Текст книги "Монах: последний зиндзя"

Автор книги: Роберт Ши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц)

– Я уверен, что вы не помните меня, мой господин. Я – Такаши-но Ацуи, сын Такаши-но Кийоси, внук Такаши-но Согамори. В Год Лошади ваш отряд встретился с другим отрядом, сопровождавшим нас с матерью.

Внезапно Ацуи понял, что он в течение нескольких лет далее не вспоминал о матери. Беспомощная тяга к ней, вдруг захлестнувшая его, была настолько болезненной, что он быстро прогнал мысль о ней. В последнее время Ацуи убеждал себя, что он лишился матери, но её лицо продолжало всплывать в его снах.

– О да! – сказал Мотофуза. – Вы, должно быть, сын Кийоси и той маленькой женщины из провинции, вышедшей замуж за князя Сасаки-но Хоригаву. Я предупреждал Хоригаву, что он совершает ошибку, женившись на женщине ниже себя по происхождению. Вы извините меня за то, что я говорю об этом? Я не хочу ущемлять ваши чувства, юноша. Случай, о котором вы рассказываете, поставил меня в очень неудобное положение, если вы помните.

– Однако, несмотря на это, вы унижали нашу семью, мой господин! – сказал Ацуи.

– Вот в этом и заключается разница между нами, юноша. Семью воина можно унизить. А я могу подвергаться бесчисленным оскорблениям, могу даже быть умерщвлён, но останусь Фудзивара!

– Они собираются убить вас? – тяжело сглотнул Ацуи.

– Не стоит быть настолько шокированным, молодой господин Ацуи, вы – самурай. Самураи должны радоваться при виде крови. У вашего поколения Такаши до сих пор не было возможности увидеть крупное кровопролитие. Вместо этого вы пудрите лица, черните зубы, рисуете, пишете прекрасным слогом стихи, танцуете и играете на музыкальных инструментах. Однако сила Такаши основывается не на этих занятиях, а на воинской доблести. Вы, более молодые, кое-что потеряли из-за недостатка опыта кровопролитий. Но не стоит беспокоиться…

Его глаза потемнели.

– Вы станете свидетелями моря крови, пролитой в этой войне. Океанов крови! Я только сожалею, что, когда это произойдет, тот мир, который я знаю и люблю, отодвинется от меня на ещё более далекое расстояние, чем сейчас.

Он перешел на китайский язык:

– Но когда я бросаю взгляд в прошлое и, нахмурив брови, говорю о далеких событиях, я начинаю питать отвращение к жизни. Реки и холмы теперь скрывают воров и бандитов. На заброшенных полях растут ежевика и чертополох.

Мотофуза замолчал, глядя с болью на храм Феникса. Ацуи не смог удержаться от искушения продекламировать заключительные две строки из поэмы Лю Иня:

– «Наше наследство – бремя моральных обязательств. Но у нас нет правителя, который горюет над совершенным убийством».

– Спасибо, – Мотофуза с удовольствием улыбнулся. – У вас обширные познания в области литературы. Я не хотел декламировать завершающие строки, чтобы вы не подумали, что я намекаю на вашего деда.

Ацуи весь сжался.

– Я знаю, что говорят враги моего деда, но не считаю его правителем, поощряющим убийства. Мой дед предпочитает религию, доблесть и учение. Он ненавидит убийства! Он борется за мир!

Улыбка Мотофузы, казалось, говорила о том, что в действительности Ацуи не верил в собственные слова.

– Вы должны знать кое-что из истории империй, юноша. В течение сотен лет, со времен образования Хэйан Кё и до неспокойных дней последних двадцати пяти лет, империя жила в мире. Вы – самураи – не являетесь защитниками мира. Вы сами уничтожили его!

Ацуи почувствовал определённое удовольствие в том, что мог возразить бывшему регенту:

– Извините меня, господин, но разве не соперники семьи Фудзивара собрали банды самураев, чтобы разрешить спорные вопросы с использованием силы?

Мотофуза склонил свою голову:

– Унижение – бесконечно!

Ацуи почувствовал жалость к нему. У него не было желания спорить с человеком, столь опытным и доблестным, как Мотофуза, особенно когда тому оставалось жить не так много времени.

