Текст книги "Цезарь"

Автор книги: Робер Этьен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Глава III
ИСТИННЫЕ МОТИВЫ БЕСПОЛЕЗНОГО ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Что древние историки, что сами заговорщики мало чем помогли в нашем расследовании. Не будем переживать из-за этой двойной неудачи и обратимся к главному действующему лицу, стоявшему на авансцене и вынесенному оттуда ногами вперед после того, как ему были нанесены 23 удара кинжалами. Какой же панический страх должен был он внушать, чтобы люди, обязанные ему всем, осмелились в свою очередь перейти Рубикон и решиться на одиозное убийство, похожее на отцеубийство? Скорее именно Цезарь и его образ правления, революционный с точки зрения республиканских традиций, а не его стремление к царской власти заставили заговорщиков броситься в безумное предприятие, целью которого должно было стать устранение диктатора.

Ложное обвинение в стремлении к царской власти

Хотел ли Цезарь стать царем? Не было ли это обвинение придумано для пользы дела, чтобы придать видимость законности действиям убийц, будто бы избавивших государство от того, кто был воплощением Зла? Это обвинение вписывается в логическую схему. Принимая все новые почести, Цезарь возбуждал зависть и ненависть тех, кто опрометчиво предоставлял их ему, надеясь возмутить общественное мнение и настроить его против популярного вождя. Такой логической схеме хронология ни к чему: историки изображают все эти почести, свалив их в кучу, не уточняя дат и последовательности событий. Дион с некоторой наивностью дважды признается в этом: «Решение об этих отличиях принималось не за один раз, а скорее следуя случайному стечению обстоятельств: одно – в один день, другое – в другой» 616; «Я расскажу здесь сразу обо всех, хотя решения эти предлагались и принимались не одновременно» 617. Однако это пренебрежение хронологией приводит к противоречиям, которые лишают аргументы убедительности.

Ходили слухи, что Цезарь готовится к войне с парфянами. Согласно Плутарху, речь идет о периоде между 1 и 26 января 44 года. Парфян же якобы мог победить только царь. Согласно Аппиану, 618этот план Цезаря оформился после Луперкалий, то есть после 15 февраля, и тогда же стало распространяться предсказание «Сивиллиных книг». Согласно Светонию 619, именно 15 марта внучатый племянник диктатора квиндецемвир Л. Аврелий Котта должен был внести в сенат предложение провозгласить его царем перед его отъездом, намеченным на 18 марта. Таким образом была бы удовлетворена потребность в реванше за памятный разгром Красса при Каррах и одновременно была бы сделана уступка традиции культа Аполлона, отправляемого коллегией квиндецемвиров. Однако Цицерон 620опроверг существование подобного оракула: «Мы сохраняем и чтим стихи Сивиллы, которые она, как говорят, изрекла в исступлении. Недавно, если верить ложным слухам, их хранитель и толкователь намеревался выступить в сенате и объявить, что если мы хотим быть спасены, то должны провозгласить царем того, кто на деле уже был царем. Если это даже и есть в «Сивиллиных книгах», то о каком человеке идет речь? К какому времени относится? Уж очень хитро автор этих стихов сочинил их, что бы ни произошло, это будет выглядеть как предсказание, вследствие того, что в них определенно не указаны ни человек, ни время».

Таким образом, что бы ни утверждал по этому поводу Ж. Каркопино, идея о существовании предсказания в пользу Цезаря лишена всяких оснований. «Сивиллины книги» в этом смысле значат не больше, чем центурии Нострадамуса.

Распространялся и другой слух: Цезарь хочет перенести столицу империи в Александрию в первую очередь потому, что Цезарион – сын Клеопатры и Цезаря. Однако Николай Дамасский 621первым (при Августе) опроверг отцовство Цезаря, и, как мы видели 622, аргументация Каркопино вполне убедительна. Цезарион, родившийся 20 апреля 44 года, не мог быть сыном Цезаря. Избавившись от этой двойной легенды, следует уточнить хронологию событий первых месяцев этого года, ибо эту хронологию каждый автор представляет на свой лад, часто внося путаницу.

