Текст книги "Город чудес"
Автор книги: Роберт Беннетт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Он слышит шаги в холмах наверху. Не поднять ли голову? Нет, лучше не нарываться. Это оказывается мудрым решением, когда женский голос сурово кричит:
– Не двигайся! Даже не вздумай дернуться!
Он ждет, прислушиваясь к приближающимся шагам. Гадает, как угодил в такую передрягу, а потом понимает: «Электрическая сигнализация в воротах. Они поняли, что я вломился. Глупо. Глупо и небрежно».
– Ты вооружен? – спрашивает женский голос.
– Да.
– Вытащи оружие и выбрось, пожалуйста.
Сигруд подчиняется, выбрасывая свой нож:, хоть ему и странно слышать слово «пожалуйста» от человека, который отдает приказы, держа в руках винташ.
– Хорошо. Встань, пожалуйста. Медленно.
Постанывая и скуля от жуткой боли в левом боку, Сигруд с трудом поднимается на ноги.
Чуть выше по склону холма стоит женщина. Он вытирает грязь с единственного глаза и смотрит на нее с изумлением.
Она совсем не похожа на миллионершу. На ней сообразная сельская одежда, жилет из овчины и кожаные сапоги, да и мощный винташ – еще и с телескопическим прицелом – весьма необычный аксессуар для богачки.
Но глаза, что глядят на него через прицел… Несомненно, это Ивонна Стройкова, та самая девушка, которую Сигруд встретил много лет назад, и в тот раз она восторженно смеялась, когда он разжег трубку угольком из камина. Однако с той поры она постарела и огрубела. Теперь перед дрейлингом не блистательная светская львица, которую он помнит по Мирграду, но худая, выносливая женщина с каменным лицом и длинными черными волосами, собранными в узел на затылке.
– И кто же ты такой? – спрашивает она.
– Сигруд йе Харквальдссон, – говорит Сигруд. Он пытается не дрожать, но дело дрянь. – Ш-шара… Она…
Стройкова смеется ледяным и невеселым смехом.
– Сигруд йе Харквальдссон! Грозный дрейлинг из Мирграда! Итак, вот лучший боец, которого Шара обещала нам прислать! – Она окидывает его изучающим взглядом. – Ты уж прости мою откровенность, но… что-то я не понимаю, как ты можешь нам помочь.
Сигруд пытается сказать, что и сам не понимает, но его опять охватывает дрожь. И на этот раз она не прекращается. Он дрожит, трясется, пока у него не темнеет в глазах, пока он не утрачивает способность видеть или даже дышать.
А потом грязная дорога поднимается к нему. Он падает и не теряет сознание еще несколько секунд – достаточно, чтобы ощутить боль. Но не очень долго.
Последнее, что он слышит, это вздох Стройковой и ее голос:
– Ох, вот только этого мне…
Потом наступает тьма.
* * *
Кавита Мишра просыпается посреди ночи.
Ее не тревожит темнота вокруг. Хотя на самом деле жутковато – она оставила у постели свечу, когда легла, так что в комнате не должно быть темно, по крайней мере неоткуда взяться такой непроницаемой тьме; но тревожнее всего то, что квартиру заполнили писк, шелест и поскрипывание, как будто спит она не в собственной постели, но в каком-то гигантском, просторном, древнем лесу, таком густом, что лунный свет не проникает сквозь его крону.
Потом раздается голос:
– Мишра.
«А-а», – думает она. Спрашивает вслух:
– Да, сэр?
– Он причинил мне боль, Мишра. Этот человек сделал мне больно.
Она садится на постели.
– Ноков? Сэр? Как вы… Как вы меня нашли? Я не произносила вашего имени.
– Я вспомнил, куда ты меня призывала однажды, – отвечает голос. – Я вспомнил. Я вспомнил, где это происходило. Я становлюсь сильнее, Мишра. Я могу приходить без приглашения туда, где уже бывал. Но все-таки он… Несмотря на это, он причинил мне боль, Мишра!
– О ком вы, сэр? О даувкинде?!
Она знала, что операция в Галадеше обернулась чудовищным бедламом. Уничтожение дома Комайд было во всех газетах. Она получила одно сообщение от Нокова – письмо на черной бумаге на следующее утро загадочным образом появилось на ее комоде – с приказом распространить рисованный портрет даувкинда по всем подразделениям министерства, что и было сделано. Но Мишра не видела самого Нокова и уж точно не знала, что он пострадал.
