Текст книги "Конан "Классическая сага""

Автор книги: Роберт Ирвин Говард

Соавторы: Лайон Спрэг де Камп,Лин Спрэг Картер,Бьёрн Ниберг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 179 страниц) [доступный отрывок для чтения: 63 страниц]

Глава 7
ВИНО ИЗ КИРОСА

Спустя три дня Конан вместе с Ларом пришел домой к Амитис и застал там Рудабе.

– Здорово, сестра! – воскликнул мальчик. – Это наш новый кузнец, всемогущий господин Ниал. Он разрешает мне держать заготовку на наковальне, пока он кует. А сегодня он объяснил мне, как металл меняет цвет, когда нагревается или охлаждается. Я тоже буду кузнецом.

– Ты так добр, господин Ниал! – просияв, сказала Рудабе.

Конан взглянул на девушку, и глаза его вспыхнули жгучей голубизной. Рудабе была выше и несравненно красивей, чем другие заморийки; не из тех красавиц, что выбирают правители для своих сералей, но миловидная, румяная, с правильными чертами лица. Незамысловатого покроя туника и панталоны из грубой шерсти – повседневный наряд замориек – не могли полностью скрыть привлекательности округлых форм танцовщицы.

– Мама пересказала мне несколько историй с необыкновенными приключениями, которыми ты потчевал ее с братом. Твои повествования правдивы?

– Да, почти, – усмехнулся Конан. – Хотя хороший рассказчик должен кое-что приукрасить ради увлекательности. Не тебя ли я видел во время последнего богослужения танцующей перед Зацем?

– Да, меня, если ты был среди молящихся.

– Сейчас ты одета теплей, чем тогда.

Девушка улыбнулась, ничуть не смутившись.

– Верно. Но пусть тебя не обольщает мой храмовый костюм: я не хочу стать жертвой Заца за то, что доставила мужчине минутное удовольствие.

– Каждый, кто попытается скормить тебя этому раздувшемуся клопу, будет иметь дело со мной, – пробурчал Конан.

– Красивая и смелая речь, господин Ниал, но вряд ли ты сможешь изменить мою судьбу, если жрецы вынесут такое решение. – Девушка вздохнула. – Иногда мне кажется, что святые отцы доводят добродетель до степени порока, но, раз уж я сделала выбор, надо идти до конца.

– Когда истекает срок твоего служения?

– Через восемь месяцев.

– И что же потом? – расспрашивал Конан, пока Амитис расставляла тарелки с тушеным мясом.

– Выйду замуж за местного парня, надеюсь. Некоторые давно уже поглядывают на меня, но мне сейчас не до того. Храмовые обязанности поглощают меня целиком.

– В чем они состоят?

– Как старшая труппы, я возглавляю девушек в танцах и пении, учу новеньких. Вдобавок мы служим на побегушках у жрецов, делаем уборку в храмовых помещениях. Но и это еще не все. С тех пор как умер старый распорядитель собственностью, распорядительницей сделали меня. Жрецы не могли меж собой решить, кто из них подходит для этой должности, и потому все обязанности свалили на меня.

– Что ты делаешь как распорядительница?

– Я отвечаю за храмовое имущество, слежу, чтобы мозаика, мебель, священная утварь были в полном порядке. Вот почему я так редко навещаю маму.

– В дни посещения, наверное, ты ночуешь дома?

– Нет, до полуночи я должна возвратиться в храм.

Какое-то время Конан ел молча. Когда Амитис унесла тарелки и послала Лара за водой, чтобы вымыть посуду, Конан спросил:

– Ты была когда-нибудь в гостинице Бартейка в Кшесроне, Рудабе?

– Много лет назад, когда еще отец был жив, он брал нас туда с собой. Но я мало что помню.

– У них там сейчас новый арфист – говорят, очень хороший. Хочешь, я сопровожу тебя туда сегодня? К полуночи я доставлю тебя в храм.

Девушка опять вздохнула:

– Как бы мне этого хотелось! Но пока я служу в храме, мне запрещено отлучаться из Йезуда, разве что в сопровождении жреца. Меня высекут кнутом, если я нарушу это правило.

– Пойдем со мной! Надень плащ с капюшоном и не открывай лица. У девушки твоего возраста должна быть какая-то жизнь помимо работы.

