Текст книги "Дорога китов"

Автор книги: Роберт Лоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Над меховым рынком Новгорода висела тонкая пелена дождя, который лил с рассвета, и торговцы пушниной, как ни пытались, не могли сохранить под навесами товар сухим, пришлось затянуть его водостойкой шерстью, спрятав от глаз покупателей.

Торговцы побогаче, у которых были крепкие дома, сбились под карнизами, не особенно переживая из-за того, что покупателей почти не видно.

– Рисковое занятие, ― проворчал мой отец, натягивая плащ на голову.

Эйнар высморкался двумя пальцами и ничего не сказал.

– Ты промок, ― сказал я, и Валкнут фыркнул.

На самом деле я думал о том, что отец прав. Дождь промочил мой совершенно новый плащ, грязь забрызгала отличные штаны, хотя я стоял на настиле.

Пустые глазницы мертвых животных смотрели на меня из-под каждого прикрытого карниза и с каждого прилавка: длиннорылые волки, лисы, высоко ценимый соболь, паршивый кролик и пятнистый заяц. Там были шкуры оленей и оленьи рога для резчиков, а посредине, на крюке, красовалась огромная медвежья шкура с еще не снятой головой. Вонь дубильных и кожевенных заведений била в нос отовсюду, ветер и дождь ею пропитались.

Я пытался сохранять доброе расположение духа, но мне это не удавалось. Я знал причину ― от меня больше не требовалось сторожить Хильд. Теперь с ней все время был Иллуги Годи, то ли по приказу Эйнара, то ли по ее просьбе, я точно не знал. По крайней мере, она игнорировала меня, насколько было возможно; мне бы радоваться этому, но я лишь мрачнел день ото дня.

Конечно, все понимали почему ― или думали, что понимают. Они подталкивали друг друга локтями и посмеивались над тем, что я теперь вечно хмурый и избегаю Хильд.

Я потрогал топорик, висевший у меня на поясе под плащом, и ощутил, как капли дождя стекают по спине. Несколько дней мы охотились за Мартином, Бьорном и Стейнкелем. Может показаться, что в городе это не очень трудно, но я узнал в тот раз, что город хуже леса. Спрятаться можно где угодно ― всюду.

Но Эйнару монах был нужен, и я догадывался почему. Мартин знал о Великом кладе и о том, что у нас есть Хильд, которой известно, как до него добраться. Одним богам ведомо, как он стакнулся с сыновьями Гудлейва, и уж точно никто не хотел, чтобы, одержимый своими мечтами, он болтал с Вигфусом или кем-нибудь вроде того.

Я рьяно взялся за дело. Мы застряли в Новгороде, дожидаясь, пока кончится паводок; реки бежали слишком быстро, необходимо было переждать по крайней мере до конца мая, а возможно, и до июня. Вниз, по течению, в Киеве, по меньшей мере почти в двух десятках дней водного пути, река поднялась на полтора десятка футов и разлилась на ширину от полумили до пяти или даже шести миль.

Наконец мы услышали, что кто-то видел монаха, походившего на того, кого мы ищем, и выслушали этого человека, потому что он говорил о монахе не греческой, а римской церкви. Поскольку большей частью монахи и христианские священники в Новгороде были греками из Миклагарда, мы решили, что этот монах, похоже, тот самый.

И вот мы пришли сюда в поисках Скуди Финна, на Шелонскую сторону, за мостом, по другую руку от Подола. Скуди ― тот человек, который обещал за известную цену привести к нам монаха. Поэтому Эйнар, мой отец и Валкнут отправились к нему, изо всех сил стараясь походить на купцов с Готланда.

Эйнар, конечно, чуял западню, но решил, что, если нас будет много, это отпугнет добычу. Теперь, стоя под дождем, заливавшим рынок, я пожалел, что мы не взяли с собой людей поболее. Мне все время виделся убийца в каждой неуклюжей бородатой фигуре, в каждом ненадежном лице, лоснящемся от влаги.

Валкнут нашел Финна, который, казалось, вовсе не заботился о торговле, он сидел, съежившись, на скамье, в плаще с изъеденным крысами меховым воротником, редкие волосы свисали с головы, водянистые голубые глаза смотрели так, будто он что-то высчитывал.

– Это Скуди, ― сказал Валкнут, и человек кивнул, услышав свое имя.

