Текст книги "Чужак в стране чужой (Чужак в чужой стране)"

Автор книги: Роберт Энсон Хайнлайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 40 страниц) [доступный отрывок для чтения: 15 страниц]

14

Если верить Лемюэлю Гулливеру, ни один уважающий себя лапутянин не говорит и не слушает без помощи «клайменоле», или, в переводе на нормальный язык, хлопальщика. Этот слуга вооружен пузырем, привязанным к палке, его обязанность – хлопать своего господина по губам либо по правому уху, когда тому следует говорить или, соответственно, слушать. Следует – по мнению слуги. Побеседовать с лапутянином, принадлежащим к правящему классу, можно только с согласия его хлопальщика.

На Марсе такая система неизвестна. Марсианские Старики нуждаются в хлопальщиках не больше, чем провербиальная рыба – в зонтике. Марсиане, все еще пребывающие в телесном состоянии, вроде бы и могли пользоваться услугами хлопальщиков, но не пользуются, таковая концепция находится в вопиющем противоречии с марсианским образом жизни.

Если марсианин желает на несколько минут – либо лет – погрузиться в размышления, он сделает это без малейших размышлений, а если друг захочет с ним пообщаться, друг подождет. Когда в твоем распоряжении вечность, отпадает всякая необходимость спешить, в марсианском языке даже нет такого слова. Скорость, ускорение, одновременность и прочие аналогичные понятия воспринимаются марсианами чисто математически, не вызывая при этом никаких эмоций.

Можно бы подумать, что неустанная, нескончаемая спешка людской жизни прямо связана с математической неумолимостью времени, но нет, основная ее причина лежит в отчаянной ярости, неизбежно проистекающей из двуполой организации рода человеческого.

На земле система хлопальщиков пробивала себе дорогу медленно и с трудом. Были времена, когда каждый из князей земных вершил принародный суд, на котором ничтожнейший из подданных мог обратиться к нему прямо, безо всяких посредников. Отголоски этой практики сохранялись очень долго, несмотря на то что монархи стали музейной редкостью. Еще в двадцатом веке любой англичанин мог публично воззвать к королевскому правосудию (никто из них этого не делал), а те из городских начальников, что поумнее, все еще держали двери нараспашку для любого нищего бродяги. Жалкие останки принципа свободного доступа граждан к правителям были мумифицированы в первой и девятой поправках к Конституции Соединенных Штатов ^{39} , утративших всякую силу после издания Законов Мировой Федерации.

Ко времени описываемых здесь событий принцип свободного доступа к сюзерену благополучно скончался, как бы там ни именовалась при этом форма правления, и об относительном весе любой начальствующей персоны можно было судить по количеству хлопальщиков, отделявших его от простонародья. Хлопальщики эти именовались специальными помощниками, личными секретарями, секретарями личных секретарей, пресс-секретарями, секретарями просто и так далее и тому подобное, и чтобы пообщаться с господином, нужно было заручиться согласием всех его слуг.

Изобилие официальных хлопальщиков естественным образом привело к появлению хлопальщиков неофициальных, которые хлопали Большого Босса без позволения официальных коллег: либо во время приемов и прочих событий великосветской жизни, либо пользуясь, фигурально говоря, черным ходом, либо через личные, ни в одном справочнике не зарегистрированные телефоны высокого начальства. У неофициальных хлопальщиков также были свои названия – «партнер по гольфу», «член теневого правительства», «лоббист», «бывший государственный деятель», «пятипроцентник» и т. д. и т. п. Неофициалы обрастали паутиной собственных хлопальщиков, в результате чего добраться до них становилось почти так же трудно, как до Большого Босса; нетрудно понять, что тут же появлялись вторичные неофициальные хлопальщики, чьей задачей было обойти хлопальщиков первичных неофициальных хлопальщиков (еще не запутались?). Неофициальная паутина, опутывавшая персон Высшей Важности, бывала не менее плотной и сложной, чем официальная паутина просто Важных Персон.