26 января Цезарь вернулся из Альбы в Рим после того, как председательствовал на Латинских играх на Монте Каво, где почитался Juppiter Latiaris – покровитель Лация. Согласно Плутарху 623и Аппиану, 624именно тогда его впервые приветствовали титулом «царь». Напротив, Светоний 625относит это событие к тому моменту, когда сенат торжественно преподнес Цезарю свои постановления об исключительных почестях: неясно, случилось это в конце 45 года или после 14 февраля следующего. По мнению как Светония, так и Диона Кассия 626, именно лавровый венок, возложенный на статую Цезаря, заставил действовать двух трибунов – Г. Эпидия Марулла и Л. Цезетия Флава, что и вызвало ответную реакцию Цезаря, сместившего их с должности.

Однако у Плутарха, 627как и у Николая Дамасского 628, этот эпизод происходит после Луперкалий, а у Аппиана – еще до 26 января. Со своей стороны Дион Кассий удваивает эти инциденты, разводя их по времени, – титул царя и царский венок, но в порядке, обратном тому, который мы находим у Николая Дамасского, и дело трибунов – сначала, а затем, 26 января, по возвращении из Альбы – реакция Цезаря против Эпидия Марулла и Цезетия Флава.

Так поднес ли сенат Цезарю пресловутые постановления до или после Луперкалий? Произошло ли это в храме Венеры-Прародительницы, как говорят Светоний и Дион Кассий, или на Рострах, как считают Плутарх и Аппиан? Не спутали ли они это событие с помещением перед Рострами золотой статуи Цезаря, которую, по мнению Николая Дамасского, первой увенчали диадемой? Путаница могла произойти и в связи с церемонией Луперкалий, на которой 15 февраля Цезарь председательствовал, восседая на Рострах на золотом кресле.

Кто первым протянул диктатору лавровый венок? По мнению Николая Дамасского, – Лициний, по мнению остальных историков, – Антоний. После того как Цезарь от него отказался, был ли этот венок возложен на его статую, как это представляет Николай Дамасский, или на статую Юпитера Капитолийского на Капитолии, в чем единодушны остальные историки?

Как не обратить внимание на такое обилие противоречий! Не доказывают ли они, что каждый автор черпал сведения из плохо скроенного и шитого белыми нитками «дела», состряпанного из враждебных провокаций или неуместных начинаний чересчур ревностных льстецов?

Конечно, грешные мысли у Цезаря имелись, но поведение его было каждый раз безупречным: он отказался от титула царя и от венка, ибо считал такое высшее отличие чрезмерным или недопустимым. Он никогда не соглашался принять титул царя – в этом единодушны все источники. Не соглашался он и повязывать при жизни повязку, как эллинистические цари 629: «Я – Цезарь… стало быть я римлянин».

Поскольку известно, что Цезарь поддавался разным соблазнам, его сочли способным поддаться наивысшему из них – соблазну царской власти. Скажем ясно: мы не можем в это поверить, ибо подобное искушение, о котором каждый автор сообщает более или менее подробно, описывается с подозрительно умозрительным нагнетанием страстей: сначала обычный венок, возложенный на статую, анонимное провозглашение царем во время официального въезда в Город (adventus), затем предложение диадемы самому Цезарю с тем, чтобы увенчать его как живого бога, – все это было сфабриковано для того, чтобы обеспечить моральный комфорт заговорщиков и не смущать души историков, все это так логично и объяснимо! Как же этому убийству, выглядящему отцеубийством и навсегда вычеркнутому из календаря Августа, не стать законным, коль скоро речь шла о ниспровержении царя и о том, чтобы пробудить славные воспоминания о Бруте и об основании Республики, которую каждая партия тешила себя надеждой восстановить одновременно со свободой? Все это лишь магические слова, дающие в руки оружие и скрывающие глубинные мотивы, будь они достойными или неблаговидными.

