Текст книги "Город чудес"
Автор книги: Роберт Беннетт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
– У меня для вас новость, сэр.
– А-а. – Голос теперь прямо рядом с нею. – Отлично. Благодарю.
– Я обнаружила… нежеланного посетителя в имении Комайд в Галадеше. Его внешний вид совпадает с описанием мужчины, с которым вы столкнулись здесь, в Аханастане, на бойне.
Долгая пауза.
– Ну надо же.
– Да. Высокий. Дрейлинг. Похоже, проник туда без ведома сотрудников министерства, которые охраняют имение. Он был, э-э, мокрый – полагаю, забрался на территорию через ручей, который течет мимо дома.
Долгая-предолгая тишина. Странный низкий звук во тьме, как будто дикий кабан ворочается в подлеске.
Мишра вздрагивает. Когда она вот так разговаривает с ним, всякий раз кажется, что она одна в дремучем древнем лесу в безлунную ночь…
– Какие… какие будут указания, сэр? – спрашивает Мишра.
– У тебя есть надежные люди в Галадеше? – спрашивает голос, холодный и свирепый.
– Да. Я могу связаться с ними посредством Великого мороза. Я стала в каком-то смысле знатоком этого дела. «Еще бы, ведь мне приходится повторять то же самое тридцать – шестьдесят раз в день, чтобы поддерживать зеркала в рабочем состоянии».
– Они смогут отозваться быстро?
– Достаточно быстро, сэр.
– Сколько? Десять? Двадцать?
– Думаю, у меня двенадцать готовых контактов, сэр.
– Хорошо. Мобилизовать их всех.
– Гм. Всех до единого?
– Да. А у них есть доступ к сундуку с землей? – спрашивает голос. – Тому, который мы отослали заранее?
– Да, сэр, доступ есть, но… хотите сказать, что намерены встретиться с этим человеком лично?
– Да, если смогу, – отвечает голос. – У меня есть к нему вопросы… если он до них доживет. Он в Сайпуре, и это создает для меня сложности… Хоть я и стал сильнее после нашей с ним встречи, я все равно не могу распространить свое влияние далеко за пределы Континента. Но он знал Комайд. И кто-то из других вмешался, не дал мне с ним разобраться. Он ценен, я в этом не сомневаюсь. Мы должны относиться к нему с максимальной осторожностью. Скажи им, пусть возьмут сундук и подготовят все входы и выходы в имение Комайд.
– Конечно, сэр. Мне присматривать за ним через зеркало?
– Да. И если он попытается уйти, задержи его, если сможешь.
– Да, сэр. – Поскольку Ноков, кажется, так заинтересовался, она решает не говорить ему, что ее, возможно, видели в зеркале. «Разберусь с этим, если придется». – И… что касается наших людей и наемников, которых вы хотите мобилизовать…
– Да?
– Они потребуют платы, сэр.
– A-а. Ну да. Конечно. – Короткая пауза, словно он забыл об этой досадной мелочи. – Сколько? На какие банковские счета или места?
Она сообщает ему суммы и детали.
– Один момент, – говорит голос.
Опять пауза. Далеко в вышине поблескивают тусклые белые звезды – искорки света, который каким-то образом ничего не освещает.
Потом голос возвращается.
– Сделано, – говорит он. – Все, как ты сказала. Я также предоставил средства тебе, если вдруг столкнешься… с неожиданностями.
– Благодарю вас, сэр. Я приступлю к делу в ближайшее время. И, э-э, еще кое-что…
– Да?
– Министерские агенты в имении Комайд?
– Да?
– Что с ними делать?
– А-а. – Пауза. – Хм. Я не вижу другого выхода, кроме как убить их.
Мишра вздрагивает.
– Понятно. Да, сэр.
– А что же ты? Можешь предложить что-нибудь?
– Я… Нет. Не думаю, сэр. Нет, если этот человек настолько ценен.
– Да. – Пауза. – Мишра…
– Да, сэр?
– Ты все еще веришь, что наше дело правое? И необходимое?
По тону голоса она понимает, что это не допрос, а искреннее любопытство, словно он хочет узнать, что она думает.
– Я верю, сэр.