* * *

Профессиональные занятия доктора Харшоу заключались в натягивании носа честнейшей публике, а хобби – в подрыве всех и всяческих основ и устоев; жизнь он вел (вполне сознательно, по личному своему свободному выбору) паразитическую, а к «спешке» относился почти по-марсиански. Прекрасно понимая, сколь коротка эта жизнь, и не обладая верой в бессмертие души ни по марсианскому, ни даже по канзасскому варианту, он решил прожить каждые из драгоценных ее мгновений так, словно мгновение это вечность: без надежды и страха, но зато со смаком. Чтобы добиться желаемого, не требовалось ничего столь экстравагантного, как дворец наслаждения Кубла-хана ^{40} , но и диогеновой бочки было маловато; избранная Джубалом золотая середина представляла собой участок в несколько акров, окруженный электрифицированной изгородью, и четырнадцатикомнатный дом с шустрыми секретаршами и также с прочими удобствами. И скромный сей приют, и публику, его населявшую, нужно было как-то содержать; Харшоу избрал для этого путь, дававший максимальный доход при минимальных усилиях, – как ни говори, лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным. Харшоу желал жить в ленивой роскоши, делая исключительно то, что нравится Харшоу.

Сейчас уважаемый доктор был крайне раздосадован, что обстоятельства вынуждают его к ненавистной спешке, и ни за что не признался бы даже самому себе, что втайне получает от спешки этой удовольствие.

Он хотел переговорить с самым высоким чиновником планеты и понимал, что система хлопальщиков делает такое желание практически невыполнимым. Харшоу не заводил приличествующих своему положению штата хлопальщиков; он подходил к телефону сам и с большим удовольствием: как знать, а вдруг это какой-нибудь малознакомый тип, на которого можно будет наорать, чтобы не беспокоил занятого человека, без дела – без дела, конечно же, по мнению Харшоу. Он понимал, что в Правительственном дворце все совсем не так, что мистер Генеральный секретарь так вот просто к телефону не подойдет. Но за плечами Харшоу была многолетняя практика преодоления всех и всяческих препон; он позавтракал и бодро взялся за дело.

Чтобы прорвать первые линии обороны, ему хватило собственного имени. Худо-бедно, но Харшоу все-таки дотягивал до высокого титула «ВиАйПи», а потому трубку в разговоре с ним не бросали. Переходя от одного секретаря к другому, он в конце концов завяз на весьма благовоспитанном молодом человеке, который готов был слушать что угодно и сколько угодно времени, но даже и не собирался соединять его с достопочтеннейшим мистером Дугласом.

Харшоу понимал: скажи он, где сейчас находится Человек с Марса, и все закрутится со страшной скоростью, только вот в ту ли сторону закрутится? Нужно думать, упоминание имени Смита поднимет на ноги всю «королевскую рать», а шансы на разговор с Дугласом сведутся к нулю. Такой вариант Харшоу не устраивал – на карте стояла жизнь Какстона, а потому нельзя было рисковать, что все дело сорвется из-за чрезмерного рвения исполнителей, либо из-за недостатка у них полномочий.

Разговор с вежливым секретарем давно утратил всякий смысл, но тянулся и тянулся, нудно и тоскливо.

– Молодой человек, – взревел в конце концов Харшоу, – если вы сами ничего не можете, так свяжите меня с кем-нибудь, кто может. Ну, хотя бы, с мистером Берквистом.

Лицо на экране мгновенно утратило улыбку; ну вот, милок, со злорадным удовольствием подумал Джубал, не такой уж ты и непрошибаемый. Успех нужно было развивать.

– Ну так что? Вы пошевелитесь наконец, или нет? Свяжитесь с Джилом по внутренней линии и расскажите, сколько времени вы меня тут проволынили.

– Никакого мистера Берквиста здесь нет, – бесцветным, как у автоответчика, голосом сообщил секретарь.

