Текст книги "Дорога китов"

Автор книги: Роберт Лоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Он прикрылся, а я, ничего не соображая, сделал то, чему так старались научить меня Гудлейв и Гуннар Рыжий... Я ударил плашмя в нижний край его щита, отчего верхний край отклонился вперед, открыв все плечо и шею сбоку.

Потом я ударил сверху, прежде чем он пришел в себя. Клинок распластал ― легче, чем при рубке дров ― плечо до ключицы, наполовину отделив руку.

Он вскрикнул и упал, выронив меч, прижимая руку к ране, словно пытался свести воедино разрубленные части. А я стоял, с трудом веря сделанному, разинув рот, что твоя снулая треска.

– Прикончи его! ― рявкнул Валкнут, а я уставился на него, потом вновь на раненого мужчину.

Нет, не мужчину. Мальчика. Он упал навзничь, лежит на спине, грудь вздымается, он уже даже не стонет. Кровь течет из него; пока я смотрю на него, дождь скопился во впадинах его невидящих глаз. Не старше меня...

Чувствую удар по спине и резко поворачиваюсь, подняв меч.

Стейнтор. Поднял успокаивающе руку. Усмехнулся.

– Спокойно, Убийца Медведя. Это хорошо сделано, чисто, как все, что я видел, ― но не глазей на него, иначе кончишь тем, что ляжешь рядом с ним.

Однако битва уже завершилась. Дружинники ― те, кто не стонал и не лежал, точно маленькие мешки на мокрой земле ― бежали, даже не задержавшись, чтобы взять своих лошадей. Предводитель их был повержен, расчленен совместными усилиями Эйнара и Скапти. Запыхавшиеся варяги стояли, расставив ноги или на коленях, и, опустив головы, ловили воздух. Одного или двух, я заметил, рвало.

Стейнтор со знанием дела ощупал тело подле меня, довольно хрюкнул и поднялся с двумя маленькими кусками рубленого серебра и талисманом в виде монеты. Он швырнул талисман мне, а серебро сунул себе в сапог.

– Подарок на память, ― усмехнулся он и пошел к следующему.

Эйнар чистил свой меч. Скапти Полутролль ходил среди тел, проверяя, все ли дружинники мертвы.

Иллуги поил чем-то из фляги одного из наших, тот лежал, дрожа под дождем, прижимая руки к животу. Кровь сочилась между его пальцами.

– Итог? ― осведомился Эйнар.

Скапти зажал одну ноздрю пальцем и высморкался.

– Восемь мертвы и куда больше тех, кто почувствуют, сколь скверно ранены, когда очухаются от страха, что заставляет их бежать.

– У нас?

– Несколько раненых. Харальд Одноглазый ― серьезно: кто-то отсек ему половину ступни, так что придется его нести. А у Харлауга рана в живот, ― ответил Иллуги.

– Плохая? ― спросил Эйнар.

Иллуги не ответил, подошел к стонущему человеку, принюхался и вернулся к Эйнару.

– Думаю, рана тяжелая, но чтобы убедиться, понадобится не меньше часа. Придется нести, а это его убьет наверняка.

Эйнар огладил мокрый подбородок, потом пожал плечами. Он взял свою короткую секиру и подошел к Харлаугу. Вокруг него собрались остальные, снимая с мертвых, что могли найти. Моросил мелкий тихий дождичек.

– Харлауг, ― сказал Эйнар. ― У тебя рана в живот. Иллуги Годи напоил тебя своим супом, и он чует его запах уже теперь.

Слова повисли в воздухе. Человек хрюкнул, будто его опять ударили. Лицо, и без того уже бледное, стало молочным, он облизнул сухие губы. Потом кивнул. Он знал, что это значит, когда чувствуешь запах супа Иллуги из твоего распоротого живота.

– Проследи, чтобы Турид, моя жена, получила мою долю, ― сказал он. ― И скажи ей, что я хорошо умер.

Эйнар кивнул. Кто-то бросил ему секиру, и он взял ее, вложил в руку Харлауга и крепко сжал его пальцы на древке.

– Передай мой привет всем тем, кто ушел прежде, ― сказал он. ― Скажи им от меня: «Не сейчас, попозже».

