Текст книги "Старплекс. Конец эры (сборник)"

Автор книги: Роберт Джеймс Сойер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 58 страниц) [доступный отрывок для чтения: 21 страниц]

Эпилог

Кейт Лансинг отлично спал по ночам уже много недель. Сейчас он лежал в постели рядом со своей прекрасной женой и медленно погружался в сон. Ну и что, если он и Рисса, и Яг, и Длиннорыл, и Ромбус и миллиарды других граждан Содружества не значили сейчас ровно ничего в этой сумасшедшей вселенной? Ну и что, что они были космической загогулиной, нечаянным побочным продуктом темнянского творчества? Придёт день, когда и от них будет что-то зависеть – когда от них будет зависеть всё.

Кейт вдруг проснулся, как от толчка. Он отогнул кусок пластика, который загораживал циферблат часов. 01:43. Он сел в постели и прислушался а белому шуму, который ФАНТОМ транслировал через динамики системы оповещения.

Боже мой, подумал он. Боже мой!

Выталкивание миллиардов звёзд в прошлое должно его изменить – изменить радикально и непредсказуемо. После этого вселенная станет развиваться совсем по-другому и разовьется в совсем новое будущее, не в то, что было прежде. Парадокса не избежать – если только…

Если только не переместиться в прошлое самому – во время доприбытия первой партии массы из будущего. Кейт ощутил, как затрепыхалось сердце. Все существа далёкого будущего должны жить сейчас, в настоящем.

Он вспомнил виденные ранее изображения гладкого шара из металла – металла, который когда-то был «бумерангом», отправленным с Тау Кита к стяжке поблизости от Теят Постериор, металл, изменённый с помощью фантастически продвинутой технологии.

Хлопники действительно закрыли перед Содружеством дверь – закрыли дверь перед собственным прошлым. Они недвусмысленно дали понять, что они хотят – они должны– оставаться изолированными от ранних версий самих себя.

Эту стяжку, как, несомненно, и множество других, использовали пришельцы из будущего. И где-то среди них жил и тот, кто подписал сообщение на капсуле времени, тот, кто, по-видимому, возглавлял проект по спасению вселенной – многомиллиардолетний Кейт Лансинг, Кейт Лансинг, который буквально стал Великим Старцем [21]физики. Как было бы здорово встретиться с ним…

Кейт посмотрел на Риссу, едва видимую в свете ночника. Она крепко спала, но от его шевеления с неё сползла простыня. Он осторожно вернул её на место, потом снова улегся на подушку и медленно уплыл в забытье.

Ему снился человек из стекла.

Конец эры

Пролог: Расхождение

Мой отец умирает. Он лежит в онкологическом отделении госпиталя Уэллесли в Торонто, и рак поедает его толстый кишечник и прямую кишку – части тела, которые многие люди находят достойными анекдотов.

Это нечестно, что мне приходится видеть его таким. Каким я буду вспоминать его, когда он умрёт? Таким, каким знал его в детстве – темпераментным великаном, который возил меня на плечах, который играл со мной в мяч, хотя я никогда не мог толком бросить, который укладывал меня спать и целовал на ночь, царапая щетиной? Я не хочу вспоминать его таким, как сейчас, истощённым, высохшим, как мумия, со слезящимися глазами и исчерченным ниточками вен лицом, под капельницей, с трубками в носу и запятнанной слюной подушкой.

– Папа…

– Брандон. – Он дважды кашлянул. Иногда он кашляет больше, но всегда чётное число раз. От них содрогается всё тело, от этих кашлей, словно от сдвоенного удара боксёра-тяжеловеса. – Брандон, – говорит он снова, словно от кашля всё прежде сказанное стало недействительным. Я жду, что он скажет дальше. – Давненько не виделись.

Это у нас такая маленькая игра. Моя следующая реплика тоже всегда одинаковая.