– Ты искушаешь меня, господин. Я так мало знаю о внешнем мире. И все же…

Они долго еще так спорили, стараясь говорить как можно тише, и наконец Рудабе уступила.

– Погоди немного, – сказала она.

Когда Рудабе появилась вновь, она была закутана с ног до головы.

– Кром! – воскликнул Конан. – Ты похожа сейчас на стигийскую мумию. Что ж, пойдем, самая пора.

* * *

В обеденном зале гостиницы стоял гул. Конан испытующим взором окинул столы, чтобы убедиться, что ни ему, ни девушке ничто не угрожает, и провел Рудабе в затененный угол.

Стигийский ученый сидел за соседним столом, разложив свои таблички. За другим столом поблизости сидело несколько новоприбывших – гирканийцы в дорожных костюмах; штанины их были заправлены в сапоги, шапки с загнутыми краями, сшитые из овчины, прикрывали бритые черепа. Они шумно играли в кости, потягивая пиво из огромных кружек.

Из Турана, наверное, подумал Конан, во всяком случае, один из них, углубившийся в какие-то бумаги, точно был туранец. Туранцы, одна из ветвей гирканийского племени, считали себя наиболее цивилизованными и презирали родственных зуагиров, которые кочевали по бескрайним степям к востоку от моря Вилайет. Однако туранцы сохраняли многое от облика и повадок своих предков-варваров, общих и для них, и для кочевников-зуагиров.

Туранец, склонившийся над свитками, был невысокий, коренастый, с аккуратно подстриженной седой бородкой. Одет он был богаче, чем его спутники, короткие седые волосы покрывала черная бархатная, красиво расшитая жемчугом тюбетейка. Отодвинув в сторону тарелку с остатками пищи, туранец внимательно изучал разложенные на столе документы.

Конану показалось, что он где-то видел этого человека, однако не удавалось припомнить, где же именно и при каких обстоятельствах. Одно было ясно: в Йезуде он с ним не встречался, и потому можно было пока не думать о нем. Конан пощелкал пальцами, чтобы подозвать стоявшую за стойкой Мандану.

– Вина для меня и для госпожи, – вполголоса велел Конан. – Хорошего вина, а не вашей кислятины. Что ты можешь предложить?

Мандана, недружелюбно взглянув на закутанную в плащ фигуру, ответила:

– У нас есть красные нумалийское и иантийское и белое аккарийское.

– А что-нибудь получше у вас есть?

Мандана презрительно фыркнула:

– Да, мы держим бочонок вина из Кироса, но это для благородных господ. Тебе не по карману.

– Не твоя забота считать деньги у меня в кошельке, – отрезал Конан, высыпая на стол пригоршню серебряных монет. – Принеси лучшего вина.

Мандана ускользнула. Теперь у Конана вдоволь было денег: пока Парискас болел, накопилось много заказов, и заказчики щедро платили за то, чтобы работа была сделана вне очереди. Эти чаевые значительно превышали жалованье, которое платили Конану жрецы.

Вскоре два кубка с золотистым киросским уже стояли на столе. Конан, вместо того чтобы залпом выпить вино, как он делал обычно, вдохнул в себя изысканный аромат, подражая цивилизованному обычаю, и выпил не спеша, смакуя каждый глоток. Хотя Конан легко относился к деньгам, вино это стоило так дорого, что киммерийцу хотелось растянуть удовольствие.

– Какое чудесное вино! – прошептала Рудабе, которая пила чуть приподняв край капюшона. – В жизни ничего подобного не пробовала.

– Я знал, что тебе понравится, – откровенно заявил Конан. – Как у вас там в хра… то есть там, где ты работаешь, насчет интриг?

– Что-то затевается, – задумчиво, тихим шепотом ответила девушка. – Мой хозяин заговорил об очищении неспроста: он слов на ветер не бросает. Он вынашивает какой-то ужасный замысел и намекает, что вскоре осуществит его – возможно, через месяц.

Конан, наклонившись к ней, прошептал:

– Что он за человек, ваш Верховный Жрец?

Рудабе чуть заметно вздрогнула.

– Все его боятся, – призналась девушка. – Это жестокий надсмотрщик, верный своим правилам; он не знает жалости, если уверен в своей правоте, – а в правоте своей он уверен всегда.