– Извините меня за то, что я не согласен с вами, мой господин. Могу ли я что-либо сделать для вашего удобства или спокойствия души?

– Боюсь, что успокоить свою душу могу лишь я, – вздохнул Мотофуза. – Но эти веревки, связывающие мои руки, большая неприятность для меня. Я потею, но не могу даже вытереть пот с бровей. Клянусь именем моих предков: если вы снимете эти веревки, я не убегу. Человек в моём возрасте не сможет убежать от тысячи самураев.

– Позвольте мне спросить разрешения, чтобы развязать вам руки, мой господин!

Ацуи пересек пыльный двор и направился ко входу в храм Феникса, где находились вожаки Такаши. Они сменили доспехи на яркие красные, зеленые и синие кимоно. Они пили саке, и один из них играл на лютне. В центре группы сидел Нотаро, дядя Ацуи, – второй сын Согамори. Он, подобно Ацуи, стремился к прямой осанке, но без крепости мускулов это было недосягаемо. Даже здесь, в храме, его крупное лицо было аккуратно напудрено и раскрашено, а его кимоно выбрано с такой тщательностью, как будто он собирался появиться при дворе.

– Мы все думали: догонишь ли ты нас, племянник? Ведь предыдущая ночь была ваша с принцессой Садзуко первая брачная ночь!

Младший брат Нотаро, привлекательный Таданори, рассмеялся. Ацуи почувствовал, как кровь бросилась ему в голову.

– Досточтимый дядя, я только хочу попросить за регента Мотофузу. Веревки приносят ему боль. Можно ли развязать его? Он поклялся, что не будет пытаться бежать.

– Почему я оставил его в живых? – воскликнул Нотаро. – Всех других пленников я отправил на тот свет утром. Не имеет значения? Если ему неудобно, давайте убьём его сразу и прекратим его мучения!

Один из старших сыновей Кийоси, брат Ацуи по отцу, заговорил:

– Уважаемый дядя, может быть, его стоит освободить, ведь он Фудзивара и не является воином…

– Я уже думал об этом, – сказал Нотаро, – но прежде мы уже казнили Фудзивара. А что касается того, что он не является воином, то Фудзивара никогда не обагряли свои руки кровью. Нет! Они заставляют других убивать, вместо того чтобы делать это самим. Он заслуживает смерти! Дайте ему почувствовать лезвие меча. Он содействовал началу этого мятежа?

Движением руки Нотаро послал двух офицеров распорядиться казнью Мотофузы.

– Могу ли я сначала развязать его, доблестный дядя? – настаивал Ацуи. – Что бы он ни делал, но для него стыдно умереть связанным, подобно обычному преступнику!

Нотаро снисходительно улыбнулся:

– Иди с этими командирами и развяжи пленника, Ацуи-сан.

Веревки так крепко связывали руки Мотофузы, что Ацуи скоро сдался, не будучи в состоянии развязать узлы. Он достал Когарасу и услышал сзади восхищённые возгласы офицеров. Ацуи учился управляться с мечом с четырех лет, и тотчас после соприкосновения с мечом верёвки упали к ногам Мотофузы.

– Спасибо, молодой господин Ацуи! – сказал Мотофуза, улыбаясь чёрными зубами. – Этот удар прошел так близко от меня, как никогда раньше!

– Я должен просить вас приготовиться к смерти, мой господин, – поклонился один из офицеров.

– Произойдет ли это сейчас же? – спросил Мотофуза, слегка нахмурившись и потирая руки. – У меня есть несколько предсмертных желаний, о которых я хотел бы просить господина Такаши, если он не против.

– Нам было приказано помочь вам умереть немедленно, мой господин!

– Можно попросить письменные принадлежности? Я хочу написать стихотворение перед смертью!

– Боюсь, что это невозможно, мой господин!

Лицо Ацуи вспыхнуло от внезапной злости.

– Это варварство! Этот человек – бывший регент, доверенное лицо священной персоны императора! Мы лишаем его жизни. Давайте дадим ему возможность совершить то, что переживёт его. Пусть принесут бумагу и чернила!