Или что ему вообще можно причинить вред. Это ее тревожит.
Справа от нее раздается тяжелый вздох. Потом среди теней что-то… шевелится.
И она видит его. Или, быть может, он позволяет ей себя увидеть.
Когда она увидела его впервые в тот день девять лет назад, когда он оставил ей письмо с вопросом, присоединится ли она к нему, он выглядел обычным континентским мальчиком – хотя его глаза были слегка темноваты, словно их с трудом удавалось разглядеть, и он с необыкновенной легкостью прятался среди теней. Но с течением времени и по мере того, как их миссия развивалась, он менялся.
Ноков внимательно смотрит на нее. Он, конечно, все еще молод – и двадцати не дашь, но его осанка изменилась, а глаза стали озерами бескрайней тьмы, в которых поблескивают едва заметные звезды, способные увидеть… больше.
Теперь он сильнее. Теперь он принц, облаченный в мантию власти.
Однако, когда он протягивает Мирше руку, она видит: пальцы в синяках и опухли.
– Он причинил мне боль, – повторяет Ноков. – Как такое возможно? Как он мог это сделать? Ты знаешь?
– Я… Нет. Я не знала, что вы можете пострадать.
– Я не могу! Теперь я сильнее, чем любой из моих братьев и сестер! – Его голос исходит от всего, что ее окружает, как будто все тени вибрируют в унисон. – Я знаю это, мы с тобой оба знаем. Если бы я мог просто найти их, я бы… я бы… – Он мечется в поисках слов, а потом говорит: – Проклятье, это несправедливо. Несправедливо! Я не должен… Никто не должен причинять мне вред. С этим покончено. – Он смотрит на нее, встревоженный. – Каким сильным я должен стать, чтобы никто не смог причинить мне вред?
Ее рот открывается. Хоть Мишре трудно в это поверить, она подозревает, что Ноков пришел в поисках утешения. Но это еще более странно, потому что он недоговаривает: похоже, однажды ему пришлось страдать, и с той поры он убегает от того, что случилось.
– Вы в порядке, сэр? – спрашивает Мишра.
Он опускает руку. Его лицо твердеет.
– Нет. Не в порядке. Смертный, который может причинить мне физическую боль? Это значительно усложняет мое личное вмешательство! Потому что, куда бы я ни направился, там уже может быть он. И теперь он знает, что может сделать со мной. Как и мои братья и сестры, не сомневаюсь. – Он качает головой. – Это плохо, Мишра, это очень плохо.
– Как он спасся, сэр? – спрашивает Мишра.
– Он… М-да. Я случайно затащил его в свой мир.
– Я не понимаю, сэр.
– Это… немного трудно объяснить обычными словами, – говорит Ноков. – Есть место, где я такой, каков на самом деле. Там я касаюсь каждой тени, каждого клочка тьмы. Я затащил его туда, и он… я думаю, он ускользнул через другую тень. Вошел и быстро вышел. – Ноков прищуривает глаза. – Я думаю. И это могло убить его.
– Почему, сэр?
– Потому что это место создано для меня, – говорит Ноков. – Там я могу быть самим собой. Смертным туда нельзя, даже на одну секунду. Но этот смертный… меня беспокоит. Возможно, он выжил. Он мог бы выжить.
– И куда его отправила та тень, сэр?
Ноков делает такое лицо, словно пытается просчитать в уме сложный бюджет.
– Думаю… сюда. В Аханастан. Место, которое я посещаю чаще всего. Тени, они как двери… И я оставил вокруг Аханастана больше открытых дверей, чем в любом другом месте.
Мишра медленно выдыхает.
– В Аханастане у нас больше всего ресурсов. Но есть и множество выходов. Мы будем следить за вокзалом и портами, насколько сможем. Этого может быть недостаточно, сэр.
Ноков долго молчит.
– Но… Но что мы еще можем сделать, сэр? – спрашивает Мишра.
Ноков говорит:
– Мишра, а ты знаешь, что была моей первой?
– Первой кем, сэр?
– Первой смертной, которому… которой я показал себя. С которой я сблизился и смог поговорить. Я наблюдал за тобой до того и думал, сможешь ли ты помочь мне. Но не был уверен. Однако все равно решил показаться тебе.