– А мне начхать, здесь он или нет. Найдите его. Не знаете, где искать, – спросите у своего начальника. Мистер Джилберт Берквист, специальный помощник мистера Дугласа. Раз вы работаете во дворце, то обязательно его видели: тридцать пять лет, шесть футов, сто восемьдесят фунтов, светлые волосы, слегка редеющие на макушке, все время улыбается, демонстрируя полный комплект великолепных зубов. Боитесь звонить ему сами, так попросите своего начальника. Перестаньте грызть ноготь и делайте что-нибудь.

– Подождите, пожалуйста, – сказал молодой человек. – Я сейчас выясню.

– Подожду, подожду, только вы там пошевеливайтесь. Мне нужен Джил.

На экране появился замысловатый орнамент. «Пожалуйста, подождите, ваш разговор будет продолжен, – сообщил приятный женский голос – За время ожидания плата не взимается. Пожалуйста, подождите…»

Затем пошла негромкая, убаюкивающая музыка; Джубал огляделся по сторонам. Энн сидит вне поля зрения видеофонной камеры и что-то читает. Майкл сидит с другой стороны, тоже вне поля зрения. Вперился в стереоящик; динамики выключил, засунул в уши наушники и глядит не отрываясь.

Вот же черт, подумал Джубал, сегодня же скажу Дюку, чтобы закинул эту похабную механизму в подвал, где ей самое и место. Давно было нужно.

– Ты что там, сынок, смотришь? – Он протянул руку к стереовизору и включил звук.

– Я не знаю, Джубал.

Звук подтвердил худшие из опасений: Смит созерцал фостеритское богослужение. В данный момент на экране был Пастырь, он зачитывал церковные объявления:

– Показательные выступления юниорской команды «Сила духа», так что приходите пораньше, будет на что посмотреть! Тренер команды, брат Хорнсби, просил меня напомнить ребятам, чтобы брали с собой только шлемы, рукавицы и палки – охота на грешников не предусмотрена. Но Маленькие Ангелессы также придут, с аптечками и комплектами первой помощи на случай, если кто-нибудь из парней переусердствует. – Пастырь замолк и широко улыбнулся. – А теперь, дети мои, потрясающая новость! Послание от ангела Рамзая брату Артуру Ренвику и его благоверной супруге Дороти. Ваша молитва была услышана и получила одобрение. Небеса примут вас в четверг, на выходе! Восстань, Арт! Восстань, Дотти! Поклонитесь!

Теперь в центре кадра были брат и сестра Ренвики, а вокруг них – море прихожан. Под оглушительные рукоплескания и крики «Алилуйя!» брат Ренвик поднял сжатые в боксерском приветствии руки; зардевшаяся Дороти смущенно улыбалась и прикладывала к глазам уголок носового платочка.

И снова Пастырь; он протянул вперед руку, призывая аудиторию к тишине, а затем продолжил:

– Напутственная трапеза начнется ровно в полночь, в это же время будут заперты двери храма, так что постарайтесь не опаздывать, и пусть это станет самым радостным пиршеством на памяти нашей общины, ведь каждый из нас горд за Арта и Дотти. Заупокойная служба через тридцать минут после рассвета, сразу за ней завтрак для тех, кому рано на работу.

Пастырь неожиданно помрачнел, камера сделала наезд, и его голова заполнила весь объем стереоящика.

– По окончании последней из наших напутственных трапез церковный охранник обнаружил в одной из комнат счастья пустую пинтовую бутылку из-под виски не нашего, производимого грешниками сорта. Дело прошлое, оступившийся брат покаялся и уплатил семикратную епитимию, отказавшись даже от обычной скидки, предоставляемой при расчете наличными, и я твердо уверен, что он впредь не оступится. Но вы, дети мои, остановитесь и задумайтесь – есть ли смысл ради грошовой экономии подвергать риску свое вечное блаженство? Следите, чтобы на каждой покупаемой вами бутылке был знакомый нам всем священный ярлык с улыбающимся лицом епископа Дигби. И пусть грешники сколько угодно твердят, что их напитки «ну ни чем не хуже», будьте тверды и не поддавайтесь ни на какие уговоры. Спонсоры оказывают нам неоценимую помощь, они вполне заслужили того, чтобы и вы им немного помогли. Прости меня, брат Арт, что мне пришлось поднять этот вопрос…

– Все в порядке, Пастырь, валяй!

