Текст книги "16 наслаждений"

Автор книги: Роберт Хелленга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Прозвучало объявление о второй смене на ужин, но Готье собирался поужинать с дядей в Малхаузе, а мне не хотелось есть. Я не была голодна. Я угостила его леденцом, а затем вернулась к своей книге, а он – к письму. Я задремала и спала, когда в купе вошел старый знакомый – проводник-итальянец и предложил проводить меня на мое место.

Я возразила, но он сказал, что мне нельзя оставаться здесь. Спальные места менять не полагается, и, кроме того, этот вагон будет отцеплен от поезда в Малхаузе вместе с vagone-ristorante, вагоном-рестораном. Когда я вернулась в свое купе, Иоланда и Рут были чем-то расстроены.

– Вы ведь американка?

Это прозвучало не просто как вопрос, а как обвинение. Мне и раньше в Европе приходилось слышать подобное, но обычно это было прелюдией к жалобам об американской политике, но никак не наезд на меня саму.

– А как вы узнали?

– Проводник нам сказал. Он немного говорит по-английски.

Проводник уже застелил для нас постели, две с одной стороны и одну с другой, так что мы стояли в линейку друг за другом на оставшемся узком пространстве. Рут пристально смотрела на меня через плечо Иоланды.

– Вы могли бы хоть что-нибудь сказать. – Иоланда, устроившая этот допрос, намеренно тяжело дыша, сгорбила плечи в справедливом негодовании – я не виню ее.

– Прошу прощенья, – сказала я. – У меня и в мыслях не было вас обманывать, я просто… Просто, когда вы вошли, я разговаривала с проводником по-итальянски, а потом я, должно быть, подумала, что так будет легче побыть одной. Я не была расположена к беседе.

Они в недоумении посмотрели друг на друга. Женщина, такая же, как и они, не хотела разговаривать с ними?

– Но вы слушали все, о чем мы говорили, не так ли? Держу пари, что вам это нравилось.

– Но было уже слишком поздно. Знаете, был момент в самом начале, когда я могла заговорить, тогда все выглядело бы нормально, но поскольку я упустила эту возможность… Потом было уже поздно. Я успела услышать слишком много.

– Но вы могли хотя бы предупредить нас, что они собираются отцепить от поезда вагон-ресторан. Пока мы разобрались, что объявляли обед, мы уже опоздали. Что мы теперь должны есть? Даже те маленькие тележки, которые время от времени проезжали мимо, исчезли.

– Мне очень жаль, – ответила я. – У меня в сумочке есть леденцы. Хотите?

Но этих дам леденцы не устраивали.

– Леденцы! О боже!

Мне ничего не оставалось, как забраться в свой панцирь, словно черепаха, залезть в постель прямо в одежде и накрыться одеялом с головой. Они продолжали бурчать и ворчать еще какое-то время, но не целенаправленно, а посылая свои жалобы в никуда, ведь я исчезла из их поля зрения. Они по очереди сражались со своими чемоданами, так как в купе было мало места, чтобы открыть оба сразу. Они рассчитывали на уютный пульмановский спальный вагон, а не эти плоские койки на сквозняке с бумажными одеялами и бумажными подушками. И они были голодны, по-настоящему голодны. Признаться, мне тоже уже хотелось есть, но я старалась об этом не думать, потому как видела, что они уже разделись.

Несмотря на все вагонные неудобства, они не собирались идти на компромисс в попытках устроится на ночь покомфортнее, так же как и не желали мять свои специально сшитые для поездки костюмы. Они задернули шторы и разделись догола, толкаясь в узком проходе между полками, ударяясь о полки и друг о друга, когда поезд раскачивался на ходу. При этом они демонстрировали мне все части тела от шеи до колен так открыто, как будто меня здесь совсем и не было. Я вновь стала невидимкой.

Лежа на спине и наблюдая за этим показом голых ног и задниц, я вдруг вспомнила Мэг и Молли, чью тайную плоть я разглядывала с нижней койки, когда мы жили с Молли в одной комнате.