– Я не знала, сэр.
– Я никогда не спрашивал тебя об этом… ты всегда выполняла мои приказы, и у тебя есть полное право не отвечать, но… почему ты ко мне присоединилась? Почему ты сказала «да» в тот первый раз, много лет назад?
– Я… Я не уверена, сэр. – Она думает над ответом. – Наверное, в первый раз я произнесла ваше имя, чтобы увидеть, реально ли то, что вы предлагаете. И вы пришли, и все оказалось реальным. И мы поговорили, но… Но, когда я вас увидела, вы… кое-кого мне напомнили.
– В самом деле? – спрашивает он, удивленный.
– Да. – Она опускает голову. – Моего брата, Санджая. Его убили в Вуртьястане.
– Ох.
– Я знаю, что вы не одного возраста, сэр, но выглядите сверстниками, и… Ну вот. Вы оба… – Она долго не может подыскать нужное слово. – Вы оба верили. Во что-то. Во что угодно. А я в то время поверить не могла.
– Понимаю, – тихо говорит Ноков.
– Могу ли я узнать, почему вы спросили, сэр?
– Это сложно. Мишра, ты знаешь, что такое сенешаль?
– Прошу прощения, сэр?
– Сенешаль. Кое-что, связанное со старыми Божествами. Смертный, который наделен чудесами и благословениями Божества, а также говорит и действует от его имени. Представитель, или паладин, в каком-то смысле. Это считалось огромной честью у старых континентцев. Но есть цена. Сенешаль владеет чудесами Божества – но чудо представляет собой частицу Божества. Стать сенешалем означает поглотить эту частицу и слиться с Божеством – а на такое способен не каждый.
– Что вы хотите сказать, сэр?
Он смотрит на нее блестящими глазами.
– Я хочу сказать, что если ты сделаешься моим сенешалем, Мишра, то можешь перестать быть собой. Станешь кем-то другим. И я еще не совсем Божество. Я к этому близок. С каждой нашей победой я все ближе. Но знаю, что еще не достиг цели. Так что мне неведомо, как пройдет эта перемена.
– Я… Я понимаю, сэр.
Он некоторое время думает, потом вздыхает.
– Я не буду просить тебя об этом, пока что не буду. Но впереди нас ждет нелегкий выбор, Мишра. – Он встает. – Сообщи мне, как только что-нибудь узнаешь.
– Да, сэр. Мы услышим даже шепот о даувкинде.
– Хорошо. – Он шагает назад, во тьму. – Спи спокойно, Мишра. – Он мигает, как пламя свечи на сквозняке. Потом исчезает. С ним пропадает тьма, возвращается мягкий лунный свет, а Мишра оказывается одна в своей пустой квартире.
* * *
В темноте Сигруд видит сны.
Ему снятся воспоминания – жизнь, какой она была когда-то.
Его отец, маленький и изможденный, ждет в темном коридоре, когда Сигруд выйдет из двери. Свет факелов дрожит на каменных стенах. Воздух влажный и холодный.
Отец улыбается ему, глядя на что-то в его руках. Сигруд смотрит вниз. Он держит младенца, девочку: Сигню, которой всего-то несколько минут от роду.
– А кто тут у нас, – говорит его отец ребенку. А потом Сигруду: – А тут у нас кто?
Сигруд хмурится, заглянув в глаза отца.
– Ты не выглядишь счастливым.
Отец улыбается.
– Я счастлив. Но вместе с тем несчастен.
– Почему? Что тебя печалит?
– Я не печалюсь, Сигруд. Теперь ты узнаешь о жизни много красивых вещей. Но также много печальных.
– Например?
– Ну, для начала… – Он смотрит на внучку – она все еще спит, она все еще красива. – Теперь, когда она пришла в этот мир, твоя жизнь больше не будет по-настоящему принадлежать тебе одному.
Сигруд смотрит на Сигню, это крошечное, безупречное, хмурое существо.
Девочка открывает рот. Из него льется крик – громкий, болезненный, взрослый вопль подлинного ужаса.
Крик длится, но сцена меняется. Он в Вуртьястане, в форте Тинадеши, безумно кричит, одной рукой держа за шею девушку в военной форме, а другой вонзая нож ей в живот снова и снова, снова и снова, пока ее внутренности не начинают вываливаться наружу…
Она глядит на него широко распахнутыми глазами. Ее бледное лицо в брызгах крови – гладкое и мягкое, лицо девушки едва ли старше восемнадцати лет.