Покраснев, офицер подозвал слугу и приказал принести письменные принадлежности. Принесли кисть, чернила, зеленоватую бумагу и письменный стол. К тому времени известие прокатилось по всему лагерю, где Мотофуза должен был быть казнен и собирался писать последнее стихотворение. Самураи встали кругом на значительном расстоянии от старого дворянина, стоявшего на коленях у маленького стола. Мотофуза немного подумал, затем прикоснулся кистью к бумаге. Закончив писать, он просмотрел стихотворение, затем, не поднимаясь, передал бумагу Ацуи.

Строчки плыли перед глазами Ацуи, когда он читал:

 
Подобно древнему дереву, с которого мы собираем цветы,
Печальной была моя жизнь,
В которой судьба определила мне остаться бесплодным.
 

– Прекрасно! – сказал Ацуи, качая головой. Мотофуза отодвинул письменный стол. Теперь он преклонил колени в пыли, в центре круга, образованного воинами. Даже военачальники Такаши, ведомые Нотаро и Таданори в развевающихся кимоно, покинули палатки, чтобы стать свидетелями смерти Мотофузы.

– В моем возрасте тяжело вставать на колени, подниматься и вновь преклонять колена, поэтому, если не будет возражений, я останусь стоять на коленях до конца жизни, – улыбнулся Мотофуза. – Я знаю, что у самураев есть такая традиция: совершающему харакири помогает близкий друг. Я тоже хотел бы умереть от руки друга. У меня нет друзей в этом лагере, но последние часы моей жизни были скрашены добротой и честностью молодого Такаши-но Ацуи. Если он согласен и не будет возражений со стороны тех, кому он служит, я хотел бы, чтобы он оказал мне последнюю услугу!

Ацуи похолодел. Он никогда не убивал человека. Внезапно перед его глазами возникла картина: мать, стоящая над мертвым самураем, в ее руке кинжал, кимоно испачкано кровью. Он вспомнил ужас, охвативший его, как будто его мать превратилась в дьявола – убийцу. Он уже успел совершенно забыть этот кошмар, и вот он с новой силой охватил его.

Нотаро улыбнулся и кивнул головой:

– Мой племянник будет удостоен чести принять отделившуюся от туловища голову?

– Это подготовит тебя к будущим кровопролитиям, молодой господин Ацуи! – тёмные глаза Мотофузы глядели на юношу.

Все взгляды были прикованы к Ацуи. Если он сейчас откажется, то будет стыдиться всю жизнь. Кроме всего, он сам попросил Согамори послать его на эту войну, поэтому он может убивать врагов Такаши. Однако он думал, что будет убивать в пылу сражения, а не обрушит свой меч на шею беззащитного человека, с которым недавно вел дружескую беседу. Он должен сделать это, иначе он опозорит не только себя, но и имя своего отца!

Он склонил голову и как можно твёрже сказал:

– Для меня это честь, господин Мотофуза!

«Что будет, если руки задрожат? – думал Ацуи. – Что, если я промахнусь? Что, если я ударю недостаточно сильно и причиню ему страдания?»

Он вспомнил, что всегда говорила в минуты беды его мать, и впервые за много лет прошептал:

– Почтение Амиде Будде!..

Он должен забыть, что он – убийца. Необходимо представить, что он вновь в Рокухаре и учится поражать мешок, подвешенный к потолку. Он знал, как нужно целиться и с какой силой нанести удар. Ацуи сможет прекрасно сделать это, если выбросит из головы мысль о том, что он – убийца.

Ацуи также пытался забыть, что сотни и сотни самураев, многие из которых, несомненно, были последователями его отца, наблюдали за ним.

Он обнажил свой меч.

– Это Когарасу, господин Мотофуза. Он был дарован моему предку, императору Камму, жрицей гробницы и с тех пор принадлежит нашей семье.

Ацуи показал Мотофузе меч.

– Ты ловко управлялся с мечом, когда рубил мои веревки, – сказал Мотофуза. – Я уверен, что и ты и меч сослужите мне хорошую службу. Пожалуйста, проследи, чтобы копия моего стиха была послана моему сыну в столицу. Можешь оставить оригинал себе!

– Спасибо! Я не заслуживаю такой чести! – прошептал Ацуи. – Наверное, вы попадете в рай, господин Мотофуза…

– Едва ли я заслуживаю этого. Боюсь, что мне придется выносить страдания ещё в нескольких последующих жизнях, прежде чем я попаду в рай, – Мотофуза склонил голову, вытянув шею.

