Текст книги "Генерал в Белом доме"

Автор книги: Роберт Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

С особым удовлетворением геббельсовская пропаганда отмечала, что один самолет-снаряд угодил в штаб Эйзенхауэра в Лондоне. Радикальное средство прекратить разрушительные налеты заключалось в том, чтобы захватить районы, где находились стартовые площадки для запуска снарядов. Но темпы продвижения западных союзников были столь незначительными, что стало очевидным – они не скоро займут эти районы.

Изыскивать аргументы, объясняющие относительно пассивный характер ведения военных действий со стороны союзной армии, становилось все труднее, ведь поток военной техники и войсковых частей, направлявшийся с Британских островов, беспрерывно возрастал.

Определяющее значение и после высадки союзников в Нормандии продолжал иметь Восточный фронт. К середине 1944 г. на огромном советско-германском фронте протяженностью 4,5 тыс. км находилась 461 советская дивизия. Войска Советского Союза насчитывали 6,6 млн человек, 98, 1 тыс. орудий и минометов, 7, 1 тыс. танков и САУ, около 12,9 тыс. боевых самолетов. Им противостояли 228 дивизий и 23 бригады фашистской Германии и ее союзников. Эти силы составляли 4,3 млн человек, 59 тыс. орудий и минометов, 7, 8 тыс. танков и штурмовых орудий, 3, 2 тыс. боевых самолетов[310]310
  См.: История Второй мировой войны 1939—1945, т. 9, с. 19.


[Закрыть]. Советско-германский фронт приковывал к себе две трети фашистских войск.

23 июня 1944 г. Красная Армия начала мощное наступление в Белоруссии (операция «Багратион»), в которой участвовали 2,4 млн советских военнослужащих, 36, 4 тыс. орудий и минометов, 5, 2 тыс. танков и САУ, 5, 3 тыс. боевых самолетов. Во время этого наступления потери противника в живой силе и боевой технике были огромными. Советские войска в ходе этой операции продвинулись к границам рейха на 550—600 км[311]311
  См.: История Второй мировой войны 1939—1945, т. 9, c. 47, 64.


[Закрыть]. Таковы были масштабы только одного наступления советских Вооруженных Сил, которое проходило параллельно с Нормандской десантной операцией.

К началу операции «Оверлорд» в союзных экспедиционных силах насчитывалось 1,6 млн человек, 6 тыс. танков и САУ, 15 тыс. орудий и минометов, 10 859 боевых самолетов. Силы третьего рейха исчислялись 526 тыс. человек, 2 тыс. танков и САУ, 6700 орудий и минометов, 160 боевыми самолетами[312]312
  См.: История Второй мировой войны 1939—1945, т. 9, с. 243.


[Закрыть].

Эти данные свидетельствуют о том, что не могло быть никакого сравнения между масштабами операций на Восточном и Западном фронтах. «Второй фронт в Европе был открыт в июне 1944 г., с опозданием на два года. Но советско-германский фронт и после этого оставался решающим…»[313]313
  История Коммунистической партии Советского Союза, с. 496.


[Закрыть].

Объективные западные историки признают эти бесспорные факты. Автор популярной биографии Эйзенхауэра К. Дэвис писал: «В Великобритании и в Америке огромное восхищение советскими успехами сопровождалось каким-то чувством вины, так как западные союзники делали очень мало»[314]314
  Davis К. Op. cit., р. 499.


[Закрыть].

Сказывались малый опыт в проведении крупных военных операций, недостаточная выучка солдат, немногочисленность боевых генералов среди западных союзников, способных осуществлять наступательные операции широкого масштаба. Эйзенхауэру пришлось произвести перестановки в командном составе союзников. В частности, он назначил командующим одной из армий генерала Паттона.

А в самый канун высадки в Нормандии этот старый приятель Айка вновь попал в неприглядную историю. Выступая в Бристоле, он заявил о том, что, очевидно, не раз являлось темой дискуссий среди англо-американского командования в узком кругу. Генерал без обиняков сказал, что после войны Британия и США будут «править миром». На следующий день заявление бравого вояки украшало первые страницы всех центральных английских и американских газет.

