Текст книги "Монах: последний зиндзя"

Автор книги: Роберт Ши

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 35 страниц)

– Ваши подвиги и признанная всеми храбрость хорошо известны, капитан, – ответил Мунетоки уже более холодным тоном. Сакагуру это ничуть не смутило. Старший сын Моко лицом был похож на отца, но без его близко поставленных глаз и плохих зубов. Без этих недостатков те же черты лица стали красивыми. Теперь ему было двадцать три года. Он родился в тот год, когда Дзебу и Юкио уехали в Китай и взяли Моко с собой, и потому ни разу не видел отца до семилетнего возраста. Несмотря на это, он явно унаследовал от Моко его красноречие и ум. Но в характере Сакагуры были и другие черты, может быть, общие для всех самураев в первом поколении, – дерзкая отвага, честолюбие и привычка хвалиться своими подвигами.

– Простите, пожалуйста, ваша светлость, – настаивал капитан, – но мы, кто выходит на вылазку каждую ночь, как хотели бы выходить вы, надеемся, что бакуфу щедро наградит нас землями, дающими рис, должностями и званиями, когда всё это кончится.

На этом он вежливо откланялся, потому что галера уже приближалась к пристани Хакосаки. Вокруг неё на каменных набережных и деревянных причалах собралась толпа. Сакагура стоял на носу «Летящего Пера» и держал в высоко поднятой руке голову монгольского сотника. Толпа криками приветствовала капитана. Мунетоки смотрел на него, озабоченно сдвинув брови, пока галера подплывала к освещенной факелами пристани.

– У кого мы можем отобрать рисовые поля, должности или почётные звания, чтобы дать их ему и таким, как он? – наконец сказал регент Дзебу. – Победить в этой войне – значит прогнать монголов, а не завоевать новые земли. Если таких, кто думает как он, много, это может стать опасным…

«Тебе лучше начать думать об этом сейчас, – подумал Дзебу, – после войны будет поздно». Вслух он ответил:

– После этой войны останется не так уж много самураев, которых придется награждать, ваша светлость, – и показал рукой на темные воды залива, освещенные теперь далекими пожарами монгольских кораблей и убывающей луной. – Сегодня из этого города отплыли двадцать галер-кобая, а вернулись, по моему подсчёту, только двенадцать. На нашем судне мы потеряли семь человек из тридцати.

– Монголы несут тяжёлые потери, но и мы несем такие же, – согласился Мунетоки.

Они почувствовали толчок галеры о край причала, и самураи из команды стали выпрыгивать на пристань, торопясь сойти на берег. «У Великого Хана целый материк воинов, а большинство наших воинов уже здесь, – подумал Дзебу. – Сколько времени мы сможем продержаться?»

Глава 18

Вернувшись после налета на галерах в лагерь, к северу от Хакосаки, Дзебу неожиданно замер на месте возле своей палатки: около её входа он разглядел двух сидевших на корточках людей. Прячась в бамбуковых зарослях, Дзебу бесшумно подошел ближе. Его тренированные согласно учению зиндзя чувства говорили, что эти двое расслабились, не двигались и дышали равномерно, словно занимались медитацией. Видимо, это посетители-монахи, а не убийцы, решил он. От вражеских лазутчиков лагерь охранялся хорошо. Дзебу вышел из зарослей и громко поздоровался.

– Добрый вечер, мастер Дзебу!

Теперь Дзебу разглядел говорившего – это был монах Ейзен.

– Правда, уже почти утро. Я слышал, что вы топили монгольские корабли.

– Сенсей! – тут Дзебу поклонился. – Я не знал, что вы не в Камакуре.

Он подошел к своему бывшему наставнику и улыбнулся, увидев в слабом свете луны его полное круглое лицо. Сзади Ейзена сидел очень худой седобородый монах с обритой головой и в черной одежде монахов секты дзен.

– Я здесь ненадолго, – объяснил Ейзен, – только сопровождаю сюда своего товарища в делах, священника Каге.

Дзебу и Каге поклонились друг другу.

– Я теперь организую восстановление храма Дайдодзи в Наро, и это занимает почти всё моё время, поскольку вы, кажется, отказались от этого дела.