Стоявшие ближе, пробормотав каждый свою молитву и поклонившись Харлаугу, поручили его Вальхалле. Дело осталось за Харлаугом, но тут он вытаращил глаза от страха, губы его задергались.

Эйнар действовал быстро, чтобы Харлауг не утратил самообладания и не позволил страху погубить его достоинство. Короткая секира чиркнула по белой шее, оставив красную черту, он бился и колотил ногами несколько минут, глаза вылезли, а Эйнар придерживал его, прикрыв ладонью его губы, и рукав намок от крови.

Потом Харлауг затих, и Эйнар положил руку ему на лицо, закрыв бешеные глаза, подержал так, стоя на коленях. Иллуги Годи тихо говорил нараспев себе под нос. Кровь собралась под упавшей головой Харлауга.

Потом Эйнар встал.

– Разденьте его быстро, потом пойдем. Оттар, Виг, снимите кольчугу и оружие с этого предводителя и что там есть на нем ценного ― у него на шее торк, кажется, серебряный. Финн Лошадиная Голова, поймай одну из этих лошадей и положи на нее Харальда. Шевелитесь.

За несколько мгновений ― я даже не успел доплестись до вершины холма ― Харлауг превратился в бледную печальную фигуру на красном склоне, лежащую навзничь: руки на груди, в пальцах нож с рукоятью из оленьего рога, единственная вещь, которую ему оставили. Остальные устало брели вверх по холму, таща рубашку, штаны, сапоги ― даже шерстяные носки. Оттар и Виг, запыхавшись, поднялись на вершину, один в кольчужной рубахе, другой сжимая меч и второй щит. Оттар оглянулся, откашлялся и сплюнул.

– Не годится оставлять одного из наших, ― сказал он. ― Его следовало бы достойно схоронить в кургане.

На склоне лежали и другие неподвижные тела. Кто из них тот, кого я убил, я уже и сам не знал.

– Шевелись! ― рявкнул Эйнар и, проходя мимо меня, легко хлопнул меня по плечу. ― Хорошая битва, парень. Ты годишься.

Вот оно как. Двадцать минут спустя мы, задыхаясь и пыхтя, шли по лесу и дальше, по черному от влаги галечнику, направляясь туда, где покачивался «Сохатый».

Помнится, добираясь до корабля, я боялся больше, чем когда бился, ― он стоял так далеко в море, что пришлось брести по грудки в воде, и если бы нам не спустили лестницу, мы не смогли бы попасть на борт.

Тем не менее я оказался на палубе ― между морем и дождем, ― несчастный, мокрый, дрожащий, чешущийся и такой усталый, каким не бывал никогда в жизни. Не верилось, что у кого-то еще оставались силы, но те же люди, что только что вышли из битвы, бросили оружие, освободились от кольчуг и, взявшись за весла, вывели «Сохатого» на ветер, где был поднят парус. И мы ушли.

И все время я видел глаза мальчика, дождь, который заполнял их, как слезы, чувствовал, как рука Эйнара хлопает меня по плечу, и слышал, как он говорит:

– Хорошая битва, парень. Ты годишься.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Зимовали мы в Скирингасале, на южной оконечности Норвегии ― слишком поздно было возвращаться в Бирку, расположенную дальше к востоку по Балтике и уже затертую льдами. Скирингасаль же был рядом и имел все, что требовалось Обетному Братству ― выпивку, пищу и женщин, хотя и был только летней ярмаркой, зимою пустовавшей.

Эйнар ворчал: он предпочел бы навязаться какому-нибудь мелкому ярлу, который, увидев шесть десятков воинов, вплывающих в его фьорд, приветил бы их, гостеприимно и радушно, на всю зиму. Вместо этого ему пришлось разделить наше рубленое серебро и позволить людям разойтись по городу, платя за кров и эль местным жителям, которые привыкли к чужеземцам.

Сам Эйнар, благодаря предусмотрительности местных купцов, получил жилье в маленьком лодочном сарае и смог, восседая на самодельном высоком месте с корабельными штевнями по бокам, строить из себя ярла с теми из Обетного Братства, кто поселился с ним. Все остальные захаживали ежедневно, дабы попользоваться дармовым элем и варевом из горшка.

Почти каждый купил девушку-рабыню ― к радости торговцев, которые думали, что те всю зиму будут висеть на них, ― и потому дом был сильно переполнен, и делать там было нечего, кроме как чинить одежду, бросать кости или играть в бесконечные тавлеи и драться, выясняя, кто выиграл.