– Прости. – Но я – актёр, который играл одну и ту же роль слишком долго. Я произношу это без чувства и без смысла. – Я был занят.

Он снова смотрел телевизор. Сорокасантиметровый «Сони», подвешенный высоко на стене палаты, для него вроде машины времени. Благодаря 29-му каналу из Буффало, специализирующемуся на добрых старых временах, он может заглянуть в прошлое. Иногда на целых шесть десятилетий, через эпизод «Я люблю Люси», безупречно раскрашенный и переозвученный в стерео. Сегодня это лишь двадцать лет – повторяют вчерашнюю серию «Розанны».

Рози и Дэн стоят на кухне и обсуждают очередную неприятность, в которую встряла их дочь Дарлина. Я привык к чёткости изображения моей домашней видеопанели; здешний старенький телек двоит контуры и размывает границы. Я беру пульт с прикроватного столика. Нажатие кнопки – и маленький уютный мирок Коннеров вместе с ними самими коллапсирует в сингулярность в центре экрана. Остаётся светлая точка – слабое напоминание о прежней жизни, которое сохраняется дольше, чем должно бы. Я поворачиваюсь к отцу.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.

– По-прежнему.

У него всегда «по-прежнему». Я кладу пульт рядом с хрустальной вазой. Цветы, которые я принёс в прошлый раз, засохли. Когда-то яркие лепестки сейчас цвета засохшей крови, а вода стала похожа на плохо заваренный чай. Я хватаю их за стебли и несу, капая на пол, к мусорной корзине, куда и бросаю.

– Прости, что не принёс свежих.

Я возвращаюсь и сажусь рядом с ним. Стул – хромированная рама и виниловое сиденье, пахнущее, как блевотина. Он выглядит старым, старше, чем все, кого я видел. У него всегда была густая шевелюра, даже когда ему стукнуло семьдесят. Сейчас он совершенно лыс. Химиотерапия взяла своё.

– Почему ты никогда не приходишь с Тэсс? – спрашивает он.

Я выглядываю в окно. В феврале Торонто сер, как фотография, напечатанная в полутоне. Последний снег, ноздреватый и грязный, изъеденный первыми весенними дождями, съёжился по краям дороги. Мостовая на Уэллесли-стрит испещрена пятнами соли. Сейчас три часа дня, и проститутки уже собираются на перекрёстках, одетые в меховые шубы и чулки в сеточку.

– Мы с Тэсс больше не женаты, – напоминаю я ему.

– Тэсс мне всегда нравилась.

Мне тоже.

– Папа, я уезжаю на несколько дней.

Он ничего не говорит.

– Я не знаю, когда вернусь.

– Куда ты едешь?

– В Альберту. В долину Ред-Дир.

– Это далеко.

– Да. Далеко.

– Снова раскопки?

– В этот раз не совсем раскопки. Но тоже связано с динозаврами. Может затянуться на пару недель.

После долгой, очень долгой паузы он тихо произносит:

– Понимаю.

– Мне жаль, что приходится тебя бросать.

Снова молчание.

– Если ты хочешь, чтобы я остался, я останусь.

Он поворачивает свою похожую на яблоко голову и смотрит на меня. Он знает, что я только что ему солгал. Знает, что я всё равно уеду. Ну что я за сын – бросаю умирающего отца.

– Мне уже надо бежать, – говорю я, наконец. Я касаюсь его плеча – словно голая кость, обтянутая пижамой. Когда-то цвета летнего неба, сейчас она вылиняла до бледного синевато-серого цвета подкрашивающего шампуня.

– Ты будешь писать? Пришлёшь открытку?

– Не получится, папа. Я там буду без связи с внешним миром. Прости.

Я подхватываю пальто и иду к двери, подавляя желание оглянуться, сказать что-нибудь ещё.

– Подожди.

Я поворачиваюсь. Он ничего не говорит, но через несколько бесконечных секунд кивком подзывает меня, снова и снова, пока я не склоняюсь над ним и не чувствую резкий запах его неровного дыхания. Только тогда он начинает говорить, очень тихо, но отчётливо.