Конан, сузив глаза, пристально взглянул на Рудабе.

– Интересно, что он затевает?

– Не знаю. И потом, визит этих… – девушка кивнула в сторону стола, за которым сидели посетители в овчинных шапках и седобородый мудрец в унизанной жемчугом тюбетейке.

– Что тебе о них известно? – спросил Конан.

– Они прибыли из Аграпура с миссией от короля Йилдиза. Не знаю, как зовут этих головорезов, а старик – это господин Парвез, туранский дипломат.

Конан хлопнул себя по лбу широкой, крепкой ладонью:

– Конечно же! И как это я… – Он вовремя осекся и не сказал, что видел однажды Парвеза при дворе короля Йилдиза, то есть там, где кузнец Ниал никогда не бывал. Желая скрыть замешательство, он сделал знак Мандане, чтобы та вновь наполнила кубки. Рудабе, заметив его смущение, тихо спросила:

– Ты знаешь этого Парвеза?

– Нет, но я слышал о нем, будучи в Шадизаре, – пробормотал Конан. – Что ему нужно от Феридуна? Короли обычно направляют послов к другим королям, а не к иноземным жрецам.

– Не знаю, наверное, здесь существует какая-то связь с женщиной в вуали.

– Женщина в вуали? А кто она такая? – живо поинтересовался Конан. Догадка уже зашевелилась у него в мозгу.

– Незадолго до того, как ты пришел в Йезуд, из долгого путешествия возвратился наш викарий и с ним женщина, покрытая разноцветной накидкой. Она тут же была заключена в храме, в отведенной для нее комнате, и теперь ее не видит никто, кроме жрецов и одной-единственной рабыни. Эта служанка, темнокожая девушка, привезена из какой-то дальней страны и ни слова не понимает по-заморийски.

Конана наконец осенило: женщина в вуали – да ведь это Джамиля, любимая жена короля Йилдиза! Он покрепче сжал губы, боясь проговориться, что ему известно о похищении Джамили. Пытаясь казаться равнодушным, он небрежно спросил:

– Эту женщину жрецы похитили ради выкупа?

Рудабе покачала головой:

– Нет. Зац и его служители несказанно богаты. Монеты в сундуке – это всего лишь символ храмового богатства. Подлинные сокровища Заца – сосуды из золота и серебра, набитые алмазами, рубинами и изумрудами, слитки драгоценных металлов, груды цельных самородков, – все это хранится под семью замками в сокровищнице. Помимо десятины, которую платят верующие, и приношений короля, храм получает доход от продажи нефти: она повсюду сочится из-под земли, и по приказанию жрецов ее вычерпывают из луж и сбывают по выгодной цене. Таковы богатства Заца, и потому даже королевский выкуп не заставит жрецов пойти на преступление. Скорее всего, эта женщина – какая-нибудь особа королевской крови, пожелавшая избегнуть жестокого обращения супруга.

– Или ставшая из-за этого отравительницей, которой необходимо убежище, – добавил Конан.

Глаза киммерийца блестели от алчности, планы лихорадочно роились в голове, но он не стал расспрашивать девушку ни о храмовых сокровищах, ни о запертой женщине, чтобы посетители за соседним столом ничего не заподозрили. Напустив на себя веселость, он беззаботно улыбнулся, осушил свой кубок и вновь подозвал Мандану. Мандана с угрюмым видом наполнила кубки и вновь дерзко взглянула на Рудабе. Танцовщица еще больше натянула на лицо капюшон и съежилась в углу.

– Не обращай внимания на эту девку, – посоветовал Рудабе Конан. – Ей завидно, что ты красиво одета, только и всего. Лучше расскажи мне, как ты проводишь день.

Конан уже заметил, что Рудабе – хорошая рассказчица, говорит она рассудительно, ясно и не без остроумия. Женщины, которые ему попадались, с тех пор как он покинул Киммерию, мололи всякую чепуху, болтовня всякий раз являлась либо предисловием к любовной схватке, либо прелюдией к отказу, если такое случалось. Но беседа с Рудабе доставляла Конану неведомое ранее удовольствие: он наслаждался острым умом девушки.

– Одна из моих задач, – тихо рассказывала Рудабе, – следить за уровнем масла, которым подпитывается неугасимый огонь.