Это, да выпивка, да етьба, кажется, заполняли зиму, во всяком случае, зиму Обетного Братства.

Поскольку мой отец был нужным человеком ― кормчим, мы с ним поселились в жилище Эйнара, которое уступало домам из торфа в том же Бьорнсхавене. Нас было много, и место подле срединного очага было наградой, а уединение ― шуткой. В любое время кто-то совокуплялся, и в скором времени это даже перестало привлекать к себе внимание, не то что возбуждать.

Однажды я видел, как Скафхогг, увлеченный игрой, уронил одну из фигур. Она подкатилась прямо под зад какой-то усталой девушки-рабыни, которая подпрыгивала на грязном тростниковом полу под хрюкающим Скапти. Даже не взглянув, Скафхогг отодвинул ее ягодицы в сторону, достал пешку и вернулся к игре.

Однажды и я преодолел нежелание заниматься этим у всех на глазах и стал употреблять девушек-рабынь, когда только возможно.

Несколько раз меня стягивали с девушки, когда ей требовалось стряпать, а однажды меня ударил Скапти. Его небрежный удар отбросил меня на трех-четырех мужчин, разбросав их игрушки, а пока я лежал, вращая глазами, явился Эйнар и принялся раздавать удары налево-направо, словно по своре рычащих собак.

У него, конечно, был свой собственный закут, отгороженный в задней части. Там с ним сидели Иллуги, мой отец и Вальгард Скафхогг и строили планы. Иногда Скапти и Кетиль Ворона присоединялись к ним.

В конце концов все решили, что етьбой я доведу себя до ранней могилы, и меня против моей воли стали держать подальше от женщин. Никто, кроме Ульф-Агара, не возражал против того, чтобы безбородый мальчишка оказался не у дел.

По мере того как год перемалывался, интерес ко всему таял. Дотянуть бы до тепла ― вот о чем все мечтали: бесконечный леденящий дождь и снег, серо-желтый лед, растущий повсюду, кашель, слезящиеся глаза, понос ― для всех это стало испытанием на выживание.

Для всех, за исключением Эйнара, который, стараясь не обращать внимания на сонливость и на поносы, строил планы ― как пахарь, толкающий плуг по каменистому полю.

Загадка ларца святого, видно, никак ему не давалась. Никто ничего не знал наверняка, поскольку Эйнар никогда и никому не показывал его содержимое. Зато он затаскивал в свой закут любого торговца, застрявшего здесь, и вел с ними долгие напряженные разговоры.

Однажды, когда с сосулек на карнизах уже капало и люди начали вылезать, шатаясь, из вонючих жилищ ― любой грек, привыкший к ваннам и массажу с маслом, назвал бы их вонючими уже тогда, когда зима еще и не начиналась, ― Иллуги, Вальгард, мой отец и Эйнар держали совет в закуте последнего, как обычно.

И я тоже. По молодости я оказался здоровее остальных и по-прежнему был почти все время возбужден. Поскольку все другие более или менее утратили интерес к девушкам, я мог искать и выбирать и положил глаз на одну ― смуглую красавицу, почти такую же смуглую, как темные люди с дальнего юга, которые так ценятся в Ирландии.

Я вытягивал шею, чтобы посмотреть на нее, а Эйнар тем временем говорил ― вот почему я пропустил большую часть его слов и услышал только, как он сказал:

– ...прежде чем это мелкое дерьмо Мартин наложит на него свою лапу. Но никто здесь не читает по-латыни, даже те, кто думает, что это место называется Каупанг.

В ответ ― почтительные смешки. Иноземцы называют Скирингасаль Каупангом, потому что когда-то они спросили, как это место называется, и кто-то ― наверное, нарочно ― сказал им: «Рынок». Вот они и продолжали называть город так, полагая, что это его название.

Эйнар вздохнул и покачал головой.

– Мне никак нельзя полагаться на этого христианского священника, читающего латынь. Хорошо бы заранее знать, чего он ищет здесь. ― И хлопнул рукой по изукрашенному ящику.

– Латынь ― это заноза в заднице, ― сказал я, зевая. ― Где хватает одного доброго словца, они ставят целых три, ежели таковые найдутся.

