Текст книги "Байкальской тропой"

Автор книги: Роберт Аганесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Уже совсем затемно я подошел к береговым скалам, обогнул мыс Колокольный и втащился в бухту. В глубине ее, среди черноты набежавшей на берег тайги, светился желтоватый огонек зимовья. Густой, крепкий запах дыма стлался над почерневшим льдом. Послышался лай собак, и я увидел, как два здоровенных пса бросились нам навстречу.

Страницы походного дневника

10 марта. Бухта Песчаная.

Уже больше месяца длится наше путешествие от поселка Слюдянка на северо-восток вдоль западного побережья. Выбирая солнечный погожий день, делаем с Айвором короткие переходы по льду моря и по нескольку дней живем в небольших зимовьях, которые довольно часто встречаются на пути. От зимовья, увязая в снегу по пояс, протаптываем тропы в глубь тайги, на гребни небольших сопок. Айвору такие прогулки не по душе, он не видит в них конечной цели. Мне также не доставляет особого удовольствия месить снег в непролазных дебрях, но считаю, что это хорошая тренировка, чтобы побыстрее акклиматизироваться в таежных условиях. Дважды мы пытались ночевать под открытым небом у костра, но оба раза после полуночи мороз загонял нас в теплые стены зимовья. Видно, я еще недостаточно окреп, чтобы переносить все тяготы и лишения на таежной тропе.

Эти строчки я пишу в бухте Песчаной, которая широким полукругом раскинулась между мысами Малый Колокольный и Большой Колокольный. Еще в Иркутске мне не раз приходилось слышать, что это место – одно из красивейших на побережье Байкала. Бухту Песчаную часто сравнивают с живописными уголками Черноморья и называют ее Байкальской Ривьерой. За просторным береговым пляжем из мелкозернистого, с золотым отливом, песка встали крутые склоны Приморского хребта, густо поросшие тайгой. На горных террасах громоздятся причудливо выветренные скалы. На пустынном берегу бухты несколько домиков с заколоченными окнами. Летом здесь работает туристская база, пользующаяся на Байкале особой популярностью. За короткое сибирское лето сюда съезжаются тысячи туристов, но домики не резиновые, и за ближними мысами, на юг и на север от бухты, пестрят по берегу палатки «дикарей».

Сейчас тихо в бухте Песчаной, ветер метет поземку по золотистому пляжу и едва шевелит ветви заснеженных сосен и лиственниц. А в небольшом заливе за мысом Большой Колокольный слышится тихий говор, и по всему заливу видны склонившиеся над лунками недвижные фигуры рыбаков. На берегу притонула в снегах небольшая зимовьюшка, и синий дымок, путаясь в ветвях деревьев, всплывает к небу.

С середины марта заметно теплеет, наступает время шелонников, которые сквозь провалы и ущелья Хамар-Дабанского хребта приносят на Байкал запах далеких монгольских степей. Ласковый, теплый шелонник дует с юга и юго-востока, дует мягко, без резких порывов, и в воздухе от него сразу теплеет.

Первая половина марта – самый разгар рыбацких страстей. Еще цепко держится почерневший лед моря, и в холоде ночей слышится устойчивое дыхание мороза. Но с каждым днем все круче заходит к полудню солнце, и, горбясь, оплывают сосульками торосы. На южных склонах сопок оползают ослабшие пласты снега, обнажая порыжелую, дымящуюся в лучах солнца землю.

В теплые мартовские дни подходят к берегам косяки хариуса. Подледный лов на Байкале мало чем отличается от зимней рыбалки где-нибудь в Подмосковье или на Валдае. Есть только некоторые особенности. Лунку долбят пешней – кованным на конус четырехгранником весом в добрых полпуда, насаженным на полутораметровое древко. Таким орудием с непривычки не очень-то размахаешься. А в поисках рыбацкой доли продолбишь не один десяток лунок в метровом льду, прежде чем наткнешься на заветную. На ночь лунку «бормашат» – прикармливают рыбу бормашем, рачком-бокоплавом, которого добывают сачками из-подо льда на мелких озерцах и болотцах близ Байкала. Этот бормаш служит и наживкой. В редких случаях для наживки применяют искусственного червя или мушку, скрученную из цветной шерсти.