Ацуи глубоко вздохнул, уперся в землю, широко расставив ноги, крепко сжал рукоять меча и замахнулся, отведя его назад над правым плечом. Он отрабатывал этот удар десятки тысяч раз. Ни о чем не нужно думать. Ацуи сосредоточил свой взгляд на точке, расположенной в центре тонкой белой щей регента.

– Почтение Амиде Будде!

Произнеся чистым, твёрдым голосом эти слова, Ацуи опустил свой меч на шею Мотофузы, отделяя голову от туловища. Его обязанности были выполнены. Жизнь Фудзивары-но Мотофузы была завершена.

Ацуи стоял, тяжело дыша, все еще держа меч в руках, глядя на позолоченную крышу храма Феникса. До него едва доходил разговор самураев, стоявших вокруг. Он с трудом осознавал, что уносят труп, лежавший у его ног.

Возле него стоял Нотаро.

– Хорошо сработано! Ты – Такаши, достойный сын своего отца!

– Спасибо, достойный дядя!

К Ацуи подошел его оруженосец:

– Позвольте мне заняться полированием Когарасу, господин! Вы знаете, как быстро кровь может источить сталь.

Ацуи без слов отдал ему меч.

Достав из корзины, прикрепленной к седлу, флейту, Ацуи поплелся по тропинке из плоских камней, затененной возвышающимися криптомериями и петляющей по косогору. Он спустился к месту, откуда мог видеть бурлящую Удзи, храм Феникса и другие храмы, раскинувшийся лагерь самураев.

После обеда, когда его дядья и братья пировали у входа в храм Феникса, а другие самураи чинили свои доспехи, Ацуи сидел на склоне холма и играл все мелодии, которые он знал.

Многие воины в лагере прекратили свои дела, чтобы послушать его. Юноша играл превосходно.

Глава 8

Из подголовной книги Шимы Танико:

«Получив известие о восстании принца Мочихито, Хидейори сразу же повел блестящую когорту самураев Муратомо и Шима к гробнице Хачимана, бога войны и покровителя семьи Муратомо. Хидейори построил гробницу семь лет назад и, насколько знает мой отец, с минимальными затратами. Но Хидейори верил в силу богов и молитв, в то время как мой отец верил лишь во власть денег.

Вернувшись после поездки к гробнице Хачимана, Хидейори собрал всех близких ему военачальников и призвал их идти с ним на юг. Он сказал воинам, что Хачиман обещал ему победу. Это напомнило мне слова Кублая о том, что Великие Ханы монголов всегда перед сражением разговаривают с духами. Хидейори сказал самураям, что их число возрастёт на сотни тысяч человек перед прибытием в Хэйан Кё. Он напомнил им, что они воины восточных провинций, а воины восточных провинций известны своей жестокостью на всех островах.

Я слышала все это через окно в башне. Речь Хидейори не была впечатляющей. Ему не хватало задора, это был человек, живший в страхе большую часть своей жизни. По крайней мере, мне так показалось. Однако это очень амбициозный и прозорливый человек. Он намеревался уничтожить Такаши и вернуть славу Муратомо, чего бы это ни стоило.

После обращения к самураям Хидейори вывел их из Камакуры для сражения с Такаши Канетаке – самым могущественным воином семьи Такаши в этой области».

Восьмой месяц, семнадцатый день,

Год Быка.

– Я не могу понять блестящую госпожу Танико, когда она разговаривает с плотником, – сказала Цогао. – Не обязательно именно с этим плотником. Такие огромные белые зубы делают его похожим на акулу! А эти глаза? Никогда нельзя понять, куда он смотрит!

– Моко – мой старый друг, тётя!

– Люди твоего круга не должны иметь друзей плотников.

Танико приняла Моко в своих покоях сзади витражей, изображающих поляну, покрытую пионами. В слабо освещенной комнате маленький Моко выглядел удрученным. Он смотрел на дверь.

– Это же смешно, – сказала Танико. – Я не собираюсь разговаривать с тобой через стекло!

Она начала подниматься, но Моко предупреждающе поднял руку.