Последовало молчание, и я не сразу понял, что все воззрились на меня. Глаза у Эйнара были черные, свирепые.

– Откуда ты это знаешь, парень?

Почувствовав его тон, я сначала хорошенько поразмыслил, потом ответил:

– Каов научил меня читать, еще в Бьорнсхавене...

Договорить мне не удалось. Последовал взрыв криков ― все заговорили разом. Эйнар хотел врезать мне и с трудом выбирался из своих мехов, пытаясь встать, Иллуги же пытался удержать его, а мой отец и Вальгард ругались с ними с обоими, и все это одновременно.

Наконец, когда снова наступило молчание, я поднял голову. Эйнар в ярости смотрел на меня и дышал так, будто только что бежал в гору. Иллуги наблюдал за ним, а свой посох положил на колени ― чтобы тот был между Эйнаром и мною. Мой отец и Скафхогг уставились на меня, один с удивлением, другой с каменным лицом.

– Ты можешь это прочесть? ― осведомился Эйнар, швырнув мне несколько шелестящих пластин, похожих на те, что при мне были вырваны из той книги-коробки в храме Отмунда.

– Я никогда еще не читал на таком, ― сказал я. ― Каов рисовал буквы на песке или на земле.

Это оказалось куда легче. Проще некуда.

– «Здешние люди потеряны для Божьего милосердия, ― щурясь, читал я выцветшие буквы. ― Они погрязли в поклонении идолам, пока Сам Господь не принес Свое слово им, хотя Его смиренный слуга, по чувству долга...» ― Я остановился, пробежал взглядом по строкам вперед. ― Тут и дальше все такое ― ты хочешь это слышать?

Эйнар подался вперед, глаза опасные, голос ледяной.

– Читай подряд! ― рявкнул он.

И я прочел. Отмунд, кажется, был исполнен радости, что пришел к неизвестному народу Карелии и вернул их в загон, как множество заблудших овец. Он перечислял в подробностях свои безмерные усилия, положенные на это деяние.

Величайшей своей победой, похоже, он считал то, что ему удалось приобрести несколько последователей среди одетых в шкуры троллей.

Под конец, когда вождь высказался за Белого Христа, последние приверженцы старой веры украли камень своего бога, на котором лежали заклятья, и тайком увезли его на юг и через море, в земли кривичей в Киеве, вождю по имени Музум.

– Прочти-ка еще раз, ― потребовал Эйнар.

Вздохнув ― видно, та смуглая девка мне уже не достанется ― я вернулся обратно, набрал воздуха и старательно прочитал этот кусок снова. Голова у меня заболела от усилий.

– Заклятья? ― спросил Эйнар у Иллуги, когда я закончил.

Иллуги Годи пожал плечами.

– Может быть, это сокровище Атли, ― проворчал он. ― А может, это плохой кеннинг сути богов. А Музум? Я знаю племена кривичей ― мы проходили через их земли на пути в Киев, было такое. Там нет вождя по имени Музум.

– Они всегда так делают, эти латинские писаки, ― уныло вставил я. ― Уж я-то знаю. Коль скоро надо им что-нибудь написать, они и пишут ― слов чтобы как можно больше, а смысла как можно меньше. А так, ежели убрать «ум» в конце, оно, бывает, становится понятнее, какое имя они разумеют.

– Хм, ― задумался Иллуги. ― Муз? Может, «муж», но это означает просто «вождь». Каждый ублюдок с мордой хорька, у которого есть две лошади и собака, называет себя великим вождем на берегах той реки у Киева.

– Стало быть, нам придется найти того вождя, у которого хранится этот проклятый божий камень, ― проворчал Эйнар, потом посмотрел на меня и потер подбородок. ― В следующий раз сообщай мне, что ты умеешь и чего не умеешь делать. Я потратил время на болтовню с торговцами ― по крайней мере, с полудюжиной за зиму, Локи их побери. Теперь они разнесут эти сведения во все концы.

– Откуда мне было знать, что тебе нужно что-то прочесть? ― бросил я в ответ. Я был зол ― упустил смуглянку, да еще и не получил по заслугам, оттого и дерзил. ― Пошевелил бы ты языком, я бы и знал.

Эйнар с минуту думал ― будто год прошел под этим черным взглядом, ― потом усмехнулся.