Федор Боныч, старый бурят из поселка Голоустное, который уже больше месяца здесь рыбачит и считается хозяином зимовья, терпеливо обучает меня премудростям зимней рыбалки. Прежде всего, он велел убрать с глаз долой все крючки, которые я приобрел в иркутских магазинах. Поначалу мне стало обидно за свою неосмотрительность, но потом выяснилось, что старик вообще не признавал никаких фабричных крючков и выделывал свои – из обычной швейной иглы. Раскалив иглу докрасна, он осторожно сгибал одну ее треть градусов под сорок пять и затачивал острие так, что оно липло к ногтю. И надо сказать, что старику почти всегда сопутствовала удача: в хороший день он добывал штук по восемьдесят хариусов, каждый весом не менее трехсот граммов. В первые дни рыбалки у меня часто случались срывы, обрыв лесы, но потом, приглядевшись к резким подсечкам старика, я стал более удачливым. Хариус резко бросается на наживку и бьет се сильным рывком. Держишь короткую удочку, и в этот момент так и кажется, что кто-то невидимый дергает тебя за руку. Короткая подсечка – и со дна моря навстречу тебе несется извивающийся серебристый ком. Незабываемые мгновения! Но еще памятнее те, когда уж под собственным носом видишь извивающуюся рыбину – и вдруг хариус с силой ударяется о нижний край лунки и, сорвавшись с крючка, стрелой уносится в глубину моря! И ты не в силах сдержать горестный вопль! А Федор Боныч только оглянется и, улыбнувшись морщинами лица, сочувственно кивнет. Старик не любит разговоров у лунки и целый день сидит, как изваяние. Закутается в собачью доху, сгорбится, и лишь всплывают над ним синеватые облачка дыма. Выходим мы на лед, едва лишь край солнца покажется над морским горизонтом, и сидим, пока оно не свалится за горный хребет.

Ловится в основном хариус, и редкий случай, когда хватит наживку омуль, и еще реже – сиг; затаенная мечта любителя подледной рыбалки – подловить сижка весом килограммов на пять! Но, увы: судя по разговорам рыбаков, десятилетиями промышляющих на Байкале, эта мечта с каждым годом становится все призрачнее и неосуществимее, особенно здесь, в южной части моря, где по берегам больше и промышленных объектов, и населенных пунктов. Называют разные причины исчезновения рыбы. Одни клянут все увеличивающееся число лодочных моторов на озере, другие – неправильную систему лова, когда случается, что для выполнения плана сетями с маленькой ячеей вылавливается и молодняк. Но больше всего достается автобазам, расположенным в районе Слюдянки и Култука, на берегах небольших рек, которые несут свои мазутные и промасленные воды в Байкал.

– Может, оно и так, – соглашался с последним доводом Федор Боныч. – А только будь моя воля, я бы вообще запретил на Байкале ходить с мотором. Для пассажиров пароход ходит – и ладно! Колхозным рыбакам только для лова разрешил бы, а так – только под парусом и в греби! Пусть на других местах буравят мотором, а на Байкале парус и греби! Раньше и ловили больше, и рыба всегда в сетях, а нынче кругом запреты, а рыбы нет! Где тому причина?

Когда мы рыбачили вместе с ним, я заметил, что старик почти совсем не оставлял себе рыбы на посол, как это делали другие. Большую часть он раздавал гостям, а сам любил ее только свежемороженой – расколотку, как называют здесь этот деликатес. Замороженную рыбу отбивают по хребту обухом топора так, чтобы мясо внутри отошло от костей. Потом нежные куски мяса солят, перчат, посыпают кружками лука, и не успеваешь заметить, как розоватые куски, оплывая соком, тают во рту!

