Текст книги "Нечто по Хичкоку (сборник)"

Автор книги: Роберт Альберт Блох

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)

Эдвард Лукас Райт
Лукунду

– Тому, что увидишь своими глазами и услышишь своими ушами, можно верить, – сказал Твомбли.

– Не всегда, – мягко возразил Сингльтон.

Все посмотрели на Сингльтона. Твомбли стоял спиной к огню, широко расставив ноги. Он как обычно держался на первом плане, а Сингльтон как обычно держался в тени. Но если Сингльтон начинал говорить, то всегда ему было что сказать. Мы смотрели на Сингльтона с молчаливым ожиданием.

– Я вспомнил, – сказал, выждав небольшую паузу, Сингльтон, – кое о чем, что я видел и слышал в Африке.

До сих пор мы не верили, что когда-нибудь вытянем из Сингльтона подробности о его пребывании в Африке. Подобно тому, как некоторые альпинисты рассказывают лишь о подъеме и спуске, минуя все подробности, так и Сингльтон сообщил нам только, что он отправился в Африку и вернулся оттуда. Понятно, что произнесенные Сингльтоном слова, обещавшие рассказ, сразу приковали наше внимание.

Твомбли отошел от камина, как бы сойдя со сцены, и никто даже не обратил на это внимание. Ситуация изменилась: Сингльтон завладел компанией. Кое-кто из нас закурил сигары, приготовясь к интересному. Сингльтон тоже закурил, но его сигара вскоре затухла, и он не стал зажигать ее снова.

I

Мы были тогда в Больших Лесах. Мы хотели встретить племя пигмеев. Согласно теории Ван Ритена карлики, открытые Стэнли, должны быть метисами, происходящими от негров и истинных пигмеев. Ван Ритен надеялся открыть неизвестную расу людей, рост которых был не больше девяноста сантиметров. Но нам так и не встретились такие люди.

В тех местах, о которых я говорю, туземцы встречались редко, дичи тоже было немного. А кроме дичи питаться было нечем. Нас окружали густые леса, сырые, сочащиеся влагой. Мы были в этих лесах незнакомым явлением. Здешние дикари никогда еще не видели белого человека.

Неожиданно для нас к вечеру одного из дней в наш лагерь пришел англичанин. Он был крайне измотан. Мы о нем ничего не слыхали, а он слышал о нас, и он шел пять дней, чтобы встретиться с нами. Его проводник и носильщики были не менее уставшими, чем он сам. Несмотря на то, что одежда англичанина почти превратилась в лохмотья, а к его подбородку пять дней не прикасалась бритва, сразу можно было понять, что по своей натуре он был человек чистоплотный и понимавший толк в хорошей одежде. Он явно относился к числу людей, бреющихся каждый день. Он был небольшого роста, ощущалось, что темперамент у него холерический, что нервная система у него чувствительная и возбудимая, и тем не менее ему удавалось не выражать на своем лице, типичном лице британца, абсолютно никаких эмоций, так что со стороны можно было подумать, что этот человек не способен испытывать никаких человеческих чувств. Англичанин намеревался обойти вокруг света, сохраняя комильфо цивилизованного человека и не докучая никому.

Имя англичанина было Этчем. Он нам представился очень скромно, а к еде он относился с такой сдержанностью, что мы ни за что не подумали бы, что в течение пятидневного перехода он поел всего три раза и причем очень понемногу, если бы наши носильщики не узнали это от его носильщиков.

Когда мы закурили сигареты после еды, англичанин объяснил нам, почему он пришел.

– Мой шеф сильно болен. Он не выдержит, если ему не помочь. Вот и я подумал…

Он говорил неторопливо, ровным тоном, мягко, но все же капельки пота, выступающие под его кустистыми усиками, показывали, какое внутреннее волнение ему приходится сдерживать. Если же прислушаться более внимательно к его речи, то можно было уловить, что старательно сдерживаемые эмоции все-таки просачивались в звуки его голоса. Слушая англичанина, я сразу был растроган и взволнован просительным тоном его голоса и тревожным нетерпеливым взглядом его грустных глаз, я сразу почувствовал степень его беспокойства за судьбу своего начальника. В отличие от меня, слова англичанина не произвели на чувства Ван Ритена никакого впечатления, а если и произвели, то он это хорошо скрыл. Однако он слушал внимательно, что меня удивило, потому что Ван Ритен относился к тем людям, которые отказывают резко и сразу. Нет, Ван Ритен слушал внимательно. Он даже поинтересовался:

– А кто ваш шеф?