«Она была ребенком, – думает Сигруд. – Она была всего лишь ребенком».
Дрейлинг в ужасе открывает глаза. Сон закончился, и ему кажется, что он проснулся, – но он не уверен. Он завернут в одеяла и лежит на чем-то деревянном. Рядом с ним горит огонь, а вдали висит луна, огромная и яркая. И кто-то стоит над ним…
Кто-то знакомый. Кто-то маленький, худой, с сутулыми плечами и в толстых очках, которые посверкивают, отражая огонь.
– Шара? – шепчет Сигруд. – Это ты?
И засыпает.
* * *
Он чувствует, как воздух выходит из открытого рта. Его язык пересох, голова болит, а спина в силу каких-то непостижимых причин кажется исцарапанной. Но он жив.
Сигруд приоткрывает единственный глаз. Похоже, он лежит на крыльце фермерского дома Стройковой. Сейчас ночь, и он завернут в кучу шерстяных одеял, а рядом, в подобии каменной печки с дымоходом, ревет пламя. Он чувствует жар, но едва-едва.
Фрагменты сна все еще мелькают в его голове. Сигруд пытается оглядеться. Рядом с ним в кресле сидит женщина с винташем на коленях и смотрит на голые холмы. Услышав, как он шевелится, она поворачивается и смотрит на него. Это Стройкова.
– Проснулся, – говорит она. – Пить хочешь?
Сигруд кивает. Такое чувство, что он не пил уже много лет.
Стройкова поднимается и идет в дом, закинув винташ на плечо. Приносит деревянную чашку, до краев наполненную ледяной водой. Дрейлинг жадно пьет, давится и начинает яростно кашлять.
Стройкова следит за ним, ее худое, жесткое лицо неподвижно и непроницаемо.
– Что с тобой случилось?
Рассказать ей, что он был ранен и отравлен, сражаясь почти с Божеством? Сигруд решает, что это не лучший способ завязать знакомство.
– Что тебе известно? – спрашивает он и понимает, что голоса хватает лишь на шепот.
– Мне известно, что ты проник на мою землю без предупреждения, – говорит Стройкова. – И что ты выглядишь так, будто умираешь. Хоть могилу я еще не выкопала. Извини за спину. Ты слишком тяжелый, чтобы я смогла тебя нести, так что до крыльца тебя волокла Нина.
– Н-нина?
– Мой мул. Затащить тебя в дом было невозможно. Пришлось импровизировать. – Она взмахом руки указывает на огонь. Смотрит на Сигруда, и дрейлинг видит в ее взгляде жесткость, которой не ожидал. – Я, знаешь ли, тебя помню.
– Что?
– По той вечеринке в Мирграде. – Она откидывается на спинку кресла. – Я не забываю светские знакомства. Ты был там в своем просторном красном пальто, в шляпе и с трубкой. И там была она. Малышка Шара. И в ту же секунду, когда Во ее увидел, я… – Горькая улыбка. – Я почувствовала, как мир разваливается на части. Еще до Мирградской битвы. – Она снова смотрит на него, ее взгляд скользит по его лицу. – Ты… ты прекрасно сохранился, верно? Выглядишь почти таким же, каким я тебя помню. За исключением того, что не совсем похож на живого, конечно. Это ведь не может быть правильно, не так ли? Наверное, память меня подводит, и ты выглядел не так…
Сигруд смотрит на Стройкову, пока она говорит. Она все время держит одну руку на винташе. В том, как она это делает, ощущается непринужденная легкость, которая намекает, что в этих краях оружие – ее постоянный спутник. И, возможно, единственный.
Он пытается перевести дух, чтобы спросить о Татьяне, но бок болит слишком сильно.
– Лучше молчи, – говорит Стройкова. – Ты проспал весь день, и, похоже, тебе это было нужно. Кто-то обработал тебя, как дешевый кусок баранины, и ты все еще выглядишь ужасно больным. Но я не причиню тебе вреда. Шара велела проверить глаз и руку. Она сказала, что ты можешь прийти. И ты такой, каким она тебя описала. – Она касается левого глаза. – Впрочем, фальшивый глаз мне нравится. Очень милый.