– … в минуту такой великой радости. Но мы не имеем права забывать…

Джубал с отвращением выключил звук.

– Майк, тебе такие вещи совсем не нужны.

– Не нужны?

– Э-э-э… – Да кой хрен, должен же парень когда-то во всем этом разобраться. – Ладно, гляди дальше. Но мы с тобой еще поговорим.

– Да, Джубал.

Харшоу собирался добавить пару слов, посоветовать Майклу не понимать так уж буквально все увиденное и услышанное, но тут телефонная колыбельная стала затихать, а потом и совсем смолкла; на экране появился мужик лет сорока пяти, чистопороднейший коп.

– А вы-то кто еще такой? – нагло поинтересовался Джубал. – Мне нужен Джил Берквист.

– Чем вызван ваш интерес к Джилберту Берквисту?

– Я просто желаю с ним поговорить, – терпеливо, как слабоумному, объяснил ему Джубал. – Послушайте, милейший, вы состоите на государственной службе?

Копообразный мужик помедлил, он явно не понимал, к чему клонит его собеседник.

– Да. Но вы должны…

– Никому я и ничего не должен. Я гражданин, а значит, именно я плачу вам зарплату своими налогами. Я хочу поговорить с человеком по телефону, чего бы казалось проще, так целое утро меня пересылают от одного пустоголового осла к другому, и ведь каждый из них, заметьте, кормится из общественной кормушки.

А теперь еще и вы. Сообщите мне, пожалуйста, свою фамилию, ранг, должность и служебный номер. А потом я побеседую с мистером Берквистом.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– Кончайте, кончайте, вы и сами знаете, что я не обязан отвечать ни на какие ваши вопросы, ведь я частное лицо. А вот вы не частное лицо, и я задал вам вопрос, на который обязан отвечать любой государственный служащий. Прецедент – О'Келли против штата Калифорния тысяча девятьсот семьдесят второй год. Я требую, чтобы вы назвали себя – фамилия, должность, номер.

– Вы – доктор Джубал Харшоу, – ровным, бесцветным голосом начал копоподобный тип. – Вы говорите из…

– Так вот почему вы столько волыните? Еще одна глупость. Мой адрес можно получить в любой библиотеке, почтовой конторе, телефонной справочной службе. Кто такой я – известно любому. Любому, кто умеет читать. Вот вы, кстати, вы умеете читать?

– Доктор Харшоу, я – сотрудник полиции, и я обращаюсь к вам с требованием о содействии. По какой причине…

– Фу, сэр, фу! Не забывайте, что вы беседуете с юристом. Обязанность оказывать полиции содействие возникает только при вполне определенных обстоятельствах. Например, во время непосредственной погони за преступником, но и в этом случае сотрудник полиции обязан удостоверить свою личность. Так что же, сэр, вы сейчас гонитесь за преступником? Может, вы вознамерились просочиться сюда по телефонным проводам? Второй случай, когда гражданин обязан – в законных и разумных пределах – оказывать содействие полиции, это расследование.

– Мы проводим расследование.

– Расследование чего? Прежде чем требовать моего содействия, вы обязаны представиться, доказать мне, что вы именно тот, за кого себя выдаете, сообщить цель проводимого расследования, а также – буде я того потребую – процитировать статью закона и доказать, что действительно возникла «разумная необходимость». Ничего из вышеперечисленного вы не сделали. Я хочу поговорить с мистером Берквистом.

На скулах полицейского играли желваки, но ответил он по-прежнему спокойно.

– Я – капитан Хайнрих из Бюро СС Федерации. Для удостоверения моей личности достаточно и того факта, что я говорю с вами из Правительственного дворца, но, если вы настаиваете… – Он вынул бумажник, открыл его и поднес к камере. Харшоу взглянул на удостоверение.

– Прекрасно, капитан, – пробурчал он. – А теперь будьте добры объяснить, почему вы не даете мне поговорить с мистером Берквистом.

– Мистера Берквиста здесь нет, и связаться с ним невозможно.