Гневу главнокомандующего не было предела. Эйзенхауэр категорически запретил Паттону встречаться с журналистами и делать какие-либо заявления для прессы. Паттон дал торжественное обещание следовать этому распоряжению, но все же решил «исправить» ошибку, сообщив журналистам, что в «числе держав», «правящих миром», он имел в виду и Россию. «Упражнения» Паттона в мировой политике создали серьезные осложнения дипломатического порядка.

В ходе боев в Нормандии западные союзники впервые познали, что такое панический страх перед диверсией в тылу, когда на коммуникациях за линией фронта действует переодетый противник, готовый пойти на убийства, поджоги, взрывы, провокации.

Немецкие диверсионные службы стали засылать в тыл западным союзникам своих агентов, переодетых в союзную форму. Вскоре этот маскарад был разоблачен американскими солдатами при совершенно случайных обстоятельствах. На одной из военных дорог к американским военнослужащим обратился человек, одетый в форму солдата США, с просьбой дать ему «петрол» для остановившегося невдалеке джипа, в котором сидело еще несколько «американских солдат». Говоря о бензине, американцы никогда не используют слово «петрол». Подозрительную группу, оказавшуюся немецкими диверсантами, задержали. На допросе выяснилось, что немецкое командование начало широкие операции по засылке в тыл союзников агентов, знающих английский язык. Руководил операцией известный головорез эсэсовец Отто Скорцени, который в 1943 г. выкрал из места заключения фашистского диктатора Муссолини.

Среди союзных солдат и офицеров поползли слухи один неправдоподобнее другого. Сообщалось, что, помимо диверсий и распространения паники, диверсантам приказано выкрасть или убить генерала Эйзенхауэра. Командование обратилось к военнослужащим с призывом всемерно повысить бдительность. Военные патрули стали задерживать всех подозрительных, тщательно проверять документы. Не обошлось и без курьезов. Чтобы определить действительную национальность «подозрительных» задержанных, им часто задавали вопросы, на которые могли бы ответить большинство американцев, но не всякий иностранец. Например, кто такой Мики Маус, каково прозвище той или иной футбольной или бейсбольной «звезды».

Однажды, в самый разгар «охоты на диверсантов», военная полиция задержала командующего американской группой армий генерала Брэдли. Генерал терпеливо ответил на все вопросы, которые вполне удовлетворили командира патруля. Его, правда, смутил ответ генерала на вопрос, какой город является столицей штата Иллинойс. К чести генерала, он правильно назвал Спрингфильд столицей родного штата президента Авраама Линкольна, но военный полицейский был уверен, что столица Иллинойса – крупнейший город штата Чикаго. Брэдли был арестован и подвергнут самому строгому допросу…

Лица, ответственные за безопасность Эйзенхауэра, наложили серьезные ограничения на свободу передвижения главнокомандующего. Однако страх перед немецкими диверсантами вскоре прошел, и рутина военной жизни вошла в свою обычную колею. Дела на фронте, правда, шли неважно. Да ко всему еще резко обострились отношения между Эйзенхауэром и Монтгомери, получившим вскоре звание фельдмаршала.

У Монтгомери имелись свои стратегические планы ведения наступательных операций в Европе. Он исходил из убеждения, что если бы ему дали право эти планы осуществить, то Германия капитулировала уже в 1944 г., т. е. было бы предотвращено освобождение народов Восточной и Юго-Восточной Европы Красной Армией. Эйзенхауэр полагал, что английский фельдмаршал склонен к фантазиям.

По многим военным вопросам между двумя военачальниками шли упорные дискуссии. В отличие от главнокомандующего Монтгомери был мало общителен, даже замкнут. После смерти жены его замкнутость особенно усилилась, и он нередко часами просиживал в своей трофейной палатке, которую его солдаты захватили во время боев против Роммеля в Африке, не стремясь к контактам с людьми.

Эйзенхауэр, желая как-то растопить лед отчужденности, образовавшийся между ним и Монтгомери, не считаясь со своим положением главнокомандующего, частенько сам заходил к английскому фельдмаршалу. Монтгомери публично игнорировал мнение главнокомандующего. Наконец терпение Дуайта иссякло, и он с присущей ему прямотой заявил английскому генералу: «Монти, я Ваш босс! Разве можно так обращаться со мной?!»