Конец марта и начало апреля – самое добычливое время для лова. Ледяной покров в южной части моря становится ломким, крошится, и все еще появляются в самых неожиданных местах трещины и разводья. Через две-три недели по нему будет опасно передвигаться, и иркутское ГАИ обычно выставляет патруль неподалеку от верховья Ангары, задерживая идущие машины. Но попробуй удержать настоящих любителей подледной рыбалки, которые спешат из Иркутска, Улан-Удэ, Ангарска, Черемхово и других городов и поселков, расположенных порой за сотни километров от Байкала! Спешат к заветным мыскам и заливам. Время не ждет: пошел на лов хариус! С рассвета и до полного разгара звезд недвижно чернеют над лунками сгорбленные фигуры. А долгими вечерами в зимовье, у пылающей печи, нескончаемые разговоры о прошлогодних рыбалках, охоте… Тут только успевай слушать!

Завтра я покидаю зимовье. Мой путь на север, к устью реки Бугульдейки. Вечером Федор Боныч долго рассказывал мне береговые приметы, по которым можно ориентироваться, находясь на льду моря. С его слов я отметил на своей карте местонахождение зимовьюшек, которые встретятся на моем пути до устья Бугульдейки и даже дальше. Старик наперечет знал все зимовья – и те, что на берегу моря, и что подальше, в тайге, у подножия Приморского хребта.

Приморский хребет тянется от поселка Листвянка почти до самого улуса Онгурен, где он обрывается, уступая место могучей цепи Байкальского хребта. Весь берег вдоль Приморского хребта изрезан бухточками, заливами, и здесь часто натыкаешься на укрытые от ветров зимовьюшки. Расположены они километрах в двадцати – тридцати друг от друга. В одних живут лесники, а другие (их значительно больше) оживают в сезон охоты и рыбалки. И самые интересные и неожиданные встречи случаются именно в таких зимовьюшках.

11 марта.

До свидания, мыс Большой Колокольный, залив рыбацкой удачи и гостеприимная зимовьюшка Федора Боныча! Раньше, чем взошло солнце, я выбрался из залива и взял курс на северо-восток. Чтобы не огибать многочисленные мыски и не барахтаться с санями в торосах, пришлось уйти километров на шесть в открытое море. Но чем дальше я уходил от скалистого берега, тем все больше чувствовал себя каким-то беспомощным и покорным угрюмому морю. Эта тревожная настороженность постепенно исчезает, когда перестаешь коситься на берег и, напрочь забыв о нем, видишь перед собой лишь покойный простор. С непривычки на льду теряешь ориентацию. Строения на берегу, при хорошей видимости, различишь километров за десять – пятнадцать, но, прежде чем доберешься до них, невольно выписываешь по льду такие немыслимые кривые, что путь становится вдвое дольше. Уже наученный опытом, я сразу засек по компасу азимут, ориентируясь на чернеющий силуэт мыса, за которым должно быть устье Бугульдейки. В зимовьюшке рыбаки уверяли меня, что от Колокольного до Бугульдейки наберется едва ли километров тридцать с гаком. Ноги мои свидетели, что этот рыбацкий гак равнялся двенадцати километрам!

Я вышел в путь с таким расчетом, чтобы пройти все расстояние за световой день. В белесом мартовском небе не было ни облачка. Чем выше поднималось солнце, тем яростнее багровел снег на вершинах гольцов. Просветлялись теснины распадков, и просторнее становилась береговая тайга. Идти было легко. Попутный ласковый ветерок удобно подталкивал в спину. Рюкзак на санях основательно разбух от щедрой руки лесника Федора Боныча, натолкавшей в него сверх меры свежеиспеченного хлеба и здоровенных кусков вареного мяса. Связка мороженой рыбы, мой недельный улов, – около сотни отборных хариусов. Поверх рюкзака приторочена вязанка смолистых дров – на случай вынужденного ночлега на льду. Хватит страдать, научены горьким опытом! Рядом, опустив долу хвост и морду, бредет мой верный пес, покорно налегая на упряжь. И подгонять мне его не приходится: Айвор честно отрабатывает свой корм!