У Рут, как и у Молли, были ярко-рыжие волосы на лобке и под мышками, и казалось, что ее тело вспыхивает пламенем. Иоланда наклонилась снять чулки, и я вдохнула, вместе с тонким ароматом дорогих духов, сильный запах, похожий на запах собачьего пота. По всей видимости, у кого-то были месячные.

Я закрыла глаза и глубоко вздохнула. Произошло что-то странное. Моя изначальная враждебность к этим женщинам превратилась в нечто подобное любви; я имею в виду не эротическую любовь, а ту, что питала к своим сестрам, воспоминания о которых не давали мне покоя, что было вполне объяснимо. Однажды я взяла – украла – десять долларов из маминой сумочки. И, поскольку никто из нас не признался в содеянном, нас всех отправили спать без ужина. Сестры, хотя и решили не выдавать меня, были голодны и в плохом настроении и не собирались спускать мне это с рук. Как Рут и Иоланда. Они хотели, чтобы я страдала от того, что сделала. Но недолго. Мои сестры никогда долго не злились, и уже довольно скоро мы стали дурачиться, как всегда… Трое путешественников, вместе отправившихся в путь, потом каким-то образом мы отдалились друг от друга – не из-за миль и километров, а из-за мужей и любовников, детей, смерти мамы и папиных денежных проблем. Я пыталась вспомнить, на что потратила те десять долларов. На кино? Конфеты? Книги? Игрушки? Истратила ли я все до цента? Или они до сих пор аккуратно спрятаны где-то между страницами какой-нибудь книжки? Я не могла вспомнить, но я помню, как папа поднялся наверх и сказал, что, если мы не угомонимся, ему придется нас отшлепать, и как затем он пришел опять, уже с гитарой, и пел наши любимые песни «Человек-пони» и «Бутылка вина». Но тем не менее нам ничего не дали поесть до самого завтрака.

Когда поезд прибыл в Малхауз, я решила искупить свою вину и добыть чего-нибудь съестного. Если вагон-ресторан собирались отцеплять, у меня было по крайней мере десять минут – вполне достаточно времени, чтобы купить три cestini.[14]14
  Бутерброд (ит.).


[Закрыть] Я не могла вспомнить это слово по-французски, но я четко помнила один из уроков в учебнике французского языка, по которому мы учились в лицее: молодой итальянец, впервые посещая Францию, высовывается из окна поезда и покупает одну из таких маленьких коробочек с ланчем – кусок паштета, завернутый в фольгу, хрустящая булочка, маленькая бутылка вкусного красного вина и так далее – у одного дружелюбного campagnard,[15]15
  Местный (фр.).


[Закрыть] a тот рассказывает ему о географических особенностях региона и тонкостях французской кухни и вина и желает приятного путешествия.

Я выглянула из окна, влезая в шлепанцы. Никаких дружелюбных campagnards не было видно, но это меня не остановило.

Я нашла способ замолить свои грехи и не собиралась упускать эту возможность. Тем более, что сама тоже была голодна. Я просто умирала с голоду. Я подумала, это хороший знак.

– Пойду раздобуду что-нибудь из еды, – объявила я, выскочив из купе, не дав им возможности ничего ответить.

Платформа была переполнена высаживающимися пассажирами, включая моего кадета. Он по-дружески кивнул мне, но теперь мне было не до него.

– Десять минут? – спросила я человека в униформе, стоявшего на платформе.

Он посмотрел на часы:

– Dix minutes? C'est ca.[16]16
  Десять минут? Да, так (фр.).


[Закрыть]

Я прошла через зал ожидания к вокзальному ресторану.

– Я хочу купить что-нибудь поесть с собой в поезд, – сказала я медленно, вспомнив все, что знала по-французски. – Quelque chose a manger pour le chemin de fer.[17]17
  Что-нибудь поесть для железной дороги (искаж., фр.).


[Закрыть]

Парень за барной стойкой вокзального ресторана, почти пустого, посмотрел на меня встревоженно, как будто я ему угрожала. Как мне кажется сейчас, я, должно быть, попросила чего-нибудь поесть для железной дороги, но, между прочим, он бы мог и догадаться, что мне нужно, ведь мы же в ресторане. Это мне напомнило мой первый (и единственный) визит в Париж, когда я попросила таксиста отвезти меня на Эйфелевый тур, а он в ответ только моргал глазами и смотрел на меня непонимающим взглядом.