Очевидно, это заявление оказало на Монтгомери большее впечатление, чем самое резкое приказание. Во всяком случае, он обратился к главнокомандующему с письменным заявлением, в результате которого конфликт оказался исчерпанным.

Вскоре после капитуляции Германии Монтгомери писал Эйзенхауэру: «…служить под вашим командованием было для меня привилегией и большой честью. Я многим обязан вашему мудрому руководству и вашей доброжелательной выдержке. Я хорошо знаю свои недостатки и не считаю, что я легкий подчиненный: я люблю все делать по-своему.

Но в трудные и бурные времена вы не дали мне выбиться из колеи и многому меня научили.

За это я вам очень признателен и благодарю за все, что вы сделали для меня»[315]315
  Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 334—335.


[Закрыть].

Огромный груз ответственности, тяжесть обстановки на фронте, необходимость все время держать себя в руках в отношениях с подчиненными – все это постепенно делало свое дело. Внезапно наступила глубокая депрессия. Резко подскочившее кровяное давление и головные боли не позволяли Эйзенхауэру в течение некоторого времени эффективно выполнять свои многочисленные обязанности[316]316
  Johnson G. Op. cit., p. 88.


[Закрыть].

В Нормандии, оставаясь верным своим привычкам, он старался как можно больше времени проводить в войсках, любил иногда сам сесть за руль джипа, совершая инспекционные поездки по армейским частям. Однажды, потеряв ориентировку, он пересек линию фронта и провел целый час в расположении немецких войск. Только случай помог главнокомандующему благополучно возвратиться к штабу 90-й дивизии, где ему рассказали, что он побывал в гостях у немцев. Претензии предъявлять было некому – генерал сам вел машину.

На следующий день во время посещения летной части Эйзенхауэр выразил желание обозреть освобожденную территорию Нормандии с высоты птичьего полета. Сопровождавший главнокомандующего генерал Брэдли из соображений безопасности был против такого намерения. Эйзенхауэр все же настоял на своем. Садясь в истребитель «Мустанг», он шутливо сказал: «Хорошо, Брэд, я ведь не собираюсь лететь в Берлин»[317]317
  Ambrose S. Ike… pp. 158, 159.


[Закрыть].

25 августа 1944 г. была освобождена столица Франции. 26 августа Париж торжественно отметил День освобождения. Два миллиона его жителей приняли участие в этом празднике. В Париже состоялась встреча Эйзенхауэра с де Голлем, в ходе которой они обменялись мнениями по вопросу о том, как лучше решать многочисленные экономические, политические и военные проблемы, связанные с освобождением столицы, а. вскоре и всей территории Франции[318]318
  См. Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 346—347.


[Закрыть]. На этот раз все обошлось без каких-либо эксцессов, и встреча имела деловой, конструктивный характер.

Освобождение Франции не стоило союзникам значительных военных усилий. Но после этого они вышли на рубежи, где находились долговременные оборонительные сооружения немцев, что сразу же изменило ход и характер военных действий. В течение сентября союзные армии продвинулись почти на 450 км, а в оставшиеся до конца года месяцы они фактически топтались на месте.

Фашистские войска довольно быстро оправились от поражения во Франции и готовились на своей территории дать союзникам настоящее сражение. Эйзенхауэр заявлял в те дни, что они столкнулись с противником, создавшим «наиболее эффективную систему массового террора – гестапо», что «у нацистов нет другого выхода, как сражаться». Он подчеркивал, что в обычной войне солдаты сдаются, когда положение безнадежно, но с нацистами все будет по-другому. Гитлер «может предоставить своим войскам выбор: или умереть лицом к лицу с противником, или же быть расстрелянным с тыла из пулеметов своими собственными товарищами»[319]319
  Davis К. Op. cit., p. 507.


[Закрыть]. Такого противника, писал Эйзенхауэр президенту Рузвельту, «необходимо свалить и добить на земле»[320]320
  Ambrose S. Ike… p. 172.