– Божества потерпели неудачу, – говорит он. – Теперь Сайпур терпит неудачу. Ты это знаешь. Это всего лишь долгий, грандиозный цикл страданий. Кто-то должен с ним покончить. Я возьму это на себя, раз никто другой не хочет. Я и не думал, что будет легко. Это испытание для меня. И для тебя. Понимаешь?
– Понимаю. Думаю, что понимаю, сэр.
– Хорошо. Это хорошо.
Потом наступает тишина. Как всегда с Ноковым, трудно сказать, когда он уходит по-настоящему.
Она открывает дверь чулана. Льется свет. Мишра одна в крошечной комнате. Только вот теперь на полу лежат три предмета, которых раньше там определенно не было.
Один предмет – большой джутовый мешок, полный серебряных дрекелей – наверное, тысяча монет или около того. Два других предмета – золотые слитки, каждый, по крайней мере, в десять фунтов весом.
Мишра вздыхает. Она ценит выплаты Нокова, потому что каждый раз он выдает ей целое состояние, – просто ей хотелось бы, чтобы он делал это в такой форме, которую проще предъявить в банке.
* * *
Сигруд очень привык двигаться через дома и пространства других людей. Он действовал за пределами обычных границ права и собственности так долго, что идея собственности исчезла и размылась для него. Если он может схватить что-нибудь или ворваться куда-нибудь, то ему трудно вообразить реальную причину этого не делать.
Тем не менее здесь, в жилище своей подруги, он чувствует, что совершает серьезное преступление.
Ее книги, старые, но ухоженные. Ее наполовину законченный рисунок: чьи-то руки – Татьяны? – чистят яблоко ножом. Стопки писем друзьям и доверенным лицам, закодированных нет, да они в этом и не нуждались: невинные вопросы и послания, всякие «как ты», и «все в порядке, спасибо», и «батюшки мои, как она выросла».
А еще есть фотографии. Сигруд наклоняется близко к одной, глядя на женщину и ребенка в ловушке за стеклом, которые обнимают друг друга и смеются, потому что необходимость позировать для фотографа кажется им невыносимо смехотворной…
«Клянусь морями, – думает он, – эта старая женщина – на самом деле ты, Шара?»
Он смотрит на ее изборожденную морщинами кожу, на седые волосы – они, конечно, побелели раньше срока. Последствия работы. Но глаза прежние, большие и темные, увеличенные за стеклами громоздких очков. Хоть Сигруд и не видел ее полтора десятка лет, он представляет себе, что Шара смотрела на мир так же, как когда-то.
Потом он приглядывается повнимательнее к девочке рядом с нею.
Это очень любопытно. Татьяне на фото лет шесть, и она явно приемная: бледная, белая кожа и коричневые волосы, подстриженные в короткий, современный боб, не оставляют в этом сомнений. Носик у нее остренький и вздернутый, он кажется Сигруду странно знакомым, но дрейлинг не может понять почему. Но ее осанка, ее платья – все так похоже на Шару, что сбивает с толку. Кажется, что эта девочка так сильно хотела быть похожей на приемную мать, что переняла все ее повадки.
И эта любовь в их глазах… Она весьма реальна. Сигруд не думает, что когда-нибудь видел такое выражение на лице Шары.
«Я не должен был сюда приходить, – думает он, пристыженный. – Это их место… Я должен был оставить его погруженным в сон».
Он продолжает идти, тихо двигаясь из комнаты в комнату.
Полупустая бутылка сливового вина. Горсть колец мокнет в чашке с чистящим раствором. Моток пряжи и вязальные крючки, нетронутые – хобби, которое выбрали, но так и не освоили. Фрагменты прерванной жизни.
Возле комнаты Шары он останавливается. Потом входит, хоть это и кажется очень нечестным. Осматривает книги на ее столе и замечает одну особенную: «Избранные эссе о божественном», автор – доктор Ефрем Панъюй.
Поразмыслив, Сигруд берет книгу, держит в руках. Потом, поддавшись интуиции, бросает книгу на стол корешком вниз.