– Неужели нельзя было так сразу и сказать? Тогда свяжите меня с кем-нибудь аналогичного ранга. Мне нужен человек, вроде Джила, работающий непосредственно с Генеральным секретарем. И ради всего святого не пытайтесь подсунуть какого-нибудь старшего помощника младшего дворника, который без разрешения начальства и собственный свой нос высморкать не может. Я хотел поговорить с Джилом, нет его – подыщите другого человека с полномочиями того же уровня.

– Первоначально вы пытались связаться не с Берквистом, а с Генеральным секретарем.

– Совершенно верно.

– В таком случае вы могли бы объяснить, какое у вас к нему дело.

– А могу и не объяснять. Вы что, личный помощник мистера Дугласа? Вы посвящены во все его секреты?

– Это не относится к делу.

– Очень даже относится, и вы как сотрудник полиции сами это знаете. Свое дело я объясню только собеседнику, имеющему право доступа к совершенно секретным материалам и пользующемуся личным доверием мистера Дугласа. Да и то объясню в очень малой степени, в такой, чтобы он связал меня с Генеральным секретарем. Вы уверены, что мистер Берквист вне досягаемости?

– Абсолютно уверен.

– Тогда, как я уже десять раз говорил, дайте мне кого-либо с аналогичными полномочиями.

– Если дело такое уж секретное, вам не следовало звонить по открытой линии.

– Не надо этой бодяги! Раз уж вы, милейший капитан, выяснили, откуда я звоню, вам, безо всяких сомнений, известно, что мой телефон снабжен устройством, обеспечивающим максимальную защиту разговора, нужно только перезвонить от вас ко мне.

Это замечание сотрудник СС предпочел проигнорировать.

– Доктор, – начал он все тем же ровным голосом, – я буду говорить с вами прямо и откровенно. Либо вы объясните свое дело мне, либо никому. Если вы позвоните еще раз, вас снова свяжут со мной. Звоните хоть сто раз – хоть целый месяц – результат будет один и тот же. Вплоть до того момента, когда вы согласитесь на сотрудничество.

– А зачем еще звонить, – благодушно улыбнулся Харшоу, – когда вы по оплошности – а может, намеренно? – сболтнули единственный не достававший мне факт. Теперь мы можем и действовать, если, конечно, придется. Какое-то время – ну, скажем, до вечера – я их попридержу… но пароль уже не «Берквист».

– Какого хрена вы там мелете?

– Капитан, капитан, побойтесь Бога! Такие разговоры да по открытой линии… Вы, вероятно, знаете, во всяком случае должны были бы знать, что я – старейший философункулист действительной службы.

– Повторите, пожалуйста.

– Вы что, не проходили амфигорию? ^{41} Мама родная, я, конечно, понимал, что теперь в школах ничему не учат, но чтобы до такой степени… Ладно, идите доигрывайте с сержантом партию в дурачка или во что вы там с ним играли, мне вы больше не нужны.

Джубал прервал разговор, установил автоответчик на десятиминутный «отказ», сказал «Пошли, ребята» и переместился к бассейну. Затем он велел Энн держать свидетельскую мантию под рукой, сказал Майклу, чтобы далеко не уходил, и проинструктировал Мириам, что делать с телефоном. И только тогда позволил себе расслабиться.

Харшоу не испытывал ни малейшего разочарования, он совсем не надеялся, что первая попытка связаться с Генеральным секретарем окажется удачной. Зато проведенная вылазка выявила в стене, окружавшей сию высокую персону, слабое место; можно было ожидать, что за стычкой с капитаном Хайнрихом последует ответный звонок с более высокого уровня.

А хоть бы и нет – ведь до чего приятно было сказать этому эсэсовцу пару комплиментов, прямо на душе приятно стало. Харшоу имел твердую уверенность, что некоторые ноги созданы специально для того, чтобы на них наступать – в целях улучшения рода человеческого, роста всеобщего благосостояния и уменьшения извечного чиновничьего хамства. Безо всякого сомнения, ноги Хайнриха относились именно к такой разновидности.