[Закрыть]. Главнокомандующему было необходимо быстро и своевременно решать массу вопросов, связанных с функционированием огромной военной машины. Остро стояла проблема поддержания в войсках строжайшей дисциплины. Однажды, инспектируя госпиталь в Нормандии, Эйзенхауэр убедился, что среди лечившихся раненых были военнослужащие, которые преднамеренно наносили себе увечья, не желая больше воевать. Эйзенхауэр был взбешен, узнав об этих фактах. После этого он был беспощаден, когда ему приходилось каждую неделю выносить по несколько сот окончательных решений по приговорам военных трибуналов.

Эйзенхауэр очень болезненно реагировал на сообщение о резком падении дисциплины среди солдат 101-й и 82-й дивизий воздушно-десантных войск, отличившихся во время захвата первых предмостных укреплений в Нормандии. Когда стало известно, что солдаты этих дивизий совершили несколько изнасилований, его решение было неумолимым: публичная казнь через повешение[321]321
  Summersby K. Op. cit., pp. 188, 189.


[Закрыть].

Основную часть своего времени главнокомандующий проводил в войсках, в беспрерывных инспекционных поездках. Особенно часто он бывал в подразделениях, которые непосредственно участвовали в военных действиях. Эйзенхауэр «получал во время таких поездок очень много полезной информации»[322]322
  Ambrose S. Ike… p. 173.


[Закрыть]. Главнокомандующий лично вникал в рассмотрение жалоб солдат и на основании своих собственных впечатлений от инспекционных поездок издал приказ о том, чтобы при решении проблем снабжения и обеспечения отдыха военнослужащих было «равное отношение к офицерам и солдатам»[323]323
  Ibid., pp. 173, 175.


[Закрыть].

Тяжелейшее испытание ждало союзников в Арденнах. Это было «несчастливое» место. Именно здесь в 1940 г. немцы совершили прорыв через расположение французских войск. Однако, по мнению Эйзенхауэра, ситуация в 1944 г. на этом участке фронта была совершенно иной. В 1940 г. немцы действовали в Арденнах с помощью мощных бронетанковых сил. Теперь Айк полагал, что у противника нет ни достаточного количества танков, ни горючего, чтобы провести здесь успешное наступление.

Со стороны главнокомандующего это было грубейшей ошибкой, за которую пришлось расплачиваться очень дорогой ценой. В декабре немецкое командование, перегруппировав свои силы, нанесло неожиданный и мощный удар.

Джон Эйзенхауэр вспоминал в своих мемуарах, что во время одной из первых инспекционных поездок с отцом его поразили огромные пробки на прифронтовых дорогах. Это было явным нарушением всех уставных положений: в случае налета авиации противника союзники понесли бы огромные потери. Обращаясь к отцу, Джон сказал: «Вы никогда бы не выбрались отсюда, если бы не имели превосходства в воздухе». Эйзенхауэр ответил кратко: «Если бы я не имел превосходства в воздухе, я бы никогда не был здесь»[324]324
  Eisenhower J. Op. cit., p. 72.


[Закрыть].

Гитлеровцы рассчитывали прорвать оборону англоамериканцев и, развивая наступление, выйти к морю. Наиболее дальновидные представители немецкого командования считали удар под Арденнами авантюрой. Ведь у немцев не было достаточного количества бензина, чтобы дойти от Арденн до Антверпена – главной базы снабжения союзников и конечной точки немецкого наступления.

Эти предостережения фюрером не были приняты во внимание. Гитлер считал, что после прорыва немцы захватят у противника склады горючего и используют его для дальнейшего развития наступления. Кое-кто в Берлине мечтал даже о втором Дюнкерке.

16 декабря 1944 г. немецкие бронетанковые части обрушили на американцев страшный удар. 24 немецкие дивизии быстро смяли американские части, откатившиеся в полном беспорядке. Это была катастрофа. И ответственность за нее полностью ложилась на Эйзенхауэра. Спустя неделю после начала немецкого наступления он составил меморандум, в котором взял на себя всю ответственность за прорыв фронта союзников в Арденнах[325]325
  Eisenhower D. War Years, vol. IV, pp. 2371—2376.