Корешок ударяется о столешницу, переплет раскрывается. На миг страницы замирают в воздухе, словно не зная, куда упасть, но когда они разделяются…
Книга раскрывается на исписанном примечаниями развороте, который, должно быть, Шара просматривала очень часто, постепенно ломая переплет. Сигруд ухмыляется – он вовсе не был уверен, что этот трюк и впрямь сработает, – и читает:
…возможно, десятки божественных потомков, если не сотни или тысячи. И каждому потомству, естественно, была дарована область реальности, которая была связана с областями его божественных родителей. Например, Аиша, дочь Олвос и Жугова, была духом всех плодоносящих деревьев, то есть олицетворением надежды, как и ее мать, – ибо кто ближе знаком с надеждой и предвкушением, чем фермер, ожидающий урожая? – но вместе с тем олицетворением дикости и излишеств, как ее отец, словно перебродивший фрукт, рождающий вино.
Однако был один божественный потомок, чья область неясна, и его особенно страшились и боялись в Континентальных текстах – так сильно, что Божества прибегли к своей обычной тактике: они изменили историю и воспоминания, сделав так, что до сегодняшнего дня все упоминания об этом потомке исчезли. Мы не знаем ни его имени, ни происхождения.
Но кое-что нам все же известно. Во-первых, область влияния потомка была такой огромной, что каким-то образом таила в себе угрозу для всех изначальных шести Божеств. Выдвигались многочисленные идеи о том, что бы это могло быть, – солнце, смерть, возможно, сама идея движения, – но у нас нет реального способа подтвердить какую-то из них.
Как бы там ни было, изначальные шесть Божеств, опасаясь распада, поступили необычно: они ужасно изувечили ребенка, превратили его в калеку. Неясно, что именно они сделали – упоминаются как вивисекция, так и ампутация, – но с божественными существами нельзя с уверенностью отделить метафорическое от буквального. Так или иначе, это увечье, каким бы оно ни было, ужасно ослабило потомка и помешало ему снова угрожать реальности.
Мы вынуждены предположить, что с этим существом случилось то же самое, что и со множеством божественных детей: либо кадж успешно уничтожил его во время континентального холокоста, либо оно исчезло во время Мига. Но отмечу, что мы вынуждены так предположить лишь по той причине, что на сегодняшний день не видели никаких доказательств его существования. Мы мало знаем об изначальных Божествах, но еще меньше – об их детях, которые часто были слишком незначительны, чтобы о них писать, за исключением этого единственного ребенка, слишком важного, чтобы доверить сведения о нем бумаге.
Сигруд стоит в комнате Шары, словно громом пораженный.
Все постепенно делается болезненно ясным.
– Адский ад… – шепчет дрейлинг и медленно опускается на кровать.
Получается, два существа, с которыми он столкнулся на скотобойне, были не настоящими Божествами, но божественными детьми. Вот почему у континентской девушки была такая странная власть над прошлым, а у другого, существа среди теней, – власть над тьмой: у каждого из них имелись особые области, которые, разумеется, сопровождались границами и строгими правилами.
Но как они сумели выжить?.. И, получается, раз они очень похожи на Божеств, единственный способ с ними расправиться – черный свинец каджа, последний кусочек которого хранился у Шары. Но он понятия не имеет, что она с ним сделала.
Сигруд чешет щетину на подбородке, размышляя. «Значит, это божественное дитя, этот Ноков, вел войну. Вероятно, против Шары – или Шара вступила в нее после того, как все началось. Но ради чего ведется война? И при чем тут подростки-континентцы? Зачем посылать Кхадсе выслеживать детей?»
Он медленно наклоняется вперед, упирается локтями в колени.
«А что, если континентские дети, за которыми он охотился, на самом деле не просто дети?»
Он вспоминает, как девушка со скотобойни говорила, в отчаянии хватая воздух ртом: «Он убил стольких из нас и теперь может заполучить меня…»
«Боги мертвы, – думает Сигруд. – А что происходит, когда умирает правитель? Дети сражаются за королевство, устраняя конкурентов». Все стало поразительно ясным. Возможно, некоторые божественные дети спрятались, притворились обыкновенными, нормальными, смертными. Но если ты претендуешь на территорию родителей, надо быть скрупулезным. Надо устранить все прочие частицы семьи и остаться в гордом одиночестве.