– Стало быть, оба виноваты. Главное, теперь у меня есть кто-то, кто может прочесть эту штуку прежде, чем ее прочтет христианский жрец Мартин.

– Я могу прочесть, если писание простое, ― предупредил я, жалея теперь, что слишком мало провел времени с Каовом и его царапками на земле. Но кто же тогда знал, что это пригодится мне больше, чем самый лучший способ добычи яиц чаек с высокого утеса?

Эйнар кивнул, размышляя.

– Что дальше? ― спросил мой отец. ― Снова в Киев и на Черное море?

– В конце концов, ― сказал Эйнар. ― Но мы зайдем в Бирку и закончим наше дело. Таким образом, мы получим плату, а я узнаю, правду ли сказали Мартин и Ламбиссон, потому как им не будет известно, что у меня есть все, что может предложить этот ларец святого. А ты, Орм, никому ни слова, что ты умеешь читать по-латыни. Запомни это.

Я кивнул, он ухмыльнулся и хлопнул меня по плечу.

– Право, Рерик, ты родил редкого молодца, и я рад, что ты подкупил Торкеля, чтобы тот освободил ему место.

Мой отец усмехнулся, а я разинул рот, и все рассмеялись, глядя на нас обоих.

– Теперь иди и поимей эту женщину из Серкланда, покуда голова у тебя не свернулась с подставки. Не надейся только, что она будет тебе благодарна ― у нее кашель и лихорадка, как у всех женщин из жарких стран, и я думаю, она не протянет зиму.

Все еще усмехаясь, мы перешли в главный зал, и когда варяги разошлись, отец схватил меня за рукав.

– Я не подозревал, что он знает насчет Торкеля, ― тихо сказал он. ― Я забыл, что Эйнар ― человек умный и хитрый. Нам с тобой следует это запомнить.

Забавно, однако, что я запомнил эти слова ― хотя тогда чресла служили мне вместо мозгов, ― отчасти, наверное, потому, что Эйнар был прав: женщина из Серкланда оказалась слишком больна и в постели была не так уж хороша, но в основном из-за того, что сказал Иллуги ― о сокровище Атли.

– Зашей себе губы, Орм, ― сказал отец, когда я упомянул об этом, и глянул влево и вправо, чтобы убедиться, что нас никто не слышит. ― Считается, что об этом нам знать не следует.

– Думаю, мы и не знаем, ― ответил я.

Он почесал голову и согласился с этим, грустно улыбнувшись.

– Но ведь это тот самый Атли, что в сагах? ― не отставал я. ― Про Вельсунгов, и все такое?

– И все такое, ― согласился отец, а потом пожал плечами и рассердился, встретив мой взгляд. ― Ученые люди в это верят, ― буркнул он. ― Смирный христианский священник, который у Ламбиссона, сколько нам известно, ищет его, чтобы у Бирки больше не было трудностей с серебром.

Я ничего не сказал, но мысли завертелись и засверкали искрами, как горячая зола на ветру. Если хотя бы одна десятая того, что говорится о сокровищах, скопленных Атли Гунном, правда, стало быть, это целая гора серебра, которую можно раскапывать годами.

Сокровище Сигурда, взятое из клада дракона и проклятое, если я помню, что сказано об этом в саге, потом было отдано гуннам Вельсунгами, прежде чем они погибли.

– Именно так, ― сказал Иллуги, когда я пришел к нему с вопросами (его глаза сузились при упоминании об этом). ― Тебе следует держать язык за зубами, молодой сын Рерика, ― добавил он.

– Здесь это, сдается мне, ни для кого не тайна, ― ответил я, а он хмыкнул и пожал плечами.

– Да, похоже, что так. А еще, это не просто история из саги, ― продолжал он. ― Вельсунги пропали, исчезли, как дым, взяв стяг Сигурда-Фафнира и Брюнхильду и все остальное, так что первый теперь стал героем, убившим дракона, а последняя ― одной из валькирий Одина. О них помнят только сказку, а не то, что когда-то они были людьми, как мы с тобой.

Я сижу, сгорбившись, обхватив руками колени, как делал когда-то в Бьорнсхавене, слушая рассказы Каова о христианских святых. На мгновение, слушая ровный, твердый голос Иллуги, я вернулся в сумрак с красным отблеском ― дом Гудлейва, теплый и надежный, полная чаша.