– Нет, моя госпожа, сиди, где сидишь. Все, что мы делаем и о чём говорим, могут увидеть и подслушать. Если ты не будешь говорить со мной через экран, то это лишь вызовет скандал и сделает для меня невозможными встречи с тобой в будущем.

– Хорошо, Моко, – Танико вновь уселась на подушки. – Ты нашел себе пристанище в Камакуре?

– Я приобрел прекрасный кусок земли на холме, выходящем на пляж, моя госпожа, и строю на нем дом. Я послал в Хакату за моим сыном и его матерью, на которой хочу жениться. Может быть, у меня будет пятеро детей, а может – шестеро? Я говорил тебе об этом, когда мы встретились с тобой много лет назад. Я был принят в гильдию столяров Камакуры. А это было непросто! Их количество строго ограничено. Я не могу выполнять серьезную работу, не будучи принятым в гильдию. Я пообещал, что помогу заплатить за новый зал для собраний гильдии, и показал им новую систему архитектурных пропорций, которой научился в Китае. В отдаленном будущем я надеюсь стать судостроителем.

Оба замолчали. Внезапно Моко сказал:

– Жаль, что вы с шике не можете быть вместе!

– Дзебу должен идти на войну, – вздохнула Танико. – Я должна перебороть себя.

– Я был там, – мягко сказал Моко, – и видел, как он убил Кийоси.

– Дзебу рассказал мне об этом.

– Я был первым во всём мире, кто оплакивал его смерть, моя госпожа. Господин Кийоси был великим и добрым человеком. Но это сумасшествие – связывать его смерть, произошедшую столько лет назад, с нашим временем и позволять ей приносить страдания сейчас.

– Ты прав, Моко. Но сумасшествие охватило нас. Оно не уйдет, если мы прикажем ему исчезнуть. Я могу лишь надеяться, что со временем оно покинет меня. Думаю, так оно и будет.

Танико почувствовала, как кто-то коснулся ее плеча. Она сразу же проснулась. Это была одна из её служанок. Танико встала и накинула кимоно. Сильный летний ливень барабанил по крыше женских покоев. «Видимо, уже идёт вторая половина ночи», – подумала Танико. Она последовала за служанкой к приоткрытому окну, через которое виднелся двор огромного особняка Шимы.

Небольшая группа всадников проезжала через главные ворота. Их головы были понуро опущены, а лица – спрятаны под капюшонами плащей и камышовыми шлемами. Что-то более значительное, чем дождь, довлело над ними. Их движения были тяжёлыми, усталыми и безнадёжными. Когда они спешивались, в луче света Танико узнала Хидейори.

– Привез ли господин Хидейори с собой жену или женщину, чтобы она ухаживала за ним? – спросила Танико прислугу.

Служанка покачала головой.

– Одна его жена умерла при родах два года назад.

– Иди к нему. Скажи, что госпожа Шима Танико предлагает ему свои услуги, если он хочет этого.

Служанка была поражена, но, ничего не сказав, поспешила прочь. «Я не собираюсь спать с ним, дура!» – подумала Танико. Но после того, что он преодолел, человек нуждается в сухой одежде и пище, тёплом саке и приятной беседе. Конечно, глава клана Муратомо заслуживает этого в наибольшей степени.

Хидейори поежился. Он выпил четыре чашки саке одну за другой, каждый раз молча передавая ей пустую чашку. Он смотрел на деревянный пол с непроницаемым лицом.

Это был первый раз, когда она посетила покои Хидейори. Интерьер комнаты был весьма прост: письменный стол, плоский деревянный подголовник и круглая подушка. В токонаме стояла небольшая статуя бога войны Хачимана, выполненная из чёрного дерева. На лице Хачимана застыла улыбка, он был верхом на коне, вооружен луком и стрелами. «Хачиман не помог Хидейори так быстро, как тому хотелось бы», – подумала Танико.

Затем он взглянул на неё.

– Я не заслуживаю жизни, – сказал он голосом, в котором слышалась обречённость.

«Он пытается узнать, что я думаю о нём», – подумала Танико.

– Мой господин, вы обязаны жить. Будущее клана Муратомо зависит от вас!

Хидейори покачал головой.