Мы уже видели, что у всех заговорщиков были основания испытывать к Цезарю ненависть и зависть. Каждому было в чем себя упрекнуть: в неспособности к действию, в трусости или в предательстве. Уничтожить тирана, желающего стать царем, – вот что могло помочь возродить мужество, познавшее унижение. Все становилось поводом к игре в слова и к инсинуациям. Его статую поместили в храм Квирина? Цицерон радуется: лучше уж Квирин, ипостась убитого Ромула, чем Salus, Благополучие. Так всем противникам Цезаря навязывалось искаженное представление о его намерениях, и им показалось весьма удобным приписать ему стремление к царской власти, – жертвой такого обвинения в свое время стал Тиберий Гракх, 630– для того, чтобы составить заговор и принять решение об убийстве.

Да и не было ли все это, по выражению Николая Дамасского, благовидным предлогом для сокрытия истинных причин и мотивов? Как мог Цезарь, прекрасно знавший историю Рима, повести себя столь безрассудно? Он, кто всегда желал лично общаться с народом, кому было необходимо погружаться в толпу, исцелявшую его от низости льстецов и глупости олигархов, – как мог он надеяться заслужить овации, заставляя величать себя царем в Риме, где именно цари были ненавистны? Зачем стал бы он бесить народ «оскорбительным для слуха титулом, вызывающим ненависть и зависть»? 631

«Я – Цезарь…» Не содержится ли в этом горделивом ответе, приведенном Аппианом, утверждения о том, чем он был и чем хотел быть, то есть самим собой? Он не называет себя даже диктатором или императором, и его ответ предвещает тот, что Тит Ливий вложил в уста Сципиона Африканского в момент, когда Эдекон, вождь иберийского племени эдетанов, провозгласил его «царем»: «Сципион сказал, что для него звание императора, данное ему солдатами, самое почетное; а царское звание, столь уважаемое у других народов, в Риме ненавистно (regium nomen alibi magnum, Romae intolerabile esse). Пусть про себя думают, что у него душа царственная, – если они считают это признаком душевного величия, – но не произносят вслух этого слова» 632. Цезарь был всего лишь человеком, гениальным полководцем, воплощением военной доблести, и своим великодушием он показывал, что он – вождь, освободивший сограждан от варваров и от внутренних раздоров. «Я – Цезарь…»

В любом случае ни одно событие до 15 марта не кажется решающим: этот день оказывается одновременно и днем, когда Л. Аврелий Котга должен был короновать Цезаря, и днем его убийства – такое хронологическое совпадение не может не насторожить. Впрочем, распространялась и еще одна клевета относительно поведения Цезаря в будущем: по возвращении из победоносной экспедиции против гетов и парфян никто не осмелится отказать ему в царском титуле. Но тогда возникает новое противоречие: стало быть, Цезарь собирался принять царскую диадему не до отъезда на Восток, а после своего возвращения оттуда?

Да и вообще, не был ли этот царский титул бесполезным? Ведь, как отмечает Аппиан, 633«власть диктатора на деле равна царской». Так что республиканские установления предоставляли Цезарю достаточно возможностей как для того, чтобы удовлетворять свои амбиции, так и для того, чтобы решать текущие задачи. Именно сенат и народ своим голосованием узаконили режим диктатуры, при котором правая рука диктатора, начальник конницы (magister equitum) Лепид командовал истинно царской силой – конницей. Цезарь вполне мог удовлетвориться тем, что заставлял народ судачить, нося красные сапоги на манер древних царей Альбы, от которых он будто бы и происходил по линии Юла 634. Однако связывать себя с добродушными альбанскими царями – это не то же самое, что возрождать этрусскую монархию, низложенную первым Брутом.

