на нас глядело безжалостное око Уту. Иссушающий ветер уносил землю, взметая вверх сухую грязь пересохших рек и песок серых и золотых пустынь. Удушающие пылевые облака висели над нами; словно саваны. Ячмень поник и сгорел на полях. Листья пальм почернели от жары и опали, как крылья раненных птиц. Иногда гром, молнии, страшные вспышки огня накрывали землю. Но это были сухие бури – дождя не было. Энлиль был наш враг. Инанна была наш враг, Ан не замечал нас, Уту был глух к нашим мольбам. Люди собирались на улицах и кричали: «Гильгамеш, Гильгамеш, где же дождь?» Что я мог им сказать? Что?

Как-то далеко на востоке задрожала земля, и ветер принес оттуда такой порыв пламени и вонючего газа, что дыхание демона Хувавы показалось в сравнении с этим нежным весенним ветерком. В тех краях на востоке у меня была армия в тысячу человек, которых я послал разведать те места, откуда в наши владения заходили эламиты, и из той тысячи меньше половины вернулись назад. Они рассказывали мне, как вырвался на свободу Небесный Бык. Небо почернело, поднялся черный, дым, и в этом черном дыму над головами люди увидели Небесного Быка. Он фыркнул один раз – и убил сотню человек. Фыркнул второй раз – и еще сотня погибла. Фыркнул в третий раз – и погибли двести. Дрожала земля, ходуном ходили холмы, Небесный Бык смрадно дышал на них. Его дыхание до сих пор у них в ноздрях. А теперь Бык идет к Уруку.

Что я мог сделать? К кому я мог обратиться?

– Это Небесный Бык! – кричали люди. – Быка выпустили на нас!

– Бык все еще пасется на пастбище у храма, – отвечал я. – Все будет хорошо. Наши испытания скоро закончатся.

Я посмотрел на пылающее жаром небо и про себя воззвал к Лугальбанде: отец, отец, пойди к Энлилю, попроси для нас дождя.

Но дождя все не было.

Инанна затворилась в своем храме. Она не выполняла обрядов, не принимала просителей. Когда люди собрались перед Белым Помостом и просили о милосердии, она послала своих жриц к ним со словами, что они пришли не к тому, к кому следовало бы. Им надо идти просить о милосердии Гильгамеша, ибо именно Гильгамеш навлек такие бедствия на город. И они пришли ко мне. А что я мог им сказать? Что мог сделать?

Ветер стал еще свирепее. В городе поползли слухи, что это ветер из преисподней, ветер-демон, который разносит среди мира живых заразу смерти и разложения, принеся ее из Дома Тьмы и Праха. Я сказал им, что это неправда. В городе шептали, что на колодцы наложено проклятие и скоро они наполнятся кровью, а виноградники и пальмовые рощи скоро погибнут. Я сказал им, что этого не произойдет. В городе разнесся слух, что армия саранчи летит на нас с севера, и скоро небо потемнеет от их крыльев. Саранча не придет, отвечал я.

Я отдавал людям зерно из своих амбаров, Я давал корм для скота, но его было слишком мало, ах, как мало. В обязанности царя не входит обеспечивать людей всем необходимым во время засухи и голода. Это дело Инанны. А Инанна спряталась от людей, спряталась сама и укрыла свое зерно. И надо же, люди не прониклись к ней ненавистью. Она дала людям знать, что город Урук сперва должен очиститься, а потом она откроет свои амбары. Они все поняли. И я понял. Она всерьез вознамерилась меня свергнуть.

А потом она выпустила Быка в городе. Я имею в виду быка, который пасся на храмовых пастбищах и воплощал в себе мощь и могущество богов. Двадцать тысяч лет или дважды по двадцать на пастбищах Инанны были быки, мощные, страшные, не сравнимые ни с какими животными в стране. Они жирели и росли на храмовом зерне, на шеях у них были гирлянды живых цветов в любое время года, и для удовольствия им приводят каждый день телок, а когда они умирают – ибо умирают даже быки, воплощающие мощь небес, – их хоронят возле храма с почестями, которые подобают богам… Не могу сказать вам, сколько быков было за время существования Урука, но если бы это пастбище перепахали, то наверное, пахарь выворотил бы плугом из земли целое море рогов.

Если только бык поселится на пастбище Инанны, он уже никогда его не покинет. Там день и ночь стоит стража, которая специально следит за тем, чтобы этого не случилось. И хотя этот бык фыркает, как Энлиль, бьет копытом землю и со всей силы бросается на ограду, он не сможет освободиться. В священный день середины зимы, когда засуха давала о себе знать в полную силу и небо было серым от пыли, те из нас, чей нюх был острее, почувствовали в воздухе запах гари из Земли Богов-Бунтарей далеко к востоку – и в тот день, когда смута уже была на подходе к Уруку, Инанна выпустила Небесного Быка на улицы города.