– Я наблюдал, как мой отец вёл наш клан к катастрофе. Я поклялся не допустить подобных ошибок. Через девятнадцать лет у меня появилась возможность вести Муратомо в бой. Я мог побить Такаши. И снова катастрофа! – он неопределенно махнул рукой на юг, – Под моей командой находилось пять тысяч воинов. Я потерял четыре тысячи из них…

Танико хотела поддержать его, но не могла найти нужных слов, которые оказались бы одновременно добрыми и честными.

– Я уверена, что воины с востока показали свою храбрость, чем они и знамениты, – сказала наконец Танико.

– Храбрость! – он горько рассмеялся. – Они сбежали ночью. Я сбежал вместе с ними. Однако женщины обычно не расположены говорить о войне…

– Я не люблю войну, мой господин. Однако я считаю её слишком важной, чтобы не упоминать о ней.

– Я всегда думал, что вы – необычная женщина. Я вышел из Камакуры, как вы знаете, в начале месяца, полон надежд. Много помещиков и их воинов присоединились к нам по дороге. К тому времени мы были готовы подвергнуть осаде Такаши Канетаке в его цитадели – нас было три тысячи воинов. Мы заняли замок Канетаке и отрубили ему и его воинам головы.

Танико почувствовала пустоту в желудке, что обычно случалось с ней, когда Кублай рассказывал ей о резне, устраиваемой монголами.

– Я думаю, что вы не брали пленных?

– Самураи никогда не берут пленных. Когда эта война закончится, я поставлю перед собой цель: ни одного Такаши в живых! По крайней мере, такова была моя цель до Ишибасиямы.

– Что произошло потом?

– После нашей победы над наместником Такаши мы почувствовали, что мы непобедимы. Многие самураи присоединились к нам. Нас стало пять тысяч. Затем я получил известие, что Мочихито, Мотофуза и их сторонники были разбиты войсками Такаши. Я решил, что больше уже нет смысла продвигаться на юг, если Юкио не будет продолжать движение на юг. Он и я могли бы взять столицу вместе. В противном случае лучше оставаться здесь, чтобы соединить наши усилия, направленные на северо-восточные провинции и равнины Канто. Пусть они вытянутся в линию, двигаясь за нами. Затем мы получили новые сообщения о том, что Такаши двинулись на север, вверх по Токайдо. Мои офицеры придерживались одного мнения: мы должны идти навстречу. Нельзя позволить Такаши захватить наши провинции, убивая и грабя. Я бы предпочел отступать, втягивая противника на нашу территорию, пока где-нибудь не устроим засаду. Но мои бравые восточные воины не хотели и слышать об этом. Они все хотели сразу же броситься в атаку! Я не мог больше возражать. Кроме того, у меня не было возможности показать себя в бою, и я знал: если самураям покажется, что их вождь – трус, они никогда не будут больше за него сражаться, Поэтому я позволил, чтобы мной руководили мои сторонники, – Хидейори выпил ещё саке.

– Мы двинулись к югу через горы Хаконе, пересекли перешеек полуострова Идзу. Я не стал молиться за победу у гробницы Хачимана. Затем наши разведчики установили, что Такаши были в Шимидзу. Их количество достигало тридцати тысяч. Они превосходили нас количеством в шесть раз. Теперь я настаивал, что нападать на них – сумасшествие. Но среди нас были офицеры, убежденные в победе. «Такаши – не воины, – говорили они, – а изнеженные придворные! Пять тысяч настоящих самураев могут легко победить этих разодетых выродков, пусть даже их будет в десять, в двадцать раз больше!» Наконец один из самураев, знавший окрестности, предложил план, устроивший нас всех. Около морского побережья, к северу от горы Фудзи, находится долина под названием Ишибасияма, которая пересекает горы Хаконе, и в самой широкой ее части могут встать плечом к плечу не более сотни воинов. В этом проходе мы могли бы и занять боевую позицию. Такаши не смогут обойти нас, так как мы сумеем ударить им в тыл. Они попытаются двинуть через проход, но в этой самой узкой части им не удастся получить преимущество в числе. Только сто человек могут приблизиться к нам одновременно. Мы нанесем им такие потери, что они вынуждены будут сдаться и отступить. Известие о такой возможности привлекло на нашу сторону многих самураев, – Хидейори ненадолго умолк. Затем продолжил: – Нам потребовалось около двух дней, чтобы занять позиции в Ишибасияме. Это было двадцать третьего числа. Передовой отряд Такаши шел за нами по пятам. До того как достичь прохода, мы развернулись и уничтожили его. Это придало нам больше уверенности…

«Ацуи, возможно, входил в этот авангард, уничтожение которого Хидейори с жаром описывает, – подумала Танико. – Я не должна думать об этом!»