Я плохо говорил по-фински, поэтому попробовал восточный норвежский, отец предложил западный, а Валкнут, к моему удивлению, добавил греческий.

Путаясь в языках, нам удалось сторговать подходящую цену и в то же время предупредить Финна, что Эйнар разрежет его от ятр до подбородка, если окажется, что он наврал. Эйнар выудил кошель из-под мышки и отобрал целые серебряные монеты из набора обрезков и обломков. Финн посмотрел на них, покачал головой и выдал длинную тираду на трех языках.

– Скажите ему, это все, что он получит, ― предупредил Эйнар, сузив глаза.

Но загвоздка была не в том, и я вздохнул. Дело усложнялось.

– Он не хочет брать сребреники, ― сказал я. ― Говорит, в них недостаточно серебра.

Сребреник был новой русской монетой, чеканенной в Киеве по тому же образцу, как излюбленный Серкландом дирхем, но поток серебра превратился в струйку, и в русских монетах его было теперь меньше, чем в арабских.

– Его правитель их чеканит, ― рявкнул Эйнар, ― и ими он нам платит!

– Это для него не важно. Он хочет старые русские куны или серкландские дирхемы. Или миларесии из Византии, если те у нас есть.

– Да кончить его! ― ответил Валкнут, и его жест ― большим пальцем поперек горла и закатившиеся глаза ― был понятен на любом языке.

Но Скуди был торговцем, и мне пришлось восхититься: он привык к трудным переговорам и даже не дрогнул. Зато он указал на серебряное кольцо вкруг шеи Эйнара, подаренное Ярополком своему новому дружиннику.

– Это стоит больше, ― бросил Эйнар. ― Хитрая маленькая свинья! Пусть подавится!

Я быстро произвел в уме подсчет и покачал головой.

– Это не так. Русская гривна из серебра тянет на двадцать пять. Куна здесь то же самое, что дирхем. Он немного теряет, но сможет продать кольцо дороже, потому что это чистое серебро.

Эйнар прищурился. У него было еще два таких кольца, как подобает ярлу, так что он мог себе позволить пожертвовать одним. Отец яростно чесал голову, а Валкнут угрюмо молчал. Потом Эйнар пожал плечами, снял кольцо с шеи и швырнул Финну, который попробовал его черным зубом и кивнул, ухмыляясь.

– Как ты разбираешься во всех этих кунах, дирхемах и среброниках? ― пробормотал отец. ― У меня голова от них кругом идет.

– Сребреники, ― поправил я, думая о своем.

Я получил ценный урок: Давшие Клятву ― и другие отряды ― умели завоевать добычу, но не умели ее хранить. Хороший торговец не вытащил бы кошель из-под мышки, не хлопнул бы им о землю, не будь он уверен, что у него в голове цены всех тех монет, которые кружат по торговым городам, вроде Киева или Новгорода.

– Проверь только, чтобы он нас не надул. Мне нравилось это шейное кольцо, ― мрачно процедил Эйнар.

Маленький Финн спрятал серебряный обруч под рубашку, потом накинул свой порченый крысами плащ на голову и быстро пошел в дождь, мы следом, глядя по сторонам в ожидании неприятностей.

Миновав вонючие ряды скорняков, мы шлепали, то и дело оскальзываясь, по настилу, пока внезапно Эйнар не остановился со словами:

– Это дом Олега.

Мы замерли, и Валкнут схватил Финна, прежде чем тот успел отойти. Олег ― третий из сыновей Святослава. Владимир и наш новый господин Ярополк ― два других, хотя Владимир и родился от невольницы. Княжичи неотступно кружили друг возле друга, как настороженные молодые псы, и только отец, могущественный князь Руси, не давал им сцепиться.

Деревянный дом выглядел величественным, но странным, с деревянными колоннами, поддерживающими карниз, из-под которого два стражника в полном вооружении смотрели на нас с плохо скрываемым удивлением.

Финн яростно бормотал, и мы сумели разобрать, что монах, мол, из челяди Олега и живет и работает в помещении за задним углом.

Эйнар погладил усы, с которых капала вода, а потом велел Валкнуту осторожно зайти за угол.

– Постарайся увидеть его, но так, чтобы тебя не заметили, ― приказал он. ― Сейчас нам ничего не сделать, но мы вернемся, когда сможем пройти тайно.