Так что не следует доверять всей той клевете и тем лживым слухам, которые отравляли первые два месяца 44 года. Надо ли принимать даже гипотезу, будто Цезарь желал быть диктатором в Риме и царем в провинциях? Не значит ли это пытаться возвести на этом раздвоении будущий принципат и выдвинуть новое обвинение в одних лишь намерениях?

В конце концов пора развенчать столь заботливо поддерживаемый миф о том, что Цезарь стремился к царской власти. Не будем забывать: это он велел сделать запись в официальном календаре о том, что по велению народа консул Марк Антоний предлагал ему царскую власть, но он ее отверг 635. На самом деле великий страх заговорщикам внушала личность Цезаря, то, как он вел себя в роли вождя партии и как управлял государством.

Свержение революционера

Перейти к действиям заговорщиков заставили именно страх перед революционером и боязнь потрясения устоев государства: haec commutatio rei publicae 636.

Политическая революция

Действительно, общественный кризис в момент заговора Катилины (63 г.) обнажил множество язв, разъедавших Италию: погрязшие в долгах люди были готовы на вооруженный мятеж и получали в этом тайную поддержку верхушки муниципиев. Так что армия Цезаря набиралась на полуострове, где вновь поднимала голову партия марианцев. «Вся Италия» (tota Italia) – вот что было неотъемлемым условием осуществления власти, не допускавшим существования олигархии. Именно к этой Италии вовсю взывал Цицерон, и вот она вступает в сенат благодаря диктатору: более 400 сенаторов представляли собой молодых людей боеспособного возраста (juventus) Умбрии, Этрурии и Сабинской области. К ним присоединились также всадники из Кампании, а сверх того и те, кого римские нобили осыпали оскорблениями и глупыми шутками, насмехаясь над галльскими штанами, снятыми ради тоги. [169]

[Закрыть]

Народы, объединившиеся некогда, во время Италийской войны [170]

[Закрыть]ради борьбы, теперь берут реванш, и Азиний Поллион, потомок предводителя марруцинов [171]

[Закрыть]Герия Азиния, сопровождал Цезаря при Рубиконе, а многие сенаторы из числа давних сторонников Помпея были родом из Пицена.

Итак, сенат наполнялся всеми этими италийцами, которых нужно было объединить. Цезарю надлежало создать единую нацию из мозаики рас, языков и диалектов, и сделать это ценой социальной и политической революции, при том что из Нарбонской и Цизальпинской Галлий и из обеих Испаний прибывали первые сенаторы-провинциалы, которые с трудом находили дорогу в курию.

Разумеется, представители традиционной олигархии не могли допустить такого переворота, хотя в выборе кандидатов на посты консулов пока еще не просматривалось ничего революционного. С 48 по 44 год знаки консульской власти носили девять человек. Пятеро из них были нобилями и даже патрициями, четверо – «новыми людьми» (novi homines), которые были обязаны избранием своей службе в Галлии. Так что заслуги начали соперничать с происхождением, хотя резких перемен еще не ощущалось.

Впрочем, было достаточно того, что эти новые люди, за которыми вскоре должны были последовать многие другие, стали претендовать на должности. «Генералы» обеспокоились, и в домах нобилей стали собираться тайные сходки недоброжелателей.

Овладение государством

Еще больше страшились самой той игры, которую Цезарь режиссировал как спектакль. Разумеется, все места были распределены заранее, все должностные лица были, можно сказать, уже назначены, а военачальники пристроены. Хотя теперь можно было сэкономить, так как больше не было необходимости покупать голоса центурий на выборах, нобили боялись зависеть от одного Цезаря, который увеличивал число консулов-суффектов, вплоть до смехотворного случая, когда Г. Каниний Ребил получил должность всего на один день 31 декабря 45 года. Они не хотели зависеть от того, кто вручил десяти бывшим преторам консульские отличия и кто в конечном счете поставил знак равенства между высшей властью и диктатурой, а не каким-нибудь из традиционных институтов власти. В Риме больше не было места для обсуждения (consilium) или принятия решений (auctoritas), традиционно бывших прерогативой сената 637.