При этих словах Ейзен подмигнул бывшему ученику. Дзебу рассказал ему когда-то о том, как выдавал себя за монаха, собирающего деньги на восстановление этого храма.

– Можем мы поговорить в вашей палатке?

Дзебу впустил гостей в свое походное жилище, сам вошел за ними и зажёг свечу. Внешность Каге показалась ему знакомой, но Дзебу не мог вспомнить его, Может быть, это кто-то из тех, кто приходил к Ейзену в его храм, и Дзебу видел его там.

– У меня есть новости о нашем братстве, – сказал Ейзен без лишних предисловий. Дзебу был поражён и озадачен: хотя Тайтаро и сказал ему, что Ейзен принадлежит к их братству, он и его наставник никогда не говорили об этом друг с другом открыто.

– И это грустные новости, – продолжал Ейзен. – Хотя они опечалят вас, помните, что всё в мире идет так, как должно идти. Ордена зиндзя больше не существует. Пока внимание народа было целиком поглощено войной в заливе Хаката, наши монахи, их жёны и дети просто ушли из монастырей. И теперь наши храмы стоят пустые. Никто не охраняет ворота, двери открыты. Когда те, кто живет по соседству, поймут, что произошло, они ворвутся в храмы и монастыри. Можно не сомневаться – они разнесут их по частям, разыскивая те немногие сокровища, которые скопил Орден зиндзя, – и Ейзен усмехнулся.

Тайтаро подготовил Дзебу к концу Ордена, но когда Дзебу услышал, что это произошло на самом деле, горе охватило его душу, монастыри зиндзя были его единственным родным домом. Он словно опять терял Тайтаро.

– Простите, сенсей, – сказал он в конце концов, – но если братство пошло на это, почему я должен горевать о случившемся? Боюсь, я не очень хороший зиндзя.

– Важно не то, достигает ли член Ордена идеала, – вступил в разговор Каге, который всё это время наблюдал за Дзебу с сочувственной улыбкой на лице. – Важно, насколько велики его усилия и стоящие перед ним препятствия. А с этой точки зрения вы один из величайших зиндзя.

Он говорил так, словно знал Дзебу.

– Сейчас нас ожидает много дел, – оживленно заговорил Ейзен. – Многие бывшие монахи-зиндзя отправились сюда, в Хакату, чтобы помочь нашим войскам в войне против монголов. Дзебу, мы просим вас найти для каждого из них службу, соответствующую его способностям. Каге будет помогать вам здесь и окажет любую помощь, какую вы пожелаете.

Дзебу посмотрел на спутника Ейзена полным любопытства взглядом.

– Я, кажется, уже знаком с вами, священник Каге.

– Мы не виделись с вами около сорока лет, господин Дзебу, – с тех пор, как я присутствовал на вашем посвящении. Вы знали меня под именем Фудо.

– Да, теперь я вас вспомнил, – Фудо, высокий и худой! Как я вас тогда боялся! – сказал Дзебу. – Давно, когда Храм Цветущего Тика еще стоял над этим заливом и ваш друг Вейчо был его настоятелем, я спросил его, что стало с вами. Он рассказал мне, что вы не выдержали трудной обязанности посвящать новичков в Орден зиндзя и ушли учиться в храм секты дзен.

– Наша роль в обряде посвящения была мучительной для нас обоих, – сказал Каге. – Вейчо был счастлив, когда его сделали настоятелем, а я – когда Орден приказал стать мне монахом дзен. Я был одним из первых, кто перешел туда из зиндзя. Бедный Вейчо: семья Такаши добралась до него, когда её люди уничтожили Храм Цветущего Тика.

– Мою мать они тоже убили! – печально сказал Дзебу. – Так Согамори отомстил за то, что я убил Кийоси.

– Ты все еще тащишь за собой труп Кийоси? – спросил Ейзен. – Я думал, ты оставил его на дне залива, в этой гавани.

Дзебу покачал головой:

– Всё, что я вижу здесь, в заливе Хаката, напоминает мне об этом дне и о том, что случилось после: уничтожение Храма Цветущего Тика, гибель моей матери, которая сгорела заживо, годы страданий Танико.