Они с Сигрудом недолго глядят друг на друга. Он дышит сбивчиво и неглубоко.
– Кто-нибудь следил за тобой? – тихо спрашивает она.
Он качает головой.
– Мы в опасности?
Он кивает.
– Неужели о нашем местоположении узнали?
Он пытается пожать плечами, но сомневается, что это заметно.
– Я же говорила ей, что это ненадолго, – бормочет Стройкова себе под нос. – Я же говорила ей, что все развалится, как всегда…
В другом углу крыльца что-то звякает. Сигруд не может поднять голову, чтобы посмотреть, но Стройкова встревоженно выпрямляется в кресле.
– Дорогая, я же тебе сказала вернуться в дом и остаться там!
– А еще ты сказала мне принести вязанку дров, – отвечает тихий и мрачный голос. – Твои приказы противоречат друг другу, тетушка.
Сигруд хмурится. «Тетушка?»
– Мне не нравится, когда ты не в доме, – парирует Стройкова. – Если кто-то шныряет вокруг, ему достаточно будет сделать выстрел наугад и попасть в тебя – этого я себе никогда не прощу!
– Если овцы не взбунтовались и не научились стрелять как снайперы, подозреваю, нам ничего не угрожает.
Кто-то появляется в поле зрения, но по-прежнему держится в тени. Кто-то маленький и худой, в очках, в стеклах которых отражается пламя, – кто-то знакомый.
Сигруд потрясенно моргает.
– Ш-шара?
Он сосредотачивает взгляд. Понимает, что ошибся: хотя вновь прибывшая юная девушка ведет себя как Шара, одета как Шара и даже разговаривает немного как Шара, она явно континентка, невысокая и бледная, с курчавыми, черными как смоль волосами.
– Нет, – тихо говорит она. – Не Шара. – Поворачивается к Стройковой. – Почему он все время это повторяет?
Потом девушка приближается, выходит на свет, и он видит ее полностью. Видит ее широкое, бледное лицо, вздернутый носик, маленький рот с тонкими губами.
Он мгновенно узнает это лицо. Но не по фотографии в доме Шары, где была изображена смеющаяся шестилетняя девочка.
«Это девушка со скотобойни, – думает изумленный дрейлинг. – Та, которая спасла меня. Точная копия! Но… это же невозможно…»
– Полагаю, я должна попросить тебя представиться, Татьяна, – говорит Стройкова, вставая рядом с девушкой. – Впрочем, я и сама не представилась нашему гостю должным образом.
– Мы встречались, – говорит Татьяна, и ее глаза чуть распахнуты от благоговения.
– В самом деле? – удивляется Стройкова.
– Да. Один раз. Я думала, мне это приснилось. – Девушка пристально глядит Сигруду в лицо. – Я была маленькой, я вошла в комнату мамы, когда она говорила с человеком в зеркале. Он находился на корабле, и он плакал. Он был очень опечален. Я так и не узнала, из-за чего. – Она склоняет голову набок. – Мама сказала, мне приснилось. Но все случилось на самом деле. Это был ты. Ведь так?
Сигруд по-прежнему столь удивлен, что едва слышит ее. Он не может перестать смотреть на ее лицо, следить за каждым движением. Он не может поверить, что Татьяна Комайд, приемная дочь Шары, оказалась так похожа на девушку со скотобойни.
Он вспоминает, как Ноков смеялся во тьме: «Да ты ее хотя бы видел?»
Сигруд сглатывает.
– Как же ты… как же…
– Как же я что? – спрашивает Татьяна.
Силы покидают дрейлинга. Он роняет голову и моргает – один, другой, третий раз. Он больше не может бодрствовать. Сознание покидает его, и он засыпает.
* * *
Сигруд просыпается от запаха какой-то стряпни, густой и крахмалистой. Обычно он не находит такое аппетитным, но его желудок настолько пуст, что урчит, едва уловив запах. Сигруд понимает, что не чувствовал голода много часов, а то и дней – значит, он поправляется.
Он открывает единственный глаз. Утро. Он все еще на крыльце. Во рту ужасный привкус, и все кажется влажным. Наверное, за ночь из него вытекли пинты и галлоны пота.
«А пот означает… что мне тепло».