– Будут ли Такаши преследовать нас или передумают? Попытаются ли они обойти нас? И лишь когда ночь скрыла очертания окрестных гор, мы услышали звуки барабанов тайко и флейт, играющих наступление, и увидели ряды самураев, карабкающихся по склонам гор. Наши армии расположились на близком расстоянии друг от друга. Я подумал, что было бы хорошо отступить под покровом ночи, но мои самураи не хотели даже и слышать об этом.

Затем в полночь позади нас, с северного конца ущелья, раздался ужасный шум. Воины даже подпрыгнули в темноте. Кто-то закричал: «Армия Такаши идет, чтобы напасть на нас! Их сотни тысяч!» Они подумали, что Такаши обошли горы в темноте и напали на нас с тыла. Наши самураи, полувооруженные, полуодетые, побежали вперед, прямо в лагерь Такаши, где полегли сотни бойцов. Наконец некоторые из нас поняли, что этот шум, внесший панику в наши ряды, был не что иное, как шум крыльев птичьих стай, взлетевших в полночь с берегов озера, находящегося в северной части долины. Изнеженные Такаши напали на нас, как медведь на оленя. Менее половины наших воинов вышли из долины живыми. Я ушел в лес, расположенный за долиной. К тому времени каждый должен был думать о себе. Я был один. Я лежал ничком, лицом в грязи, пока вражеские воины обшаривали кусты в нескольких шагах от меня…

Хидейори посмотрел на Танико. Он бы не сказал, что находится на грани безумия, но она могла прочесть это в его глазах.

– В течение пяти дней Такаши обыскивали горы и леса, убивая каждого найденного самурая Муратомо. Однако большинство воинов искали меня. Сбросив с себя доспехи, оставив лишь меч, я проскользнул между ними и спрятался. – Его лицо посветлело: – Худший день из этих пяти оказался лучшим! Я знаю, боги охраняют меня! Я спрятался в полом дереве и слышал, как банды Такаши прорываются через кустарники низу. Вскоре они окружили дерево. Один из них подошел к нему, Я узнал этого самурая. Он служил в дворцовой страже у моего отца. Он посмотрел в дупло, где я прятался, прямо мне в глаза. Я сжал руки на рукояти меча. Я был уверен, что убью его раньше, чем он убьет меня, даже если я не смогу уйти от его собратьев по оружию. Самурай улыбнулся мне. Он отошёл от дерева и дважды ударил его мечом плашмя. Три голубя, прятавшиеся в ветвях, взмыли вверх. «Никого нет!» – прокричал он и ушёл. Видишь? Должно быть, боги охраняют меня!..

Танико вспомнила, как много лет назад Кийоси увидел прячущегося на дереве Моко и спас ему жизнь. В тот же день Кийоси срубил голову хозяину Моко.

– Даже в периоды жесточайшей борьбы некоторые люди испытывают порывы доброты, – сказал Танико.

– Порывы доброты? – переспросил Хидейори, изумленно взглянув на нее. – Нет, этот человек, который спас мне жизнь, не был воином. Это был Хачиман. Голубь – посланник Хачимана. На дереве сидело три голубя. Хачиман затуманил мозг воина, поэтому он и не увидел меня. – Хидейори прошел в альков, встал на колени и распростерся перед изображением Хачимана.

– Идут ли Такаши сюда? – спросила его Танико, когда Хидейори снова вернулся и выпил немного саке.

– Нет. Через пять дней они разделились и пошли вниз по Токоторо. Юкио, должно быть, пугает столицу.

Хидейори хмуро взглянул на статую Хачимана.

– Мысль о том, что мой полубрат достигнет столицы раньше меня, побуждает меня совершить харакири.