– Говорите медленнее, пожалуйста, – сказал мужчина за стойкой. – Lentement.

Все это было нелепо. Я его понимала, а он меня нет. (Так иногда бывает при разговоре по телефону. Ты все кричишь, и кричишь, и кричишь, а человек на другом конце провода твердит: «Алло? Алло? Алло?».)

– Cibo, сказала я громким голосом. – Un cestino.[18]18
  Еда, бутерброд (ит.).


[Закрыть] – итальянские слова звучали по-французски. Я показала пальцем на рот и на свой живот. – Caisse,[19]19
  Касса (фр.).


[Закрыть] – вполне отчетливо произнесла я. – Poitrine, commode, boite.[20]20
  Грудинка, буфет, коробка (фр.).


[Закрыть]

Все еще пытаясь купить cestino, я говорила касса, грудинка, буфет, коробка. Коробка – вот что мне было нужно: «boite de picnic».[21]21
  Коробка для пикника (фр.).


[Закрыть]

– Boite de picnic? – И опять на его лице появилось мучительное выражение.

Быстро взглянув на часы, я поняла, что с тех пор, как покинула поезд, прошло четыре с половиной минуты. Я еще раз мысленно вернулась к той сцене в учебнике, но в памяти всплыло только то, что дело происходит на станции в Авиньоне и что Петрарка не то родился в Авиньоне, не то уехал туда жить.

– Не желаете перекусить?

– Si, si. To есть, oui.oui. S'il vous plait.[22]22
  Да-да (ит.), Да-да, пожалуйста (фр.).


[Закрыть]

– Да конечно, mais oui. Присаживайтесь, пожалуйста. Он указал на ряд пустых столиков. – Я принесу вам меню. Вареный цыпленок, – по-моему, он сказал именно это, – очень хорош сегодня.

– Non importa![23]23
  Не важно (ит.).


[Закрыть] – крикнула я, опять по-итальянски. – Это не имеет значения. Что-нибудь. Я очень голодна.

Я понимала его прекрасно, но видимо что-то с моей стороны мешало ему понять меня. Возможно, французу просто не могло прийти в голову, что кто-то может заказывать еду так наспех и непродуманно. В любом случае было трудно найти слова, чтобы передать, насколько я тороплюсь, хотя тело, наверное, выдавало мое состояние.

– Вам нужен туалет? – спросил он.

– Non, non. Le train parte tout de suite.[24]24
  Нет-нет. Поезд сейчас отправится (фр).


[Закрыть]

Прошло еще две минуты.

– Le train?[25]25
  Поезд?


[Закрыть] А-а! Вы хотите un panier – repas[26]26
  Здесь – еда на вынос (фр.).


[Закрыть] с собой в дорогу на поезд? – Он резко мотнул головой в сторону платформы, где поезд издавал гудки и выпускал пар из тормозов.

– Si, si, oui, oui, oui.

– Moment.

Как только он исчез за завешенной шторой дверью позади бара, я сообразила, что забыла про Рут и Иоланду.

– Три! – крикнула я. – Siamo in tre. Trois personnes. Quelque chose pour trois personnes.[27]27
  Нас трое (ит.). Три человека. Что-нибудь на троих (фр.).


[Закрыть]

Он оглянулся через плечо и кивнул, поднимая вверх три пальца: – Trois?

– Oui, oui, oui.[28]28
  Да, да, да (фр.)


[Закрыть] Я решила, что могу дать ему три минуты. С того места, где я стояла, мне был виден последний вагон моего поезда.

Прошло две минуты. Три. Когда он вернулся, я была уже на грани срыва. Он вручил мне длинную плоскую коробку, перевязанную бечевкой и чек на сто франков, который я оплатила в кассе.