– Как это делается? – спросил Конан.

– Скрученный из волокон фитиль, пропитанный жидким топливом, вставлен во впадину, выдолбленную в мраморной плите прямо под халцедоновой чашей. Из углубления около двери, из которой в святилище появляются жрецы, выведена трубка, в которую вставлен бронзовый вентиль. Я поворачиваю вентиль влево – масло течет, вправо – масло прекращает течь.

– Экая хитрость, – пробормотал Конан, – такого и в королевских дворцах не увидишь. А как наполняется емкость?

– Каждый день, – продолжала девушка, – я проверяю, каков уровень жидкого топлива. Если он довольно низок – например, на третий день, – я сообщаю об этом жрецу, которому поручено наполнять емкость. Он наполняет кувшин и вливает топливо в резервуар. В прошлом году жрецы, отговариваясь тем, что и без того очень заняты, поручили мне эту работу. Первый раз, как я попробовала это сделать, еще не имея навыка, я пролила немного нефти. Верховный Жрец пришел в ярость. Можно было подумать, что я украла глаз у Заца. Позднее он обвинил меня, что я плохо вытерла мраморный пол, из-за чего жрец Мирзес поскользнулся и опалил свой балахон.

– Как же это случилось?

– Мирзес был не слишком осторожен во время Представления Телесмов, то есть священного ключа, зеркала и прочих вещей, – он взмахнул рукавом против пламени. Край рукава вспыхнул, и было очень много суеты и крика, прежде чем удалось загасить огонь.

– Чем же все кончилось?

– Мирзес две недели ходил с перевязанной рукой. Когда он выздоровел, Верховный Жрец поручил ему наливать масло в емкость, заявив, что он-то уж будет осторожен. Я была несказанно рада, избавившись от этой работы, хотя и негодовала на Феридуна за его колкое замечание насчет женской глупости.

– Где вы берете это топливо?

– Не знаю точно, но мне говорили, что подземная труба выходит за пределы храма и ведет к ущелью, где нефть сочится из земли, образуя озеро.

Конан понимающе кивнул:

– Кстати, насчет глаз Заца. Наверное, они из драгоценных камней – во всяком случае, тогда, когда Зац принимает вид статуи. Ты не знаешь, что это за камни?

– Говорят, это восемь искусно подобранных, одинаковых огненных опалов. Стоят они, наверное, не меньше, чем все остальные сокровища Заца.

Окинув взглядом залу, Рудабе вдруг замерла и схватила Конана за руку:

– Ниал! Надо поскорей уходить!

– Почему? Что случилось, девочка?

– Видишь вон того, что сейчас вошел? – незаметным кивком девушка указала Конану, куда следует смотреть. – Только не поворачивайся. Это Дариус, один из жрецов! Если он заметит меня, я пропала!

Дариус был одним из младших жрецов, худощавый, аскетического вида молодой человек, примерно одних лет с Конаном; одет он был в янтарно-желтый балахон и изумрудно-зеленый тюрбан. Не обращая внимания на прочих посетителей, он напрямик двинулся к столу, где сидел стигиец. Они приветствовали друг друга поклонами и величавыми жестами, после чего жрец отодвинул табурет и сел напротив Псамитека. Они принялись шептаться, время от времени стигиец что-то помечал на вощеной деревянной табличке.

– Я слышала, что этот стигиец, – сказала Рудабе, – путешествует, изучая культы разных богов, сюда он прибыл, интересуясь поклонением Зацу. Похоже, Дариус рассказывает ему об этом. Идем?

Конан чуть заметно покачал головой:

– Мы не должны вскакивать и уходить в спешке, привлекая всеобщее внимание. Впрочем, он сейчас совершенно поглощен беседой со стигийцем.

– Дариус из тех, кого я меньше всего боюсь, – шепнула Рудабе. – Он идеалист, не от мира сего; ходят слухи, что он не в ладах с Верховным Жрецом и викарием. Смотри, вот идет арфист. Может быть, стоит остаться и послушать?

– Конечно! – ответил Конан. – Я закажу еще вина, пока он не начал.

Конан махнул рукой Мандане. Рудабе зевнула и улыбнулась за своей вуалью.

– Мне не следует так много пить, но это вино так освежает. Как оно называется?