У Цезаря, правда, была своя партия, которую составляли центурионы его войск, командиры конницы, аферисты вроде обогатившегося на снабжении армии П. Вентидия, секретари, советники и политические агенты, образованные люди наподобие Лансы и Гирция, Оппия и Бальба, первый из которых был римским банкиром, а второй – магнатом из Гадеса. Итак, это была партия, в которой меч обеспечивался расписками ростовщиков и банкиров-аргентариев и был поставлен на службу деньгам. В этой партии мы находим Г. Рабирия Постума, который ссудил деньгами египетского царя, чтобы стать у него министром финансов, и нажился на этом настолько, что смог демонстрировать свою щедрость. К этой партии следует также отнести знатные галльские и испанские семьи, восточных династов и греческие города, которых Цезарь сумел переманить из партии Помпея.

Это была партия, с помощью которой он правил римским миром, опираясь на меч и деньги; партия, которая множила свое богатство, делила между своими членами должности, число которых все увеличивалось: сорок квесторов, шестьдесят преторов, девятьсот сенаторов! Однако традиционный нобилитет вряд ли мог рассчитывать получить выгоду от этого нежданного обилия мест, тем более что Цезарь разработал план организации управления государством на многие годы вперед.

Это, разумеется, трудно доказать, поскольку убийство Цезаря остановило создание революционного режима в самом начале. Вместе с тем некоторые знаменательные меры не могли не встревожить – если не взбесить – римлян старой закваски. Ведь каким посягательством на устои предков (mos maiorum) было, например, назначение префектов-пропреторов, в задачу которых входило управлять Римом и государственной казной в отсутствие Цезаря! Тем самым создавался прообраз будущей должности префектов Города – нововведения, пришедшегося совсем не по вкусу сенаторам времен Августа. Больше нет традиции, и учитывается лишь желание (libido) Цезаря, то, что ему заблагорассудится, как выражается Светоний, следуя своему явно просенатски настроенному источнику. Но больше того: Цезарь считает дела Римского государства своими личными делами, он передает монетное дело от магистратов своим людям 638и чеканит монеты на манер царских, с собственным изображением. [172]

[Закрыть]Для управления государственными доходами он назначает собственных рабов и людей из своего дома. Делая это, он оберегает доходы государства и право чеканки монеты от возможных манипуляций олигархов: он конфискует государство в пользу собственного дома. Таким образом он лишает сенат какой бы то ни было административной власти в Риме, а также каких бы то ни было финансовых полномочий. Он доходит даже до того, чтобы посягнуть на бывшие прерогативой сената высшие военные должности, доверив сыну одного из своих вольноотпущенников Руфиону командование четырьмя легионами, оставленными в Александрии. Даже если отбросить слишком примитивное обвинение в том, что это был его любимчик, все равно факт остается фактом: едва став всадником, Руфион командует четырьмя легионами – такую непомерную власть не могли бы предоставить ни Август, ни Септимий Север. То, что Светоний не придал значения этим трем фактам, вполне соответствует его бесцветному стилю, однако эти факты имеют первостепенное значение и дают ключ к пониманию покушения, случившегося в Мартовские иды.

Основание империи

Так возникала новая концепция государства, в котором обесценивавшиеся магистратуры становились лишь фасадом, плохо скрывающим глубокую революцию, в результате которой к управлению государством приходили люди, выдвинувшиеся благодаря своим заслугам, или выходцы из фамилии Цезаря. [173]