– Принеси мне что-нибудь, чтобы прекратить эти боли. Что-нибудь из лаборатории. Принеси мне.

В лаборатории сравнительной анатомии при музее есть вещества для умерщвления диких животных: безболезненная прозрачная смерть для грызунов; янтарного цвета смерть для млекопитающих покрупнее; смерть нелепого персикового цвета для ящериц и змей. Я тупо смотрю на отца.

– Прошу тебя, Брандон, – говорит он. Он никогда не зовёт меня Брэнди. Брандон – имя его любимого дяди, какого-то типа из Англии, которого я ни разу не видел, и никто не звал егоБрэнди. – Прошу, помоги мне.

Я, спотыкаясь, выхожу из отделения, кое-как нахожу свою машину. К тому времени, как я осознаю, что делаю, я уже проезжаю половину расстояния до дома, где когда-то жили мы с Тэсс и где Тэсс живёт и сейчас. Я разворачиваюсь, приезжаю домой и напиваюсь вдрызг, до полного бесчувствия.

Обратный отсчёт: 19

Ошибки профессора Копа продолжают взывать об исправлении, но они, как и его заблуждения, словно головы гидры; жизнь, несомненно, слишком коротка для того, чтобы тратить драгоценное время на такую неблагодарную работу.

Гофониил Чарльз Марш, палеонтолог (1831–1899)

Я исправляю ошибки [профессора Марша], и ожидаю от него того же. Это не должно задевать личных чувств нормального вменяемого человека, к числу которых Марш, к сожалению, не относится. Он делает так много ошибок и настолько неадекватен, что всегда будет подвержен возмущению и страданиям. Я подозреваю, что по нему давно плачет лечебница.

Эдвард Дринкер Коп [22], палеонтолог (1840–1897)

У Фреда, дом которого соседний с моим, есть хижина на берегу залива Джорджиан-Бей [23]. Как-то он поехал туда на выходные и оставил свою кошку дома с женой и детьми. Проклятая кошатина решила перебежать машине дорогу прямо перед моим домом. Мгновенная смерть.

Фред любил эту кошку, и его жена знала, как он расстроится, когда она ему скажет, что случилось. Но когда он вернулся в воскресенье вечером, то сказал, что уже знает о смерти кошки – потому что, согласно той версии, которую я в конце концов услышал через забор, он видел её у себя хижине за двести километров от дома. Кошка явилась к нему, чтобы сказать последнее прости.

С тех пор, как я услышал эту историю, я стал по-другому смотреть на Фреда. В том смысле, что это было сверхъестественно, а сверхъестественные вещи не случаются в жизни обычных людей. Уж точно не в жизни людей типа меня.

По крайней мере, мне так казалось.

Я палеонтолог; занимаюсь динозаврами. Кто-то скажет, что это шикарная работа, но платят за неё вовсе не шикарно. О, примерно дважды в год я вижу своё имя в газете или секунд на пять появляюсь в телевизоре в новостях Си-Би-Си с комментарием о новой выставке или находке. Но этим, пожалуй, весь шик и ограничивается. Вернее, ограничивался, пока я не попал в этот проект.

Путешествие во времени.

Я чувствую себя идиотом, набирая эти два слова. Боюсь, что тот, кто их прочтёт, начнёт смотреть на меня так же, как я смотрел на бедолагу Фреда.

Сегодня, наверное, уже каждый читал об этой миссии в газетах или видел приготовления по телевизору. Да, это правда работает. Чинмэй Чжуан продемонстрировала это достаточное количество раз. И да, это невероятно, абсолютно невероятно, что, открыв основной принцип в 2005-м, к 2013-му она уже имела работающую машину времени. Не спрашивайте, как у неё получилось так быстро; не имею ни малейшего понятия. Собственно, иногда мне кажется, что сама Чинмэй этого тоже не понимает.