И оказывается, что ему и впрямь тепло. Ему очень-очень жарко. Он должен снять с себя все эти одеяла, и немедленно.
Он их спихивает и выпускает облако соленой вони, от которой режет глаза. Левый бок все еще жутко болит, но кожа наслаждается ощущением прохладного утреннего воздуха.
Сигруд встает, очень медленно. От его промокшей от пота одежды в утренней прохладе слегка идет пар, как будто карманы полны свечей. Он ковыляет к входной двери фермерского дома.
Заглядывает внутрь. Там все довольно примитивно: свечи, фонари, хлипкие деревянные стулья – совсем не атрибуты миллионерши. Он чувствует запах костра поблизости, и сливочный, крахмалистый аромат усиливается. Он ковыляет по коридору.
Тот упирается в кухню. В уголке маленькая кухонная плита, под чугунным котелком мерцает огонь. Над краешком котла, где затвердело что-то белое и комковатое, вьется узкая струйка пара.
– Это овсянка, – говорит кто-то.
Сигруд поворачивается и видит Татьяну Комайд – она сидит в углу и читает громадную книгу, на корешке которой написано: «Взлет и падение континентской медной промышленности». Татьяна глядит на него поверх книги с толикой неприязни, как будто вспомнив о какой-то личной обиде.
– Ага, – говорит Сигруд. Он чешет руку, чувствуя себя неловко. – Точно.
– Да. Точно. Это все, чем питается тетушка Ивонна. Этим – и еще бараниной, морковью и картофелем.
На мгновение они просто смотрят друг на друга. Сигруд не может перестать смотреть на ее руки, ноги, ступни, как будто желая убедиться, что каждый видимый кусочек ее тела – человеческий, нормальный; и, похоже, они такие и есть.
Она всего лишь юная девушка. Просто подросток, который глядит на него с обидой. Сигруд испытывает причудливое ощущение, думая, что ради нее он рисковал жизнью, терзался размышлениями во тьме, о ней переживал и думал, пока плыл через Южные моря в Галадеш.
И все же смотреть на нее…
– У меня что-то с лицом? – спрашивает Татьяна.
Сигруд задерживает на ней взгляд еще на секунду.
«Она понятия не имеет. Она не знает, на кого похожа. И кем может стать».
Он неловко кашляет.
– Стройкова… твоя тетя?
– Она друг семьи. – Холодная улыбка. – Миски на верхней полке справа. Ложки в выдвижном ящике ниже.
Сигруд открывает шкаф и видит, что на средней полке действительно есть миски, но на нижней имеется что-то гораздо более тревожное – большой черный револьвер.
– Это она тоже оставила, – говорит Татьяна из своего угла. – Думаю, для меня… хотя тебе он может быть полезнее.
Сигруд еще секунду глядит на оружие, потом принимается наполнять миску кашей.
– Зачем она оставила тебе пистолет?
– Думаю, на случай, если кто-то ворвется сюда и будет угрожать моей жизни. Вообще-то я бы даже обрадовалась. С того дня, как мама привезла меня сюда, ничего больше не произошло.
– Мама привезла тебя сюда? – переспрашивает Сигруд.
– А кто же еще?
Он озирается.
– Где Стройкова?
– Кормит овец и свиней. Наверное. Я не могу сказать точно, потому что мне нельзя выходить из дома. Я, видишь ли, немаловажная персона.
Сигруд садится за стол. Он собирается набить рот кашей, как вдруг Татьяна покидает свой угол и садится напротив. Она глядит на него пристально, словно видит перед собой странное животное и никак не может его классифицировать.
– Итак, – говорит она, – ты знал мою маму.
– Хм, – мычит Сигруд в ответ. – Да.
– Пистолетом пользоваться умеешь?
Он косится на шкаф с посудой.
– Умею.
Она кивает.
– И ты тоже был шпионом?
Сигруд медлит. Железное правило разведки: не бегать вокруг, крича о том, кто ты такой. Но нельзя стать достойным оперативником, не умея читать людей, – и он чувствует, что Татьяна Комайд уже знает правду и ждет от него того же.
– В каком-то смысле, – говорит он.
Она снова кивает и говорит:
– Понятно.
Звучит это немного дерзко. Потом девушка встает, хватает книгу и быстрым шагом выходит из комнаты.
