Текст книги "Город чудес"
Автор книги: Роберт Беннетт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
– Но еще ты была очень… беззаботной. Очень общительной. Разговорчивой. Со всеми беседовала.
– И что?
– И то, что я… пытаюсь примирить это воспоминание с человеком, которого вижу. С женщиной, живущей в компании овец и целой кучи оружия.
Она горько смеется.
– Хочешь знать, как я докатилась до такого?
– Мне любопытно, отчего миллионерша не наслаждается земными благами, да.
Она пожимает плечами.
– Что случилось с тобой? С Шарой? Со всеми нами? Я пережила Мирградскую битву, господин Сигруд, в точности как ты. Я видела, как мир вокруг меня развалился на части, и ты это тоже видел. Я видела смерть в масштабах, которые не могла себе представить. И я потеряла то единственное, что казалось мне реальным. Я потеряла Во. Или, может быть, его у меня отняли. – Она устремляет взгляд на безжизненные пустоши. – Потом я пыталась выкарабкаться. Мы все пытались. Но случился Вуртьястан. И я перестала искать убежища в городах, среди цивилизации. И то и другое показалось мне… обузой.
– И ты поселилась здесь?
– Здесь лучше, чем где-либо. Раньше это была коневодческая ферма семьи Во, но овцы нынче ценятся намного выше. Что я должна была делать, ходить на коктейльные вечеринки? Носить обтягивающие платья и сплетничать? Вся эта ерунда больше ничего не значила. Какой-то новый божественный ужас мог явиться и сдуть все эти причудливые представления о безопасности, словно какие-нибудь семена одуванчика. Люди считают меня сумасшедшей, но я-то знаю, что не ошибаюсь. Даже людям нельзя доверять в наши дни, в чем мы убедились. Я лишь надеюсь, что ублюдков, убивших Шару, быстро выследят. Тогда, возможно, мы сумеем вернуть Тати домой в ближайшее время, и ты отправишься по своим делам, господин Сигруд.
Дрейлинг бросает на нее косой взгляд.
– И… каким, по-твоему, был вклад Шары в вашу благотворительность?
– Хм? «Вклад»? Это в смысле, помимо того что она всем руководила?
– Да.
– Ну-у. Любой, по необходимости? Мне отправляли все протоколы ее совещаний, все доклады о встречах, финансовые отчеты и…
– Может, кто-то из найденных ею сирот, – спрашивает Сигруд, – был особенным?
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду что-то такое, чем Шара занялась бы лично.
– У нас были дела повышенной важности, – говорит Ивонна. – Связанные с опасностью или экстремальными обстоятельствами.
– И они попадали прямиком к Шаре.
– Разумеется. Она же была главой благотворительного фонда.
Сигруд рассеянно кивает и смотрит в холмы, затянутые туманом.
– А что такое? – спрашивает она. – Зачем все эти вопросы о фонде? Он точно не связан со смертью Шары.
Сигруд набирает воздуха и тотчас же об этом жалеет из-за боли в боку.
– Ты была права, Ивонна. Ты не сумасшедшая.
– Какое отношение это имеет к случившемуся?
– Шара умерла не из-за интриг смертных, – говорит Сигруд. – Ее убили агенты божественного существа.
Ивонна изумленно смотрит на него.
– Да что ты несешь?
– Я тебе расскажу, – говорит Сигруд. Он кряхтит, шевелит плечами, пытаясь найти удобное положение. – Но мне понадобится кресло. И желательно, чтобы эта беседа состоялась… подальше от Тати.
– Она может расстроиться?
– В каком-то смысле.
* * *
Сигруд рассказывает. Он говорит долго, больше трех часов, скособочившись на старом, оплетенном паутиной стуле в оружейной Ивонны, а сама она стоит в углу напротив. Когда он заканчивает, Ивонна долго молчит.
– Да ты… ты безумен, – произносит она.
Сигруд кивает: это естественная реакция. Он встает и начинает бродить среди собранного Ивонной вооружения, легко касаясь то пистолета, то винташа, то ножа, наклоняясь туда и сюда, чтобы подтвердить марку, модель или целостность оружия.
– Ты сумасшедший, – опять говорит Ивонна. – Ты просто чокнутый!
Он снова кивает, затем достает из кучи оружия пистолет-«карусель». Слегка улыбается, вспоминая, как Турин бегала по Вуртьястану с таким вот чудищем на бедре.