Тревожило другое: сколько можно еще ждать? Во-первых, заготовленная «бомба» того и гляди придет в полную негодность, во-вторых, нужно выполнять данное Джилл обещание и делать что-то насчет Какстона. А тут еще новая напасть: исчез Дюк.

Причем кто его знает, то ли погулять ушел, то ли исчез с концами. Ужинал Дюк вместе со всеми, а к завтраку не вышел – факт настолько заурядный, что никто, за исключением самого Джубала, не обратил на него внимания.

На противоположной стороне бассейна Майкл сделал очередную попытку в точности повторить прыжок Доркас. А ведь утром, признался себе Джубал, я вполне намеренно не спросил, куда подевался Дюк. Не хотелось спрашивать у волка, куда подевалась Красная шапочка. Ведь волк мог бы и ответить.

Ну что ж, со слабостями своими нужно бороться.

– Майк, пойди-ка сюда.

– Сейчас, Джубал.

Человек с Марса мгновенно вылез из бассейна и подбежал – ну прямо, что твой послушный, хорошо воспитанный щенок. Со времени своего прибытия в чемодане он прибавил добрые двадцать фунтов, и все это одни мышцы.

– Майк, ты не знаешь, где Дюк?

– Нет, Джубал.

Вот, собственно, и весь разговор, ведь этот мальчонка абсолютно не способен соврать… нет, погодите, погодите! Ведь Майкл, что твой компьютер, понимает вопросы исключительно в буквальном смысле. А если еще вспомнить, что он не знал, где находится тот чертов ящик…

– Майк, когда ты видел его в последний раз?

– Я видел Дюка, когда он шел наверх, когда мы с Джилл спускались вниз, когда было время готовить завтрак. Я тоже помогал готовить, – гордо добавил Майкл.

– И это был последний раз, когда ты видел Дюка?

– С того времени я не видел Дюка, Джубал. Я сжег тост.

– Да уж, конечно. Отличный из тебя выйдет муж, если не поостережешься.

– О, я жег его очень осторожно.

– Джубал!

– Что? Да, Энн?

– Дюк встал пораньше, наскоро позавтракал и умотал в город. Я думала, ты знаешь.

– Ну… – несколько уклонился от истины Джубал, – мне казалось, он отправится после обеда.

С его сердца словно камень свалился.

Хотя какая, казалось бы, разница, что там приключилось с этим упрямым ослом? Доктор Харшоу уже многие годы не придавал ровно никакого значения ни одному человеческому существу, во всяком случае старался не придавать. И все равно, было бы несколько неприятно.

Повернуть человека на девяносто градусов по отношению ко всему остальному миру – какой, интересно, закон при этом нарушается?

Предумышленного убийства здесь нет, если, конечно же, Майкл поступил так из соображений необходимой самообороны либо для необходимой защиты кого-либо другого, например Джилл. Тут могли бы подойти пенсильванские законы о колдовстве… да и то было бы крайне любопытно посмотреть на конкретную формулировку обвинения.

Разве что гражданский иск… Предоставить приют Человеку с Марса – возможно ли расценить такой поступок как «создание угрозы для жизни и здоровья окружающих»? Похоже, придется вводить в юриспруденцию новые принципы. Майкл успел уже расшатать все основы медицины и физики, хотя специалисты о том даже и не подозревают. К своему счастью. Ведь какой трагедией обернулось для многих ученых создание теории относительности. Неспособные понять новую физику, они нашли выход в яростном ее отрицании. Только не выход это был, а тупик, судьба несгибаемой старой гвардии была предрешена – постепенно вымирая, она уступала место молодым, более восприимчивым умам.

От своего дедушки Харшоу слышал, что еще раньше появление микробной теории создало точно такую же ситуацию в медицине. Врачи сходили в могилу, называя Пастера лжецом, идиотом, а то и похуже, и притом даже не пытались самостоятельно проверить данные, явным образом противоречившие их «здравому смыслу».

Судя по всему, Майкл наведет больше шороха, чем Пастер и Эйнштейн, вместе взятые. Да, кстати о шорохе…

– Ларри! Где там Ларри?