– Это вино из Кироса, что на шемитском побережье. Я слышал, что сочетание климата и почвы делает его лучшим в мире, а если есть еще лучше, мне предстоит его отведать.

* * *

Арфист сел на табурет и настроил арфу. Проворные пальцы забегали по струнам, и он запел трагическую песнь, в его звенящем голосе слышалась безысходность. Когда он умолк, слушатели зааплодировали. Арфист поклонился и с перевернутой шапкой обошел комнату, собирая плату.

Затем последовала разухабистая баллада о прославленном разбойнике, который грабил богатых и раздавал награбленное беднякам. Но на сей раз нежные переливы струи и красивый голос певца были заглушены грубой перебранкой: меж четырьмя туранцами вспыхнула ссора. Несколько посетителей попытались призвать их к тишине, но безуспешно. Говорили на гирканийском, и потому Конан сумел понять причину ссоры.

Туранцы спорили о том, кто из них нынешним вечером воспользуется расположением Манданы. Конан был в замешательстве, когда впервые узнал, что Бартейк торгует телом своей дочери. Несмотря на то что киммериец позабыл многие нравственные предписания своего варварского отечества, все же он находил бесчестным поведение отца, заставляющего родную дочь заниматься непотребством. Но чего еще ожидать, говорил он себе, от развращенных заморийцев? Тем не менее сам он был не прочь, до того как встретил Рудабе, прибегнуть к услугам девки из таверны.

Спорящие наконец решили, что их разногласия покончит удачный бросок игральной кости. Какое-то время бряцание арфы сопровождалось стуком игральных костей. Внезапно самый удачливый игрок воплем возгласил о своей победе, прочие приветствовали его громкими выкриками и непристойными жестами.

Рудабе, отпив вина, сказала:

– Да ведь это… ведь это позор, невозможно слушать арфиста. Ниал, нельзя ли успокоить этих невеж?

Однако Конан не имел намерений впутываться в какую-нибудь заварушку. Киммериец опасался, что его самого либо его спутницу могут узнать или – что еще хуже – Бартейк откажется его впускать. С другой стороны, не в его характере было сидеть сложа руки, когда женщина взывает о помощи.

Прежде чем он успел взвесить, как ему следует поступить, пьяный туранец поднялся и, пошатываясь, подошел к столу Конана. Он хлопнул Конана по плечу и пробубнил на ломаном заморийском:

– Эй, парень! Уступи свою девушку на ночь.

Стараясь не взорваться, Конан сказал:

– Моя девушка, как ты сам назвал ее, не сдается внаем или напрокат. И потом, ты ведь уже договорился с дочерью хозяина?

Туранец, покачнувшись, сплюнул на пол:

– Нет, она досталась Тутушу. А я, козел похотливый, остался без бабы. Сколько ты возьмешь? Я не поскуплюсь.

Конан скрипнул зубами:

– Я тебе уже сказал, что эта девушка не продажная.

Туранец шлепнул Конана по плечу, что можно было счесть и дружеским похлопыванием, и враждебным тычком.

– Э-э, не задирай нос! Я Чагор, известный боец. Клянусь Эрликом, я беру то, что хочу…

Конан вскочил на ноги и резко выбросил кулак, метя Чагору в подбородок. Челюсть лязгнула, и туранец повалился на спину как подрубленный. Конан, с бесстрастным лицом, сел и отпил глоток вина.

Однако туранец быстро пришел в чувство. Он слабо зашевелился, пытаясь встать на ноги. Конан снова поднялся из-за стола, перевернул Чагора концом сапога, сграбастал его за края одежды и понес к выходу. Пинком открыв дверь, Конан вышел во двор и погрузил туранца в лохань, из которой поили лошадей. Окунув соперника несколько раз, он швырнул его в грязь и вернулся в гостиницу.

Едва переступив порог, Конан оказался лицом к лицу с товарищами Чагора, каждый из них держал наготове обнаженный клинок. С ловкостью пантеры вытащив собственный меч, Конан готов был уже броситься в атаку, зная, что только молниеносное наступление спасет его от участи быть окруженным и изрубленным в куски. Вдруг из-за спин туранцев повелительный голос провозгласил на гирканийском:

– Смирно! Вложить мечи в ножны! Назад к своему столу, болваны!