Но это работает.

Или, скажем так, сработала первая Заброска; автоматический зонд вернулся с пробами воздуха (немного больше кислорода, чем сейчас, никаких загрязнений и, к счастью, никаких вредных бактерий) и примерно четырьмя часами отснятого видео, на котором было видно много-много листвы и, в одном месте, черепаха.

Но сейчас мы собирались опробовать машину на людях; если испытания пройдут успешно, то в следующем году в прошлое отправится целая команда, от метеорологов до энтомологов.

Но в первый раз это будут только два человека, и один из них – я: Брандон Теккерей, сорок четыре года, небольшое брюшко, седоват, госслужащий, куратор музея. Да, я также и учёный. Кандидатская степень – из американского университета, не как попало – и, я считаю, это очень правильно, что первыми прогуляются в прошлое именно учёные. Но я не авантюрист, не люблю приключений. Я просто обычный парень, у которого полно забот и без этого, благодарю покорно. Больной отец, развод, ипотека, которую я не выплачу раньше начала следующей геологической эры, сенная лихорадка. Всё как обычно.

Но сейчас было совсем не как обычно.

Мы висели на волоске.

Ну, на самом-то деле то был стальной кабель, толщиной сантиметра три, но мне это почему-то уверенности не прибавляло.

Хотел бы я, чтобы прекратилось это чёртово раскачивание.

Нашу машину времени подняли в небо летающим краном, и теперь мы висели на высоте тысячи метров над суровой красотой Драмхеллерских пустошей. Рёв вертолётных моторов давил на уши.

Чтобы прекратился шум, мне тоже очень хотелось.

Но больше всего хотелось, чтобы прекратил Кликс.

Прекратил быть козлом, только и всего.

Собственно, он ничего такого не делал. Просто лежал в своём антиударном кресле на другом краю полукруглого помещения. Но вид у него был самодовольный до чёртиков. Эти кресла как зубоврачебные, обтянуты чёрным винилом и поставлены на вертящуюся подставку. Ноги приподняты, тело согнуто в пояснице, полукруглый подголовник подпирает голову. Так вот, Кликс скрестил ноги в лодыжках, закинул руки за голову и выглядел чертовски спокойным. И я знал, что он это делает специально, чтобы позлить меня.

Я же, со своей стороны, вцеплялся в подлокотники своего антиударного кресла, как страдающий аэрофобией пассажир самолёта.

До Заброски оставалось две минуты.

Всё должно сработать.

Но не обязано.

Через две минуты я могу быть мёртв.

А он, понимаете ли, скрестил ноги.

– Кликс, – сказал я.

Он взглянул на меня. Мы практически одного возраста, но во многих отношениях полная противоположность. Не то чтобы это имело большое значение, но я белый, а он чёрный: родился на Ямайке и в Канаду приехал ребёнком с родителями. (Я всегда удивлялся тому, что кто-то способен сменить тамошний климат на здешний.) Он гладко выбрит и ещё даже не начинал седеть. У меня же густая борода, а на голове половины волос уже нет, а оставшаяся половина примерно поровну седая и тёмно-рыжая. Он выше ростом и шире в плечах, чем я, кроме того, несмотря на преимущественно сидячую работу, ему как-то удалось избежать округления в области талии.

Но более всего противоположен наш темперамент. Он такой невозмутимый, такой спокойный, что даже когда он стоит, то всё равно кажется, что на самом деле он лежит в шезлонге с тропическим коктейлем в руке.

У меня же, похоже, начинается язва.

Так вот, он посмотрел в моём направлении и сказал:

– Да?

Я не знал, что я собирался сказать, так что выдал первое, что пришло в голову:

– Всё-таки надо застегнуть и плечевые ремни тоже.

– Зачем? – ответил этим своим спокойненьким тоном. – Если сработает стазис, то я могу хоть на голове стоять, когда они запустят Чжуан-эффект на полную. А если не сработает… – он пожал плечами. – Тогда эти ремни разрежут тебя, как варёное яйцо.