Он опять заглядывает в книгу и перечитывает фразу, которую подчеркнули несколько раз: «Однако был один божественный потомок, чья область неясна, и его особенно страшились и боялись в Континентальных текстах…»
Он вспоминает скрежет и шорох во тьме, холодный голос, шепчущий на ухо: «Я способен на такое, что убийство покажется благостью…»
Он вздрагивает и думает: «Я должен найти Татьяну».
Теперь дрейлинг переживает и за нее. Если некоторые из этих детей только притворялись нормальными, то…
«Нет, – думает он, – этого не может быть. Я видел ее ребенком, малышкой. Она лишь недавно научилась ходить. Она ведь повзрослела, как обычная смертная девочка?»
Он идет туда, где жила Татьяна. Ждет чего-то странного и необычного, но находит… весьма банальное. Кровать. Несколько книг, все более-менее детские или подростковые. Множество книг и статей по экономике, что слегка странно, но не в том смысле. Другими словами, эта спальня не похожа на жилище божественного ребенка.
Он качает головой. «Ты сходишь с ума от паранойи. Сосредоточься на поисках, а потом будешь тревожиться обо всяких глупостях».
Он идет дальше по коридору и находит кухню. Там есть газовая плита – редкая роскошь – и маленький, скромный стол. Сушилка, все еще полная посуды. Бутылки сливового вина и очень крепкого яблочного сидра. Он заглядывает в мусорное ведро у дальней стены. Внутри ничего особенного: несколько салфеток, треснувшая банка.
На рабочем столе над мусорным ведром лежит сложенная газета. Взглянув на нее, Сигруд замечает: она очень старая, почти двухлетней давности.
«Получается, Шара ее сохранила… но зачем?»
Газета сложена так, что, взяв ее в руки, можно увидеть лишь одну страницу, финансовый раздел – и, похоже, кто-то уделил особое внимание одной конкретной заметке. Сигруд медленно ее читает, гадая, что такого интересного здесь обнаружила Шара.
Потом его единственный глаз находит имя, которое звучит знакомо, и связано оно с какими-то сделками с землей в окрестностях Мирграда:
…однако сделку настойчиво блокировала Ивонна Стройкова, крупнейший акционер треста, которая не просто отказывается разделить участки для продажи, но и не хочет комментировать свой отказ. Невзирая на репутацию затворницы, Стройкова продолжает оставаться активным и влиятельным участником мирградского рынка недвижимости, где бы та ни находилась – внутри городских стен или за их пределами.
Сигруд в задумчивости склоняет голову набок. Стройкова… Он знает это имя. Не так ли? Он массирует лоб, размышляя. Министерство научило его таким вещам, научило распределять воспоминания, в нужный момент извлекая именно то, что требуется…
И тут он вспоминает.
Дым, вино, камин. Вечеринка. Много лет назад, в Мирграде, до битвы. Шара была там, как и Мулагеш – тогда он ее и встретил в первый раз. И мужчина, который устроил вечеринку…
– Воханнес Вотров, – тихо говорит Сигруд.
Имя, прозвучав вслух, призывает лицо: красивый континентец с курчавыми рыжевато-каштановыми волосами и коротко подстриженной рыжей бородкой. Волевая челюсть, сияющая улыбка, в голубых глазах – равная степень уверенности в себе и буйной натуры.
Сигруд переводит дух, когда воспоминания захлестывают его мощным потоком. Вотров – в прошлом возлюбленный Шары, континентский строительный магнат, который погиб во время Мирградской битвы. Сигруд не видел, как он умер, но Шара видела, и это стало для нее ужасным потрясением. Этот человек отдал все ради своего города, ради своего народа, ради будущего, которое хотел построить. Сигруд знает, что из-за жертвы, принесенной Вотровым, Шара в конечном итоге решила вернуться в Галадеш и попытаться действительно все изменить.
И у нее получилось. Хотя из-за этого ее убили. Совсем как Божества убили Вотрова.
Но до Мирградской битвы Вотров был помолвлен. Его невеста – совсем юная, двадцати с небольшим. Милая континентская девушка, которая злоупотребляла макияжем. Сигруд помнит, как столкнулся с нею на вечеринке, как она восторженно рассмеялась, увидев его и решив, что грубый и свирепый дрейлинг – это чрезвычайно весело.