– Хватит кивать! – рявкает Ивонна. – Тоже мне, опекун нашелся!
– Твоя реакция вполне разумна, – говорит Сигруд. Он откладывает «карусель» и берет револьвер. Открывает барабан, изучает каморы. – Я говорю тебе безумные вещи. Но они также правдивы. Как тебе известно, на Континенте одно другому не мешает. – Он защелкивает барабан.
– Ты говоришь мне, что Шара Комайд использовала свой дурацкий благотворительный фонд, чтобы… чтобы находить божественных детей?!
– Да. Судя по тому, что я узнал.
– Потому что какой-то божественный ребенок-тиран пытается их пожрать?
– Да.
– И… и ты думаешь, что Татьяна – одна из них?
– Я думаю, что ее имя есть в списке, который теперь у меня, – говорит Сигруд. – И она почти точная копия девушки, что спасла меня на скотобойне. Слишком много сходства для сомнений, как я погляжу. – Дрейлинг ненадолго замолкает и смотрит на Ивонну, от которой его отделяет множество винташей. – Она делала что-нибудь странное?
– Ее мать убили! – раздраженно отвечает Ивонна. – И теперь она застряла в холмах, со мной, и уж я-то знаю, какая из меня горничная для юной барышни! Она только и делает, что плачет!
Сигруд втягивает воздух сквозь зубы.
– Что-то не складывается.
– О, вот теперь у тебя что-то не складывается! А тот остальной бред, который ты мне только что рассказал, – он, конечно, сложился тютелька в тютельку!
– Она должна сделать что-то странное. Быть чем-то большим, чем она есть.
– Или ты абсолютно неправ, и убийство Шары – просто какой-то, ну я не знаю, плод заговора континентских сепаратистов!
– Разве тебе не любопытно, – спрашивает Сигруд, подходя к той части склада, где лежит полностью автоматическое оружие, – почему агенты министерства не стучатся в твою дверь, спрашивая, где Тати?
– Я тщательно контролирую свои связи с внешним миром! У нас здесь даже телефона нет.
– Никто не может предусмотреть все, – говорит он. – Разве что Шара как следует постаралась, вывозя Татьяну из Сайпура, что никто даже не знает, что ее нет в стране. Министерства тут нет, Ивонна Стройкова, потому что Шара не доверяла министерству. Она знала, что оно скомпрометировано. Вот почему она решила сделать все сама.
– Если ты говоришь правду, – отвечает Ивонна, – то почему ее божественный враг тоже не стучится в наши двери? Почему нас с Тати не убили в наших кроватях?
Сигруд задумывается: это его тоже беспокоит. Ноков кажется способным, грамотным и очень опасным. Как они могли прожить на Континенте три месяца – и он ничего не заметил?
Тут у дрейлинга появляется идея.
– Банка есть?
– Чего?
– Банка. И… когда умирает скот, где ты его хоронишь? Или пепел, если сжигаешь.
– Да о чем ты…
– И если неподалеку растут звездные лилии, – продолжает он, – буду признателен, если ты укажешь мне на них.
Через час Сигруд стоит рядом с оружейным сараем и старается не обращать внимания на вытаращенные глаза Ивонны, пока мажет дно грязной стеклянной баночки могильной пылью. «Надеюсь, это сойдет за могильную грязь, – думает он, – при том что в могиле овцы». Еще он надеется, что луковые лилии – по-видимому, самые широко распространенные здешние полевые цветы – сойдут за лилии, потому что горстка этих растений лежит у его ног. Ни то ни се: пахнут как лук, хотя выглядят как лилии.
– Выходит, это чудо, – лишенным эмоций голосом произносит Ивонна.
– Еще нет. – Он берет лилии, обрывает лепестки, складывает в банку и хорошо встряхивает. – А вот теперь да. – Он выбрасывает лепестки и соскребает могильную грязь.
– Ну конечно. Разумеется. Я не проверяла, нет ли у тебя жара, мистер Сигруд, но всерьез беспокоюсь, не сварились ли твои мозги.
Сигруд вежливо улыбается и осматривается. Близится вечер, холмы пятнает золотисто-желтый свет заката. Пейзаж казался бы красивее, не будь у дрейлинга в животе горячего и беспокойного сгустка ужаса.