Мы отошли, волоча за собой упирающегося Финна, подальше с глаз стражников и принялись ждать с самым невинным видом. От нас воняло, как от мокрых собак.

Валкнут скоро вернулся, стряхнул с себя капли дождя.

– Это он, скорее всего. С ним двое пареньков, примерно твоего возраста, Орм. Он что-то пишет, ублюдок, в сухом месте, перед жаровней с горячими углями.

– Эти пареньки ― сыновья Гудлейва, ― сказал я, и мой отец согласился.

Эйнар отпустил Финна, который исчез в пелене дождя, даже не оглянувшись.

– Мы вернемся ночью, ― сказал Эйнар спокойно, ― и призовем монаха к ответу.

Я не стал напоминать ему, что монах ― челядин Олега и находится под защитой князя, как мы под защитой Ярополка. Эйнар и сам понимал это, но его терзала мысль о том, рассказал ли Мартин Олегу что-нибудь о нашем деле.

Так что через несколько часов мы оказались перед тем же домом, когда дождь кончился и луну скрыли тучи, в дегтярной тьме ночи. Там, где днем стояли стражники, светил масляный фонарь и было пусто, а огромная дверь из бруса, разумеется, оказалась заперта. Я знал, что в палатах Олег сидит днем, верша правосудие, выслушивая новости и занимаясь всякими княжескими делами.

Мы скользнули за угол и заметили в окне свет из-под ставен. Валкнут кивнул Эйнару, и мы двинулись к жалкой бревенчатой пристройке, лепившейся к великолепным палатам.

Эйнар не хотел зря терять время; он с грохотом ударил ногой в дверь и ворвался внутрь, выхватив сакс.

Мартин вскрикнул и упал с высокого табурета; юноша рядом с ним ― только один ― побелел от страха и стал нашаривать меч, который лежал слишком далеко. Валкнут перехватил меч, поднял за перевязь и, ухмыляясь, стал водить клинком перед юношей.

– Мартин, ― произнес Эйнар, словно приветствуя давно потерянного друга.

Монах встал с пола, кое-как взяв себя в руки. Он пригладил свою коричневую сутану ― новую, как я заметил, ― и поднял табурет, а затем улыбнулся и сказал:

– Эйнар. И юный Орм. Да, тут много знакомых лиц.

Юноша вздернул голову, и при звуке моего имени кровь бросилась в его побелевшее лицо. Мой отец это заметил.

– Ты который из моих племянников? ― спросил он.

Юноша облизал губы.

– Стейнкель.

– Где твой брат? Бьорн, верно? ― спросил я, и он пожал плечами.

Валкнут, поймав взгляд Эйнара, выскользнул в темноту посмотреть, не ждет ли нас засада.

Мартин снова уселся на табурет и принялся растирать что-то в плошке. Перехватив мой взгляд, он улыбнулся.

– Дубовые галлы в уксусе с камедью из Серкланда и кое-какие соли, ― пояснил он. ― Encaustum, от латинского caustere, «кусать». Ты это знаешь, юный Орм, ибо умеешь читать по-латыни. Но писать ты не умеешь ни на одном языке.

Теперь я понял, почему у него на концах пальцев черно-желтые следы ожогов ― теперь для меня одна из его примет. С тех пор как я в последний раз видел его, он одновременно вырос и высох. Теперь у него была борода, а лысый кружок на темени ― который, как я узнал, назывался тонзурой, ― свежевыбрит. Но монах исхудал, казалось, резец прошелся по лицу, сделав глубже светившиеся странным желтым блеском глаза.

Он указал рукой на захламленный стол перед собой. Стейнкель дрожал. Мы настороженно ждали известий от Валкнута, а покуда слушали Мартина.

– Это заставит тебя и тебе подобных превратиться в ничто, а слово Господа восторжествует, ― продолжал монах, медленно растирая красильные орешки и улыбаясь Эйнару.

– Какие, такие мне подобные? ― переспросил Эйнар.

Губы у Мартина стали еще тоньше, он процедил:

– Обреченные.

Молчание сделалось таким вязким, что можно было ложкой черпать.

– Вот свитки с данью и пошлинами, ― продолжал Мартин под скрип песта. ― Эти бедные язычники делали пометки на счетных палочках и даже на полосках березовой коры. Но так управлять государством нельзя. Олег ценит меня, потому что я знаю, кто ему, сколько и когда должен. Со временем его сыновья и сыновья его сыновей научатся этому умению. Смесь въедается в пергамент и оставляет следы. Так и мои слова впитаются в грядущее и оставят след.