Ейзен сурово взглянул на своего бывшего ученика.

– Ты был прав, когда сказал сейчас, что ты не очень хороший зиндзя: твоё чувство Сущности слабо. Разве ты не понимаешь, что тот, кто, действуя, не представлял себе последствий своих дел, не должен чувствовать угрызений совести, когда они наступают? Ты должен жить так, как если бы последствия всех твоих поступков были наилучшими.

Дзебу откинулся на пятки и облегчённо вздохнул. Он чувствовал себя лёгким, как облако. Ейзен избавил его от боли, не проходившей двадцать лет. Дзебу наклонился вперед и коснулся лбом циновки из плетёной травы, покрывавшей пол палатки.

– Я так глуп, сенсей, – сказал он. – Спасибо, что избавили меня от страданий.

– Они вернутся, – сказал Ейзен, как человек, хорошо знающий то, о чем говорит. – Развитие чувства Сущности никогда нельзя закончить.

– Я ещё так неопытен!

– Нет, ты ошибаешься: ты один из самых опытных членов нашего Ордена. Ты не представляешь, как много ты значишь для нас. Во всей Стране Восходящего Солнца никто не знает страны, лежащие по ту сторону Западного моря, лучше, чем ты.

Дзебу похолодел, когда понял, к чему Ейзен подводит разговор.

– Простите, сенсей, но ведь вы и сами учились в Китае.

– Я провел там пять лет в монастыре секты чан. По стране я ездил очень мало. Боюсь, то, о чем я заговорил, неизбежно. После смерти настоятеля Тайтаро ты стал самым подготовленным из нас для этого.

– Для чего, сенсей?

– Чтобы путешествовать ради Ордена, как Тайтаро.

Эта новость ошеломила Дзебу.

– Но я нужен здесь!

– Да, ты будешь работать здесь до конца войны. Мы говорим тебе о предложениях Ордена относительно твоего будущего сейчас, чтобы у тебя было время обдумать их. Как всегда, братство Ордена желает, чтобы ты принял на себя обязанность добровольно.

– Но почему надо посылать обязательно меня, сенсей? Каких дел хотят от меня?

– Об этом мы подробнее поговорим в другой раз. А короткое объяснение – конечно, неубедительное – такое: обмен идеями и знаниями для братства то же, что кровообращение для тела. Если мы – сила, несущая жизнь, развитие и духовную свободу, это потому, что наш взгляд на человечество шире, чем ограниченные представления о каком-либо одном народе. Чтобы такой взгляд был возможен, представители нашего Ордена должны добираться до самого края вселенной, поддерживая связь с его отделениями в других странах.

Дзебу бросил быстрый взгляд наружу через открытый вход палатки. Он слышал крики чаек, а теперь увидел постепенно светлеющую воду залива Хаката, тёмные очертания монгольских кораблей, покачивающихся на якорях в центре бухты и на всём пространстве оттуда до выхода из нее. Он даже ещё не начал обсуждать с Ейзеном причины, по которым не хотел принимать его предложение.

– Через меня Орден ближе всего связан с бакуфу, – сказал Дзебу. – Я уверен, что это ценнее, чем мои блуждания по дальним странам.

– То, что ты делаешь сейчас, важно, – согласился Ейзен. – Но то, что мы хотим, чтобы ты сделал, будет еще важнее.

Дзебу вздохнул.

– Сенсей, мне больше пятидесяти лет. Большинство людей не доживают до такого возраста. Так что я уже отдал Ордену целую жизнь. Последние годы удача помогала мне быть вместе с единственной женщиной, которую я когда-либо любил. Вы знаете её. Сейчас меня могут убить в любой день, но сколько бы мне ни оставалось жить, я хочу провести остаток жизни с ней. Умоляю вас, не требуйте от меня, чтобы я расстался с ней.

Дзебу ожидал, что Ейзен с презрением заявит: мужчина не может даже пожелать такого – отказаться от долга из-за женщины. Вместо этого круглолицый монах кивнул и взглянул на Дзебу долгим сочувственным взглядом.