– Ивонна Стройкова, – тихо говорит он.
И продолжает читать статью. К величайшему изумлению Сигруда, Стройкова теперь одна из богатейших людей в мире. «Если она унаследовала все деньги Вотрова, – думает он, – то, вероятно, по богатству обскакала всех ныне живущих континентцев».
Но зачем Шаре хранить статью двухлетней давности о Стройковой?
Он вспоминает послание Шары: «Она с той единственной женщиной, с которой я разделила свою любовь».
В его памяти опять всплывает лицо Воханнеса.
«Ты оставался единственной любовью Шары, – думает Сигруд, – по крайней мере, насколько мне известно. И другая женщина в твоей жизни…»
– Неужели Татьяна Комайд, – говорит он вслух, – сейчас у твоей бывшей невесты?
* * *
Сигруд идет назад по коридору, проверяя комнату за комнатой. Он больше ничего не находит: ни признаков борьбы, ни секретов. Только следы жизни двух женщин, которые предпочли скрыться от общества.
Осматривая комнаты, он думает про Стройкову. Она, конечно, уже не молода; лет сорок, а то и пятьдесят. Чем больше он думает, тем сильнее убеждается в своей правоте: если Шара за время на посту премьер-министра так упорствовала в восстановлении экономики Континента, с кем же еще она могла общаться, как не с главным континентским магнатом? С той, с кем вдобавок у нее была личная связь? «И, возможно, они стали союзницами, – думает Сигруд, идя к лестнице. – Достаточно близкими, чтобы, когда Шаре понадобилось спрятать дочь, она сумела обратиться и попросить…»
Это все теории. Но больше у него ничего нет.
– Пора убираться отсюда, – говорит он и, выключив фонарь, начинает подниматься по ступенькам.
Он выходит в столовую, идет по коридору и направляется к стеклянным дверям, ведущим в задний дворик, за которым протекает ручей.
Он кладет руку на дверную ручку.
– Ты же не уйдешь так быстро, верно? – раздается позади.
Сигруд прыгает в сторону, разворачивается и выхватывает нож, готовый атаковать… но в вестибюле никого нет.
Взрыв смеха. Тот же голос произносит:
– Ой-ой-ой, а ты нервный, да? Знаешь, что тебе нужно? Отпуск.
Сигруд опускает голову набок. Потом встает и подходит к зеркалу, висящему на колонне.
Приближаясь, он видит лицо: сайпурка средних лет с глазами любопытного янтарного цвета. Она ему улыбается со смесью жалости и насмешки.
Он смотрит в зеркало. «Великий мороз Олвос. То самое чудо, которым так часто пользовались Шара и Винья…»
– Ты же знаешь, что это такое, верно? – говорит женщина. У нее гортанный сайпурский акцент – грубый, из какой-то сельской местности вроде Тохмая. На ней теплое пальто и шарф. – Ты это уже видел.
Он подходит ближе, приближает лицо к зеркалу, вглядываясь в ее комнату.
– Так увлекся мной? – с ухмылкой спрашивает она. – Если да, то вы ужасно прямолинейны, сэр.
Он ее игнорирует, выгибает шею, заглядывая в отражение, видит стол под зеркалом… и стены по обе стороны, также покрытые зеркалами. Его зрячий глаз широко распахивается: в зеркалах отражается, происходящее по всему Сайпуру и Континенту, в местах вроде особняка премьер-министра и Мирградской палаты Отцов Города.
«Они пользуются Морозом на уровне, которого я никогда раньше не видел, – думает он. – Окна в каждую важную комнату Сайпура и Континента…»
Женщина поражена – она явно не ожидала, что он воспользуется двусторонней связью – и быстро снимает зеркало со стены.
– Ну-ну, – говорит она. – Не суй свой нос куда не надо.
Он следит, ощущая легкую дурноту, как вид в отражении неистово вертится. Сайпурка идет вместе с зеркалом в темную комнату.
По пути Сигруд замечает потолок: дуб, известняк, пятна цветущей плесени.