[Закрыть].

Немецкое наступление развивалось успешно. И хотя немецкие войска не смогли захватить Антверпен, союзники вынуждены были отложить на два месяца свое наступление в направлении Рейна[326]326
  Lyon P. Op.cit., p. 318.


[Закрыть].

Эйзенхауэр имел в резерве всего четыре дивизии, оперируя которыми он сумел прикрыть наиболее опасные направления. Главнокомандующий правильно определил основное направление немецкого наступления после прорыва – город Бастонь, важный узел коммуникаций на пути к Антверпену. Сюда была спешно переброшена 101-я воздушно-десантная дивизия, получившая приказ удержать Бастонь любой ценой.

Не располагая необходимыми резервами, он бросил в бой штрафников, военнослужащих, осужденных за тяжкие военные преступления. Всем, кто пошел в бой, была обещана отмена приговора военного суда.

Главнокомандующий предложил солдатам-афроамериканцам, служившим в сегрегированных вспомогательных войсках, участвовать в ликвидации прорыва. Все черные участники боев в Арденнах должны были получить право служить в белых пехотных частях. Начальник штаба Эйзенхауэра Б. Смит воспротивился этому приказу, заявив, что он нарушает сегрегационные распоряжения военного министерства. Эйзенхауэр не рискнул пойти на конфликт с Вашингтоном и отменил свое решение.

В тревожные дни немецкого прорыва в Арденнах Черчилль обратился к Сталину с просьбой ускорить наступление на советско-германском фронте. Просьба была удовлетворена, и советские Вооруженные Силы начали наступательные операции 12 января, раньше намеченного срока. Это сыграло решающую роль в ликвидации последствий арденнской катастрофы. Германское командование в результате мощных ударов советских Вооруженных Сил вынуждено было перебросить с Западного фронта на Восточный 6-ю танковую армию СС, а затем еще 16 дивизий. В конце января фашистским войскам, находившимся в Арденнах и Вогезах, пришлось отойти на исходные позиции.

Выполнение обязательств – основа жизнеспособности любого военно-политического союза. В отличие от западных союзников Советское Верховное Главнокомандование было всегда верно своему союзническому долгу.

Тяжелое положение, в котором оказались союзники в результате наступления немцев в Арденнах, еще раз свидетельствовало о настоятельной необходимости теснейшей координации общих военных усилий в интересах быстрейшего разгрома врага. Советское Верховное Главнокомандование делало все возможное, чтобы обеспечить такую координацию.

Между тем «Гитлер начал перебрасывать свои войска с Западного фронта на Восточный, пока к концу марта 1945 г. против западных союзников осталось менее 30 немецких дивизий, в то время как русским противостояло более 150 дивизий»[327]327
  Ibid., p. 336.


[Закрыть].

Арденны заставили союзников серьезно задуматься над дальнейшими перспективами развития военных действий в Европе. Американский посол в Москве Гарриман «предложил, чтобы Эйзенхауэр лично направился в Москву на переговоры». Обстоятельства не позволили Эйзенхауэру воспользоваться этим предложением, и в Москву был направлен английский главный маршал авиации Теддер. «Перед ним стояла настоятельная необходимость выяснить, была ли угроза задержки русского зимнего наступления, что облегчило бы давление немцев на Западе, являлись ли Арденны только первым из многих подобных наступлений немцев на Западе»[328]328
  Eisenhower, David. Op. cit., pp. 584, 585.


[Закрыть].

Его миссия дала положительные результаты. Сталин заверил Теддера в том, что советское наступление приведет к облегчению положения союзников в Арденнах. «Сталин сказал, что немцы проявили больше решительности, чем здравого смысла, и что их наступление в Арденнах было ошибкой. И тем не менее он не считает, что война кончится раньше наступления лета. Встреча Теддера со Сталиным рассматривалась как один из наиболее плодотворных обменов мнениями между Западом и Россией за весь период войны. Прямые контакты военного специалиста со Сталиным оказались значительно более эффективными, чем бесчисленные дипломатические тонкости»[329]329
  Sixmith E. Op. cit., p. 190.