Я, конечно же, не собиралась есть бесплатно, но сто франков показались мне немыслимой суммой, около двадцати долларов за пару сандвичей! На самом деле такой суммы во франках у меня наличными не было, но я быстренько обналичила свой дорожный чек, при этом, поскольку нервничала, подписывая его, с трудом вспомнила собственное имя.

Наш поезд, от которого отсоединили три последних вагона, уже тронулся, когда я прибежала на перрон. Я на секунду растерялась, не зная, что делать, отказываясь верить, что поезд в самом деле уйдет без меня. Я, конечно, знала, что даже в Италии поезда не ждут опоздавших пассажиров, и что во Франции поезда иногда отправляются даже раньше, просто ради удовольствия испортить кому-нибудь поездку. Но в душе я считала, что несправедливо вот так оставлять меня. Ведь я же хотела достать еды для себя и тех двух американок, моих сестер, которые теперь подумают: она, мол, получила по заслугам, и никогда так и не узнают, что я старалась ради них. Это было совершенно незаслуженно, слишком несправедливо. Почему кондуктор не убедился, вернулась ли я на поезд? Я просто не могла в это поверить. А потом я бежала вдоль длинного перрона, уходящего в ночь.

Сначала ноги у меня заплетались, потом я их распутала, и они понесли меня все быстрее и быстрее – мимо лавочек и питьевых фонтанчиков, – пока не оказалась на самом краю платформы, где стояли тележки, доверху нагруженные коробками, сумками и чемоданами. Если бы это была сцена из фильма, объектив то наезжал бы на Марго, то отъезжал, чтобы в кадр попала коробка с двадцатидолларовыми бутербродами, болтающаяся у нее в руке. Затем показали бы уходящий поезд; камера заглянула бы в освещенное окно купе, так же, как это сделала и я, а там лицо старика, прильнувшее к оконному стеклу, или, возможно (в киноверсии), обнимающиеся влюбленные. А дальше сцена была бы такая: поезд все пыхтит и пыхтит, набирая обороты, а я все бегу, бегу и бегу, не и состоянии его догнать… На самом деле я догоняла его. Это как раз не было большой проблемой; проблема была в том, чтобы суметь в него запрыгнуть, например на открытую площадку последнего вагона.

Будь перрон длиннее хотя бы метров на двадцать, я думаю, у меня бы получилось, а так – не вышло. Вместо того чтобы догнать поезд, я прыгнула в темноту в конце перрона, приземлилась на ноги, споткнулась, упала на твердые белые камни и поднялась (все еще держа в руках коробку с бутербродами). Поезд, увозя с собой мой багаж, и паспорт, и билет «Исландских авиалиний» (с открытой датой обратного вылета), и все мои инструменты для переплетных работ, равнодушно удалялся, светясь тремя красными огнями, как звездами – затухающими красными гигантами, – недвусмысленный знак, которого я ждала. У него могло быть только одно значение.

На краткий миг я совершенно успокоилась, когда в голове промелькнула мысль, что у меня хватит денег, чтобы снять номер в гостинице, и что мой багаж – нейлоновый чемодан и гарвардскую сумку для книг – наверняка вернут на следующий день. Это состояние длилось всего пару секунд. А после я начала кричать, проклинать поезд, сперва по-английски, а затем по-итальянски, в чем была вполне искусна: porcavacca-madonna, porcavaccamadonna[29]29
  Непереводимое дословно итальянское ругательство.


[Закрыть] и так далее. К сожалению или, может быть, к счастью, единственное французское ругательство, известное мне, было sacrebleu, которое я считала довольно приличным. Но тут мне вспомнилась фраза из моего учебника, в повелительном наклонении: «Остановите этого мужчину. Он украл мой зонт!» – и я стала орать вслед удаляющимся красным огням: «Arrêtez cet homme. Il a vole mon parapluie! Arrêtez cet homme! Arrêtez cet train!».[30]30
  Остановите этого мужчину. Он украл мой зонт! Остановите этого мужчину! Остановите этот поезд! (фр.)


[Закрыть] К моему великому изумлению, поезд остановился.