– Я тебя знаю, верно? – говорит женщина. – Да… Я видела тебя давным-давно, в Вуртьястане. Ты даувкинд, не так ли? Бесхребетный дрейлингский сукин сын, который убил тех солдат. – Она снова смеется, но на этот раз сердито. – Я вообще-то люблю свою работу, но твоя смерть порадует меня больше обыч…
– Аханастан, – говорит он.
– М-м? Чего?
– Ты в Аханастане, – говорит Сигруд.
– Да ладно? С чего ты взял?
– Известняк, – отвечает Сигруд. – И красный дуб. И то и другое встречается там часто. И твой шарф. В Сайпуре еще довольно тепло. И ты не работаешь на министерство, верно?
Она ухмыляется.
– Почему ты так говоришь?
– Будь оно так, – отвечает Сигруд, – ты бы дала знать своим оперативникам, что стерегут имение снаружи, и мне пришел бы конец.
– О, хороший довод. Но тебе все равно конец.
Сигруд смотрит на окна. Никакого движения. Он поворачивается к женщине, приподняв бровь.
– Ты не сбежишь от него, – говорит сайпурка. – Он повсюду. Он во всем. Там, где есть тьма, там, куда не проникает свет… Он тут как тут.
– Тогда почему его здесь нет? – спрашивает Сигруд. – Тени густые. Почему я не слышу шепот твоего хозяина?
И тут он слышит кое-что другое: далекий хриплый грохот, который, несомненно, издает дробовик.
Сигруд смотрит на переднюю дверь, обеспокоенный.
Женщина смеется.
– Ну вот, – говорит она. – Он тут как тут!
Сигруд быстро соображает. «Министерские оперативники не пользуются дробовиками. – Раздается еще один гулкий выстрел. Откуда-то с севера, со стороны главных ворот. – Значит, там стреляют не люди министерства… Но в кого они стреляют?»
Женщина широко улыбается ему.
– Видишь? – говорит она. – Я же сказала, что тебе конец.
Сигруд разбивает зеркало кулаком. Потом бежит к стеклянным дверям во внутренний двор. Приседает, выглядывает наружу и слышит треск выстрелов из пистолета в южной части имения.
– Они со всех сторон, верно? – говорит он. – Она тянула время.
Дрейлинг трет подбородок, размышляя, что же делать. Видимо, она засекла, как он вошел в особняк, и уведомила свою команду о его местонахождении. «Я не знаю, сколько их… – думает он. – Но достаточно, чтобы расправиться с четырьмя или пятью оперативниками министерства, которые размещены вокруг стен имения». А у него только водонепроницаемый фонарик и нож.
Сигруд окидывает взглядом совершенно пустую комнату, пытаясь придумать, как ему использовать окна, двери, шторы, лампы…
Его взгляд задерживается на золотом рожке.
«Газовые лампы».
Он размышляет. Хоть какая-то идея, и все же…
«Мне бы хотелось хоть раз, – думает он, – придумать выход из положения, при котором не надо почти взрывать самого себя».
Он бежит вниз. Времени осталось немного. Имение большое, так что его противники не сразу попадут в главный дом, но у него в запасе, скорее всего, считаные минуты.
Он мчится в комнаты для слуг, в кухню Шары. Хватает штук десять бутылок сливового вина и яблочного бренди и бросает в печь. Закрывает ее и выкручивает температуру на максимум. Слышит, как внутри щелкают и шипят горелки, зажигаясь.
«Это дурацкая идея», – думает дрейлинг. Но не останавливается.
Он кидается через покои для слуг, включая на своем пути все газовые лампы на полную, но не зажигая. Они шипят, заполняя коридор вонью, и воздух дрожит, наполненный газом.
«Они будут следить за дверьми, – думает он. – И за окнами. Как же мне выбраться?»
Он бежит наверх и открывает газ во всех лампах в вестибюле. Потом, вспомнив план особняка – есть еще второй этаж, с деревянными стенами, – мчится по главному коридору, находит большую лестницу, которая уходит наверх, изгибаясь, и спешит по ступенькам.