[Закрыть].

Сталин был не только верховным главнокомандующим, но и диктатором великой державы. Западные государственные, политические и военные лидеры располагали достаточно полной информацией о террористическом характере установленного им режима. И естественно, что, вступая в контакты со Сталиным, они не могли не учитывать эту сторону его деятельности.

Джордж Кеннан, будущий посол США в СССР, во время войны был атташе американского посольства в Москве. Он дал показательную характеристику Сталина: «Смелый, но осторожный, легко впадающий в гнев и подозрительный, но терпеливый и настойчивый в достижении своих целей; способный действовать с большой решительностью или выжидательно и скрытно – в зависимости от обстоятельств; внешне скромный и простой, но ревниво относящийся к престижу и достоинству государства… принципиальный и беспощадно реалистичный, решительный в своих требованиях в отношении лояльности, уважения и подчинения; остро и несентиментально изучающий людей – он мог быть, как настоящий грузинский герой, большим и хорошим другом или непримиримым, опасным врагом. Для него трудно было быть где-то посредине между тем и другим»[330]330
  Eisenhower, David. Op. cit., p. 620.


[Закрыть].

В марте 1945 г. Эйзенхауэр установил прямые связи с советским Верховным Главнокомандующим. 28 марта через американскую военную миссию в Москве он направил послание Сталину. Характерно, что если Эйзенхауэр, посылая Теддера в Москву, получил на это предварительное согласие Объединенного комитета начальников штабов, то данную акцию он совершил по собственной инициативе.

Дэвид Эйзенхауэр называет послание Дуайта Эйзенхауэра Сталину «беспрецедентным» и отмечает, что «он направил его без консультации с Объединенным штабом СОЮЗНИКОВ»[331]331
  ibid., pp. 740, 741.


[Закрыть].

В послании к Сталину Эйзенхауэр писал, что его ближайшая цель – окружить Рур и отрезать этот индустриальный центр от остальной части Германии. Эту операцию он рассчитывал завершить к 1 апреля, а затем расколоть единый фронт противника, соединившись с советскими войсками. Эйзенхауэр заканчивал свое послание указанием на то, что успех его операций зависит от координации военных усилий с советскими Вооруженными Силами. Союзный главнокомандующий спрашивал Сталина, каковы будут ближайшие планы советского командования[332]332
  Eisenhower D. War Years, vol. IV, p. 255.


[Закрыть].

Показательно, что Эйзенхауэр ничего не сказал в этом послании ни о Берлине, ни о Эльбе как о рубежах, на которые готовились выйти американские войска.

«Сталин ответил Эйзенхауэру очень быстро. Он согласился с предложенным планом и районами для соединения»[333]333
  Sixmith E. Op. cit., p. 204; Eisenhower D. War Years, vol. IV, p. 2584.


[Закрыть].

В своем ответе Эйзенхауэру Сталин писал, что Берлин потерял свое прежнее стратегическое значение и Красная Армия будет штурмовать столицу Германии лишь вспомогательными силами. В действительности уже в то время советским командованием на берлинское направление были брошены огромные силы, «миллион с четвертью солдат и двадцать две тысячи артиллерийских стволов». Англичане заявили Маршаллу самый решительный протест против отказа Эйзенхауэра штурмовать Берлин, «не в восторге они были и от того, что Эйзенхауэр начал непосредственно общаться со Сталиным. Они боялись, что Сталин оставит Эйзенхауэра в дураках»[334]334
  Амброуз С. Указ. соч., с. 165.


[Закрыть].

Черчилль и руководящие военные круги Великобритании не скрывали своего отрицательного отношения к действиям Эйзенхауэра, они открыто заявили, что ему не было необходимости напрямую обращаться к Сталину, если это и надо было сделать, то только через Объединенный штаб союзных войск. Помимо политической стороны вопроса, Черчилль высказывал и свое несогласие с рядом военных соображений, высказанных в послании Эйзенхауэра Сталину[335]335
  Lyon P. Op.cit., p. 334.