– Верно, ты умный человек, ― ответил Эйнар бесстрастно. ― И однажды уже это доказал.

Он вынул свой маленький ножик и небрежно срезал нитку с узора на рукаве.

Мартин вздрогнул, перестал толочь орехи и коснулся рубца на месте изувеченной кисти. Потом к нему вернулась улыбка.

– Если бы ты не пришел сам, я бы навестил тебя, Эйнар, ― непринужденно сказал он.

– Вот именно, ― ответил Эйнар. ― Нам обоим повезло, что ты показал этим храбрым паренькам и их дружкам, где найти меня. Не больно-то они были учтивы.

Мартин пожал плечами.

– Они пришли ко мне, потому что я священник, а они крещеные христиане. Когда они сказали мне, кто они такие, я понял, кого они ищут. То Божье дело.

– Вот именно, ― сказал мой отец. ― Твой бог должен быть доволен, что ты помог ему направить юные души на путь убийства. Вот оно, истинное наставление христианского священника. Разве ты не должен был предостеречь их?

– Ты убил моего отца, ― угрюмо бросил Стейнкель.

– И правда, племянник, ― сказал мой отец, и я посмотрел на него, потрясенный.

Я всегда считал, что это сделал Эйнар.

– Он убил моего медведя, ― продолжал отец. ― И пытался убить вот его ― Орма.

– Хватит, ― прервал Эйнар и мрачно глянул на Мартина. ― Зачем ты собирался прийти ко мне?

Мартин осторожно отложил пест. Вошел Валкнут, посмотрел на Эйнара и покачал головой. Мартин сказал:

– Выведи мальчика.

Стейнкель в изумлении вертел головой, глядя то на одного, то на другого и очевидно злясь. Когда Валкнут схватил его за руку, он отпрянул.

– Что ты задумал, монах? ― закричал он.

Валкнут рывком притянул его к себе, развернул, взял сзади за ворот рубахи и скрутил, слегка придушив. Затем приподнял мальчишку так, что кончики его ног неистово заплясали, пытаясь достать до пола, и вынес в ночь.

Эйнар выжидающе наклонил голову, глядя на Мартина. Тот вздохнул и перестал очинять перо для письма.

– Я ничего не сказал Олегу, ― заявил он. ― Взамен за это продолжительное молчание я хочу вернуть Священное копье.

– Чего? ― не понял мой отец.

– Древко копья Хильд, ― пояснил я, ― которое она вряд ли отдаст.

Мой отец переводил взгляд с меня на монаха.

– Почему он... Зачем ему древко? У него ведь нет наконечника.

Если он хотел пошутить, то не получилось. Я посмотрел на Мартина.

– Он обещал Олегу, ― сказал я. ― Взамен Олег посулил... что? Христианскую церковь в Киеве или здесь, в Хольмгарде?

Усмешка Мартина была острой, как меч, и кривоватой.

– В Киеве. Когда он наследует своему отцу, то сделает меня здесь епископом, с благословения папы. Эта страна стремится к новой, христианской религии...

– ...которая не будет греческой, а придет из Вечного Города, ― закончил я.

Монах снисходительно кивнул.

– У Святослава еще два сына! ― рявкнул мой отец. ― Они могут не согласиться с твоим замечательным планом.

Мартин пожал плечами. Я понял, что он преспокойно присягнет в верности любому из братьев, лишь бы тот победил ― и лишь бы у него был великий христианский талисман.

Эйнар немного помолчал. Они с Мартином обменялись острыми, как меч, взглядами через комнату, каждый знал, о чем думает другой. Что могло помешать Эйнару убить Мартина сейчас же и заткнуть ему рот?

Мартин был челядином Олега, и убийство не сошло бы нам с рук. Стейнкель окажется свидетелем, придется и его убить. Его брат может нас заподозрить, так что придется найти также и третьего... Слишком много крови, даже для Эйнара.

– Откуда мне знать, что ты сдержишь слово, монах? ― спокойно спросил Эйнар.

– Ты непременно убьешь меня, если я его не сдержу, ― ответил Мартин, ― а я поклянусь на Кресте Господнем, дам обет, если ты захочешь. Ты ведь любишь обеты, Эйнар.