Сигруд поднимает банку к глазу. Как он и подозревал, холмы вспыхивают.
Как будто кто-то изрисовал их светящейся краской, начертил гигантские фосфоресцирующие кольца вокруг фермерского дома – много, очень много колец. Грязная дорога, ведущая в Дхорнав, удостоилась наибольшего внимания: она выглядит огромной святящейся полосой, прорезающей холмы, и сияет так ярко, что больно глазу.
– Ну? – говорит Ивонна.
Он передает ей банку без единого слова. Она подозрительно взирает на «чудо», потом – снова на дрейлинга. Наконец, сморщив нос, поднимает банку к глазу и смотрит сквозь нее.
Ахает. Глядит сквозь банку, наклонившись вперед, словно божественные рисунки прямо перед нею, а потом очень медленно поворачивается.
– Что это… как это? Это какой-то трюк, да? Ты меня обманываешь, верно?
Он качает головой.
– Это я увидел возле «Золотого отеля» в Аханастане. Думаю, кто-то это сделал, чтобы защитить тебя. Так же, как защищал Шару.
Ивонна убирает банку, смотрит на холмы, моргая, потом снова прикладывает ее к глазу.
– Но… Кто…
– Помощники Шары, – тихо говорит Сигруд. Он вглядывается в испещренный пятнами света пейзаж. – Может, другие дети, которых она спасла. Я не знаю наверняка. У меня нет сомнений, что она должна была обеспечить дочери такую же защиту, как себе, – а то и лучше.
Она бледнеет.
– Ты… ты хочешь сказать, что божественные дети приходили сюда, пробирались сквозь лес и строили невидимые, чудесные стены вокруг моего дома?!
– Это бы объяснило, почему тебя еще не нашли. Шара хорошо потрудилась. Я не знаю, что делают эти защитные стены. Может, отпугивают людей или агентов, которые явились сюда из лучших побуждений. Стирают воспоминания тех, кто ищет Тати. Или, возможно, просто убивают нарушителей на месте.
– Меня устроит любой вариант.
– Да. Но враги Шары нашли способ обойти эти барьеры возле «Золотого отеля». И, что еще хуже, получается, что о местонахождении Тати знает больше людей, чем мы думали, – если их можно называть людьми. Если враг Шары захватит в плен тех детей, которые возвели эту защиту, – а он, судя по всему, спит и видит, как бы это сделать, – тогда ему станет известно и о нас.
Ивонна медленно опускает банку. Она поворачивается и смотрит на Сигруда, ее лицо серое от ужаса.
– Ты хочешь сказать… ты хочешь сказать, что Тати действительно может быть…
– Что происходит? – раздается голос.
Сигруд и Ивонна поворачиваются и видят Тати, которая стоит на заднем крыльце дома и смотрит на них.
– Что… что вы делаете с этой банкой? – спрашивает она. – Вы устроили тут какую-то игру или…
Ивонна поворачивается и швыряет банку, разбивая ее о стену сарая, отчего Сигруд и Тати вздрагивают. Ивонна снова поворачивается и тыкает в девушку пальцем:
– Быстро в дом!!!
Тати глядит на нее, потрясенная.
– Тетушка, я…
– Сейчас же! Вернись в дом! Я кому говорю! – Лицо Ивонны багровеет, рот напряжен от ярости.
Тати смотрит на нее еще секунду. Потом, одарив Ивонну и Сигруда свирепым взглядом, возвращается в дом и громко хлопает дверью.
Ивонна стоит и ничего не говорит, просто тяжело дышит.
– Пожалуй, – говорит Сигруд, – это было чересчур.
– Да неужели? – огрызается Ивонна. – Ты только что сказал, что не я одна стала мишенью убийцы-Божества, но и эта девушка, доверенная моим заботам, и к тому же ты продемонстрировал, что в моих владениях тайком побывали божественные агенты! Может, это и были агенты Шары, но все равно – они те, кто забрал… единственное, что у меня оставалось. Мой шанс затеряться, оказаться забытой, оказаться подальше от всего… этого. – Она смотрит на заднее крыльцо. – Но вот оно, прямо по соседству со мной… В моем доме. В моем собственном доме.
Сигруд смотрит, как Стройкова пытается взять себя в руки. Он сомневается, что у Ивонны не случится панической атаки или приступа рыданий. Но, к его удивлению, ни того ни другого не происходит: она зажмуривает глаза, стискивает зубы, поворачивается к нему и рычит:
– Что нам теперь делать?