Сигруд таращится ей вслед, гадая, что это было. Потом открывается задняя дверь, и входит Стройкова в грубой кожаной куртке и грязных сапогах, с винташем на плече.
– А, очухался, – говорит она. – И проголодался. Видимо, еще поживешь. – Она хмурится, услышав, как где-то в доме хлопнула дверь. – В чем дело?
Сигруд беспомощно взмахивает рукой, указывая на пустой стул напротив него.
– Татьяна была здесь, и…
– И?
– Спросила, знал ли я ее мать.
Стройкова прищуривается.
– И что ты ей сказал?
– Сказал, что знал. Потом она спросила, был ли я шпионом.
– И на это что ты ей ответил?
– Я сказал… Ну-у. Да? Хотя это не совсем правильное слово. И тогда она просто встала и ушла.
Стройкова вздыхает и сдувает с лица упавшую прядь волос.
– Ох, батюшки. М-да. Такие вот дела у нас творятся. Ходить можешь?
– Предпочел бы этого не делать, – говорит Сигруд, думая про свой раненый бок.
– А я бы предпочла не нянчить сердитого подростка и полумертвого дрейлинга, но куда деваться. Когда закончишь с завтраком, выходи наружу. Я хочу, чтобы ты кое-что увидел.
– С Татьяной все будет в порядке?
– С Тати? Проклятье, конечно, нет! Мало того что она все еще скорбит, но что хуже… М-да. Очевидно, Шара не рассказала ей правду. Обо всем.
– П-правду?
Стройкова язвительно улыбается.
– Хочешь верь, хочешь нет, но Шара мне нравилась. В последние годы она стала в каком-то смысле моей подругой. Но все же я сомневаюсь в правильности кое-каких ее решений в плане воспитания. В особенности решения скрывать от единственного ребенка, что Шара была одним из наиболее успешных тайных агентов за всю историю Сайпура и лично убила двух Божеств.
Сигруд роняет челюсть.
– Она… она ей этого не рассказала?!
– Даже не намекнула. Похоже, Тати выросла, думая, что срок ее матери на посту премьер-министра – всего лишь очередной этап в карьере застенчивой чиновницы высокого ранга. Как Шаре это удалось, понятия не имею. Но теперь, когда она мертва, истина открылась. Я не могла утаить это от Тати, ведь все, что касается жизни ее матери, – международные новости. Так что поверь мне, после всего: плача, криков и ворчания, с которыми мне пришлось столкнуться в прошлом месяце, господин Сигруд, прикованный к постели мужчина, едва способный говорить, – это самый натуральный отпуск.
* * *
Сигруд следует за Стройковой, быстрым шагом идущей к маленькому сараю в дальнем углу своих владений. Он оглядывается на фермерский дом, который они покинули. Он видит, что, хотя здание нуждается в ремонте, о безопасности позаботились: на окнах решетки, а часть заколочена железными пластинами.
– Итак, – говорит Ивонна, – ты должен стать нашим телохранителем. Да?
– Думаю, общая идея была такой, – отвечает Сигруд и косится на ее винташ. – Но похоже, что ты отлично справляешься. Ты зовешь ее… Тати?
– Да. Она Тати, я Ивонна. Никакой чуши с «госпожой Стройковой», ладно? Ты не мой лакей. Был один, но я его уволила. Не доверяла. И он вообще-то побаивался овец. Как ни крути, неподходящая персона. Скажи, как ты узнал, что мы здесь?
– В каком-то смысле Шара подсказала. – Он рассказывает о своем путешествии, опуская детали о Нокове и божественном.
Ивонна тихонько смеется.
– Старушка Мулагеш… Как она меня ненавидела. Ей не нравилось, что я вмешиваюсь в сайпурскую политику. Какая ирония – ведь Сайпур-то совал свой нос в каждую избирательную урну на Континенте со времен каджа. Хотя Шара попыталась кое-что исправить.
– Как вы с Шарой сблизились?
Она останавливается и устремляет на него ясный взгляд.
– А ты как с нею сблизился, Сигруд йе Харквальдссон?
Он пожимает плечами.
– Она вытащила меня из тюрьмы.