Это было молчание самой смерти, я ждал крови. Но Эйнар покачал головой, и я перевел дух.

– Поклянись на своем Христе, если хочешь, ― спокойно сказал он. ― И поклянись также Одину.

Мартин помешкал, потом кивнул. Языческую клятву можно легко нарушить, но клятву своему богу придется блюсти. Конечно, Эйнар все равно попытается убить его, по возможности тихо и тайно. Все это понимали ― в том числе и Мартин. Найти монаха будет непросто, думал я.

Когда мы вышли в ночь, я вслух усомнился в том, что будет легко отобрать древко копья у Хильд. Впрочем, никто не разделил моей озабоченности. Мы направлялись к «Сохатому».

В конце концов все оказалось на удивление просто. Хильд крепко держала древко, сжав пальцы до белизны, пока Кетиль Ворона ― не очень-то ласково ― не расцепил ее хватку. Я ждал бичующих слов, ярости, даже воздетых кулаков и закатившихся глаз.

Но она только опустилась на палубу с усталым вздохом, обмякла, как мешок.

Кетиль Ворона и Иллуги Годи ушли в ночь, чтобы отнести древко и засвидетельствовать клятву Мартина. Я напоследок предупредил их, чтобы остерегались моих братьев, теперь вдвойне безумных. Когда мы остались втроем, Хильд мрачно посмотрела на Эйнара.

– За это придется заплатить, ― произнесла она, и от холода в ее голосе дрожь пробежала у меня по спине.

Даже Эйнар, погруженный в угрюмые размышления о происходящем, вздрогнул.

– Ты еще можешь найти подземелье Атли? ― спросил он с тревогой, и она кивнула.

Ее глаза в желтом свете фонаря казались страшными ямами, полными дегтя.

– Теперь ничто не уведет меня от этой могилы, ― заявила она. ― Но мне кое-что понадобится от тебя.

Вскоре после этого, оставив Вальгарда и дюжину членов Братства при «Сохатом», мы направились в Киев с большим, пестрым и бестолковым караваном всевозможных судов и лодок.

Новгород был крайней точкой, докуда доходили иноземные суда. Всем купцам приходилось пересаживаться на русские корабли, на струги и более крупные насады, дорогие, но способные противостоять балтийским штормам и выдержать переправу волоком. Для киевского князя это был вполне надежный способ следить за речной торговлей.

На сей раз купцы стояли на переполненной якорной стоянке, кипя от злости и ругаясь, потому что все суда Святослав забрал, чтобы перевезти людей и груз вниз по течению, в златоглавый Киев. Оттуда нам предстояло направиться на Дон и далее, чтобы встретиться с хазарами.

Это путешествие протекало на удивление мирно. Больше предавались безделью мы только в последовавшем вскоре плавании по Дону.

Нам, как части дружины Ярополка, делать было нечего. Местные речники двигали суда баграми, а мы знай себе чистили оружие, дивились новым плащам цвета подсохшей крови ― знак нашей дружины ― да размышляли о том, лучше ли женщины в Киеве, чем в Новгороде.

Так и оказалось. Все в Киеве было лучше, жизнь здесь бурлила, люди понаехали со всех концов мира. Прибыли все племена: меря, поляне, северяне, древляне, радимичи, дулебы и тиверцы, и другие ― с названиями, которые вряд ли слышали даже бывалые купцы.

Все прибыли с лошадьми, собаками, женщинами и детьми, принеся с собой невероятный гомон и круговращение жизни, и мы горделиво шествовали сквозь толпу, словно самые яркие нитки в этом огромном ковре: на голову выше всех, в богатом платье, с украшениями.

Город поражал изобилием и буйством, окрашенный вишнями, что сушились на крышах хат ― домов из глины и бруса, и грушами с айвой, что блестели под солнцем на клонящихся ветках. По Залежной дороге приходили караваны из Серкланда с пряностями, самоцветами, атласом, дамасской сталью и прекрасными лошадьми. По Курской дороге все еще текла столь необходимая струйка серебра, которое волжские булгары добывали в копях дальше на восток. Но из Новгорода, которому полагалось слать шерсть, лен, цветное стекло, сельдь, соль и даже тонкие костяные иглы, не пришло ничего, кроме нашей галдящей и изумленной дикой оравы.