– Атли тоже когда-то жил среди людей, могущественный ярл-конунг тех племен, что обитают среди Моря Травы, далеко на востоке. Вельсунги считали его достаточно могучим, чтобы вступить с ним в союз против римлян ― потому они и послали ему в жены Гудрун, бывшую прежде женой Сигурда. С ней же отправили чудесный меч как приданое.

– Меч Сигурда? ― спрашиваю я. Он покачал головой.

– Нет. Они подарили ему меч, выкованный тем же кузнецом, который выковал меч Сигурда. Они назвали его «Бич Божий», и пока Атли владел им, его нельзя было победить в битве.

– Что и обернулось Вельсунгам боком, когда они узнали, что Атли ― неверный друг, ― вставляю я.

Иллуги глянул сердито.

– Кто это сказал?

Он же, конечно, и говорил. Иллуги хмыкает, смягчившись, когда я ему напомнил.

– Вот именно. Вельсунги знали, что не могут победить. Атли побивал их снова и снова, пока они не нашли другой способ. Они послали ему новую жену, Ильдико, в знак мира. Чтобы он соблазнился и взял ее, она приехала с большим грузом серебра ― Сигурдовым драконьим кладом.

– Проклятым, ― вставляю я, и он кивает.

– В брачную ночь эта храбрая Ильдико убила Атли, когда тот спал, и дождалась утра, лежа рядом с ним, зная, что ей не спастись.

Мы оба молчим, размышляя об этом хитром заговоре, холодном, как свернувшаяся кольцом змея, и о жертвах, им вызванных: Вельсунги потеряли свое богатство, а Ильдико ― жизнь, ибо ее приковали цепью к смертному трону Атли, когда погребали его в высоком кургане из серебра со всего света, включая дар Вельсунгов. А где тот курган, никому не ведомо, ибо всех, кто знал о нем, убили.

О таком отмщении мы, северяне, хорошо знали, но все равно основа и уток этой саги заставляли затаить дыхание.

Остаток зимы медленно переволокся в весну без особых происшествий. Многие из нас заболели, в том числе и я ― слезящиеся глаза, сопли и кашель. В конце концов все мы поправились ― благодаря женщине из Серкланда, как и предсказал Эйнар. Она подхватила лихорадку и быстро прошла, сказал Иллуги, по всем ступеням: трехдневной, четырехдневной, ежедневной и наконец ― чахотке. На этом ― дыхание с хрипом выходило из ее груди ― она просто сдалась: повернула голову к стене и умерла. Эйнар хотел отдать ее тело христианским священникам в город, но те отказались совершать над ней нужные обряды, поскольку, как они сказали, она была «неверной».

Поэтому Иллуги поручил ее истинным богам Севера, а потом сбросил тело в море с каменистой стрелки неподалеку от города, как жертвоприношение Ран, сестре-жене владыки Эгира, ради благополучного странствия по морю.

А вышло так потому, что славный совет купцов города не пожелал, чтобы рабыню хоронили на его дворах, ― хотя Харальда они похоронили: резаная рана гноилась всю зиму, потом почернела до паха и смердела, пока он не умер.

Ульф-Агар, я и новый член Обетного Братства, светловолосый бородатый человек по имени Хринг, принятый в Братство взамен Харлауга, ― мы вынесли женщину из Серкланда. Я запомнил этого Хринга, потому что ни он, ни я не вторили проклятиям Ульф-Агара по поводу того, что придется нести и хоронить рабыню. Кроме того, из-за вшей он первым среди многих наголо обрил голову, а ведь бритая голова ― знак раба. И хотя его принудили обстоятельства, может статься, именно это заставило Хринга отнестись к рабыне по-хорошему.

А я? Надо думать, только мне одному было до этого дело, хотя все мы имели ее время от времени и никогда не звали ее иначе, как Темная. Но почти сразу ― всплеснули черные холодные воды ― я забыл и думать о ней; о том, кем она была на своей жаркой родине. А вернувшись в дом, принялся высматривать самую крепкую из девок, еще стоящую на ногах, чтобы повалить ее на пол.

А вскоре после того, в течение двух недель, все девушки исчезли ― были проданы. Зима кончилась, и «Сохатый» снова собирался пуститься по дороге китов.