Седобородый туранец в тюбетейке, поднявшись с места, громовым голосом отдал какой-то приказ – резкий, будто удар кнута. К изумлению Конана, неотесанные туранцы моментально повиновались. Они побрели назад к своему столу, с недовольным ворчанием вкладывая сабли в ножны.

Конан тоже убрал оружие и возвратился к столу. Там он увидел, что Рудабе спит, прислонившись к стене, несмотря на шум вокруг.

Арфиста не было. Молодой жрец, беседовавший со стигийцем, встал, отвесил прощальный поклон и тоже ушел.

* * *

Конан допил остаток вина и, подняв глаза, увидел, что рядом стоит Парвез.

– Добрый вечер, капитан Конан! – приветствовал его дипломат. – Как тебе живется в Йезуде?

– Спасибо, что помешал драке, почтенный, – буркнул Конан, – но меня зовут Ниал, я здешний кузнец.

Хмыкнув, туранец выдвинул свободный табурет и уселся.

– Так вот чем ты тут промышляешь. Что ж, я буду звать тебя Ниал. Только не думай, что я не узнал тебя. Кстати, куда ты девал Чагора?

– Я хорошенько его выкупал, теперь его можно учуять издали. А вот и он сам.

Чагор шел пошатываясь, вода каплями стекала с него. Он вызывающе оглядел комнату, но Парвез сурово ткнул пальцем, и боец послушно поплелся к столу, где сидели его товарищи.

– Что ж, я рад, что ты не причинил ему серьезного вреда, – сказал Парвез. – Они хорошие ребята, но по временам в них как будто дьявол вселяется.

Конан придвинул кубок Рудабе к Парвезу.

– Допей, раз уж моя спутница спит.

Парвез вдохнул аромат вина и отпил глоток.

– Киросское? Должно быть, ты при деньгах.

– Что ты здесь делаешь? – пропустив мимо ушей замечание дипломата, спросил Конан.

– Дипломатическое поручение, – почти шепотом ответил Парвез и огляделся по сторонам. – Возможно, мы сумеем быть полезными друг другу. Я кое-что расскажу тебе, потому что на тебя, знаю, можно положиться. Ты от меня зависишь, и мне известно о тебе более, чем ты думаешь. Давай же доверять друг другу. В Аграпуре я слышал о тебе как о человеке, который держит слово, несмотря на вспыльчивость.

Конан, набычившись, проворчал:

– Я не разглашу твоих тайн, как и ты – моих.

– Итак, договорились? А теперь скажи, что тебе известно о похищении госпожи Джамили?

Конан рассказал Парвезу о своей встрече с Харпагусом в Мегарских болотах. Рассказал он также и то, что сообщила ему Рудабе о женщине в вуали. Наконец киммериец спросил:

– Как тебе удалось выследить, где находится госпожа?

– Это не составило труда. Верховный Жрец Заца в послании сообщил нашему королю, что его любимая жена жива и здорова, но ее не отпустят, пока планы Феридуна не осуществятся.

– На кой черт, – спросил Конан, – понадобилась жрецам Заца туранская фаворитка? Богатства храма невозможно даже вообразить. Не хотят ли они насадить поклонение Зацу в Туранском королевстве?

– Нет – во всяком случае, пока. Я был сегодня на приеме у Верховного Жреца, чтобы получить ответ на этот же самый вопрос. Феридун с презрением отметает всяческие предложения выкупа, и, конечно же, речь его изобиловала всевозможными аллегориями и иносказаниями. Если собрать воедино все намеки и бахвальство, то становится ясно: в Заморе готовится некий переворот, который сбросит с трона «развращенного и изнеженного», по словам Феридуна, правителя. Очевидно, госпожа им нужна, чтобы предотвратить вмешательство короля Йилдиза, если тот вознамерится спасти своего собрата монарха, как предписывает старинный договор. Верховный Жрец уверял меня, что пленнице обеспечен надлежащий уход и она получит свободу, как только в стране завершится «очищение».

– Я не причастен к ее похищению, как некоторые подозревают, – резко заявил Конан. – Не в моих правилах использовать женщин будто пешек в игре.

Господин Парвез насмешливо приподнял брови:

– Я первый был уверен, что ты замешан в похищении госпожи, поскольку вы исчезли в одну ночь, и даже послал вслед погоню. Теперь я рад, что тебе удалось бежать, так как убедился в твоей непричастности, но в Туране тобой недовольны из-за убийства Оркана.