Типично для него. Я вздохнул и затянул свои ремни потуже; их нейлоновая твёрдость придавала уверенности. Я видел, как он улыбнулся – лишь чуть-чуть, настолько, чтобы быть уверенным, что я замечу эту улыбочку, это снисходительное выраженьице.

Сквозь рёв вертолёта пробился треск статики из динамиков, затем слова:

– Брэнди, Майлз, готовы?

Это голос самой Чинмэй Чжуан, чёткий, размеренный, отщёлкивающий согласные, словно батарея автоматических выключателей.

– Готовы и ждём, – жизнерадостно отозвался Кликс.

– Давайте уже заканчивать, – добавил я.

– Брэнди, с тобой всё в порядке? – спросила Чинмэй.

– Я в норме, – соврал я. Это колыхание уже начинало меня доставать, если б было куда, меня бы уже вырвало. – Просто давайте уже что-то делать.

– Как скажешь, – ответила она. – Шестьдесят секунд до Заброски. Удачи – и да защитит вас Бог.

Уверен, что этот маленький реверанс в сторону Бога был исключительно для камер. Чинмэй – атеистка и верит только в эмпирические данные и результаты экспериментов.

Я сделал глубокий вдох и оглядел тесное помещение. Его Величества Канадский корабль времени «Чарльз Хазелиус Стернберг». Ничего себе название, а? У нас был список имён дюжины палеонтологов, чью память можно было таким образом увековечить, но старина Чарли победил, потому что, вдобавок к своим первопроходческим раскопкам в Альберте, он написал научно-фантастический роман о путешествии во времени, опубликованный в 1917 году. Пиарщикам это понравилось сверх всякой меры.

– Пятьдесят пять, – слышался из динамиков голос Чинмэй. – Пятьдесят четыре. Пятьдесят три.

Конечно, никто не называет его «Его Величества Канадский» и прочее, наш корабль всем известен как «Стернбергер», потому большинству людей он кажется похожим на гамбургер. Мне он, впрочем, больше напоминает приземистую версию «Юпитера-2», космического корабля из того нелепого телесериала «Затерянные в космосе». Как и судно космического семейства Робинсонов, «Стернбергер» – это, фактически, разделённый на две палубы диск. У нас даже есть небольшой купол на крыше, такой же, как и у них. В нашем размещались метеорологические и астрономические инструменты и свободного места ровно столько, чтобы туда мог втиснуться один человек.

– Сорок восемь. Сорок семь. Сорок шесть.

Однако «Стернбергер» был значительно меньше «Юпитера-2» – всего пять метров в диаметре. Нижняя палуба не предназначалась для людей – она была всего 150 см в высоту и вмещала в основном водяной танк и часть гаража для нашего джипа.

– Сорок один. Сорок. Тридцать девять.

Верхняя палуба разделялась на две полукруглые части. Одна из них была жилая. У закруглённой стены размещался рабочий стол, имеющий форму почки – одна сторона выпуклая, другая вогнутая, а также радиостанция и компактная лаборатория, забитая биологическими и геологическими инструментами. В прямой задней стене, пересекающей корабль по диаметру, было три двери. Дверь номер один – кто-нибудь ещё помнит задачу Монти Холла [24]? – вела на узкую лестницу, по которой можно попасть в инструментальный купол на крыше и на пандус, ведущий к внешним воротам в полутора метрах ниже. Дверь номер два ведёт в гараж нашего джипа, занимающий в высоту обе палубы. Дверь номер три ведёт в санузел.

– Тридцать четыре. Тридцать три. Тридцать два.

В промежутках между дверями к центральной стене привинчены: тумбочка со старой микроволновкой на ней, большой продуктовый холодильник, три узких шкафчика для инструментов, которые, должно быть, вытащили из развалин снесённой школы, маленький медицинский холодильник с аптечкой первой помощи на нём. К полу прикручены болтами станины наших антиударных кресел.