Прибрежная тайга

Мой лохматый спутник быстро привык к кочевой жизни и ни разу не пытался удрать от меня, хотя на второй день нашего знакомства был освобожден от привязи. За это время я определил, что Айвор по своей натуре самый настоящий флегматик и к тому же отчаянный лежебока. Как я ни старался, так и не смог пробудить в нем ни малейшей искорки охотничьей страсти. Ружейных выстрелов он действительно органически не переносил. Только я возьму в руки ружье и кликну его за собой в тайгу, как он понуро опускает хвост, расслабляет уши и с кислой, обиженной мордой плетется где-то далеко за спиной. Но вопреки характеристике, данной ему во дворе Слюдянской геологической экспедиции, храбрости Айвору было не занимать. Когда мы входили в залив за мысом Колокольный, две рослые, чистокровные лайки лесника, захлебываясь от ярости, бросились в атаку. Бежавший впереди меня Айвор присел, шерсть на загривке вздыбилась, он пригнул голову и, обнажив клыки, так рявкнул утробным басом, что оба пса с разлета притормозили и, скосив морды, невинно закрутили хвостами, словно всего лишь приглашали к знакомству. Но Айвор глянул на меня и спокойно потрусил к избушке. И в остальные дни он гнал прочь от себя этих псов, предпочитая философское одиночество под пригретой завалинкой избы.

Как-то мне довелось услышать, что в некоторых деревнях Прибайкалья на собаках иногда подвозят воду, дрова, рыбаки везут по льду свое снаряжение или даже сами катят в санях, запряженных парой собак. Как бы это постараться и загнать Айвора в упряжь! Но все попытки осуществить замысел оказались выше моих сил. Ни уговоры, сдобренные щедрыми кусками мяса и рыбы, ни грозные пощелкивания кнутом на него не действовали. Запутавшись в самодельной упряжи, Айвор угрюмо ложился на лед, с тоской поглядывал на меня, и при этом его большие глаза словно говорили: «Оставил бы ты меня в покое, а?»

Но я не оставлял. Как-то после обеда я, как обычно, ушел в укромный уголок залива мучить себя и собаку. За этим занятием застал меня Федор Боныч. Глаза у старика округлились, он охнул и, подхватив вывалившуюся из зубов трубку, принялся заливисто хохотать. Я не успел еще рассердиться, как старик решительно услал меня к избушке колоть дрова, а сам остался с собакой. К сожалению, мне так и не удалось проникнуть в тайну их взаимоотношений, но через два дня произошло чудо. Стоило мне взяться за поводок, как Айвор с готовностью натягивал постромки. Но при этом я сразу заметил, что в глазах пса, обычно равнодушных и заспанных, теперь вспыхивали зловещие фитильки, и весь вид его, подобранный и угрюмый, словно говорил: подожди же, ты еще на мне покатаешься!

Вытягиваясь, теплели солнечные лучи, и, подгоняемый попутным ветром, я все дальше уходил на север. Насколько хватает глаз, впереди расстилался выветренный, изборожденный морщинами трещин лед моря. Крутой стеной навалились на берег сопки Приморского хребта, изрезанные провалами распадков и ущелий. Южные склоны густо покрыты хвоей лиственниц, сосен и кедров. По низине тянутся осинники, березняки. Край берега очерчен пологой галечной осыпью.

От мыса Кадильного и почти до самой Бугульдейки почти весь берег, за исключением отдельных мест, неприступен со стороны моря: отвесные стены скал опускаются прямо в лед. Несдобровать, если горняк подхватит тебя в этом районе! На берегу уже не найдешь спасения, потому что выбраться на берег просто невозможно. В одном месте, неподалеку от мыса Соболева, по самому карнизу отвесной скалы проходит узкая тропа, единственная на этом участке скалистого берега. Тропа эта находится на высоте около двадцати метров над морем и носит название «Чертов мост». Рассказывали, что когда-то на этой тропе, на самом узком участке, где едва можно идти Соком, чуть ли не носом к носу встретились человек и медведь. Встретились в сумерках. Человек был без оружия, да если б оно и было, вряд ли смог бы его использовать, не рискуя свалиться со скалы от неосторожного движения. Человек замер. Остановился и медведь. Несколько часов они простояли друг против друга. И вероятно, как рассказывают охотники, зверь принял неподвижность человека за выражение храбрости и силы. Медведь отступил и хотел повернуть назад, но сорвался с тропы и разбился насмерть.