– Я убил его, так как был вынужден защищаться, – буркнул Конан, – что бы там Наркия ни наплела.

Парвез пожал плечами:

– Это меня не касается, как бы там ни было на самом деле. Верховный Жрец Тугрил поклялся, что отомстит за смерть сына, но это его и твоя забота, а не моя. – Парвез задумчиво почесал подбородок.

– Мне известны его замыслы. – И Конан рассказал Парвезу о нападении Вартрана на Катигерна и о том, какая сумма назначалась за его, Конана, голову. – Не понимаю только, – продолжал Конан, – почему этот мерзавец напал на Катигерна, а не на меня. Разве мы похожи?

– Это нетрудно объяснить, – сказал Парвез. – Представь, Тугрил посылает человека, чтобы тот нанял надежного убийцу. Среди подонков Шадизара посланник встречает Вартрана и говорит ему: «Иди и убей Конана-киммерийца – это дюжий детина, который бежал в Йезуд и служит там стражником в храме». Вартран прибывает сюда и видит двух огромных детин, вступивших в драку. Но один из них в штатском платье, а на другом – мундир наемного воина. Разумеется, в качестве жертвы он намечает Катигерна.

– Тебе известен каждый мой шаг, – недовольно заметил Конан.

– Твое дело – сражаться, а мое – собирать сведения. А теперь, друг, – ах, вспомнил! – Ниал, у меня есть для тебя предложение.

– Ну? – буркнул Конан, и глаза его засветились интересом.

– Нам нужна Джамиля, живая и невредимая. Ты единственный человек, кто может нам помочь.

Конан, подумав над его словами, сказал:

– Как же я, по-твоему, это сделаю? Госпожа упрятана в лабиринте храмовых коридоров, где именно – мне неизвестно. И даже если я узнаю, где она, – удастся ли провести ее мимо бритунийских стражников? Там их великое множество – что днем, что ночью.

Парвез небрежно махнул рукой:

– В прежние и не столь почтенные времена – не думай, что мне неизвестно о них, – тебе удавались кражи, где требовалось не менее смелости и изворотливости.

– Но и тогда я не умел взламывать замки. Мои друзья во… мои помощники говорили, что у меня слишком грубые, неловкие пальцы, бесполезно даже учить меня. Как же я войду к ней в комнату сквозь запертую дверь? Слабаком меня не назовешь, и все же сломать толстые дубовые двери не под силу человеку. Мне бы понадобился топор, а на его стук сбежится стража.

Дипломат улыбнулся:

– Вот тут я смогу тебе помочь. Посылая меня сюда, Его Величество приказал освободить госпожу, даже если для этого понадобится тайком проникнуть в храм. В случае неуспеха он велит отрубить мне голову. Но чтобы увеличить мои шансы, он заставил дворцового чародея отдать мне вот эту безделушку.

Парвез достал украшенную драгоценными камнями серебряную стрелку, длиною не больше пальца.

– Это, – пояснил он, – Ключ Гацрика, волшебная безделушка из королевской сокровищницы. С ее помощью ты откроешь любую дверь. Мне не доводилось воровать, и потому страх не оставлял меня, но вот я встретил тебя – и это упрощает задачу.

– Как этой штуковиной пользоваться? – спросил Конан.

– Прикоснись концом стрелки к замку и скажи: «Капинин ачилир гениши!»– и замок сам откроется. Волшебный ключ способен отодвинуть засов, но не слишком тяжелый. Пусть эта стрелка будет у тебя, пока ты не освободишь госпожу Джамилю.

– Хм. А сколько мне заплатят за эту работу?

– Я могу заплатить тебе пятьдесят золотых монет из тех, что у меня с собой. Мне понадобится много денег, прежде чем я вернусь в Туран с госпожой.

– Ха! – воскликнул Конан. – За такой риск? Нет уж, мой господин. Подобные услуги стоят гораздо дороже.

– Вернувшись домой, я похлопочу о присвоении тебе более высокого звания и увеличения жалованья. Я пользуюсь влиянием при дворе и уверен, что тебя назначат старшим капитаном.