Он бежит на восток, прочь от помещений для слуг, мимо больших спален и гостиных, совершенно пустых. Приостанавливается возле одной комнаты, подбирается к окну. Собравшись с духом, выглядывает наружу.
Длинная подъездная дорога, усыпанная гравием, тянется на север, к воротам. Через лужайку к особняку широким строем идут люди, прочесывая имение.
Он щурится, пытаясь рассмотреть их оружие, а потом раздается внезапный громкий треск.
Стекло прямо над его головой взрывается. Что-то врезается в деревянную стену позади дрейлинга. Сигруд, испуганный, отпрыгивает, потом закрывает голову руками, когда новые пули с треском летят через окно, выбивая щепки из рамы и дальней стены.
Дрейлинг ползет к двери, потом выкатывается в коридор, тяжело дыша.
«Ладно, – думает он. – Понятно. Они весьма хороши».
Но это заставит их войти в дом. Они решат, что он в ловушке на втором этаже.
Сигруд снова бежит на восток по коридору, хотя теперь держится подальше от окон. Бьет себя по лбу, пытаясь вспомнить, как близко ручей подходит к зданию. Дойдя до дальней спальни, падает на четвереньки и ползет по полу, пока не оказывается достаточно далеко от окна.
У стены он встает и идет вдоль нее, постукивая и прислушиваясь. «Там, снаружи, дерево, – думает он. – Где-то поблизости… По крайней мере я точно помню, что там было дерево, а рядом – ручей». Если он ошибается, все обернется колоссальным провалом.
Наконец он стучит в стену и слышит глухой звук. Он кивает – с носа падают капли пота – и вытаскивает нож. Затем начинает колоть дерево и штукатурку, рисуя неряшливую, пьяно вихляющую линию из дырок. Он едва не смеется от облегчения, когда видит сквозь эти дыры лунный свет.
Грохот внизу. Пальба. «Расчищают комнату, – думает он. – На случай, если я прячусь за дверью».
Закончив дырявить стену широким, неряшливым кругом, он прячет нож, отступает, переводит дух и бежит на стену.
Опускает плечо, бросается всем весом, и…
Треск.
Кусок стены падает наружу, словно открывшийся люк. В следующий миг Сигруд летит, кувыркаясь, сперва через ночной воздух, а после – через листву. Потом он резко останавливается, врезавшись в ветку левым боком, очень-очень больно. Почти вскрикивает, но сдерживается. Он болтается в воздухе у всех на виду, и ему нужно попасть в ручей, что течет внизу.
«Они должны были услышать звук, – думает он. – Они точно его слышали. Быстрее. Быстрее…»
Кряхтя от боли, Сигруд валится с ветки на ветку, пытаясь контролировать падение. Всякий раз в боку вспыхивает боль – наверное, сломал ребро, но нет времени выяснять. Он слышит, как в западной части имения кто-то кричит, а потом раздаются выстрелы, и воздух рядом с ним рассекает что-то горячее и злое…
Он падает на землю и катится.
«Беги. Беги!»
Он бросается к ручью и ныряет. Ныряя, видит, что кто-то охраняет воду. «Они должны были понять, что я пришел сюда через ручей», – думает он, падая, и видит краем глаза, как человек поднимает винташ…
Дрейлинг погружается глубже, пытаясь прильнуть к берегу. Наверху раздаются мягкие хлопки. Пули проносятся через озаренную лунным светом воду, оставляя изысканные цепочки миниатюрных пузырьков.
Сигруд сворачивается в комок и пытается забраться под корень дерева. Его бок вопиет от боли, легкие разрываются – он сделал совсем не такой глубокий вдох, как следовало бы.
Новые пули проносятся через воду, уходя вниз по странно изящной траектории. Сигруд ждет.
«Сработала ли моя ловушка? Неужели она выдохлась, или я…»
Мир наверху вспыхивает.
Все вздрагивает. Дерево стонет, гнется, наклоняется, и Сигруду приходит в голову мысль, что укрыться под корнями дерева прямо рядом со зданием, которое он намеревался взорвать, было не очень-то мудрым решением.
Он выбирается из-под корня, плывет прочь. Вода наполняется илом и землей. Взрывы невероятным образом продолжаются, слышится нескончаемый рев, и яркий оранжевый свет просачивается через мутную воду. Поверхность реки шипит от испятнавшего ее горящего мусора.