– Я пока не знаю.
– Мы не можем здесь оставаться.
– Не навсегда, нет.
Она невесело смеется.
– Ну хоть эту ночь можем здесь провести?
– Думаю, да, – говорит Сигруд. – Мы можем рискнуть и задержаться на несколько дней. Я ранил нашего врага. Может, это случилось с ним впервые. Он какое-то время будет держаться от меня подальше. Но мне и самому надо отдохнуть.
– И мы должны просто вернуться в дом, к… – она смотрит на крыльцо, – к ней? К девушке, которую ты считаешь Божеством?
– Я… Да. Я думаю, да.
– Она просто девушка, Сигруд, – тихо говорит Ивонна. – Просто обиженная, испуганная девушка. Ты не можешь быть прав. Не можешь!
– Я знаю.
– Не знаешь. Ты только что ее встретил. Ей едва ли больше лет, чем было мне, когда… – Ивонна закрывает глаза, сглатывает и трясет головой. – Проклятье, это несправедливо. Для меня. И для нее.
– Да, – говорит Сигруд. – Но «справедливость» – всего лишь слово.
Ивонна вздыхает.
– И что мы будем делать?
– Здесь есть телеграф?
– Да. В городе.
– Мне нужно, чтобы ты отправила телеграмму, – говорит Сигруд. Он находит в оружейном сарае клочок бумаги и записывает. – Для Мулагеш. Чтобы она знала, как со мной связаться.
– Я теперь посылаю телеграммы министрам? Да что она знает?
– Она делает мне одолжение, – говорит Сигруд. – Ищет для меня один корабль.
– Что такого особенного в этом корабле?
– Думаю, он подскажет мне, кто наш враг на самом деле – как он думает, как действует – и, быть может, откуда взялись божественные дети. Все это имеет решающее значение для выживания.
Ивонна берет листок и, морщась, засовывает в карман.
– Оружие нужно?
Сигруд поднимает брови и кивает.
– Ну тогда ступай. – Она взмахом руки указывает на оружейный склад. – Не хочу оставаться снаружи в темноте после того, что ты мне рассказал.
Сигруд выбирает хороший карманный револьвер с приличной убойной силой и полуавтоматический винташ «Камаль» – надежное, эффективное служебное оружие, с которым он имел кое-какой опыт.
– Я думала, возьмешь один из этих гигантских пулеметов, – говорит Ивонна.
– Если бы я бегал из дома в дом во время уличного боя, возможно, – отвечает Сигруд. – Но здесь, в глуши… Если я в кого-то стреляю, то хочу попасть.
Ивонна закрывает дверь оружейной и запирает на замок. Потом прислоняется к ней и опять вздыхает.
Сигруд смотрит, как она пытается бороться со всем этим.
– Спасибо, – говорит он.
– За что?
– Ты спасла мне жизнь.
– Пожалуйста, – отвечает она и идет обратно к дому. – Надеюсь, ты окажешь мне ответную любезность, причем скоро.
8. Стрельба по мишеням
Я обнаружила, что молодежь представляет большую опасность. За ней надо внимательно следить: если в стране слишком высока безработица или уровень бедности среди молодежи, начинаются проблемы.
Молодые люди чересчур часто собираются, чересчур много чувствуют и так мало знают о жизни, что им неведомо, что они могут потерять. Разумнее всего отвлечь их, занять чем-то другим, пока они не состарятся и не утратят этот дикий огонь в сердце.
Или используйте их, если сможете. Молодые стремятся найти идею, за которую можно умереть с честью, – все дело в том, чтобы подыскать идею, благоприятную для вас.
И предвосхищая ваш вопрос: да, я это изучила на примере собственной семьи.
Из письма министра иностранных дел Виньи Комайд премьер-министру Анте Дуниджеш. 1708 г.
Сигруд проводит почти неделю с Ивонной и Тати. Он почти все время в доме, потому что Тати тоже там. Он отчаянно нуждается в исцелении и отдыхе, но еще и в том, чтобы просто пожить какое-то время на одном месте. Он знает, что скоро им придется отсюда уехать.
И все же Тати избегает его, как чумы. Девушка ведет себя как призрак и находит способы не встречаться с ним в достаточно тесном фермерском доме. Это его тревожит.