Конан покачал головой:

– Если бы это случилось до несчастного происшествия с сыном Тугрила… Но Тугрил уже подослал ко мне одного убийцу и может подослать другого. Подстроить ловушку, подсыпать яду – на это он скор, как говорят. В Туране мне от него не спрятаться.

– Тогда скажи, что бы ты хотел получить от меня – в пределах моих возможностей?

Глаза Конана блеснули голубым пламенем:

– Пятьдесят золотых монет – в качестве аванса – и эту серебряную стрелку, но не на время. Мне бы хотелось владеть ею постоянно.

Парвез горячо спорил, отказываясь отдать Ключ Гацрика Конану насовсем, но киммериец твердо стоял на своем, и посланник уступил.

– Стрелка твоя, – сказал он наконец. – Король будет недоволен, но благодарность за возвращение Джамили перевесит огорчение из-за утраченной безделки.

Парвез передал Конану волшебный ключ и отсчитал пятьдесят золотых монет.

– Полагаю, эта стрелка понадобится тебе для иных затей. Король Йилдиз высоко бы оценил глаза Заца.

Парвез, подмигнув, протянул руку киммерийцу, которую тот пожал в знак заключения сделки. Глядя на спящую Рудабе, посланник добавил:

– Как ты доставишь свою прекрасную спутницу домой? Хоть она и закутана, я полагаю все же, что это красавица.

Конан потряс девушку за плечо. Он даже шлепнул ее легонько, но без успеха. Рудабе продолжала спать.

– Я отнесу ее, – проворчал Конан, поднимаясь. Он взял танцовщицу на руки и пожелал Парвезу доброй ночи. Когда он проходил мимо стола, где сидели спутники Парвеза, Чагор сплюнул на пол и пробормотал грозное ругательство. Не обращая внимания, Конан вышел из гостиницы. Небо было усыпано звездами.

* * *

Прохладный ночной воздух не пробудил Рудабе, которая продолжала спать мертвым сном. Конану пришлось подниматься по дороге на холм к воротам Йезуда, неся девушку на руках. Молча прошел он мимо стражников, которые открыли для него маленькую дверцу в воротах. Он был уверен, что бритунийцы не станут наушничать и жрецы ничего не узнают: наемные солдаты и сами частенько впутывались в сомнительные приключения.

Поначалу Конан хотел отнести Рудабе прямо к дверям храма. Но потом он сообразил, что, если он там оставит ее спящую, трудно даже вообразить, какие неприятности могут последовать. Да и Конану жрецы будут задавать щекотливые вопросы. Поразмыслив, он пронес ее через кузницу в свое собственное жилище.

Ночь была безлунной, и в комнате Конана было темно, как в яме, только угольки светились в жаровне. Продвигаясь наугад, Конан уложил девушку на свой соломенный тюфяк и снял с нее плащ. Рудабе шевельнулась, но продолжала спать.

Конан зажег щепку от жаровни и засветил свечу. Когда он подошел со свечой поближе, он увидел, что Рудабе и в самом деле красавица. Любуясь ею, он пришел в волнение. Кровь ударила в виски, киммериец поставил свечу и принялся тихонько раздевать спящую гостью.

Он развязал тесемки плаща и откинул его полы, затем расшнуровал тонкую сорочку Рудабе, обнажив ее крепкие груди. Слабо освещенная комната поплыла перед глазами Конана, едва только он взглянул на свой трофей. Дыхание участилось. Конан принялся быстро стаскивать с себя платье, но внезапная мысль поразила его.

Конан гордился тем, что никогда не брал женщин силой или обманом. Он охотно откликался на их желания, но ему еще не приходилось ни принуждать, ни обманывать девушку ложными обещаниями. Овладеть Рудабе, пока она спала, по его понятиям, было почти что равно насилию.

И все же желание овладеть ею не покидало его. Конан стоял неподвижно как статуя, раздираемый противоположными устремлениями.

Неожиданно к варвару явился образ матери, прекрасной Маев, погибшей от руки вожака гиперборейских бандитов – злобного Дуума. Видение лишь на миг мелькнуло перед ним, это перевесило чашу весов. Сказав себе, что у него еще будет возможность открыто заслужить любовь девушки, он наклонился и принялся завязывать тесемки ее сорочки, и тут Рудабе вновь шевельнулась и открыла глаза.