– Я очень хорошо знаю её. Знаю даже лучше, чем тебя. Знаю, какая это замечательная женщина. Вы оба достигли большой глубины проникновения в Сущность окружающего мира, а любовь между мужчиной и женщиной может поднять их и на самый высший уровень познания собственного «я». В объятиях того, кого любит, каждый из двух любящих избавляется от ложного представления, что он – одиночное существо. Да, Дзебу, я знаю, от чего я прошу тебя отказаться.

Тут заговорил Каге:

– Большинство из нас находят себе любимых внутри Ордена. Но вы провели большую часть своей жизни вне наших монастырей, и это усложняет дело.

– Да, действительно усложняет, – согласился Ейзен. – У этой женщины есть своё, данное ей судьбой предназначение, которому она должна следовать. Ты, Дзебу, мешаешь ей делать это, а она мешает тебе выполнять твое предназначение. Как и ты, она незаменима благодаря своему прошлому – знакомству со многими могущественными людьми, поездке в Китай, близкому знакомству с Великим Ханом монголов – и своим природным способностям. Без неё бакуфу не сможет действовать и наполовину так хорошо, как сейчас. И я боюсь, что ваша с ней любовная связь постепенно разрушит уважение, которым она пользуется теперь и которое ей необходимо, чтобы хорошо действовать.

Слушая эти слова, Дзебу словно разрывался пополам.

– Сенсей, я снова умоляю вас…

Ейзен поднял руку, призывая его к молчанию.

– Не связывай себя ответом сейчас. Дай время своему дару понимания Сущности помочь тебе в размышлении над этой задачей.

Дзебу горько рассмеялся.

– Сенсей, пять лет назад Орден помог мне сделать так, чтобы мне пришлось вернуться в Камакуру по её просьбе. И тогда наша любовь, которую я считал мёртвой, вновь ожила. Теперь Орден говорит мне, что я должен снова отказаться от неё. Что же, братство считает, что мне достаточно пяти лет с ней? Если бы я прожил с ней целую жизнь, и этого было бы мало. Я отказываюсь уезжать, сенсей. Передайте им это. Мне не нужно время на обдумывание!

Ейзен пожал плечами и похлопал Дзебу по колену.

– Только ты можешь решить, выполнять просьбу или нет. На этом основана вся философия Ордена.

Он поднялся на ноги и подошел ко входу палатки. Каге последовал за ним.

– Я никогда не расстанусь с ней!

– Сегодня будет дождь: облака уже закрывают луну. Доброе утро и до свидания, господин Дзебу!

После того как они ушли, Дзебу вышел из своей палатки и стал, сидя на вершине холма, смотреть на туманный рассвет, поднимавшийся над гаванью. Самураи беспокойно ходили по стене, которая шла вдоль берега, повторяя его изгибы. Он попытался угадать, где сегодня будет атака, потом что-то сердито проворчал, мысленно отвечая отказом на послание Ордена, переданное Ейзеном. «Если они думают, что я откажусь от неё после стольких лет, они дураки», – сказал он себе. Но «они» не были дураками, Дзебу это знал. Он с печалью подумал о храмах, которые стояли теперь пустыми по всей Японии. Те, кто жил в них, были самыми мудрыми и посвящёнными в великие тайны людьми из всех, кого он знал. Они были его семьей. По привычке Дзебу вынул из своей одежды драгоценный Камень Жизни и Смерти – и печально положил его обратно: эта святыня теперь значила для него не больше, чем кусок стекла. Ордена Зиндзя больше нет. Драгоценного Камня нет. Тайтаро нет. Теперь они хотят отнять Танико. Это система: они отрывают его от всего, что становится ему дорого. Но посвященный Ордена зиндзя не должен иметь привязанностей. Он знал это ещё в начале своей жизни. Как же он сумел приобрести их так много?