– Я ей не нравлюсь, – говорит он однажды вечером Ивонне.
– А должен?
– Ну… да? Я рисковал жизнью, чтобы попасть сюда ради нее.
– Ты привидение из прошлого ее матери, – говорит Стройкова. – Ты напоминаешь ей о матери и о том, что она на самом деле не знала Шару. Конечно, она тебя ненавидит. Ты знал Комайд лучше, чем она когда-либо. И ей тебя уже не опередить.
Откровение поражает и удручает Сигруда. Потерять любимого человека – это одно. Потерять того, кого ты любил, но никогда по-настоящему не знал, – совсем другое.
– Завтра я поеду в город, чтобы купить побольше дурацких книг для Тати, – говорит Ивонна. – Клянусь, она за день прочитывает толстенные фолианты… Конечно, снова зайду на телеграфную станцию. Ты знаешь, когда должен прийти ответ от Матушки Мулагеш?
– Нет. Я не знаю.
Ивонна сует в очаг на кухне очередное полено.
– Ты подумал о том, куда мы отправимся?
– Подумал, – говорит Сигруд. – Но…
– Что?
– Но кое-какие идеи у меня есть.
После того как утром Ивонна уезжает в город, Сигруд не знает, куда себя деть, так что он сидит на заднем крыльце, разбирает и чистит винташ «Камаль», который выбрал для себя. Это для Сигруда медитативное занятие: он разбирает и чистит оружие, как будто разбирает и чистит, а потом снова собирает собственный разум. Он это делает снова и снова, прислушиваясь к блеянью овец, ветру в холмах и щелчкам, с которыми каждая деталь винташа встает на место.
– Думаю, она уже чистая, – раздается за спиной.
Он поворачивается и видит Тати, которая смотрит на него через окно. Он ей кивает и продолжает свое занятие.
Она открывает дверь, выходит без единого слова и садится на один из деревянных стульев на крыльце. Молча наблюдает за ним почти десять минут.
– Зачем ты это делаешь?
Дрейлинг вставляет на место ось фиксатора обоймы.
– «Плохих положений не бывает, – цитирует он. – Только плохое снаряжение». Я должен знать это оружие, каждую его часть и каждую деталь, лучше себя самого, если намерен использовать его с умом.
– Моя мать научила тебя этому?
Сигруд медлит с ответом. Потом качает головой.
– Нет. Твоя мама не очень-то любила огнестрельное оружие.
– Правда?
– Правда, – твердо говорит Сигруд.
Тати немного поворачивает стул, чтобы смотреть ему в глаза.
– А что она любила?
Он вставляет ударник обратно в ствольную коробку затвора. Секунду-другую размышляет, потом говорит:
– Документы.
– Документы?
– Да.
– В каком смысле «документы»?
– Все, что Шара читала, – говорит Сигруд, – она запоминала. Или так казалось. – Он вставляет в затвор пружину выбрасывателя и боек. – Документы по истории. Документы о людях. Документы о документах. Это все хранилось у нее в голове до нужных времен. Возможно, она изучила лишь основы огнестрельного оружия, потому что слишком много места в ее памяти занимали документы.
Какое-то время Татьяна молчит. Сигруд работает в благословенной тишине. Он не знает, что заставило ее прийти и поговорить с ним сейчас, но решает лишь отвечать на заданные вопросы. Она как робкая лань, и ему не следует делать резких движений.
– Чем вы оба занимались? – в конце концов спрашивает она.
– Тем, чем нам приказывали заниматься, – говорит он. – В основном.
– И все?
Он вставляет пружину отражателя.
– И все.
– Из того, что писали в газетах, – говорит Тати, – я бы сделала вывод, что ваша работа была… грандиознее. Авантюрнее.
– Ничто так не романтизируют, как войну, – отвечает Сигруд. – Но война – это в основном ожидание. Ожидание приказов, ожидание движения, ожидание сведений. – Он в задумчивости откидывается на спинку стула. – Я мог бы измерить свою жизнь бессонными ночами, которые провел в пустых комнатах, таращась в окно.
Он возвращается к работе. Через некоторое время говорит:
– Похоже, ты очень любишь читать.
Тати поджимает колени к груди и смотрит на детали винташа на крыльце.
– Ага. Экономика. – Она вздыхает. – Вот в чем я хороша.