– Стоун, – ответил англичанин.

Мы оба были поражены этим ответом. В один голос мы воскликнули:

– Ральф Стоун?!

Этчем подтвердил.

Буквально на несколько минут это сообщение повергло нас в молчание. Ван Ритен никогда не встречался с Ральфом Стоуном, но я когда-то был с ним в одной школе. Мы иногда в разговоре с Ван Ритеном касались Ральфа Стоуна. Мы знали из тех рассказов, что ведутся у лагерных костров, что два года назад на территории Балунды, к югу от Луэбо, ему удалось победить в противоборстве с неким колдуном и его соплеменниками. В знак его победы дикари подарили ему обломки священного музыкального инструмента поверженного колдуна.

До этого мы считали с Ван Ритеном, что если Ральф Стоун и находится еще в Африке, то его во всяком случае нет в этих краях, где мы разыскиваем пигмеев. Оказалось совершенно для нас неожиданно, что он опередил нас.

II

Так неожиданно возникшее перед нами имя Стоуна, произнесенное Этчемом, пробудило в моей памяти целый рой воспоминаний. Припомнилось многое: его происхождение из совсем не простой семьи, трагическая гибель родителей, блестящие успехи в годы учения, огромное унаследованное богатство, его известность, граничащая со славой, но тут же и его романтический побег с молодой писательницей, широко известной как своими книгами, так и своей красотой, и его скандальный бракоразводный процесс, затем целый калейдоскоп его разводов и повторных вступлений в брак и, наконец, поездка на черный континент. Все эти воспоминания беспорядочным вихрем пронеслись в моей голове, и наверное, то же самое происходило и с Ван Ритеном, потому что он задумчиво молчал. Потом он спросил:

– А где Вернер?

– Он умер, – ответил Этчем. – Он умер еще до того, как я решил принять участие в экспедиции Стоуна.

– Вы не были со Стоуном в Луэбо?

– Нет. Я присоединился к нему позже.

– Кто с ним в экспедиции?

– Только его прислуга из Занзибара и носильщики.

– Что за носильщики?

– Из племени Мангбату, – ответил Этчем так просто, как будто это ничего не значило.

На нас-то с Ван Ритеном такое сообщение произвело должное впечатление. Никому еще не удавалось использовать носильщиков из племени мангбату за пределами их территории, и никогда они не нанимались носильщиками в длительные и трудные экспедиции. Не зря, очевидно, Ральфа Стоуна считают человеком, обладающим невероятной силой убеждения.

– А долго вы были в краях племени мангбату? – поинтересовался Ван Ритен.

– Несколько недель. Стоун заинтересовался этим племенем. Он составил подробный словарь их языка. Согласно его теории племя мангбату отпочковалось от племени балунда, а теория основана на сходстве многих обычаев этих племен.

– Чем вы питались? – спросил Ван Ритен.

– В основном, дичью.

– Давно ли Стоун слег?

– Больше месяца прошло уже.

– И это вам пришлось охотиться для пропитания всей экспедиции? – воскликнул Ван Ритен.

На лице Этчема еле заметно выступил румянец.

– У меня было много и промахов в стрельбе. Я и сам не очень хорошо себя чувствовал.

– Чем болен ваш шеф?

– Это похоже на фурункулез.

– Но это же не очень опасно. От двух-трех фурункулов не трудно избавиться.

– Это не совсем фурункулы, и их не два-три, их десятки. Если бы это были фурункулы, он бы уже давно от них умер. Я не знаю, как вам лучше объяснить. Понимаете, это одновременно и менее опасно и гораздо хуже…

– Что вы хотите этим сказать?

Этчем немного поколебался и ответил:

– Болезнь протекает не так, как при фурункулезе. Стоун не испытывает боли, у него почти не повышается температура, но у меня создается впечатление, что затронута больше его психика. Когда появился первый фурункул, Стоун позволил мне сделать перевязку, но когда пошли новые фурункулы, он стал их скрывать и от меня, и от туземцев из числа своей прислуги. Он все время лежит в своей палатке, и когда появляются фурункулы, он не разрешает мне менять бинты и вообще не позволяет находиться рядом с ним.

– У вас много бинтов в запасе?

– Они еще есть, но Стоун не позволяет вообще менять ему бинты. Он сам делает себе перевязку одними и теми же бинтами, стирая их.