Я не сразу это заметила. На самом деле я прошла половину перрона, прежде чем взглянуть назад, и даже тогда не было совершенно очевидно, что красные огоньки больше не удаляются. Сидя на лавочке, пытаясь взять себя в руки в этих обстоятельствах, думая, надо или нет позвонить папе и как он отреагирует: будет ли рад, моему столь быстрому возвращению или этот кошмар просто подтвердит его подозрение, что я не готова и никогда не буду готова сама о себе заботиться? Должна ли я попросить его позвонить в библиотеку Ньюберри и сказать им, что я возвращаюсь домой? Я снова посмотрела в сторону ушедшего поезда, и теперь заметила, что красные огни были несколько ярче, чем до этого, и вскоре они стали еще ярче. От удивления я не в силах была даже подняться с лавки. В тот момент мне и в голову не пришло, что поезд может сдавать назад по какой-то другой причине, кроме как для моего удобства. Я была счастлива – просто вне себя от радости, – и надо было взять себя в руки, чтобы не разразиться истерическим смехом.

К тому времени, когда поезд вернулся на станцию, его уже поджидала толпа железнодорожных служащих, к которым присоединилась дюжина жандармов в красивой униформе. Что-то подсказало мне: надо оставаться на месте, не привлекая к себе внимания. Во многих купе горел свет, и я заметила Иоланду, ненадолго прильнувшую к окну в вагоне, который теперь был последним. Ее лицо было белым как мел в искусственном свете люминесцентных ламп. Потом мелькнуло лицо Рут, такое же бледное. Жандармы и железнодорожники поднялись в поезд. Предусмотрительно выждав паузу, я последовала за ними и сразу же нырнула в один из туалетов. Я нервничала, и меня немного трясло, но я была довольна собой.

Когда я вышла из туалета, жандарм довольно грубо приказал мне вернуться в свое купе toute de suite.[31]31
  Сейчас же (фр.).


[Закрыть] Мне также напомнили (я так думаю), что нельзя спускать воду в туалете на станции.

– О'кей, – сказала я, – О'кей.

Жандарм слегка задел кончиками пальцев мою задницу, когда я протискивалась мимо него в коридоре. Французы так романтичны. Я опустила каблук прямо на носок его блестящего черного ботинка.

Поезд задержали почти на полтора часа, пока железнодорожники проверяли стыковку, тормоза и прочее, а жандармы допрашивали пассажиров. Кто-то рванул стоп-кран – серьезное правонарушение, не простая выходка.

Компьютеры в трех странах меняли расписания, чтобы приспособиться к нашему экспрессу Люксембург-Венеция. Нас предупредили, что пассажиров могут попросить выйти из поезда и подождать несколько часов на станции. Все жандармы хотели знать только одно: кто дернул стоп-кран. И тот, чьи пальцы пощекотали мою попку, думал, что мое неожиданное появление из туалета, возможно, дает ключ к решению этого вопроса. Он видел тут что-то странное, но он не был Шерлоком Холмсом и не знал, что с этим делать.

Он допрашивал нас по-французски, а я переводила, как умела, для своих соседок. Иоланда и Рут оставались на полках, натянув одеяла до шеи.

– Зачем нам, ради всего святого, срывать стоп-кран?

– Pourquoi tirerontils, – перевела я, – le signal d'alarme?[32]32
  Почему дергаете стоп-кран? (фр.)


[Закрыть]

– Non, non, – поправил меня он. – Pourquoi est-ce qu'elles tireraient le signal d'alarme?[33]33
  Почему они дернули стоп-кран? (фр.)


[Закрыть]

Вот, что он хотел знать.

Я снова посмотрела на предупреждение, написанное на трех языках (но не на английском): Defense d'actionner le signal d'alarme,[34]34
  Не дергать стоп кран.


[Закрыть] штраф 5000 французских франков. Без шуток. Тысяча долларов. И вплоть до года во французской тюрьме.

Он допытывался, почему я была в туалете после того, как поезд остановился и всем пассажирам велели оставаться в своих купе.

– Потому что мне надо было пописать, – заявила я, неожиданно легко вспомнив, как это звучит по-французски. – Мне нужно было faire pipi.[35]35
  Пописать (фр.).


[Закрыть] Неужели не понятно?