– Здесь, начальник, – донеслось из динамика. – В мастерской я.

– Авральный пульт у тебя?

– Само собой. Ты же сказал даже спать с ним. Что я и делаю.

– Чеши сюда на полусогнутых и отдай его мне. А ты, Энн, положи его вместе со своим балахоном.

– Сей секунд, начальник, – весело откликнулся Ларри. – А что, уже скоро?

– Ты не болтай, а беги.

Только сейчас Джубал заметил, что Смит так и стоит перед ним, неподвижный, словно статуя. Статуя? Да, что-то такое… Ну, конечно же! Микеланджеловский Давид! Полное сходство, вплоть до непропорционально крупных кистей и ступней, серьезного, но притом чувственного лица и длинных, чуть взъерошенных волос.

– У меня, Майк, собственно, все.

Майкл не уходил.

– Ты что, сынок, что-нибудь спросить хотел?

– Насчет того, что я видел в этой долбаной говорилке. Ты сказал мне: «Но мы с тобой еще поговорим».

– А, вон ты про что, – страдальчески сморщился Джубал, вспомнив фостеритскую передачу. – Хорошо, только никогда не говори «долбаная говорилка», это – стереовизор.

– Так это не долбаная говорилка? – искренне изумился Майкл. – Значит, я неправильно тебя слышал?

– Ну да, говорилка, но ты должен называть ее «стереовизор».

– Я буду называть ее «стереовизор». Но почему, Джубал? Я не вгрокиваюсь.

Харшоу обреченно вздохнул – ну вот, опять за рыбу деньги. Раз за разом в разговорах со Смитом выявляются алогичные черты человеческого поведения, все попытки объяснить их логично не приводят ни к чему, кроме пустой траты времени.

– Я и сам не вгрокиваюсь, – признался он, – только Джилл не нравится выражение «долбаная говорилка».

– Хорошо, Джубал, я буду говорить «стереовизор». Если Джилл так больше нравится.

– А теперь расскажи мне, что ты видел и слышал и что из этого ты огрокал.

Майкл пересказал все увиденное им в стереоящике и все услышанное, вплоть до рекламных вставок. Кроме того, он почти уже закончил энциклопедию, а стало быть, прочитал статьи «Религия», «Христианство», «Ислам», «Иудаизм», «Конфуцианство», «Буддизм» и уйму смежного материала. И так и не смог ничего огрокать.

Мало-помалу Джубал выяснил, что: а) Майкл не знал, что фостеритская служба – нечто религиозное; б) статьи по религии Майкл запомнил, но не понял, а потому отложил все эти сведения до лучших времен как материал для медитаций; в) смысл термина «религия» Майкл представляет себе более чем смутно, хотя и может процитировать девять словарных его определений; г) марсианский язык не содержит ни одного слова, которое Майкл мог бы соотнести хоть с каким-нибудь из этих определений; д) обычаи, которые Джубал считал марсианскими «религиозными обрядами» таковыми отнюдь не являются, с точки зрения Майкла все эти обычаи – нечто простое, естественное, самоочевидное; е) в рамках марсианского языка невозможно провести разделение между «религией», «философией» и «наукой» (в человеческом их понимании), а так как Майкл думает по-марсиански, он тоже не способен разделить эти понятия. Все подобные вопросы относились к области «поучений», даваемых Стариками. Майкл никогда не слышал о «сомнениях» и «исследованиях» (еще два понятия, не определимые по-марсиански); Старики могут ответить на любой вопрос, они всезнающи и непогрешимы, вне зависимости, касается ли вопрос завтрашней погоды или космической телеологии. Майкл видел по стереовизору прогноз погоды и счел его посланием местных «Стариков», адресованным воплощенной части рода человеческого. Аналогичным образом представлялись ему и авторы «Британики».