«Он не может никому верить, – подумала Танико. – Большую часть жизни он был уверен, что каждый из его окружения желал его смерти, чтобы подарить затем его голову Согамори».

– Ваш брат Юкио всегда говорил о вас с чувством глубокого уважения, мой господин, – сказала Танико.

– Насколько хорошо ты знаешь его?

– Я встретилась с ним в начале этого года, – ответила Танико. – Служа при дворе, я зналась с его матерью.

– Я думаю, что знаю Юкио лучше, чем ты, – сказал Хидейори с напряжённой улыбкой. – Я знаю его с детства. Он был хнычущим, уродливым мальчиком, чья мать вскружила голову моему отцу. Она соблазнила его и заставила забыть свою настоящую семью, все внимание уделяя ей и её ребенку. Когда он был подростком, то убегал из Рокухары и, путешествуя по стране, жил как бандит. Юкио никогда не думал о том, какой опасности подвергали мою жизнь его преступления. Дважды Согамори приказывал казнить меня из-за проделок Юкио. Лишь моя способность находить союзников спасала меня. Может быть, тебе интересно, почему я хотел бы оказаться в столице раньше него? Я очень хотел бы этого, потому что совершил ту же ошибку, которую совершала наша семья на протяжении ряда поколений, ошибку, которая заставила нас терпеть поражение за поражением. Мы слишком нетерпеливы. Мы действуем стремительно и преждевременно. Это привело мою бабушку и отца к смерти. Это уничтожило Муратомо. Это же самое едва не привело меня к смерти в Ишибасияме, потому что я так спешил попасть в столицу, что не стал ждать, пока здесь, в Камакуре, соберется большая армия, чтобы потом напасть на Такаши. В данном случае мне не следовало вступать с ними в бой. Во время боя военачальник не может быстро менять свои планы. Ты никогда не увидишь Согамори идущим в бой впереди своих войск. Он посылает сыновей и генералов сражаться за него. Он стоит, как паук, в центре своей паутины, получая пользу от ошибок своих жертв, толстея на их телах. Ишибасияма – последний раз, когда я шел в бой во главе своих войск. С этого времени я буду находиться здесь, строя планы, организовывая поддержку, посылая моих генералов и войска, моля Хачимана о победе. Мне кажется, что я могу сражаться в течение всей войны, не покидая Камакуру, лучше, чем если бы я ездил по стране, подобно какому-нибудь древнему принцу.

– Возможно, вы правы, – сказала Танико. – Особенно если у вас будут такие великолепные генералы, как Юкио, чтобы вести сражение вместо вас.

Хидейори посмотрел на нее холодно.

– Вы продолжаете попытки убедить меня, что Юкио для меня больше помощь, чем угроза. Если бы ты не была со мной так откровенна, то я заподозрил бы в тебе его шпиона!

– Я не являюсь ничьим шпионом, – улыбнулась Танико и покачала головой.

– Конечно, нет! Ты останешься здесь со своей семьей, не так ли? Ты и я вместе пройдем через эту войну, госпожа Танико?

Он улыбнулся ей. В его улыбке не было теплоты, а было лишь желание.

Танико внезапно встревожилась. Она поставила себя в неудобное положение, придя сюда, в его покои, так как не ожидала, что он заинтересуется ею.

– Я никогда не забуду тот день в Дайдодзи, – сказал он мягко. – Спасая жизнь своему мужу, ты рисковала, находясь за ширмой, твое бледное лицо скромно отвернулось, и веер из слоновой кости закрыл его. Я понял, что ты самая прекрасная из всех женщин, которых я когда-либо встречал. Теперь здесь нет ширмы, а ты все еще прекраснейшая из всех женщин.

– Вы слишком добры, мой господин! – она почувствовала, как ее сердце забилось быстрее. Что-то пугающее было в этом задумчивом человеке, полном холодной злости. Память была его жизнью. Казалось, он ненавидел Юкио, потому что в детстве Юкио смог отдалить от него отца. Он пробудил воспоминания девятнадцатилетней давности. Увидел ее такой, какая она была тогда, а не такой, какой стала сейчас. У нее не было желания лгать ему. Конечно, не из-за, проведенных с Дзебу последних месяцев. Но ей необходимо дать Хидейори понять это очень аккуратно.