– Как он обрабатывает нарывы?

– Он вскрывает их бритвой и срезает под корень на уровне мяса…

– Что вы говорите?! – вскрикнул Ван Ритен.

Англичанин ничего не ответил, только посмотрел ему в глаза.

– Простите мою вспышку, – тут же сказал Ван Ритен, – но меня это поразило. Если бы это в самом деле были фурункулы, он уже давно был бы мертв.

– Я же вам и сам сказал, что это не фурункулы, – тихо сказал Этчем.

– Но создается впечатление, что этот человек не в здравом уме.

– Я точно так же думаю. Я уже не могу больше ни советовать ему, ни контролировать его поведение.

– Сколько нарывов обработал он таким способом?

– Два, насколько мне известно.

– Два?

На лице Этчема опять проступил румянец.

– Я это подглядел через дырку в палатке. Я вынужден был тайком наблюдать за ним, потому что он уже не отвечал за свои поступки.

– Да-да, вы совершенно правы, – согласился Ван Ритен. – И вы застали его дважды за этим занятием?

– Я предполагаю, что и с другими нарывами он поступал так же.

– Сколько их было у него?

– Десятки.

– Он ест что-нибудь?

– Ужасно много! Больше чем два носильщика.

– Он может ходить?

– Только ползает немного и при этом стонет.

– Температура у него все же повышена, так вы сказали?

– Да, температура повышена.

– Бредит?

– Дважды бредил. Всего два раза. Первый раз, когда появился первый нарыв, а потом бредил еще один раз. При этом он никого не подпускает. Но мы слышим его бред, и дикарей он пугает.

– Он говорит на их языке?

– Нет, но он, очевидно, говорил на диалекте, близком их языку. Носильщик Хамед Бургаш сказал, что это язык племени балунда. Я плохо знаю этот язык. Мне не очень легко даются языки, Стоун – другое дело, он выучил за одну неделю столько слов языка мангбату, сколько я не выучил бы и за год. Все же мне показалось, что слова, которые он произносил в бреду, были из языка племени мангбату. Во всяком случае, эти слова очень пугали носильщиков-мангбату.

– Пугали? – переспросил Ван Ритен.

– Людей из Занзибара тоже. Меня его бред тоже испугал, но меня он испугал по другой причине. Стоун говорил двумя разными голосами.

– Двумя голосами?

– Да, – сказал Этчем более взволнованно. – Двумя голосами, словно это был разговор двух людей. Один голос был его собственный, второй голос тонкий, слабый, писклявый. Я никогда не слышал таких голосов раньше. Когда он говорил своим голосом, мне показалось, что он говорил на языке мангбату, причем некоторые слова я знал. Например, «недру», «метабаба» и «недо», что означает: «голова», «плечо» и «бедро». Возможно, что он произносил также «кудра» и «некере» («говорить» и «свистеть»). Когда же он говорил тоненьким голоском, то я смог разобрать слова: «матомипа», «ангунзи» и «камомами» («убить», «смерть» и «ненависть»). Хамед Бургаш сказал, что он тоже слышал эти слова, а он знает язык мангбату гораздо лучше меня.

– А что говорили носильщики?

– Они произносили «Лукунду», «Лукунду». Я не знал этого слова. Хамед Бургаш сказал, что на языке мангбату это означало «леопард».

– Это слово у мангбату применяется для колдовства, – сказал Ван Ритен.

– Меня это не удивляет. Уже только слыша два этих голоса, можно было подумать о колдовстве.

– Один голос отвечал другому? – спросил Ван Ритен, и было заметно, что он старается придать вопросу малозначительность.

На этот раз лицо Этчема вместо румянца покрылось бледностью.

– Иногда они говорили одновременно.

– Два голоса одновременно?!

– Так показалось не мне одному. Кроме того, было и еще кое-что…

Он замолчал и вопросительно посмотрел на нас.

– Разве может так быть, чтобы один и тот же человек сразу говорил и свистел?

– Что вы хотите сказать?

– Мы все услышали, как Стоун говорил своим собственным, довольно низким и густым голосом, но при этом слышался высокий, резкий свист. Впечатление было чрезвычайно странное. Сам свист был очень необычный. Свист мужчины отличается от свиста женщины или девочки. Представьте себе, что свистит самая крошечная девочка на свете, причем свистит без передышки и все время на одной и той же ноте. Вот таким и был свист, сопровождавший низкий голос Стоуна, но он был еще пронзительнее, чем голос той предполагаемой девочки.