И последнее, с точки зрения Джубала наихудшее, обстоятельство – согласно гроканью Майкла, двое людей, о предстоящем развоплощении которых сообщили фостериты, присоединятся к рядам человеческих Стариков. Майкл был до крайности возбужден. Верно ли он грокнул? Майкл понимал несовершенство своего английского, понимал, что, будучи «всего лишь яйцом», постоянно ошибается. Но вот в этом случае – тут-то он грокнул верно? Он так мечтает встретиться с человеческими Стариками, у него накопилось столько вопросов. Может, это и есть подходящий случай? Или сперва нужно много учиться, а только потом думать о подобной встрече? А может…

И тут Джубал облегченно, словно школьник, которого спас звонок, вздохнул – Доркас принесла кофе и бутерброды. Ел он молча, что вполне устраивало Смита, как считают марсиане, во время еды нужно медитировать. А Джубал тянул это самое время, пытался размышлять и крыл себя последними словами. Ну надо же было позволить Майклу смотреть этот самый ящик! От религии, ясное дело, никуда не спрячешься, раз уж дернуло поселиться на такой психованной планетке, но только попривыкнуть бы ему сперва ко всем заморочкам человеческого поведения… да и вообще, не с фостеритов же начинать!

Убежденный агностик, Джубал Харшоу считал, что все религии – от анимизма бушменов из пустыни Калахари до наиболее интеллектуальных их разновидностей – друг друга стоят. Но к некоторым верованиям он относился еще хуже, чем к прочим, а уж Церковь Нового Откровения попросту ненавидел. Наглые претензии фостеритов на обладание высшим знанием, полученным по прямой линии с небес, их агрессивная нетерпимость, их богослужения, похожие то ли на помесь футбольного матча с предвыборным митингом, то ли на помесь дешевой распродажи с партийным съездом, – все это повергало его в глубокую тоску. Если уж человеку приспичило ходить в церковь, кой черт он не выберет себе что-нибудь такое поприличнее. Ну, скажем, католиков, или христианскую науку, или квакеров.

Даже если Бог существует (по этому вопросу Джубал придерживался нейтралитета) и желает поклонения (вариант почти невероятный, но полностью отбросить его нельзя – в свете собственного агностицизма), даже и в этом случае невозможно себе представить, чтобы всемогущий творец галактик пришел в восторг от крикливой, аляповатой чуши фостеритских богослужений.

И все же, как с грустью признавался себе Джубал, совсем не исключено, что именно фостериты обладают Истиной, всей Истиной и ничем, кроме Истины. Конечно же, Вселенная – местечко еще то, глупое до последнего предела… но все равно наименее разумное для нее объяснение это ничего не объясняющий случай, дурацкая выдумка, будто «так уж вышло», что некие абстрактные сущности оказались атомами, которые – «так уж вышло» – взаимодействуют между собой способом, выглядящим как стройная совокупность законов природы, и что «так уж вышло», что некоторые совокупности этих атомов обладают самоосознанием, и «так уж вышло», что за этим столом сидят две такие совокупности – Человек с Марса и Лысое Старье с бордюром, в котором вынужденно проживает совсем не чувствующий себя стариком Джубал.

Нет уж, он никогда не купится на эту теорийку «так уж вышло» какой бы популярностью она ни пользовалась среди так называемых ученых. Слепая случайность никак не может быть достаточным обоснованием вселенной – слепая случайность не может объяснить самое слепую случайность, никто еще не вытаскивал себя из болота за волосы, кроме, конечно же, барона Мюнхаузена.

Ну и что же тогда? «Простейшая гипотеза» не заслуживает никакого предпочтения, бритва Оккама ^{42} не способна разрезать первичный вопрос о Природе Божьего Разума, или даже еще проще – существует ли Бог (и нечего тебе, старый мерзавец, кривляться, совсем не каждое слово из трех букв – непечатное, и слово это, Бог, не хуже любого другого подходит для обозначения всего, непонятного тебе в мире).

А есть ли вообще основания предпочитать одну, вроде бы удовлетворительную, гипотезу всем прочим? И это, когда ты вообще ничего не понимаешь? Нет! Джубал честно признавал, что долгие годы жизни так и не дали ему ни малейшего понимания первичных, основных проблем Вселенной.