Поднявшийся плач ужаса и горя не сравнить ни с чем, что до сих пор творилось в Уруке. По-моему, этот плач отозвался в Кише. Наверно» его слышали в Ниппуре. Может быть и в землях эламитов люди подняли головы и спросили друг у друга: «Что это за ужасающий плач доносится с запада!»

Во дворце я дрожал от досады и горя. Теперь мне казалось, что я должен пойти к Инанне, пасть перед ней на колени, сдаться на милость победителя, отдать ей город. Иначе мой народ погибнет, а я буду сброшен со своего высокого поста. Мне стало самому казаться, что я действительно виноват во всех бедствиях, обрушившихся на Урук. Может быть я был неправ, отказав жрице быть моей женой и царицей… Может быть, может быть…

Я не знал такого отчаяния, как в тот день, когда бык Инанны бесновался на улицах Урука. Энкиду избавил меня от отчаяния. Он нашел меня во дворце, растормошил, обнял и прокричал:

– Брат мой, почему ты скорбишь? Избавление близко!

– Разве ты не знаешь, что Небесный Бык носится по улицам города?

– Да, Гильгамеш, бык носится по городу! Именно сейчас настала наша минута. Мы можем вызвать дождь с небес? Можем мы обратить песок в воду? Нет, нет и нет. Ничего этого мы сделать не можем. Но мы можем убить быка, брат. Мы можем убить быка! Наконец-то Инанна выплеснула свой гнев в один сосуд! Пойдем, Гильгамеш! Пойдем и разобьем наконец этот сосуд!

Глаза его сияли от возбуждения. Сила рвалась из его тела. Я воспрянул духом. Я улыбнулся в первый раз за столько дней и обнял его.

– Пошли, брат! – сказал он, и мы вышли на пыльные и грязные улицы искать Небесного Быка.

Был полдневный час. В этой страшной жаре улицы были пусты, но дорогу к быку спрашивать не пришлось. Я чувствовал его присутствие в городе, как чувствуется близость раскаленного клейма у щеки. Точно так же чувствовал его и Энкиду, в ком еще была жива острота чувств его прошлой жизни. Он подставил лицо ветру, раздувал ноздри, его уши ловили все шорохи. Он показывал, куда идти, и мы шли. В округе Льва мы натолкнулись на свежий навоз. В округе Тростника мы увидели перевернутые тележки торговцев, разбросанные по улицам товары, потому что здесь пронесся бык. А в округе, прозванном Улей, где на тесных улицах едва остается место, чтобы пройти, мы увидели выломанные из зданий кирпичи – там продирался бык.

Чуть позже мы наткнулись на кое-что похуже: камни мостовой были запятнаны кровью, а мужчина и женщина стояли с пустыми глазами, как статуи. Мужчина держал на руках изувеченное тело ребенка. Мальчик четырех или пяти лет, оказавшийся на дороге у быка. Я взмолился, чтобы Энлиль дал ребенку быструю смерть, но какую милость мог послать бог матери и отцу? Когда мы пробегали мимо, женщина узнала нас и протянула к нам руки, словно молила меня: «О царь, отдай мне обратно моего сына!» Я не мог сделать это для нее. Я не мог дать ей в утешение ничего, кроме крови проклятого быка. Только утешит ли это ее?

Смерть этого малыша, думалось мне, на совести Инанны. Вот как она служит своему народу, убивая невинных младенцев разъяренными быками!

Энкиду и я мчались вперед, с мрачными лицами, сосредоточенно. Еще немного – и мы свернули на Площадь Нингал. Тут мы и нашли того самого быка, дико скакавшего, словно игривый теленок.

Он был совершенно белый. (Все храмовые быки – белые). Он был огромен, глаза его были обведены красным, а рога острые и длинные, как копья. Они изгибались, как лиры. Я увидел на его передних ногах и груди брызги крови

– крови ребенка. Когда мы пошли на него, он почуял нас и остановился. Потом он развернулся и злобно уставился на нас своими горящими, как угли, глазами. Он фыркнул, затопал ногами, опустил голову – он готовился к нападению. Энкиду посмотрел на меня, а я на него. Мы с ним вместе убивали слонов, львов, волков. Мы даже убили демона, который вырывался из-под земли. Но мы еще ни разу не убили быка, а этот бык наслаждался в первый раз всей полнотой свободы после столь долгого плена. Он был полон своей силой, да вдобавок в нем была еще и сила Отца Энлиля. Я не сомневался, что этот бык в тот день был Небесным Быком, точно так же, как в определенное время Инанна-жрица становится Инанной-богиней, а Царь Урука – богом полей. Мы затаили дыхание и приготовились встретить его напор, зная, что это будет нелегкая победа.