Никто нынче не помнит о Бирке. Теперь Сигтуна стоит на ее высоком месте чуть дальше на север, хотя люди по-прежнему называют Готланд королем торговых городов на Балтике. Но что такое Готланд по сравнению с Биркой в годы ее расцвета? Не более чем сезонная торговая ярмарка.

А тогда я думал, что Бирка ― чудо. Скирингасаль был велик, даже запустевший по зиме, но Бирка, когда я впервые увидел ее, показалась мне немыслимым местом. Как могут столько людей так тесно жить? Теперь-то я, конечно, понимаю: всю Бирку ― кучку грубо рубленых срубов ― можно было бы разместить на паре улиц Миклагарда, Великого города ромеев, и этого никто бы не заметил.

Мы подошли к ней против ветра, такого сильного, что с нас срывало одежду, и под проливным дождем ― он барабанил по канатам, и намокший парус стал слишком тяжел.

Было так сыро, что, подумав: парус надо бы спустить, мой отец лишь пожал плечами, и «Сохатый» шел под парусом, разрезая, как нож, черную воду, разбрасывая льдисто-белые брызги, прыгая по вздувшемуся морю так, что чувствовалось, как он гнется ― точно мускулистый зверь, именем которого был назван, скачущий по какому-нибудь красному осеннему лесу.

Здесь мы и потеряли Кальфа. Мой отец, когда Колченог заорал, что видна большая крепостная скала Бирки ― Борг, понял, что парус и рею придется убрать, убрать и сложить. Если этого не сделать, мы проскочим мимо и войдем в путаницу островов, где лед все еще цеплялся за берега и отрывался, превращаясь в грязные бело-синие льдины, которые разнесут «Сохатого», набирающего скорость, в щепки.

Поэтому мы все бросились к канатам из моржовой кожи и принялись тянуть, а «Сохатый» стонал и кренился, а вода шипела и пенилась под ним.

Парус сопротивлялся, один его угол вырвался и забился. Кальф наклонился, чтобы подхватить. Вот она, ошибка. Парус был мокрый; Кальф промахнулся; конец ударил его, как кузнечный молот, в лицо, и я краем глаза увидел, как он летит, кувырнувшись вверх тормашками ― в черную воду ― почти без всплеска.

И его не стало. Вот так.

Те, кто заметил это и не висел на канате, бросились к борту, но ничего не увидели. Даже если бы он вынырнул на поверхность, надежды не было никакой; мы летели по ветру, как конь, закусив удила. А когда мы сложили парус и выставили весла и повернули на веслах обратно, к тому времени он уже закоченел от холода и утонул.

Я видел, как отец кричит что-то Эйнару ― ветер уносит слова и мечет их в мокрый парус. Эйнар молча качает головой и указывает вперед. Иллуги Годи оберегается от злого глаза, и тут Валкнут заорал на нас, не понять что, потом оказался рядом, хлопая по плечам и понуждая опускать парус.

Мы взвалили большую, мокрую хлюпающую груду паруса на рею и привязали рею к упорам, задыхаясь и потея от усилий. Гребцы заняли места на скамьях-рундуках, и «Сохатый» медленно, как обузданная лошадь, повернулся к черной от сырости скале, которая обозначала Бирку.

На ней, я увидел, стояла крепость, стена из земли и камня, нависающая над поселением, и в какой-то миг Эйнар велел нам снять украшения с оленьими рогами, чтобы показать, что мы пришли с миром и не собираемся оскорблять богов этой земли своим приходом.

Мы гребли и почти поравнялись с большой скалой, когда из-за воды донесся резкий звук рога, и Рерик проревел приказ ― сушить весла. Мы ждали, «Сохатый» покачивался на волнах, они бились о борт и швыряли поверх него брызги.

– Что будем делать? ― спросил я у Стейнтора. ― Удить рыбу?

Он усмехнулся и хлопнул меня по плечу ― от набрякшего водой плаща разлетелись мелкие брызги.

– Будем ждать отлива, ― ответил он. ― Вход в гавани опасен ― там полно рифов, и только люди из Бирки знают проход. Без опаски войти туда можно, только когда рифы покажутся при отливе. Или идти по самой что ни на есть высокой воде, как при шторме, и надеяться на богов.