Глава 19

В середине Седьмого месяца Южный флот Янцзы с большим опозданием присоединился к флоту из Кореи в заливе Хаката. Это означало ещё четыре тысячи судов и сто тысяч китайских солдат на них. На следующий день после того, как новый огромный флот захватчиков появился в заливе, ещё до восхода солнца военачальники оборонявшейся армии собрались на совет в павильоне, к северу от Хакосаки. Их было десять, и среди них были представители всех провинций Страны Восходящего Солнца. Каждый немного отличался от других по форме доспехов и говорил с акцентом своей провинции, но все были одинаково спокойны и серьёзны и все скрывали за этим внешним спокойствием сильную тревогу и озабоченность. На почетном месте – на возвышении под стеной павильона – сидел молодой сегун Саметомо. Его глаза горели от возбуждения, страстного нетерпения и тревожного интереса. Дзебу сидел в группе младших по званию командиров и кенинов, которые были вызваны, чтобы дать советы и получить приказания от старших. С лёгким беспокойством он заметил, что Саметомо был в боевых доспехах и с мечом Хидекири за поясом. Саметомо почти нечего было говорить, пока полководцы излагали свои планы отражения новой угрозы. Но когда они закончили, среди собрания зазвучал юношеский голос сегуна. Руки Саметомо дрожали, когда он подкреплял свои слова жестами.

– Благородные вожди и отважные командиры! Наступающий день и несколько следующих дней решат судьбу Страны Восходящего Солнца. До сих пор я не участвовал в боях, поскольку был убеждён, что жизнь сегуна не должна подвергаться опасности. Но если мы теперь проиграем сражение, будет неважно, жив сегун или нет. И сегодня я иду в бой! Прошу вас, господа, указать мне место в рядах обороняющихся войск.

Многие командиры приветствовали решение сегуна одобрительными возгласами. Его слова взволновали и самого Дзебу. Монах-воин не хотел разрушать надежды мальчика, но он пообещал Танико сделать все, что в его силах, чтобы не дать Саметомо участвовать в боях. Помимо материнских страхов любимой, у Дзебу были серьёзные причины поступить так: смерть Саметомо была бы таким бедствием, от которого войска Страны Восходящего Солнца могли бы не оправиться вообще. Дзебу попросил разрешения заговорить.

– Я сражался во многих боях, благородные воины, и прошу вас представить себе, что будет с нашими войсками при всей их храбрости, если в этот решающий момент они узнают, что сам сегун убит в бою. Как раз потому, что нам будет так трудно сдержать натиск врага теперь, когда его силы втрое больше, чем прежде, для нас ещё важнее, чтобы с нашим сегуном не случилось никакого несчастья. Я прошу его светлость избавить нас от страха за его безопасность, а вас, благородные командиры, прошу, умоляйте сегуна, чтобы он не подвергал опасности свою высокую особу!

Когда Дзебу сел на место, участники совета негромко заговорили все сразу, соглашаясь с ним. Над заливом Хаката начинался рассвет. Глядя с берега вниз, Дзебу видел большие погребальные костры, на которых рабы сжигали сложенные штабелями трупы врагов. Тела убитых самураев уже были отвезены дальше от моря для более достойных похорон, также путем сожжения. Работники разбирали сломанные монгольские боевые машины, чтобы использовать их деревянные части. В некоторых местах вытаскивали на берег прибитые к нему волнами повреждённые корабли. Монгольские сампаны, затонувшие дальше от берега, были оставлены на месте, чтобы их громоздкие корпуса преграждали путь врагам, которые захотят высадиться на сушу. Еще дальше в заливе – флот захватчиков. Они уже подняли многие из своих парусов, и их корабли начинали движение к берегу. Были слышны визгливые голоса врагов, выкрикивавших боевой клич, и барабаны на кораблях начинали отбивать свой неудержимо накатывавшийся грозный напев. Дзебу снова переключил свое внимание на вожаков. Саметомо смотрел на него так, словно хотел убить.

Миура Цумиоши, старший по званию среди военных, обратился к молодому сегуну:

– Ваша светлость, мы считаем, что монах из Ордена зиндзя сказал верно: ваша гибель могла бы стать тем самым ударом, который ослабил бы дух наших воинов настолько, что позволил бы монголам прорвать наш строй. Мы нижайше просим вас отказаться от намерения участвовать в сражении.

Лицо Саметомо побагровело. Он был Верховным главнокомандующим этих воинов и всех самураев Страны Восходящего Солнца. Но на Священных Островах руководство никогда не бывало единоличным. И руководитель, пренебрегавший мнением своих подчинённых, быстро терял их поддержку. Саметомо понял, что Дзебу настроил против него весь совет, и потому резко кивнул и негромко проговорил, что принимает «предложение» командиров.