Ближе к Бугульдейке берег становится положе, и сопки словно отступают от Байкала в глубь материка. К полудню, если доверять карте, мы прошли половину пути. Под прикрытием мыска я разложил костер. Айвор за гужевые труды получает пять рыбин. Мне – котелок чая и кусок вареной лосятины. На свежем воздухе аппетит принимает угрожающие размеры, а впереди еще долгий путь. С трудом подавляю в себе желание заварить еще котелок чая. Айвор расправился с рыбой и ждет добавки. Для него пять рыбешек, что слону груша! Ездовые собаки в рассказах Джека Лондона получали корм два раза в сутки, но попробуй выдержать взгляд этой скорбной, опущенной физиономии! Даю ему еще пару рыбешек и, махнув рукой на все предосторожности, завариваю еще котелок чая. И ровно через час этот котелочек дает себя знать. Ноги постепенно налились тяжестью, одежда под курткой повлажнела от обильного пота, лицо сразу заиндевело. Все чаще тянуло подольше передохнуть на санях, а солнце валилось за горный хребет, и силуэт мыса, за которым была Бугульдейка, еще маячил далеко впереди. Дорого обошлось бы мне это чаепитие, если б внезапно подул лобовой, северный ветер. Но на мое счастье, до самого вечера все тот же теплый шелонник ласково подталкивал меня в спину.

Горы потускнели и подернулись дымкой сумерек. Еще только обогнув мыс, я заметил на берегу какие-то строения, но последние километры до них оказались куда длиннее, чем весь пройденный путь. С Колокольного мыса я вышел не позже шести утра, а через двенадцать часов только еще подползал к огромным штабелям бревен, сложенным на берегу, не доходя поселка. От штабелей пахло свежим смольем древесины. Далеко впереди маячили огоньки, но идти к ним у меня, уже не было сил. Я сидел на выветренной промерзлой земле, и мне было решительно все равно, что будет дальше. Я не мог сделать больше ни шага. Айвор привалился ко мне и спокойно посапывал.

За ближним штабелем неожиданно взревел мотор, и, переваливаясь с боку на бок, из-за угла выбрался лесовоз. Громыхая цепями, он немного проехал и остановился, ослепив меня светом фар. Двигатель приглох и ровно застучал на малых оборотах. Хлопнула дверца, и, разбрасывая гремящую гальку, освещенные рассеянным светом фар, ко мне двинулись два здоровенных сапога. Их владельца я различил, когда он опустился на корточки около меня. Молодой парень в промасленном ватнике, от которого уютно пахло табаком и соляркой. Сдвинув на ухо шапку, парень таращился на меня, как на воскресшего утопленника. Я молча смотрел на него, а Айвор, не двигаясь, шевельнул ушами и показал парню клык.

Минут через десять громыхающий МАЗ притормозил в центре поселка, около просторной избы. Шофер выволок из кабины мой рюкзак, я вытолкнул Айвора и сам еле сполз с подножки. Над освещенным крыльцом в деревянной рамке красовался лист жести с аккуратно выведенными буквами: «Заезжий дом Бугульдейского леспромхоза». Над дверью небольшой плакатик: «Добро пожаловать».

16 марта.Поселок Большая Бугульдейка.

Заезжий дом, или Дом для приезжих, – просторная русская изба-пятистенка. В комнате печь, ряд кроватей, стол, стулья, тумбочки, на окнах занавески. Почти в каждой сибирской деревне есть такой дом для гостей. Приехал ли ты по делу или просто из любопытства к этому краю, днем или ночью, для тебя всегда отыщется место, где можно отдохнуть, привести себя в порядок с дороги, а вечером, за кружкой чая, послушать новости и разговоры случайно встретившихся здесь людей.