– Кажется, ты не очень довольна тем, в чем именно ты хороша.
– Из-за этого мы с мамой… возникли разногласия. Она сказала, у меня талант. Наняла много учителей. Больше, чем у меня было к тому моменту. А их было и так немало. Это же в общем-то просто гадание. Попытки нарисовать вещи, которые еще не существуют. – Она теребит оторвавшийся кусок обивки стула. – Мельчайшее изменение процентной ставки или сырьевой цены – что они меняют? Вот и все.
– Скучаешь по друзьям?
– По некоторым. На самом деле моими подругами были только дочери госпожи Гошал, Сумитра и Лакши. Госпожа Гошал, наша экономка, долгое время прожила в усадьбе. Я встречаюсь с ними летом или на праздники. Встречалась. – Она сурово глядит на Сигруда. – Они ходили в обычную школу. Я нет. Мама нанимает для меня учителей. То есть нанимала. Как странно говорить в прошедшем времени о человеке, в чью смерть ты еще не веришь.
Сигруд вставляет отражатель в отверстие в зеркале затвора. Внезапно оказывается, что он может представить себе многое из жизни Тати: ребенок, которого вырастили взрослые, со взрослыми друзьями и очень смутными представлениями о детстве. Он видит это по тому, как она разговаривает, используя взрослые формулировки и слова, но ощущение такое, словно она пытается танцевать, основываясь исключительно на инструкциях в каком-нибудь буклете.
– Она тебе нравилась? – вдруг спрашивает Тати. – Я имею в виду мою маму.
Сигруд замирает и медленно поднимает на нее взгляд, смотрит в ее большие, темные глаза.
– Она была лучшим человеком, которого я когда-либо знал, – говорит он.
Тати удивленно моргает.
– Ух ты.
Он на мгновение задумывается, устремив взгляд на суровые леса, а потом говорит:
– Я тебе завидую.
– Почему? – спрашивает Тати, еще сильней удивляясь.
– Ты узнала, какой она была в мирное время, – говорит Сигруд. – Когда не боялась, не волновалась и не выполняла приказы. Когда просто была собой. Я не видел Шару такой. И меня очень печалит, что я все это пропустил. – Он смотрит на девушку. – Мне очень жаль, что так получилось с твоей мамой.
– Спасибо. – Тати сглатывает. Ее дыхание учащается. – Ты убьешь людей, которые убили ее?
Сигруд на миг задерживает на ней взгляд. Потом возвращается к своей работе, вставляя выбрасыватель в затвор.
– Я это уже сделал.
– Ты… ты что?
Сигруд, не отвечая, кладет затвор тыльной стороной на крыльцо, выравнивая отражатель.
– Ты кого-то убил? – потрясенно спрашивает Тати.
– Да, – говорит он.
– В самом деле?
– Да.
Она смотрит на дрейлинга, пока тот заканчивает собирать затвор «Камаля», что занимает некоторое время.
– Ты этого стыдишься? – спрашивает она.
– Я… не знаю. – Он кладет затвор в сторону и смотрит на нее. – Отчасти.
Она встречает его взгляд, потом смотрит вниз, на доски крыльца, дыша все чаще и чаще.
– Надеюсь, ему было больно. Тому, кого ты убил.
Сигруд хмурится и отворачивается.
– Что? – говорит Тати. – Разве это неправильно, хотеть такого?
– Наверное, нет. Будь я на твоем месте, хотел бы того же.
– Тогда в чем дело?
Дрейлинг вспоминает, как Шара однажды сказала ему: «Насилие – часть нашего ремесла, да. Это один инструмент из многих. Но насилие – это инструмент, который после одного-единственного использования будет умолять тебя применить его снова и снова. И вскоре ты обнаружишь, что используешь его против того, кто этого не заслужил».
В мгновение ока он вспоминает ее: девушку-солдата из форта Тинадеши, не старше Тати. Он вспоминает ее распахнутые от ужаса глаза и то, как вспарывал ей живот, ослепленный яростью…
Он возвращается к винташу.
– Не следует искать в этом мире уродство. Его здесь предостаточно. Ты найдешь его довольно скоро, или оно найдет тебя.
Тати некоторое время молчит. Затем она говорит:
– Но постой… если ты убил его… если ты уже убил человека, который убил маму… – Она подается вперед. – Тогда я могу вернуться домой? Все кончено?