[Закрыть]. В частности, это касалось вопроса о Берлине. «Идея пренебрежительного отношения к Берлину, – заявлял британский премьерминистр, – и предоставления возможности в будущем русским брать Берлин не кажется мне правильной»[336]336
  Sixmith E. Op. cit., p. 205.


[Закрыть].

Британский премьер-министр был искренне убежден, что он – настоящий военный стратег, а поэтому все серьезные вопросы необходимо согласовывать с ним или с его штабом.

«Черчилль был страшно разгневан на Эйзенхауэра за то, что тот не проконсультировался с его советниками, с союзным комитетом начальников штабов или со своими политическими руководителями, а также за то, что Эйзенхауэр, как он считал, не в состоянии здраво оценивать политическую обстановку»[337]337
  Секретная переписка… с. 50.


[Закрыть].

Эйзенхауэр в ответ на все критические замечания отвечал, что его цель – уничтожение германской армии и победа, что этой задаче он подчиняет все свои действия. В документе, направленном одновременно Черчиллю и Объединенному комитету начальников штабов, он подробно излагал свои военные планы на заключительном этапе войны. В частности, Эйзенхауэр подчеркивал целесообразность соединения русских и западных союзников на юге Германии[338]338
  Eisenhower D. War Years, vol. IV, pp. 2562, 2563, 2568—2571, 2572—2574.


[Закрыть].

По мере приближения окончания войны активность Черчилля все более возрастала. «…Скоро выяснилось, – вспоминал Эйзенхауэр, – что премьер-министр серьезно возражает против моих действий такого рода». Черчилль считал, что, «поскольку кампания теперь приближалась к завершению, действия войск приобрели политическое значение, которое требует вмешательства политических лидеров в разработку широких операционных планов»[339]339
  Эйзенхауэр Д. Указ. соч., с. 452.


[Закрыть].

Отношение советской стороны к Черчиллю было далеко не однозначным. В Советском Союзе была хорошо известна роль этого политика как одного из организаторов антисоветской интервенции в годы Гражданской войны в Советской России. Для советского руководства не была секретом его позиция в вопросе об открытии второго фронта. Вместе с тем, как государственный, политический, военный лидер, Уинстон Черчилль был, несомненно, выдающейся фигурой. И, очевидно, Сталин был искренен, когда во время одной из встреч на Ялтинской конференции он предложил тост за руководителя делегации Великобритании, назвав его человеком, «который рождается раз в столетие», чьи личные качества оказывают воздействие на ход истории, человеком, который «в то время, когда вся Европа была готова распластаться перед Гитлером, заявил, что Британия выстоит и будет в одиночку, без союзников сражаться против Германии»[340]340
  Eisenhower, David. Op. cit., p. 660.


[Закрыть].

Даже сделав поправку на то, что в любом тосте, очевидно, всегда присутствуют определенные преувеличения достоинств того, кому он посвящается, эта оценка Черчилля и его роли во Второй мировой войне, на мой взгляд, показательна.

В военно-политической истории Второй мировой войны важная роль принадлежит Ялтинской конференции, состоявшейся в феврале 1945 г.

Дэвид Эйзенхауэр писал, что на Ялтинской конференции положение ее участников определялось тем, кто и сколько одержал побед к этому времени, кто принес больше жертв в совместной борьбе, кто мог внести больший вклад в восстановление всего, что было разрушено войной. Он отмечал, что к февралю 1945 г. «промышленное производство США достигло беспрецедентного уровня, действительно несравнимого с любой другой страной».

Открытие второго фронта приближало окончание войны и «рельефно очертило решающую роль Америки в войне». Англия воевала дольше, чем кто-либо другой, и была очень заинтересована в ее окончании, но она израсходовала свои экономические и политические ресурсы. Советские ресурсы потенциально были огромны, людские потери России и ее военный вклад были решающими, и в силу этого Сталин доминировал на конференции»[341]341
  Ibid., pp. 649, 650.


[Закрыть].