И с кем только не познакомишься на дорожном перепутье, под гостеприимной крышей этого дома! Шоферы-дальнорейсовики и охотники, летчики и геологи, общительные любители рыбалки из соседнего города и молчаливые, осмотрительные заготовители леса, приехавшие из южных областей страны. Солидные товарищи из главков и министерств снисходительно делятся своими размышлениями по поводу лесного хозяйства с шумными, неугомонными парнями – вчерашними десятиклассниками или демобилизованными из армии, приехавшими в леспромхоз на работу. Проектировщики будущего поселка, разложив на обеденном столе папки и чертежи, что-то увязывают и уточняют. Шумные беседы и споры не утихают и далеко за полночь, но редко кто остается в обиде на своего говорливого соседа. Люди разных возрастов, различных характеров и настроений случайно встретились под одной крышей; многие разъедутся утром по своим делам и вряд ли когда-нибудь встретятся. Но вот слушаешь их беседы, отчаянные споры и понимаешь, что роднит их в эти часы, за что они по-своему болеют душой: за край, в котором они живут и работают, край не похожий ни на какой другой, и имя ему Сибирь.

Администрация в Заезжем доме отсутствует. Утром и вечером заглянет в комнату женщина, приберет и, уходя, спросит, не нужно ли чего: молока, масла или хлеба, если в местной пекарне сегодня не было выпечки и его нет в магазине. И все без исключения обращаются к ней с ласковым словом «хозяйка». В редких случаях с приезжего взимается плата – не больше пятидесяти копеек в сутки, но чаще всего о деньгах не бывает и речи. Такие дома строятся леспромхозами и лесхозами для своих гостей, но если ты приехал по своему делу и тебе негде остановиться – будь гостем!

За окнами день и ночь ревут лесовозы. Пока весна не разбила дороги, из тайги спешат вывезти заготовленный лес. Делянки леспромхоза находятся километрах в тридцати от поселка, а на берегу Байкала расположен нижний склад. Здесь лес разделывают, штабелюют, а когда лед вскроется, катера отбуксируют плоты на юг.

Бугульдейский леспромхоз – одно из лучших лесных хозяйств в Иркутской области. Организовался он несколько лет назад на месте небольшого бурятского улуса. В просторной пади устья реки Бугульдейки стоят теперь дома-пятистенки, школа-десятилетка, электростанция, клуб. От Бугульдейки потянулись в тайгу дороги. И в непролазной прежде чащобе на перекрестках звериных троп вырос новый поселок Заозерный. Работают здесь не только опытные механизаторы, лесорубы, строители, но и много парней и девчат, только недавно получивших профессию. Директор леспромхоза почти каждый день получает вороха писем из разных областей страны. В каждом письме просьбы: разрешите приехать на работу в таежный край!

– Ума не приложу, откуда они узнают про нас! – разводит руками Анатолий Васильевич. – Вроде и хозяйство мы небольшое, и центральные газеты о нас не пишут, да и на географической карте поселок Бугульдейка не всегда есть!

В рабочие дни недели мне не удалось встретиться с Анатолием Васильевичем в относительно спокойной обстановке: то произошло что-нибудь на нижнем складе – директор туда, то он на делянках и в мастерских. Производственная летучка, сменяется затяжным селекторным совещанием с областным управлением. Выйдут из кабинета представители районной санинспекции – решительным шагом входят лесники.

– От лесников нам больше всего достается, – говорит директор. – Зоны вырубки отводят нам километрах в тридцати от побережья Байкала и с каждым годом все дальше. Это понятно: береговой лес должен быть сохранен. К каждой зоне нужно прокладывать дороги, строить технические базы, но помимо этого у лесорубов теперь такая практика: срубил дерево – посади новое! Значит, вырубил делянку, нужно очистить ее от корья, сучьев, выкорчевать – словом, полностью подготовить для посадки, а если не сделал что-то, лесники не то что штраф наложат, а могут просто не допустить на следующую делянку. Все вроде справедливо. Но ведь техника, средства, рабочая сила запланированы мне только на лесодобычу! А тут выкручивайся, чтобы выполнять два плана: и рубить лес, и помогать сажать лес!..