Машина времени.

Настоящая машина времени.

Хотел бы я знать, куда она меня унесёт.

– Двадцать девять. Двадцать восемь. Двадцать семь.

Точность Чжуан-эффекта лежит в пределах половины процента. Вроде бы очень хорошая точность. Однако когда вы отправляетесь из 2013-го года н. э. на 65 миллионов лет назад, полупроцентная ошибка может занести вас на 330000 лет в кайнозойскую эру, слишком поздно для выяснения причин массового вымирания, случившегося в конце предыдущей, мезозойской эры.

– Двадцать четыре. Двадцать три. Двадцать два.

Мой психоаналитик говорит, что по большому счёту я пытаюсь доказать, что я прав, а Кликс – неправ. Спасибо тебе, Боже, за социальную медицину – вряд ли я смог бы позволить себе месяц за месяцем упрямо отказываться верить доктору Шрёдеру, если бы его счета за моё лечение не покрывались государственным страхованием. Если мы не промахнёмся, то наше путешествие сможет прояснить давнюю научную загадку, о которой мы с ним и сотни других учёных годами вели споры на страницах «Нэйчур», «Сайенс» и «Журнала палеонтологии позвоночных».

– Девятнадцать. Восемнадцать. Семнадцать.

Правительство Альберты хотело, чтобы мы стартовали из провинциального парка «Динозавр», включённого в список всемирного наследия ЮНЕСКО. Но тамошние отложения на 10 миллионов лет старше, чем конец эры динозавров. Так что мы поднялись вверх по Ред-Дир к позднейшим позднемаастрихтским формациям – самый-самый конец мелового периода. Но чтобы потрафить правительству провинции, свою штаб-квартиру Чинмэй устроила на Тиррелл-Филд-Стейшен на территории парка «Динозавр».

– Тринадцать. Двенадцать. Одиннадцать.

Расстояние между центром земного шара и поверхностью почвы в долине реки Ред-Дир за последние 65 миллионов лет могло измениться на несколько сотен метров. К сожалению, задействованные в проекте геоморфологи не смогли договориться о том, опустилась или поднялась земля за это время. Чтобы избежать вероятности попадания нашего корабля под землю – что убило бы нас, не говоря уж о жутком взрыве, который произвела бы материя, пытающаяся втиснуться между атомами другой материи – «Стернбергер» подняли на высоту километра над пустошами с помощью летающего крана фирмы «Сикорски». Непосредственно перед тем, как Чинмэй щёлкнет выключателем и запустит Чжуан-эффект, трос, на котором мы висим, будет отцеплен. Внутреннее пространство «Стернбергера» застынет в стазисе – состоянии остановленного времени, открытие которого принесло Чинмэй Нобелевскую премию 2007 года – и останется в нём в течение ещё десяти минут по прибытии в мезозой. Предположительно, более чем достаточное время для того, чтобы мы упали с неба, и чтобы осела туча выброшенных нашим падением обломков.

Такова, по крайней мере, теория.

– Семь. Шесть. Пять.

В последние секунды я думал вот о какой забавной штуке. Если я погибну, то Тэсс так и останется главным наследником по моему завещанию. Не то чтобы мне принадлежало что-то ценное – потрёпанный «форд» и таунхаус в Миссиссоге – но было как-то странно, что всё моё имущество перейдёт к бывшей жене. Хорошо ещё, если мы с Кликсом погибнем оба, но вот погибать одному мне не хотелось ни под каким видом. В конце концов, поскольку Тэсс теперь спуталась с Кликсом – интересно, как долго они уже встречаются? – то моё имущество, по сути, перейдёт и к нему тоже. Это было последнее, чего бы я пожелал.

– ДВА. ОДИН. НОЛЬ!

Когда отцепили трос, мой желудок устремился вверх…