Вскоре после этого собрание закончилось. Дзебу почувствовал, что кто-то дергает его за рукав, обернулся и увидел Сакагуру, сына Моко, который, улыбаясь, кланялся ему. За эти два месяца, когда он почти каждую ночь водил галеры в налёты против монголов, молодой капитан похудел, и в его внешности появилось что-то волчье.

– Мастер Дзебу, я хочу попросить вас об одной милости. Я ещё не разу не имел возможности увидеть его светлость сегуна. Не могли бы вы представить меня ему, пока он здесь?

– Не думаю, что наш благородный сегун пожелает говорить со мной сейчас, – ответил Дзебу.

– Шике, я могу сегодня умереть. Может быть, у меня никогда не будет другого случая!

Когда Сакагура назвал Дзебу тем титулом, которым всегда называл его Моко, он был так похож на своего отца, что монах-воин решил помочь ему. Сделав капитану знак следовать за собой, Дзебу подошел к Саметомо, который молча и с сердитым видом проходил почти бегом между рядами кланявшихся ему командиров.

– Простите, ваша светлость, – окликнул его Дзебу, – позвольте представить вам капитана Хаяму Сакагуру. Именно капитан Сакагура планирует ночные атаки на галерах, которые дали такие хорошие результаты, и сам руководит ими.

Саметомо гневно взглянул на Дзебу, словно собирался сделать монаху-воину выговор за то, что тот посмел заговорить с ним. Но как только сегун повернулся к Сакагуре, выражение его лица изменилось. Между ним и капитаном было десять лет разницы, но оба были молоды и одного роста. Дзебу возвышался над ними, как башня. Сакагура низко поклонился сегуну.

– Ваш отец – старый друг моей семьи, капитан, – с улыбкой сказал Саметомо. – Ваши подвиги – просто чудеса. Сколько голов монгольских начальников вы привезли из налетов?

– Семнадцать, ваша светлость, – ответил Сакагура, и его зубы блеснули в довольной улыбке.

«Когда Сакагура рассказывал о своих боевых делах, он посмертно произвёл в начальство всех монгольских командиров, чьи головы добыл», – подумал Дзебу.

– Я горд встречей с вами, – торжественно произнес Саметомо. – Даже быть простым гребцом на одной из ваших галер почётно!

Сакагура поклонился, потом кивком подозвал слугу, которого Дзебу до сих пор не замечал, и тот подал капитану мешочек из блестящего шёлка малинового цвета. С низким поклоном Сакагура протянул этот мешочек Саметомо.

– Разрешите преподнести вашей светлости небольшой подарок в знак моего почтения.

Саметомо, не скрывая своего любопытства, открыл мешочек и вынул оттуда деревянную статуэтку – изображение сидящего мужчины с обритой головой, который держал в одной руке гумбай – круглый боевой веер, который носили при себе полководцы, а в другой – буддистские четки. Лицо, выражавшее суровость и непреклонное упорство, было чётко очерчено – это была тонкая работа. Поза была традиционной, но в этой маленькой фигурке из тикового дерева чувствовалась мощь, которую мог передать только одарённый мастер. По вееру можно было понять, что скульптура изображала Хачимана – бога войны и покровителя рода Муратомо. Статуэтка не была раскрашена: у скульптора был хороший вкус, и он понял, что теплые тона самого дерева были достаточным украшением для его работы.

– В этой вещи много жизненной силы, – сказал Саметомо. – Я очень благодарен вам за этот подарок. Кто вырезал его?

– Я, недостойный, сделал это сам, ваша светлость, – кланяясь, ответил Сакагура.

– Вы не только великий капитан, но и выдающийся скульптор!

– Это своё малое умение я унаследовал от отца. Если вы помните, он был плотником до того, как вы, ваша светлость, милостиво соизволили произвести его в самураи.

– Ваш отец строит корабли, а вы прославляете свою самурайскую семью тем, как управляете ими, – сказал Саметомо. – Я благодарю вас за подарок, а теперь я хотел бы сказать несколько слов наедине этому монаху из Ордена зиндзя.