Директору недавно исполнилось тридцать пять, из них почти пятнадцать лет он работает в лесном хозяйстве. Закончив техникум, работал в леспромхозах Карелии, учился в Ленинградской лесотехнической академии. Прибыв по распределению в Иркутск, сразу получил задание: основать леспромхоз в устье реки Бугульдейки.

…1959 год. Сентябрь. Осенний штормовой ветер забивает небольшой катерок, пытающийся войти в устье реки. На борту катера бригада строителей и директор несуществующего леспромхоза. На берегу десяток домиков, окруженных тайгой, – бурятский улус. По плану здесь должен быть поселок леспромхоза. Через неделю к палаткам строителей на берегу Байкала на барже доставили трелевочный трактор и один лесовоз. Начали строить первые дома и прокладывать дороги к зонам вырубки.

1960 год. Лето. Сданы государству первые кубометры леса. Большая часть строителей используется на строительстве жилья и бытовых объектов.

1962 год. В двадцати пяти километрах от поселка Бугульдейка полностью отстроен новый поселок Заозерный. Закончено строительство клуба на сто пятьдесят мест. Из управления получена радиограмма о признании Бугульдейского ЛПХ самостоятельной рабочей единицей.

…Мы возвращались из тайги в поселок. Директор с гордостью показывал старые делянки, где виднелись ряды еще слабых, но уже прижившихся ростков будущих сосен. Дорога, по которой мы ехали, все время петляла вдоль берега Бугульдейки, заваленного вмерзшими в. лед стволами деревьев.

– В первые годы, за неимением дорог, приходилось большую часть леса сплавлять по реке, – ответил на мой вопрос Анатолий Васильевич. – Ясно, топляков на дне реки хватает. Но сейчас мы возим лес на нижний склад только машинами, и, конечно, дно реки нужно очищать… Но ведь одними этими мерами чистоту бассейна Байкала не сохранишь. Нужно полностью прекратить сплав леса не только по рекам, но и по Байкалу.

Анатолий Васильевич не одинок в своих выводах. Специальная комиссия, исследовавшая сплав леса, показала, что при транспортировке бревен в плотах от рек Бугульдейки или Голоустной до порта Выдрино (снабжающего сырьем Байкальский целлюлозный завод) теряется почти половина коры. Эти подсчеты сделаны для весны, когда на Байкале тихо. В штормовой период, наступающий с середины лета, потери коры значительно возрастают. Высчитано, что, если к тому времени, когда завод на Байкале заработает в полную силу, лес по-прежнему будут доставлять в плотах, в озере ежегодно будет оставаться почти четверть миллиона кубометров древесины и коры!

Забегая вперед в своем повествовании, скажу, что в решении Иркутского облисполкома, принятом 15 июля 1969 года, содержится категорическое требование перейти на транспортировку добываемого леса только автомашинами и сухогрузными судами, а также запретить рубку главного пользования в лесах первой группы, очистить фарватеры рек Голоустной и Бугульдейки от затонувшей древесины, а их берега, как и берега Байкала, – от отходов лесосплава, заменить тракторную трелевку воздушной. Признается необходимым охранять воздушную среду над озером и в Прибайкалье, развивать заповедное дело и т. д.

Все эти мероприятия составляют тщательно продуманную программу, способную на первых порах замедлить, а со временем и вовсе остановить разбег прежней, не всегда разумной хозяйственной политики на Байкале.