– И вы не подошли к Стоуну?

– Стоун не агрессивен по натуре, – сказал Этчем, – и тем не менее мы почувствовали угрозу с его стороны, не такую, какая может быть выражена разъяренным человеком или психически больным, а угрозу спокойную, но твердую. Он сказал, что если хоть один из нас (а я был тоже включен в это число) приблизится к нему во время припадка, то осмелившийся это сделать умрет. Он казался монархом, повелевшим своим подданным оставить его одного на смертном ложе. Никто не осмелился нарушить приказ.

– Конечно, – согласился Ван Ритен.

– Теперь ему очень плохо, – повторил Этчем упавшим голосом. – Я подумал, может быть, вы…

Как бы он ни старался говорить спокойно, без эмоций, мы явственно ощутили, как сочувственно он относится к Стоуну и как близко к сердцу принимает его несчастье.

Как и у большинства энергичных людей, в характере Ван Ритена явным фоном служил суровый эгоизм, который и проявился в этот момент. Он сказал, что наша жизнь, как и жизнь Стоуна, определяется каждым наступившим днем и так же подвержена риску; что он допускает существование взаимной связи между исследователями, но что он не видит оснований для того, чтобы ставить под угрозу успешность нашей экспедиции, пытаясь помочь человеку, которому, вероятнее всего, мы помочь не смогли бы; что охота для пропитания даже одной экспедиции уже становится затруднительной, стоит ли удваивать эти трудности, соединяя вместе две экспедиции; что угроза голода нависает очень реально. Сделать семидневное отклонение (он сделал косвенный комплимент Этчему, потратившему только пять дней) от маршрута значит сорвать затеянное предприятие.

III

Рассуждения Ван Ритена были логичны. Этчем почтительно принял их, как ученик выслушивает полезную нотацию директора школы.

В заключение Ван Ритен сказал:

– Рискуя жизнью, я разыскиваю пигмеев. Цель моей экспедиции – найти пигмеев.

– В таком случае вам будет вот что интересно, – спокойно сказал Этчем. Он вынул из кармана куртки два предмета и подал их Ван Ритену. Это были круглые предметы крупнее сливы, но меньше персика. Их легко было спрятать в руке средней величины. Они были черного цвета, и сначала я не разобрал, что это такое.

– Пигмеи! – вскрикнул Ван Ритен. – Настоящие пигмеи. Но в таком случае их высота всего шестьдесят сантиметров. Вы полагаете, что это головки взрослых?

– У меня нет на этот счет никакого мнения. Делайте ваши собственные выводы.

Ван Ритен передал мне одну из головок. Солнце уже садилось, но было еще достаточно светло. Я внимательно разглядывал предмет. Это была высушенная головка, хорошо сохраненная. Плоть ее была твердой, как камень. Кончик позвонка высовывался из того места, где соединялись сморщившиеся остатки мускулов шеи. Подбородок был маленький, челюсть выступала, мелкие белые ровные зубы виднелись между запавшими губами, маленький нос был плоским, лоб – узким и скошенным. На этом черепе лилипута было множество завитков свалявшихся заскорузлых волос. Ничего детского не было в головке, ее скорее можно было считать головой взрослого или даже старика.

– Откуда у вас эти головы? – поинтересовался Ван Ритен.

– Я их нашел в вещах Стоуна, но не знаю, как они попали к нему. Я, разумеется, не рылся в его вещах ради любопытства, нет, я искал каких-нибудь лекарств, чтобы ему помочь. Я могу сказать, что когда мы сюда пришли, этих головок у Стоуна не было.

– Вы уверены в этом?

– Совершенно уверен.

– Но как он мог их приобрести, а вы этого не знали?

– Иногда мы с ним разлучались дней на десять, когда охотились. Кроме того, Стоун не очень-то болтлив. Он не распространялся о том, чем занимается. Что касается Хамеда Бургаша, тот и сам помалкивал и своим людям велел молчать.

– Вы рассматривали эти головы? – спросил Ван Ритен.

– И очень тщательно.

Ван Ритен достал свой блокнот. Это был очень методичный субъект. Он вырвал листок из блокнота, сложил его и разделил на три равные части. Одну часть он подал мне, вторую – Этчему, третью взял себе.

– Я хотел бы убедиться в справедливости моего суждения, поэтому я прошу вас написать, что вам напоминают эти головы, затем я сравню ваши впечатления с моими.