– Будь оно так, – говорит Сигруд, – по-твоему, я бы тебе об этом не сказал?
– Но кто остался? Кто еще может…
– Я убил убийцу, – поясняет он. – Но тот действовал не в одиночку. Мы должны быть осторожны.
– Как долго?
– Пока есть необходимость быть осторожными.
– Боги, – вздыхает Тати. – Ты разве не понимаешь, как мне тяжело? Это… это возмутительно, что ты, мама и тетушка таскаете меня туда-сюда, словно проклятого мула! – Она поглядывает на него, произнося ругательство – похоже, не уверена, что ей позволено так выражаться. – Сперва мама бросает меня тут, где нет даже нормального туалета, потом умирает, и тетушка запрещает мне покидать дом! Это словно чистилище, но я даже не понимаю, чего жду, потому что никто мне ничего не говорит!
Сигруд заканчивает собирать «Камаль».
– Ты когда-нибудь стреляла?
– Что?
– Огнестрельное оружие. Тебе доводилось им пользоваться?
– Э-э… нет.
Он проверяет затвор, убеждаясь, что тот скользит правильно.
– Хочешь попробовать?
Она изумленно таращится.
– Что? Стрелять из этого?!
– Это хорошее оружие, – говорит Сигруд и кладет винташ на колени. – Уж я-то знаю.
– Не думаю, что мама или тетушка могли бы это одобри…
– Их тут нет, – говорит дрейлинг. – Но есть я.
Она долго смотрит на «Камаль». Он чувствует ее волнение.
– Я такого раньше никогда не делала, – произносит Тати.
– Тогда идем. – Сигруд встает. – Я тебе помогу.
* * *
Сначала он заставляет ее десять минут стрелять без патронов. Она изумлена тяжестью винташа, что заставляет Сигруда усомниться в выборе оружия, но Тати, прочитав его чувства по лицу, настаивает, что у нее все получится.
Он велит ей целиться в строй жестяных банок на заборе; учит ощущать вес винташа и распределять по рукам и плечам.
– Крепко прижимай к плечу, – говорит он. – Будет отдача. Скорее всего, сильная.
Он наблюдает за ней, за этой бледной, тощей девушкой, которая вцепилась в винташ и нервно моргает, глядя в прицел. Она нажимает на спусковой крючок и каждый раз вздрагивает от его щелчка.
– Это не волшебная палочка, – говорит Сигруд. – Это машина. Это как маленькая фабрика, внутри которой множество частей движутся, чтобы поместить патрон в патронник, выстрелить, выбросить гильзу. Ты должна слушать, как работает эта фабрика, понять ее ритм, подхватить его. Все ясно?
Тати опять стреляет без патрона, жмет на спусковой крючок, воображает отдачу.
– Ясно, – тихо говорит она.
Он забирает винташ, перепроверяет предохранитель. Потом показывает девушке, как зафиксировать затвор в крайнем положении, чтобы не прищемить себе большой палец. Он объясняет, как заряжать – а заряжать будет Тати, Сигруд не станет помогать, – как взять обойму, в которой нетерпеливо блестят латунные патроны, и вставить в винташ, чувствуя сопротивление, пока не раздастся щелчок. Потом он объясняет, как быстро отпустить затвор, который скользнет вперед и автоматически пошлет верхний патрон в патронник.
– Это все? – говорит она.
– Все.
– Я думала, будет сложнее.
– В войне побеждают благодаря эффективности, – говорит Сигруд. – Чем проще обращаться с оружием, тем легче обучать множество солдат сразу. Когда снимешь винташ с предохранителя, можно стрелять. Восемь патронов. Когда обойма опустеет, ее выбросит автоматически.
Она медлит, держа обойму в руке.
– Я должна нервничать?
– Да. Это ведь, в конце концов, огнестрельное оружие. Инструмент, придуманный с единственной целью. Бояться его разумно, как разумно бояться механизированной пилы. Но нельзя, чтобы страх перед вещью помешал тебе ею управлять или управлять хорошо.
Тати облизывает губы, затем вставляет обойму. Она толкает, но недостаточно.
– Дави сильнее, – говорит Сигруд. – Это машина. Представь себе, что открываешь банку с супом.