Киев томился и нежился под летним солнцем, а Иллуги Годи мрачнел с каждым часом, хотя другие члены Братства с восторгом ринулись в круговорот охоты за выпивкой и женщинами.

– Радуйся, пока можешь, парень, ― пробормотал Иллуги мне вослед, опираясь на свой жезл, когда я спрыгнул на пристань, чтобы присоединиться к компании, направляющейся на многолюдные улицы. ― Но коли мы тут задержимся, будут и хвори, и кое-что похуже.

Я помахал в ответ рукой, но слова его пропустил мимо ушей.

Хильд, словно немой укор, тенью омрачала солнечные дни. Большую часть времени она проводила рядом с Эйнаром ― боги ведают, что у них было общего ― не любовь, конечно же.

Я пытался заговаривать с отцом о Гудлейве, о первых пяти годах моей жизни, о матери, но он отмахивался от всего, словно это не имело значения. Однако речь шла о его брате, и мне хотелось знать... Даже сегодня не знаю, что именно мне хотелось узнать: что волновало его, чем я мог помочь, ― ведь, как никак, мы кровные родичи.

Вместо этого мы словно разошлись на три или четыре весла. Если и далее все будет так, мы с ним окажемся на разных кораблях.

В тот день в Киеве я искал выпивки и женщин.

И получил их. Даже теперь то немногое, что я помню, вероятно, мне рассказали другие. Там была команда греков, мастеров, посланных императором Миклагарда. Они пробыли в Киеве несколько месяцев, вытачивая бревна для огромных осадных орудий ― разборных, чтобы легче было перевозить. Греки знали лучшие места в городе.

Там были женщины: я помню етьбу на столе, и мне рассказали, что я заключил ставку, что поимею самую толстую, самую уродливую в этом заведении, и выиграл, хотя Кетиль Ворона был уверен, что у меня нипочем не встанет на ту, которую я выбрал. Но, как заметил Валкнут, разница между грудастой каргой и золотоволосой Сив, женой Тора, составляет примерно шесть рогов с медом.

Я выпил столько и даже еще больше. Я никогда не пил так много и помнил только, что меня вынули из лужи выблеванного меда; волосы от него слиплись. Была вода, которая текла с меня, но я этого не чувствовал. Я не чувствовал своих губ и ног. Потом память оставила меня.

Позже я узнал, что меня отнесли обратно на наш русский речной корабль почти с триумфом, хотя и уронив пару раз, нетвердо державшиеся на ногах носильщики ― и бросили на подбитый мехом спальный мешок.

Еще я запомнил ― до сих пор вздрагиваю и просыпаюсь по ночам от этих воспоминаний ― пинки и крики. Я видел людей и пламя, и кто-то вопил мне в ухо, так что голова взрывалась от боли:

– Вооружайся, ублюдок, нас взяли на мечи!

Шатаясь, я пытался встать, нашел свой меч и шарил в поисках щита в полумраке рассвета, с затуманенным взором, пытаясь понять, где я. «Держите их рядом, ― велели нам. ― Совсем рядом...»

Вокруг, на палубе русского корабля, ничего невозможно было рассмотреть в дерущейся и орущей толпе. Грохотали ноги в сапогах, лязгали мечи, сталкивались щиты. Я увидел, как Кетиль Ворона взревел и бросился в кучу людей, бешено нанося удары, потом отступил, прежде чем враги смогли собраться с силами. В мятущемся свете факелов его кольчуга сверкала красным.

Я, покачиваясь, двинулся к нему, в голове у меня зрела не вполне ясная мысль о том, чтобы прикрыть его сбоку. Когда я приблизился, три человека окружили его, полуприсев, настороженные, но решительные. Я не знал никого из них, но успел оценить опасность, исходившую от большой окровавленной данской секиры, летевшей на меня.

Удар пришелся по моему щиту со звуком, похожим на шум упавшего дерева, и я пошатнулся. Кетиль Ворона, рыча и задыхаясь, бился с двумя остальными, им приходилось неудобно, потому что он был левша, ― зато воин с большой двуручной секирой доставался мне одному.

Второй удар заставил меня отшатнуться, потом противник повернулся и прицелился толстым концом секиры в мою руку с мечом; бешено замолотив, я отбил удар, и тут конец секиры скользнул по краю щита, а потом ударил по голове сбоку.