Дзебу почувствовал в его голосе сдерживаемый гнев. Сакагура поклонился и отошел от сегуна. Саметомо бережно положил изображение Хачимана обратно в мешочек и передал его одному из стоявших рядом слуг. Затем сегун повернул к Дзебу лицо, потемневшее от ярости, словно бог войны овладел им.

– Я никогда не прощу вам то, что вы сделали сегодня. Встреча с Сакагурой только напоминает мне, какие геройские дела совершают другие молодые люди, а я не могу сделать ничего, как эта деревянная статуя!

Дзебу опустился на колени перед Саметомо: он чувствовал, что не сможет спорить с сегуном, глядя на него сверху вниз.

– Осмелюсь предположить, ваша светлость, что эта статуя преподнесет вам урок. Божество сидит: от величайших символов нашей веры и нашего народа не ожидают, чтобы они бросались в огонь сражения.

Саметомо был готов расплакаться.

– Я не статуя! Я человек и хочу сражаться, чтобы спасти от гибели свою родину! Главари не позволяют мне планировать войну, идти в бой они мне тоже не позволяют! Ничего не могу сделать!

– Вы не можете сражаться где хотите и как хотите, – ласково сказал Дзебу и, откинувшись на пятки, поднял взгляд на Саметомо. – Этого не может никто. Народ, чьи воины не подчиняются приказам, проигрывает войну. Или вы думаете, что из всех воинов один сегун – исключение? Вы должны выполнять обязанности, которые накладывает на вас ваше место в обществе, как и любой другой человек. Ейзен и ваша мать говорили мне, что в детстве у вас была необыкновенно просветленная душа. Но светильник, зажжённый однажды, не может гореть вечно: в него надо постоянно подливать масло. Вы понимаете, о чём я говорю?

– Я понял, что вы можете читать мне проповеди, как любой другой монах, – ответил Саметомо, прожигая Дзебу полным вражды взглядом. – Но вы не такой, как другие монахи. Вы уже не авантюрист в монашеской одежде! Вы любовник моей матери и передаете военным записки от неё. Да, я прекрасно вижу, чего вы хотите: чтобы я оставался беспомощным, как деревянная фигурка, которую вы сможете переставлять, куда хотите. Вы убили моего деда, вы замешаны в убийстве моего родного отца и второго отца, приёмного. И всё же моя мать спит с вами. Откуда та власть, которую вы имеете над ней? Это позор на всю страну: мать сегуна делит постель с монахом-воином, в чьих жилах течёт кровь наших врагов! Счастье для меня и для вас, что я в долгу перед вами за то, что вы спасли мне жизнь: не зря говорят, что мужчина не имеет права жить под одним небом с убийцей своего отца!

Дзебу умоляюще протянул руку:

– Саметомо, я понимаю, что вы переживаете.

– Обращайтесь ко мне как положено!

– Ваша светлость, я чувствовал ненависть. Я желал мести. Я мучился от страстного желания сражаться и убивать, когда должен был не вступать в бой. Умоляю вас, не теряйте то, что имели всегда: не давайте облакам страстей, которые возбудила эта война, затуманить ваш ум.

– Это вы затуманили ум моей матери! Держитесь от меня подальше: я не желаю вас видеть. А теперь вы свободны!

Дзебу понял: если он скажет еще хотя бы слово, Саметомо выхватит из ножен меч Хидекири. Поэтому он покорно поднялся, низко поклонился и отошел от сегуна, пятясь. Саметомо резко повернулся и, словно рубя воздух шагами, направился к своей лошади. Слуга нёс за ним статуэтку Сакагуры. Глядя на уходящего сына Танико, Дзебу вдруг почувствовал, что плачет. До этого дня он и Саметомо любили друг друга почти как отец и сын. Теперь он плакал о том, что потерял эту любовь, и ещё больше о том, что мальчик погасил свет в своей душе.