Я поманил его рукой.

– Иди к нам, – шептал я, стараясь, чтобы мой голос звучал призывно. – Иди к нам. Иди. Иди. Я – Гильгамеш, а это Энкиду, мой брат.

Бык затопал копытами. Бык фыркнул. Бык поднял свою огромную голову и тряхнул рогами. А потом он набросился на нас, сорвавшись с места с величием и изяществом. Казалось он почти летел, когда несся к нам по площади Нингал.

Энкиду, смеясь, крикнул мне:

– Ах, брат, вот будет забава! Играй с ним! Играй! Нам нечего бояться!

Он побежал в одну сторону, я – в другую. Бык остановился на полном скаку, развернулся и помчался в бой снова. Потом остановился еще рае, снова развернулся, взбивая копытом пыль. Казалось, он недоуменно хмурился всякий раз, когда мы носились перед ним взад-вперед, хохоча, хлопая друг друга по плечам, играя. Бык плевал нам в лица пеной, хлестал нас хвостом, но догнать нас и затоптать не мог.

Пять раз бык бросался на нас, и пять раз мы проносились мимо него, пока он не разозлился. Потом он бросился на нас снова, лавируя с демонической хитростью, меняя свое направление столь же легко, как мальчишка-танцор при храме, прыгая то туда, то сюда. Он бешено прыгнул на Энкиду с опущенными рогами, и я испугался, что он пропорет моего брата, но нет! Как только бык оказался рядом, Энкиду протянул руки и схватился руками за рога, а потом легко забросил себя быку на спину, перевернувшись в воздухе! Он оседлал быка, крепко схватив его рога.

И тут началось такое, чего мир еще не видел. Энкиду, верхом на Небесном Быке, держа его за рога, крутил его башку то вправо, то влево. Бык в ярости вставал на дыбы, пытаясь сбросить Энкиду, но не тут-то было! Я стоял перед ними, глядя на эту картину с радостью и восторгом. Бык не мог избавиться от Энкиду. Он прыгал, ревел, топал копытами, швыряя вокруг себя клочья пены, а Энкиду крепко держался на нем. Он старался сломить сопротивление быка, заставить его склонить свою мощную голову. Я слышал раскаты хохота Энкиду, и сердце мое радовалось. Я видел, как руки Энкиду напряглись от усилий, и это зрелище доставляло мне удовольствие. Я смотрел как бык становится угрюмым и понурым. Но тут сражение получило неожиданный поворот. Бык, передохнув секунду, с новой силой рванулся, вскочил, стараясь с удвоенной силой стряхнуть Энкиду на землю. Я испугался. Но Энкиду совсем не выказывал страха. Он держался крепко, он вертел огромную бычью башку из стороны в сторону, пригибая ее к земле.

– Бей, брат! – вскричал Энкиду. – Бей, бей сейчас! Ударь его мечом!

Да, это был самый подходящий момент. Я рванулся вперед и, схватив меч, и вогнал его в шею быка. Я ударил его в затылок, глубоко всадив лезвие. Бык издал звук, какой издает море, откатываясь от берега, и глаза его подернулись пеленой, пылающая в них ярость потускнела. Какой-то момент он стоял неподвижно, потом колени под ним подломились. Энкиду ловко спрыгнул с него, приземлившись рядом со мной, мы засмеялись и обнялись возле умирающего быка, пока он не затих. Потом мы вырезали бычье сердце и здесь же, на месте, принесли его в жертву богу Уту-солнцу.

Я оглянулся кругом и на городской стене увидел фигуры людей. Я тронул Энкиду за плечо и показал туда.

– Там твоя богиня, – сказал он.

И точно, это была она. Инанна и ее прислужницы, должно быть наблюдали борьбу с быком. Я чувствовал жар и силу ее ненависти даже на расстоянии. Я приставил ладони ко рту и прокричал:

– Смотри, жрица! Мы убили твоего быка! Скоро, наверное, придут дожди!

– Горе тебе! – ответила она голосом как из преисподней. – Горе Гильгамешу! Горе тому, кто осмеливается перечит богине! Горе убийце Небесного Быка!

На это Энкиду прокричал ей:

– Горе тебе, каркающая ворона! Получай мою жертву!

Он дерзко вырвал мужские части быка и со всей силой швырнул их так, что окровавленное мясо шлепнулось о городскую стену почти у ног жрицы. Он засмеялся своим раскатистым смехом и крикнул:

– Тебе, богиня! Нравится? Попадись ты мне в руки, я бы замотал тебя всю бычьими кишками!

В ответ на это святотатство она прокляла нас, Энкиду и меня, а люди возле нее на стене – жрицы, прислужники, храмовые блудницы, писцы – все, кто пришел посмотреть, как бык нас уничтожит – подняли страшный плач и жалобные моления.