Она давит сильнее. Обойма входит в винташ с громким щелчком. Тати секунду держит ее прижатой, потом быстро убирает руку. Затвор плавно скользит на место, и верхний патрон отправляется в патронник. Она ахает, отчасти от изумления, отчасти от восторга, что все получилось.
– Хорошо, – говорит Сигруд. – Теперь он заряжен. Не снимай с предохранителя. Всегда держи винташ дулом к земле. Не снимай с предохранителя, если поле зрения неясное и ты не готова прицелиться. Не клади палец на спусковой крючок, если не готова стрелять. Поняла?
– Поняла, – говорит Тати. Она тяжело дышит.
– Я буду стоять позади тебя. Потом мы начнем стрелять по банкам. Отсюда. – Он машет рукой. – Пятьдесят ярдов.
– Далековато.
Он ничего не говорит. Он не говорит, что в бою ей, скорее всего, никогда не удастся подобраться ближе. Он не хочет, чтобы она думала про бой, пусть даже исподволь готовит ее именно к этому.
Он выводит ее на место, встает сзади.
– Не спеши, – говорит он тщательно выверенным голосом. – Это не экзамен. Я просто хочу, чтобы ты поняла эту машину.
– Ладно, – нервно отвечает Тати.
Она долго медлит, как он и предполагал. Татьяна Комайд – настоящая дочь своей матери: взращенная в четырех стенах, вычитавшая великие истины из документов и цифр. Ее совсем не к такому готовили.
«Но она должна научиться, – думает Сигруд. – Ведь нам придется отсюда уехать».
Она поднимает винташ. Смотрит в прицел. Медлит слишком долго, и Сигруд чувствует, как ее руки начинают уставать. Потом она стреляет.
Выстрел громкий, мощный. И совсем мимо цели, но зато Тати пугается так, что пятится и почти роняет винташ.
– Это больно! – кричит она, изумленная и разгневанная. – Это так больно!
– Прижимай крепко, – говорит Сигруд.
– Я прижимала!
– Значит, еще крепче.
Она сверлит его взглядом, ищет осуждение или снисхождение. Не находит. Хмурясь, Тати поднимает винташ и снова стреляет, на этот раз слишком рано.
– Ух… – говорит она, вращая плечом. – Больно… И я снова промахнулась. Почему я промахиваюсь?
– Если бы ты попала в одну из этих банок со второго или первого выстрела, я был бы поражен, – говорит Сигруд. – Мы здесь не для того, чтобы учиться меткости, Тати. Это все равно что ждать от человека, который впервые сел за руль, победы в автогонках. Я хочу, чтобы ты поняла, как работает машина. Что она делает и как это ощущается. Больше ничего.
Поразмыслив, она кивает. В течение следующих секунд опустошает обойму. Все мимо. Но с каждым новым выстрелом у нее прибавляется уверенности.
Она тратит еще три обоймы и в середине четвертой наконец-то попадает в банку.
– У меня получилось! – изумленно восклицает Тати. – Получилось!
– Получилось, – говорит Сигруд. Это была, скорее всего, не та банка, в которую она целилась, но дрейлинг не отнимает у девушки победу.
– Ух, как болит плечо. Я когда-нибудь к этому привыкну?
– Привыкнешь, – говорит Сигруд. – Или нет. Все зависит от тебя. Хочешь продолжить?
Она размышляет.
– Да.
Он кивает на банки.
– Хочу, чтобы ты попала в каждую хотя бы один раз.
У нее от изумления открывается рот.
– В каждую?!
– Да.
– Ты же вроде бы сказал, что мы не будем учиться меткости!
– Если человек хочет учиться, у него должна быть цель. Можешь подойти чуть ближе, если пожелаешь.
– Но… у нас боеприпасы не закончатся?
– Ну, у тети Ивонны их довольно много. Это меня не касается. Я хочу, чтобы ты поняла, каково это – поразить все мишени.
– Но у меня болят руки.
– Тогда они должны стать сильнее.
Она обиженно зыркает на него.
– Или ты хотела сегодня заняться чем-то другим? – спрашивает Сигруд.
Ворча, Тати проводит следующие два часа, стреляя из «Камаля». Она жалуется, что это больно, утомительно и уныло. Сигруд не возражает – она, безусловно, права. Но в ответ на ее жалобы он молчит. Он ждет и наблюдает. Всякий раз она берет винташ и пробует опять.