[Закрыть]Более того, Цезарь не только воспринимал управление государством как пожизненное, но и с помощью своего завещания предопределил его будущее. Несмотря на то, что были и жены, и множество покоренных им женщин, в живых не осталось ни одного официально признанного его ребенка, Цезарион не был его сыном, и только Брут был рожден от его плоти и крови. Однако у него, как и у всех римлян благородного происхождения, имелось законное средство для продолжения своего рода – усыновление. Столкнувшись в расцвете лет с проблемой наследника, он поначалу, со времени своего первого консульства и вплоть до начала гражданской войны, предполагал назначить наследником своего зятя Гн. Помпея – об этом мы знаем от Л. Туберона. Однако в результате гражданской войны и изменений политической ситуации Цезарь пересмотрел первоначальные намерения. Возможно, он собирался сделать своим наследником Брута, если только Плутарх 639не придумал это наследство, светившее будущему убийце Цезаря, чтобы придать своему рассказу еще больше драматизма. Как бы то ни было, 13 сентября 45 года, находясь на своей вилле в Лабиках [174]

[Закрыть], Цезарь составил новое завещание и передал его на хранение старшей весталке.

Теперь он обратился к своей собственной семье, ведь у его замужних сестер было потомство. Его старшая сестра Юлия была замужем дважды: в первый раз за Пинарием, во второй – за Кв. Педием, и у нее было двое внуков: Л. Пинарий Скарп и Кв. Педий. Другая Юлия вышла замуж за М. Атия Бальба, а ее дочь Атия в свою очередь родила от Г. Октавия сына по имени Г. Октавий.

Именно эти три внука сестер Цезаря должны были разделить – но не в равных долях – его состояние. Три четверти отходили Г. Октавию, оставшуюся четверть следовало поделить между Л. Пинарием и Кв. Педием. Это уже само по себе давало Г. Октавию определенные преимущества в мире, где по богатству (opes) судили об отдельных людях и деньги позволяли покупать энтузиазм солдат и совесть политиков. Но сверх того, внизу вощеной таблички с завещанием Цезарь объявляет об усыновлении Г. Октавия: после смерти Цезаря тот станет его сыном и будет носить его имя.

Передавая свое имя (вспомним горделивое «Я – Цезарь…»), он наделял Октавиана всем престижем, всей славой, всей магией имени, которое уже приводило в трепет Запад и готовилось завоевать гетов и парфян. Именно его имени присягали солдаты, и потому наследнику не составит труда добиться от них той же преданности. Рабы, которых Цезарь поставил во главе государственных служб, станут его рабами; ему же должны будут оказывать услуги (obsequia) вольноотпущенники Цезаря. Таким образом власть (dominatio) Цезаря получит продолжение во власти его сына. Более того – и об этом не следует забывать – сын этот должен был автоматически стать главой римской религии, поскольку сенат постановил, что после смерти Цезаря его сын будет назначен великим понтификом 640. Мера эта, решение о которой было принято в 45 году, сама по себе не имела никакого значения. Но при рассмотрении в перспективе тайного усыновления Октавиана, при том что Децим Брут был в числе наследников второй очереди, а многие из будущих убийц должны были стать опекунами сына, который мог бы родиться у Цезаря, эта мера становится краеугольным камнем замысла основания Империи: император (imperator) – диктатор, который дает почувствовать всю весомость своего имени, своего состояния, когда государство вручается в качестве вотчины, а все религиозные акты зависят от военного и политического вождя. Октавиан будет подобием Цезаря, ставшего великим понтификом в 63 году в результате настоящего государственного переворота и знавшего, насколько важен был в его восхождении к абсолютной власти этот этап, позволивший овладеть, следуя выражению Ж. Каркопино, «духовным рычагом для того, чтобы перевернуть государство». Более того – и никто в Риме не заблуждался на этот счет, – если Цезарь и не удовлетворил желание своего внучатого племянника получить назначение на пост начальника конницы, а выбрал Лепида, чтобы тот исполнял эту важную должность, находясь рядом с ним самим, в то же время, обдумывая восточную кампанию, он послал Октавиана в Аполлонию вовсе не для того, чтобы тот посвятил себя там учебе, а для того, чтобы он руководил подготовкой великой армии, с которой Цезарь намеревался вторгнуться в самое сердце Парфянского царства. Тем самым Цезарь как раз и выделил Октавиана как наследного принца, способного командовать армией во время военной кампании и призванного в случае смерти пожизненного диктатора (dictator perpetuus) принять всю диктатуру целиком.