Вспышка света и боли затмила весь мир; все словно исчезло. Я не мог видеть и смутно различал какие-то крики. Нечто чудовищное ударило по моей руке со щитом ― и мир разом вернулся: я стоял на коленях, а данская секира снова вращалась над моей головой.

Он был умел, этот воин. Он не пытался расколоть мой щит, ударил по нему навершием секиры, чтобы выбить, потом быстро развернулся и нанес удар мне в лицо. Я спотыкался, хмель сгорел в огне страха, мне кое-как удалось отразить удар и встать на ноги.

Когда я поднялся, он зацепил лезвием за щит, дернул, пытаясь разорвать ремни. Когда это не получилось, еще раз ткнул тупым концом. Удар пришелся в грудь и был легким, но даже такой удар заставил меня крякнуть от боли.

Секирщик немного отступил, потом с криком вновь бросился на меня, норовя отсечь мне ноги. Я отскочил, наткнулся на кого-то и наугад ударил позади себя щитом.

Он увидел, что я открылся, и крутанул секирой по дуге. Его разинутый рот зиял в светлой всклокоченной бороде, патлы разметались. Удар пришелся в кого-то справа от него. Он пришел в ярость и вырвал секиру, та со свистом описала круг, неся кусок одежды от чьего-то плаща. Я увернулся, потом сделал выпад ― и чуть не попал ему по предплечью.

Он отпрыгнул назад, и мы замерли, тяжело дыша. Вокруг нас кипел бой, но дуга данской секиры расчистила нам место, словно по волшебству.

– Неплохо, Убийца Медведя, ― насмешливо сказал он. ― Неплохо для мальчишки.

Я всасывал воздух, чтобы погасить пожар в горле. Я понимал, что он меня одолеет. И еще понимал, что он знает, кто я; он отыскал меня. Моя слава несет мне смерть.

Он поднял секиру, ловко крутанул ее в руках, как ярмарочный плясун с горящим шестом. Это должно было отвлечь мое внимание, но я видел такой трюк у Скапти и потому следил за ногами. Он сделал шаг, закрываясь от ударов, которые должны были бы последовать ― по правилам.

Я собрался с духом, из стиснутых зубов вырвался всхлип. Затрубил рог. Мой противник остановился. Рог снова затрубил. Он ухмыльнулся ― желтые зубы в желтой бороде ― и указал на меня секирой, держа ее в одной руке.

– Не сейчас, но скоро, Убийца Медведя.

Потом тяжело протопал к борту корабля и перевалился через него. Я упал на колени и принялся блевать.

Убитых не оказалось. Восемь человек ранены, но, видимо, не слишком серьезно, раз у них хватало сил браниться. Нападавшие потеряли одного, утонувшего в тяжелой кольчуге, а своих раненых унесли.

Связали тоже одного. Одного из наших.

Я узнал его: Хегни, который гордо рассказывал Эйнару о своих умениях. «Я умею грести, ходить на лыжах, стрелять и обращаться с копьем и с мечом».

Его привязали вверх ногами к поперечине мачты, он медленно вращался, кровь бежала по его лицу и свисающим волосам и стекала на палубу. Проклясть его не преминул каждый, переводя дух и перевязывая раны, даже те, кто сидел рядом на веслах. Последние старались особенно.

Вышел Эйнар, его кольчуга тихо позвякивала. Он владел собой и был спокоен, как черное море при поднимающемся ветре. Хильд исчезла, именно ее искали нападавшие, которых прозевал часовой Хегни. Кто-то из напавших случайно обнаружил себя; я слышал, как поговаривали, что тревога поднялась лишь благодаря Одину.

– Я не хочу знать, кто это сделал! ― рявкнул Эйнар. ― Я знаю, кто это сделал, и Вигфус заплатит. ― Он подался вперед, вынул свой нож. ― Но мне нужно знать, где он скрывается, и ты мне поможешь.

Мелькнуло лезвие, Хегни вскрикнул, сустав его пальца улетел в темноту.

– Это волшебный нож, ― буркнул Эйнар.

Я отошел, шатаясь, чтобы не видеть; в кишках бурлило, голова полнилась стуком молотов Тора, а среди всего яркой вспышкой мелькал страх перед данской секирой.