«Мне нужен воздух, – думает Сигруд, теряя сознание. – Только вот не знаю, можно ли наверху дышать…»
Он ждет. И ждет. И ждет.
Наконец рев стихает, и дрейлинг выплывает, с трудом выбирается на берег.
Мир яркий и бурлящий. Сигруд делает глубокий, судорожный вдох, и от этого ребра болезненно трещат. Горло перехватывает, он начинает кашлять, и боль усиливается.
Он моргает и озирается. В доме бушует ад. От жара мокрая одежда Сигруда начинает источать пар.
Он смотрит вокруг слезящимися глазами и видит дымящееся тело футах в пятнадцати от реки. Шатаясь, подходит к незнакомцу – это женщина, точно мертвая – и забирает винташ. Он надеется, что оружие все еще в рабочем состоянии.
Сигруд окидывает взглядом обломки, но никого не видит. «Лучше узнать сейчас, – думает он, – чем потом». Он убеждается, что винташ заряжен, решает, что звук пожара достаточно громкий, чтобы заглушить любой выстрел, и, направив ствол на воду, жмет на спусковой крючок.
Винташ дергается в его руке, стреляя чисто и аккуратно. Он перезаряжает оружие, низко пригибается и смотрит в ту сторону, куда уходит река, к стене. Большая часть сада в огне, кое-какие деревья поменьше упали в воду, так что Сигруд сомневается, что ему удастся уйти тем же путем, каким он пришел. Он направляется на север, держась стены имения – к передним воротам, где, как ему известно, наемники должны были уничтожить оперативников министерства и тем самым, как можно надеяться, очистить ему дорогу.
Оказавшись немного севернее главного дома, он приседает возле живой изгороди – которая полыхает как факел – и обозревает дело своих рук. Будь это какое-то другое здание, любое другое место, масштабы разрушений вызвали бы у него профессиональное удовольствие; но это родовое имение Шары, то место, где она вырастила своего ребенка.
Он смотрит, как в западной части особняка с треском рушится крыша.
– Прости, Шара, – шепчет Сигруд.
Он подходит к воротам, одна створка которых открыта. Видит по другую сторону автомобиль министерства, изрешеченный пулями, и три трупа на сиденьях. Земля вокруг ворот странно темная – как будто кто-то разбрасывал тут мульчу, пока приближались наемники, – но, кроме этого, Сигруд не видит никого.
Он приседает рядом с большим камнем и наводит прицел на ворота. Потом издает громкий стон и кричит, грубо имитируя сайпурский акцент:
– Вы там? У нас раненый! Он мертв, но у нас раненый!
Тишина.
Сигруд кричит:
– Прошу! Умоляю!
И опять ничего.
Потом из-за угла высовывается чья-то голова.
Сигруд жмет на спусковой крючок. Брызги крови – и человек падает на землю.
Дрейлинг ждет еще целых пять минут, не шевеля ни единым мускулом. Вокруг тишина, не считая ревущего пожара позади него. Потом он встает, прыгает влево, пересекая пространство перед полуоткрытыми воротами и проверяя, не шевельнется ли что-нибудь на дороге за ними.
Он знает, что будет уязвим, когда выйдет, если там кто-то остался – в чем он сомневается, но кто знает. «Проскользнуть через ворота, – думает он, – укрыться рядом с трупом охранника и проверить, не появятся ли враги».
Сигруд крадется вдоль стены к открытым воротам. Винташ держит нацеленным на остов машины, за которым прятался бы сам, если бы оказался по другую сторону.
Он движется медленно: шаг, еще один, потом еще… И вот наконец выходит наружу с винташем наготове, но дорога оказывается пустой, вокруг ни души. Только трупы в машине, и больше ничего.
Но тут Сигруд кое-что понимает. Интенсивное пламя горящего дома было таким стойким, что последние десять минут дрейлинг почти перестал обращать на него внимание. Однако теперь, когда он выходит за ворота, жар позади него спадает, ошеломляющее, бурлящее тепло резко уменьшается, как будто некий великан приблизился и задул пожар, как пламя свечи.