– Гавани? ― отважился я переспросить.

– Там их три, ― сказал он почти гордо. ― Ту, что к западу, они сами сделали; остальные две ― от природы.

– Четыре гавани, ― вмешался мой отец. ― Четвертая ― Торговое место, дальше к востоку. Она для маленьких судов и тех, у которых неглубокая осадка, как у нас. Мы можем встать там на якоре, чтобы все эти толстопузые кнорры не торчали бы у нас на дороге, да и пошлину за стоянку не придется платить.

Стейнтор проворчал:

– Как гавань оно годится, коль ты собираешься волочить корабль по галечнику на катках. И до города далеко.

Волна усилилась, и «Сохатый» двинулся по ветру, медленно и неуклюже, как некое полузамерзшее водяное насекомое. Мы скользнули в гавань, и я, вместе с другими, выпрыгнул, мы взяли весла, и, подставив их, как по каткам, протащили «Сохатого» по галечнику и по лужам с хрустящим льдом.

Валкнут беспокоился и пытался разглядеть днище, приседая под веслами, пока мы вынимали их сзади и клали спереди. Одно треснуло и расщепилось; Эйнар, ругнувшись, кивком головы велел Валкнуту добавить и это к его счетной палочке ― весло тоже пойдет в ремонт.

Там были другие суда, но ни одного такого большого, как «Сохатый», однако многие из них, как мне показалось, прибыли недавно, едва сошел лед. Но Гейр и Стейнтор хмыкали, качая головами.

– Меньше, чем в прошлый раз, а и тогда их было маловато, ― пробормотал первый, потирая свой дрожащий нос.

Стейнтор пожал плечами.

– Стало быть, нам больше эля достанется.

Торговец на отмели под хлюпающим навесом из кусков паруса расстелил в ряд рваные меха, положив сверху штуки крашеных тканей, шерстяных и льняных. Рядом с ним стоял другой: у него на простой доске на козлах ― янтарные бусы, бронзовые заколки для плащей, украшения из гагата и серебра, столовые ножи в расписных ножнах и амулеты, в том числе и молоты Тора, сделанные так, чтобы походить на крест ― так что носящему будет польза от обоих Иных Миров.

Они с жадностью поглядывали на людей, важно сходящих с корабля; кое-кто из Обетного Братства подходил к ним, но довольно скоро все возвращались, мрачные и злые. Колченог, переваливаясь больше обычного, потому что еще не обвык к суше, вернулся и проворчал, качая головой:

– Продают, но не покупают. А цены на все, от чего мы хотим избавиться, просто смешные. Стало быть, придется хранить добро, пока не попадем в Ладогу.

Иллуги Годи явился, неся за уши живого зайца. Тот висел у него в руках, дрожащий и тихий. Годи подошел к большому плоскому камню, который явно уже использовался и раньше, и положил зайца плашмя, ласково поглаживая. Зверек сжался в комок.

Годи перерезал ему горло умело ― поднял так, что заяц бился и кричал, и кровь лилась у него спереди и летела во все стороны, пока он отчаянно дрыгался, пытаясь вырваться.

Иллуги отдал его богу моря, Эгиру, во имя Харальда Одноглазого и Харлауга, и Кальфа, который погиб в черной воде без меча в руке, в надежде, что Эгир сочтет эту смерть вполне достойной. Все остановились, добавили каждый свою молитву, потом двинулись дальше, взвалив на спины сундуки.

Тогда мне пришло в голову, что Обетное Братство проделало лишь одно плавание ― из южной Норвегии вокруг Уэссекса и норвежских земель во Франции, на север к острову Мэн и Стратклайду, потом обратно и на восток к Бирке. Одно плавание без осложнений и один легкий, по словам просоленных братьев, набег. А все же ― трое погибли.

Иллуги вспорол живот зайцу, который все еще слабо бился, рассмотрел внутренности и глубокомысленно кивнул. Он отложил тушку в сторону, разжег небольшой костер из стружки, поддерживая жизнь огня, и тут заметил, что я за ним наблюдаю.

– Принеси мне сухих дров, Орм сын Рерика.

Я принес ― что было непросто на этой мокрой отмели, ― и он запалил большой костер, потом положил на него тушку. Запах паленого меха и горящего мяса пополз к торговцам ― иные из них торопливо перекрестились.