Мы вздохнули с облегчением, когда он вышел из нашего купе и пошел в следующее, и еще большее облегчение испытали, когда поезд после этой нервной задержки снова покинул станцию.

* * *

По правде сказать, мне никогда не нравились французы. На мой взгляд, они в той же степени грубы и невоспитанны, в какой очаровательны и грациозны итальянцы. Я даже кухню итальянскую люблю больше. Недостаток тонкости и изысканности компенсируется верностью исходным ингредиентам, к которым относятся не как к сырому материалу, коему должно быть организованным и полностью трансформированным во что-то, чего никто не ожидал, а как к… Как бы это лучше сказать? Как к самим себе, я думаю, чью индивидуальность следует уважать. Но я вынуждена признать, что наше quelque chose a manger pour le chemin de fer на скорую руку оказалось гастрономической радостью, un repas extraordinaire.[36]36
  Роскошная трапеза (фр.).


[Закрыть] И даже более того. В сложившихся обстоятельствах, это была просто радость в чистом виде.

Мы ели стоя, разложив еду на верхней полке. Коробка изрядно помялась, поэтому некоторые оливки оказались впечатанными в смородиновый пирог, но вскоре мы все привели в порядок. Таких маленьких пятнистых оливок я больше нигде не пробовала. Я стояла между Иоландой и Рут; мы касались друг друга, когда тянулись руки то за тем, то за этим в нашем импровизированном, холодном буфете: за ломтиками паштета, маленькими вареными раками, ароматным пирогом со свининой и говяжьей начинкой, замаринованной в красном вине, копчеными колбасками, сыром груер. Все это мы ели руками. Пришлось снова снять сверху чемодан Иоланды, чтобы достать штопор для вина, и мы пили прямо из бутылки, вкусный рислинг, немного взболтанный, но все еще прохладный. На десерт были маленькие золотые сливы и пирог. Не помню, чтобы когда-нибудь раньше я получала такое наслаждение от еды.

Пока ели, мы разговорились. Я рассказала им о папе и его десерте «Сен-Сир», и о том, как мама нашла крысу в туалете, и как наказали меня и сестер, и как я не могла вспомнить, что сделала с десятидолларовой банкнотой, которую украла из маминой сумочки, и как меня угораздило поехать в Италию.

К тому времени я почти догадалась, кто сорвал стоп-кран, но не хотела спрашивать – а вдруг я ошиблась. Но это была правда, хотя они не признались, пока мы не уполовинили вторую бутылку вина. Они дернули кран вместе, и их руки переплелись на его деревянном набалдашнике.

– А если был бы способ определить, чье это купе? Ну, как в общежитии: когда ты включаешь утюг, и вышибает пробки, то можно узнать, какая комната виновата.

– Мы должны были рискнуть. Мы не могли просто так тебя бросить. Знаешь, мы видели, как ты бежала. Ты летела как ветер. Мы обязаны были что-то сделать.

– Спасибо, – сказала я. – Может, вам написать об этом рассказ? Два рассказа. Я буду ждать их появления в «Редбуке».[37]37
  Американский журнал.


[Закрыть]

– Хорошая идея. Наше первое европейское приключение.

На часах была полночь, когда мы потушили свет и забрались под одеяла, но не представляю, сколько было времени, когда я проснулась ночью в абсолютной темноте. Я не знаю, проспала я полчаса или пять часов. Я прислушалась, не проснулись ли Иоланда и Рут, потом вылезла из постели и прижала лицо к оконному стеклу, силясь увидеть то, что можно было увидеть. Kaкие незримые границы пересекли мы ночью? Были ли мы все еще во Франции? В Швейцарии? Или в Италии? Если я гляжу вверх, смотрю ли я на высокую гору? Если я перевожу взгляд вниз, смотрю ли я на темно-зеленую долину? Если я гляжу прямо, смотрю ли я на виноградники на террасных склонах? На высокие пастбища, усеянные коровами? Я ничего не могла разобрать в кромешной темноте. Но это не имело никакого значения. Забавная вещь: я не знала, где нахожусь, но знала, что нахожусь там, где мне хочется быть.