Я дал карандаш Этчему, и он написал свое мнение. После этого я тоже написал на своей бумажке.

– Прочитайте все три, – попросил меня Ван Ритен, протягивая мне свой листок.

На записке Ван Ритена было написано:

«Старый колдун из племени балунда».

Этчем написал:

«Старый человек-фетиш из племени мангбату».

На моей записке стояло:

«Старый колдун из племени катонго».

– Вот видите! – воскликнул Ван Ритен. – Никто из нас не увидел в этих головах черты таких племен как вагаби, вамбуту или ваботу. Никто также не нашел в них ничего от пигмеев.

– Я тоже об этом думал, – сказал Этчем.

– И вы говорите, что у Стоуна не было этих голов прежде?

– У него их не было, я абсолютно уверен.

– Эту историю нельзя бросить не разгаданной, я пойду с вами, – заявил Ван Ритен. – А прежде всего, я постараюсь сделать невозможное и спасу Стоуна.

Он протянул руку Этчему, которую тот молча пожал. В глазах его можно было прочитать горячую благодарность.

IV

Хотя Этчему удалось добраться до нашего лагеря всего за пять дней, на обратный путь вместе с нами ушло восемь дней. Мы не могли пройти этот путь за более короткое время, хотя Этчем и торопил нас, снедаемый постоянной тревогой, которую ему не удавалось подавить в себе. У него прорывалась сквозь свойственную британцам холодность сочувственная преданность своему шефу, которую уже нельзя было объяснить просто чувством долга.

Стоун был окружен заботой. Этчем распорядился оградить лагерь колючей изгородью. Хижины были построены по всем правилам и плотно покрыты стеблями травы. Жилье Стоуна было обставлено со всем возможным в их условиях удобством. Бургаш умел держать в повиновении прислугу и носильщиков. Он и сам был верным слугой Стоуну. В лагере был порядок, никто из людей не попытался тайком уйти. Двое туземцев из Занзибара умело охотились, и хотя лагерь питался скудно, но настоящего голода все же не было.

Стоун лежал на походной койке. Рядом стоял складной столик-табурет, на котором была бутылка воды среди флаконов. Там еще были ручные часы Стоуна и его бритва в футляре.

Стоун был чист, ухожен и совершенно не исхудалый. Он был очень далек от нас. Нельзя сказать, чтобы он был без сознания, он скорее был в каком-то тумане и совершенно потерял желание командовать кем-либо или противостоять кому-либо или чему-либо. Он, по-видимому, не заметил, как мы вошли, и не обращал внимания на наше присутствие. Что касается меня, то я всегда и всюду узнал бы его. Конечно, уже полностью пропали качества, отличавшие его в молодости: порывистость, живость, грация. Но его профиль приобрел еще большее сходство с так называемым львиным профилем, волосы его по-прежнему были светлой пышной гривой. Курчавая борода, которую он отпустил за время болезни, не портила его внешность. Он был крупный, и грудь его была, как и прежде, мускулиста. Но глаза у него были угрюмы. Он не обращался, конечно, со словами к нам, но все время бормотал что-то непонятное.

Этчем помог Ван Ритену раздеть и осмотреть больного. Тело Стоуна было довольно сильным для человека, который давно не вставал с постели.

На каждом колене у него и выше колен были заметны в большом количестве округлые пятна. Такие же пятна были на каждом плече, их было больше десятка, и все они были расположены по одной линии. Два или три пятна были открыты, четыре или пять только что зажившие. Свежих нарывов не было заметно, если не считать двух, находящихся по обеим сторонам грудных мышц. Один из этих нарывов, тот что был с левой стороны, находился выше и был больше смещен вбок. Эти нарывы не были похожи на фурункулы, скорее они напоминали что-то твердое и упорное, стремящееся пробиться наружу сквозь плоть и кожу, причем сами плоть и кожа выглядели здоровыми и лишь слегка воспаленными.

– Не нужно ничего делать, – сказал Ван Ритен, осмотрев Стоуна, и Этчем с ним согласился.

Они снова уложили больного, устроив его как можно удобнее. После этого мы вышли. Перед заходом солнца мы снова навестили Стоуна. Он лежал на спине все в том же бессознательном состоянии. Этчем остался с ним, а мы пошли в соседнюю хижину, предназначенную для нас. Звуки джунглей снаружи доносились такими же, как и в любом другом месте. Они, не мешали, и я быстро заснул.