Мой сосед по комнате – мастер лесного участка Борис Егоров. Закончив институт, Борис упорно добивался направления в Бугульдейский ЛПХ, где один раз побывал на практике. И когда однажды вечером я допек-таки Бориса вопросом, почему именно сюда, он ответил: «Байкал! Такой природы ни на Енисее, ни на Кольском я не встречал…»

Борис несколько дней был моим добровольным гидом. Собранный, энергичный, общительный человек, он таскал меня за собой с утра до вечера по складам, мастерским, знакомил с ребятами своей бригады на лесном участке, не раз затаскивал на производственные летучки мастеров. Редкий вечер удавалось нам спокойно посидеть за чайком у воркующей печи. На тумбочке Бориса вечно пухнут папки, вороха чертежей, толстенные гроссбухи, и настольная лампа гаснет далеко за полночь; а не позже половины седьмого утра я слышу, как он осторожно прикрывает за собой дверь. В Заезжем доме Борис живет временно. На второй день нашего знакомства он стащил меня с кровати, где я отлеживался после ледового перехода, и поздно вечером мы пришли к свежему срубу на окраине поселка. Похаживая по стружкам вокруг сруба, Борис объяснял, что это будет двухквартирный дом, здесь будет его комната, и особое место в ней займет книжный стеллаж его собственной конструкции.

Воскресным днем мы рыбачили на Байкале, и я впервые услышал от Бориса о деревне Куртун: по его словам, это одно из древних русских поселений в этом краю, а неподалеку от Куртуна расположена пещера, в которой есть старинные рисунки.

17 марта.Деревня Куртун.

Километрах в двадцати к западу от побережья Байкала, за сопками Приморского хребта, в стороне от укатанных лесовозами дорог, осела в долине деревня Куртун. Шесть десятков потемневших от времени изб вдоль единственной улицы. Тайга, запнувшись у околицы, обошла деревню стороной, по склонам сопок, берегом реки, и снова разбежалась по долине. Я уже знал, что Куртун – отделение колхоза: здесь расположена молочная ферма, а дом бригадира от магазина второй. Шагая по пустынной улице за магазином, я свернул в какой-то проулок между домами и неожиданно очутился на заднем дворе, отгороженном от избы пристройками.

У поленницы на голой земле стоял на коленях старик. Пепел волос на темени, потемневшее, опавшее морщинами лицо. Залатанная гимнастерка обвисла на костлявых плечах. Щуплой, вздрагивающей рукой он придерживал перед собой полено и с выдохом опускал тяжелый топор. Полено звонко раскалывалось. У старика еле хватало сил, чтобы подтянуть к себе следующее. Руки его бессильно дрожали. Подтянув полено, старик некоторое время неподвижно сидел, уронив на грудь голову. И только вздрагивали узлы вен на жилистой шее. Я застыл у поленницы, потрясенный, не в силах двинуться с места. Старик медленно поднял голову, а я стоял, словно врос в землю на этом дворе.

– Отец, может, помочь вам… – услышал я свой хриплый голос.

Он всем телом повернулся ко мне, и с опавшего, темного лица на меня в упор глянули светло-синие, подернутые дымкой глаза.

– Здравствуйте, – выговорил он, не опуская своего взгляда. – Спасибо на добром слове… А помогать мне не надо, слава богу, помощники есть. Сыны со мной живут…

– Так зачем же вы себя не жалеете! Зачем вам это нужно?!

Сухие губы старика вздрогнули и расползлись в какой-то беспомощной улыбке. Из кармана гимнастерки он вытащил пачку «Прибоя» и долго мял папиросу в скрюченных пальцах.

– Да как же без работы, сынок?.. Мне уж восьмой десяток на исходе… Без работы, я понимаю, никак нельзя… Чуть руки опустишь, глядишь, и смерть в головах… Нет, без работы теперь никак нельзя!

Говорил он медленно, словно выдыхая из себя каждое слово. Мне показалось, что он смотрит и не видит меня и говорит не мне, а отвечает вслух своим неотвязным мыслям. Задохнувшись табачным дымом, старик долго кашлял, придерживая грудь ладонью. Потом осторожно пригасил папиросу и сунул ее в пачку. Поставил перед собой полено, занес топор – и, словно выдох после долгого напряжения, удар старика был тяжел и точен. Он уже не видел меня. А я стоял, не в силах уйти со двора, стараясь понять, откуда же берется сила в этом тщедушном, беспомощном теле, в этой худой руке, твердо стиснувшей топорище. И я невольно преклонялся перед человеком, вступившим таким способом в борьбу с одряхляющей, беспощадной старостью.