Аргун поставил своего старого помощника Торлука – теперь также гурхана, – командующим китайскими кораблями и армией. Хотя китайцы могли и не захотеть сражаться, само их прибытие могло стать достаточным, чтобы убедить самураев сдаться. Они привезли не только сто тысяч человек, но и десятки тысяч лошадей, и корабли, груженные орудиями для осады: катапультами, баллистами и гигантскими арбалетами и более страшными хуа пао.

Когда два месяца назад флот Великого Хана прибыл в залив Хаката, он был встречен семьюдесятью пятью воинами: самая большая когда-либо собранная самурайская сила. Был также постоянный приток подкрепления – из людей, приходивших из отдаленных частей страны, молодёжи, едва достигшей своих лет, посылаемой своими семьями. Но когда свирепствовало сражение, тысячи были убиты с обеих сторон. Были бои, в которых погибали четверо из каждых пяти. Самураи не могли слишком долго защищаться, теряя людей с такой скоростью. Людские силы редели, а лошадей становилось и того менее.

Но способность монголов укрепить береговой плацдарм несла им урон. От пленных самураи узнали, что среди беспорядка и грязи вспыхнула дизентерия, унесшая на переполненных кораблях более трёх тысяч монгольских жизней.

Еще сотни изнемогали от зноя, который сыновья северных степей не готовы были переносить. Несколько сотен погибли в стычках на борту; долгая изоляция довела их до сумасшествия. Корейские команды вместе с капитанами готовы были поднять мятеж, а потому содержались под угрозой суровых наказаний. Позже, в Шестой месяц, Аргун вывел корабли в открытое море под прикрытием темноты и попытался высадиться на острове Хирадо, южнее залива Хаката. Самураи тысячами погнали лошадей сушей и вышибли монголов до того, как те смогли закрепиться. Самураи, как когда-то говорил Тайтаро, были лучшими бойцами во всем мире. Теперь они приспособились к монгольской тактике, и искусство их было отточено заимствованием у зиндзя их мастерства и позиций, и сейчас они являлись значительно более грозной силой.

Огненный шар пронёсся над головами и взорвался за стеной. Скоро взрывающиеся чёрные шары сваливались сотнями. Дзебу затаился за зубчатыми стенами, чтобы защититься от жужжащих кусков железа. Вглядываясь в дым, он мог увидеть передвижение кораблей в гавани. Входил длинный ряд джонок, подплывал широко расставленным, будто крылья летучей мыши. Казалось, что у монголов достаточно плоскодонных лодок-джонок, чтобы высадиться по всему побережью – от северного конца гавани до южного. Многие из джонок были оборудованы на палубе баллистами, катапультами, гигантскими арбалетами, и смертоносный ливень камней, огромных копий, железных стрел, вместе с оглушающими и ошеломляющими огненными бомбами обрушился на стены и их защитников. Китайская пехота заполнила весь берег. Теперь подошли галеры и плоты, высаживая на берег конных монгольских воинов.

– Оставайтесь позади и стреляйте по всадникам! – приказал Дзебу своему небольшому отряду. Это были бывшие зиндзя, которые пока выстроились перед стеной, стреляя из луков и не делая попытки атаковать нападавших.

– Считайте каждую стрелу, – приказал Дзебу, помня слова своего давнего посвящения.

Теперь, когда первые лодки с монгольскими конниками ударили о берег, шеренги китайской пехоты расступились. С дикими криками монголы ринулись на штурм стены. Пока они бежали, они пускали вихри стрел из своих мощных составных луков. Дзебу стрелял так быстро, как мог, не заботясь о числе монголов, которых он выбивал из седла. Он продолжал все дальше и дальше повторять «Молитву поверженному врагу» про себя. Повторяя, он освобождал свой рассудок от беспокойства, и это позволяло ему инстинктивно управлять телом.

Жар на берегу больше раскалялся. Стоял хмурый день, и солнце глядело белым диском среди клубящихся облаков. К полудню берег был усеян вражескими войсками, живыми и мёртвыми. Плоскодонные джонки сновали взад и вперед, раз за разом доставляя монгольских воинов к берегу. Осадные машины были теперь установлены на берегу, мастеровые собирали заранее изготовленные башни для атаки на стены. Тут и там торчали обломки сожжённых горящими стрелами по ватерлинию вражеских лодок.