Я был обречен, как и Эйнар. Медведь оказался обманом. Первый человек, которого я убил, был еще более неумелым, чем я, вторую победу принес удачный удар ножом. Потом был Ульф-Агар, который погиб по собственной глупости. Я никогда не участвовал в серьезной битве и знал теперь, что погибну в ней, если доведется сражаться, потому что я просто не гожусь для боя. Хуже всего, что убить Убийцу Медведя почетно: враги будут выскакивать отовсюду, чтобы настичь меня.

Опять потянуло блевать, когда подошел отец и присел на корточки рядом со мной, кляня тяжелую кольчугу. Он подал мне кожаную чашу, и я выпил, а потом заморгал от удивления.

– Вино с водой, ― сказал отец. ― Лучшее лекарство от того, что тебя мучит. Если не поможет, лей меньше воды.

Я выпил еще, сблеванул, выпил снова.

Он одобрительно кивнул и поскреб свою щетину.

– Я видел тебя с этим секирщиком ― ты хорошо держался.

Я мрачно и недоверчиво посмотрел на него, и он пожал плечами.

– Ну что же, ты ведь все-таки жив. А он, похоже, хорошо знает свое дело.

– Он мог убить меня.

Отец толкнул меня в плечо и нахмурился.

– Ничего подобного. Ты уже не мальчик-плакса. Поглядись как-нибудь в воду. Юный Бальдр, честно, уязвимый только для омелы.

Я осушил чашу. Никогда еще я не чувствовал себя столь непохожим на Бальдра.

Отец подбросил в руке пустую чашу, потом начал неловко подниматься, снова заворчал.

– Пойдем. Эйнар зовет. Хегни запел на своем насесте.

– Кольчуга, ― сказал я вдруг. ― Это... это моя кольчуга.

Отец скривился и дернул плечами.

– Немного жмет, но терпимо. Еще годик на веслах, юнец, и она будет тебе мала.

– Почему, ― многозначительно спросил я, ― ты ее надел?

Отец широко открыл глаза, услышав едва прикрытый вызов в моем вопросе.

– Эйнар велел всем, кто не пьет, вооружиться и надеть кольчуги. Он дергается, как кошка, которой задницу подпалило. И у него есть причины.

Теперь я вспомнил. Кетиль Ворона в кольчуге, Эйнар тоже, и дюжина других. Отец неправильно понял мое молчание и опустил чашу, а потом перегнулся в поясе и, закинув руки за голову, встряхнулся, как мокрая собака, так что рубаха из железных колец скользнула к моим ногам.

– С меня хватит, ― пробурчал он и пошел прочь.

Хотелось окликнуть его, но что-то меня грызло, а шум в голове не давал думать ясно.

Хегни вообще не думал; последним, что промелькнуло перед его глазами, была секира Кривошеего. Когда я подошел к молчаливой группе, собравшейся вокруг Эйнара, Хегни заворачивали в его же плащ, утяжеленный двумя камнями.

Мертвяка опустили за борт с едва слышным всплеском, рябь побежала золотыми кругами от встающего солнца. Странно, но я даже обрадовался, заметив среди людей с жестким взглядом нескольких с бледными лицами.

У тех, кто был достаточно трезв ― все в кольчугах, ― лица были мрачными и сердитыми. Их не только лишили добычи ― пускай некоторые не вполне понимали, почему Хильд ― добыча; похитители казались скорее собачьей, чем волчьей стаей.

Хуже того, один из своих оказался врагом, и это заставляло варягов сторониться друг друга.

– Пусть она уходит, вот что, ― пробормотал Кривошеий, вычесывая блох из седой бороды.

К нему повернулись, потому что старый Кривошеий наравне с Кетилем Вороной, Скапти и Колченогом был одним из первых членов отряда Эйнара.

– Она владеет тайной сокровища, старина, ― сказал Валкнут голосом, который напомнил мне старую Хельгу, разговаривавшую с повредившимся в уме Откаром.

– Думай, что говоришь, когда ты рядом со мной, изрезанный рунами ублюдок, ― ответил Кривошеий, довольно дружелюбно, но со сталью в голосе. ― Я знаю, чем она там якобы владеет, но своими глазами покуда ничего не видел, кроме одной-единственной монеты с дыркой. С нею слишком много хлопот за столь малую цену. Пусть поводит за нос Прямо Щеголя, пока мы порыщем там, где есть чем поживиться.