Расстановка политических сил на Ялтинской конференции зачастую была не в пользу Черчилля. Несмотря на идеологическое и политическое противостояние, Рузвельт и Сталин проявляли друг к другу определенную симпатию и нередко находили взаимопонимание по сложнейшим проблемам. «Рузвельт, которому предстояло вскоре встретиться со Сталиным в Ялте, почти немедленно пришел к заключению, что он найдет взаимопонимание со старым Джо и сможет приручить русского медведя»[342]342
  Miller M. Op. cit., p. 691.


[Закрыть].

Суть политических планов Черчилля была очевидна. На протяжении всей войны он всемерно затягивал открытие второго фронта. А когда оставались считанные недели до ее окончания, Черчилль делал все возможное, чтобы захватить более выгодные исходные рубежи для ведения в будущем «холодной войны», духовным отцом которой он по праву считается. Английский премьер стремился продвинуть позиции союзников как можно дальше на Восток. Он заявлял Эйзенхауэру: «Я полагаю, что исключительно важно, чтобы мы обменялись рукопожатием с русскими как можно дальше на Востоке»[343]343
  Ambrose S. Ike… p. 193.


[Закрыть].

Приближалось окончание войны, и естественно, что противоречия между союзниками принимали все более заметные очертания, что нашло свое проявление и в работе Ялтинской конференции.

Характерной чертой этой встречи на высшем уровне было и то, что в отношениях между Сталиным и Рузвельтом достаточно зримо просматривался элемент определенной симпатии. И они находили общий язык по ряду вопросов в значительно большей степени, чем это имело место между Сталиным и Черчиллем.

Британский премьер-министр достаточно болезненно реагировал на это, хотя никакой новостью для него не было, что лидеры США и СССР имели достаточно хорошие отношения. Рузвельт не считал нужным скрывать это от своего английского союзника. Еще 18 марта 1942 г. он сообщал Черчиллю: «Я знаю, что Вы не будете возражать против моей грубой откровенности, если сообщу Вам, что, как я думаю, я лично могу столковаться со Сталиным лучше, чем ваше министерство иностранных дел или мой государственный департамент. Сталин не выносит надменности ваших высших руководителей. Он исходит из того, что я ему нравлюсь больше, и я надеюсь, что он будет продолжать так думать»[344]344
  Секретная переписка… с. 228.


[Закрыть].

На протяжении всей войны Черчилль много конфликтовал с союзниками, и не только с советским, но и с американским, с лидером сражающейся Франции генералом де Голлем. Однако у британского премьер-министра было достаточно здравого смысла, чтобы в конечном счете прийти к заключению: «единственное, что хуже войны с союзниками, это война без союзников!»[345]345
  Miller M. Op. cit., p. 769.


[Закрыть]

Было бы неправильным считать, что только Черчилль всемерно ратовал за принятие любых мер, чтобы помешать советскому союзнику прорваться в Восточную и Западную Европу в ходе разгрома Германии и продвинуть социалистические аванпосты как можно дальше на Запад.

В принципе английская и американская позиции в этом вопросе были однозначны. В сентябре 1944 г. на второй Квебекской конференции в беседе с австрийским эрцгерцогом Отто Рузвельт прямо заявил: «Наша главная забота состоит в том, как не пустить коммунистов в Венгрию и Австрию»[346]346
  Секретная переписка… с. 84.


[Закрыть].

Американцы считали, что Черчилль придавал исключительно важное значение тому, чтобы помешать русским занять выгодные позиции в Европе, с которых они могли бы успешно вести борьбу с западными странами после завершения Второй мировой войны. А в неизбежности такой борьбы Черчилль никогда не сомневался. В официальной американской истории совместного стратегического планирования отмечается, что «к лету 1944 г. война вступила в новую эру и Черчилль, глядя на Европейский континент, одним глазом следил за отступающими немцами, другим – за наступающими русскими»[347]347
  Секретная переписка… с. 576.


[Закрыть].

Авторы вступительной главы к одному из разделов «Секретной переписки Рузвельта и Черчилля в период войны» обоснованно писали: «Главной заботой Черчилля было, конечно, то, что продвижение Красной Армии могло дать русским возможность навязать коммунистические правительства многим странам Восточной Европы, чему он стал бы упорно сопротивляться»[348]348
  Секретная переписка… с. 576.


[Закрыть].