– Хм. Хотела бы я иметь такую простую историю. – Она снова пускается в путь. – Шара начала слать мне письма… лет этак пять назад или около того. Она хотела узнать, не заинтересует ли меня благотворительность. Что-то в связи с приютами для континентских сирот. Сперва я ее игнорировала, но она проявила настойчивость. В конце концов я разрешила ей приехать в Дхорнав и рассказать обо всем лично. И она задела меня за живое. После всех наших катастроф по-прежнему оставалось так много бездомных детей. Такие вещи… Они так просто не проходят. Они тянутся на протяжении поколений.
Сигруд внимательно слушает.
– Значит… ты принимала участие в ее благотворительности на Континенте?
– Ну как принимала? Я выделила на это дело кругленькую сумму. Консультировала учрежденный ею попечительский совет по почте. А иногда позволяла ее дочери жить у меня, когда Шара делалась слишком занятой, – в тот период здесь имелись слуги. Маленькой Татьяне тут было весело, она каталась на пони, и все такое. Я избавилась от всех слуг, когда Шара умерла. Они утратили мое доверие.
– Но ведь это Шара привезла сюда Тати, верно?
– Верно, – отвечает Ивонна. – Ты об этом ничего не знаешь?
Он качает головой.
– Я вмешался в это дело только после ее смерти. Я ничего не знал.
– После ее смерти, хм? Так ты сам себя благословил стать ее ангелом-мстителем? Как мужественно.
– Когда она привезла сюда Татьяну? – спрашивает Сигруд.
– Чуть больше трех месяцев назад, – говорит Ивонна. – После того как переехала в Аханастан. А потом…
– Ее убили.
– Да.
– И она не посылала тебе никаких других сообщений за это время?
– Нет. Но это нормально. Я теперь всеми делами занимаюсь на расстоянии. Стараюсь не вовлекать слишком много людей в свою жизнь и то, чем я занимаюсь здесь.
– И чем же именно?
– Управляю своими активами, – говорит она, приближаясь к сарайчику. – Выращиваю овец. Ну и еще есть вот это. – Ивонна отпирает висячий замок и распахивает дверь.
Сигруд изумленно таращится. Внутри сарая арсенал оружия и боеприпасов, от которого обомлел бы даже самый настоящий оперативник-ветеран. Десятки пистолетов и винташей – большинство полуавтоматические и автоматические, – а также наборы для чистки, патронташи и множество коробок с пулями. У дальней стены сложены консервы и мешки с рисом, мукой и так далее – все очень тщательно упакованные, чтобы храниться как можно дольше.
Ивонна тщательно оценивает его реакцию.
– Я тренировалась, – говорит она. – Столько, сколько смогла. Но я подозреваю, что о таком оружии ты знаешь гораздо больше. Ты сказал, тебе велели прийти сюда и защищать Татьяну. Я хотела, чтобы ты знал, где все это лежит. На случай, если что-нибудь произойдет.
– А… по-твоему, что-нибудь может произойти?
– Я уже давно этого жду, Сигруд йе Харквальдссон, – говорит Ивонна, устремив взгляд куда-то в сторону холмов. – Катастрофы на Континенте случаются чаще, чем дождь. И я хочу быть готова, и ты тоже должен быть готов. Идем. Давай я покажу тебе дороги.
* * *
Ивонна Стройкова проводит почти два часа, знакомя его с территорией. Она начинает с дороги, ведущей через овечьи пастбища, по которой он и пришел, но также показывает два или три десятка разнообразных тропинок через холмы, доступных из города.
Или от реки. Или из леса. Или из низин. Или от соседних овцеводческих ферм.
Сигруд слушает, как Ивонна перечисляет все разнообразные маршруты и способы, которыми кто-то мог бы воспользоваться, чтобы напасть на них. Следит за тем, как ее рука никогда не покидает винташа – и держит очень крепко. Задумчиво кивает, слушая ее рассказ о системе тревоги, встроенной в изгородь. И тотчас же понимает, что Ивонна Стройкова готовилась к нападению не месяц-другой, после смерти Шары – она готовилась годами. Может, лет десять. Или больше.
– …могут приплыть по реке, – говорит Ивонна, указывая. – На каких-нибудь надувных лодках. Или на плотах. Это еще одна возможность. – Она бросает на него взгляд и замолкает. – Почему ты на меня так смотришь? Сигруд на секунду задумывается.
– Знаешь, я тоже тебя помню. По той вечеринке. – Да ладно.
– Да. Ты была очень молода.
– Моложе некуда. Мне едва исполнился двадцать один год.