Итак, как справедливо отметил Ж. Каркопино, «пожизненная диктатура Цезаря подразумевала самодержавие в настоящем и наследование самодержавия на будущее». К этому добавлялась еще и мобилизация войск, которые должны были сосредоточиться в Эпире. Как тут было не содрогнуться, не пожелать избавиться от «тирана»? Ни один род, за исключением рода Юлиев, уже не получил бы доступа к власти. Только цезарианская партия имела право делить между собой магистратуры. Отныне благородным фамилиям предстояло мириться с продвижением на должности рабов и вольноотпущенников и довольствоваться крохами с чужого пиршественного стола. А ведь для того, чтобы поддерживать свой обычный образ жизни, им нужно было на чем-то наживаться, быть среди первых при дележе мира. Так что дело даже не в том, что переставала действовать старая общественная система, а в том, что создавалась угроза самому смыслу их жизни и существования. И потому теперь достаточно было найти благовидные предлоги для того, чтобы привлечь к своему делу совестливых мужей или, по крайней мере, Брута, что должно было произвести впечатление на толпу и отравить общественное мнение, а затем и самому стать жертвой этой отравы, уверовав в то, что Цезарь стремится к царской власти.

Итак, в марте 44 года все уже было готово для того, чтобы старая Республика исчезла с лица земли. Однако новый режим зависел от жизни одного человека, просто от его существования: убить его казалось не только моральным долгом, но и необходимостью для спасения сенаторских и всаднических семейств, которые, не колеблясь, подготовили «утро длинных ножей».

Одинокий человек перед лицом своей судьбы

По мере того как нарастала ненависть, чреватая убийством, Цезарь все больше и больше оставался один. Он распускает свою испанскую стражу, уступая общественному мнению, которое вовсе не забыло о проскрипциях диктатора Суллы и о том военном аппарате, при помощи которого Помпей удушал свободы. Цезарь отказывается и от того, чтобы его безопасность обеспечивали сенаторы и всадники.

Он был, можно сказать, «царственно» одинок, хотя и позволял приближаться к себе как заговорщикам, так и своим друзьям Антонию и Лепиду. Наполеон, находясь на острове Святой Елены, верно заметил, что Цезарь совершил ошибку, недооценив своих противников и не веря в силу заговорщиков, объединившихся без программы, раздираемых политическими противоречиями и, по его мнению, неспособных его заменить.

Его предупреждали о том, что затевается заговор, или, по крайней мере, о формирующейся оппозиции. Он знал ее возможных вожаков, но так и не нашел в себе сил поверить в то, что Кассий и Брут отважатся на подобный шаг. Гордость одинокого человека, не желающего принимать в расчет какие бы то ни было предсказания, предупреждения и сообщения… Будь то его жена Кальпурния, прорицатель Спуринна [175]

[Закрыть]или софист Артемидор Книдский [176]

[Закрыть]– Цезарь не желал ничего слышать. Ни разу он и не подумал прибегнуть к жестоким мерам.

Одна ли гордыня двигала им? Не было ли у этого человека действия, у этого военачальника презрения к смерти, смешанного с сильным отвращением к борьбе, а также тайного желания освободиться от давящего груза ответственности? До него другие – Сципион, Сулла – уже испытывали такие чувства, и он был всего лишь еще одним человеком в длинном списке тех, кто хотел бы снять с себя тяжкое бремя. Цицерон говорит об этом его одиночестве: «Ты говоришь, что уже достаточно пожил для себя» 641и упрекает его в забвении нужд государства. Может ли Цезарь жить только для себя, был ли он рожден для себя одного? Накануне Мартовских ид, направляясь на ужин к своему начальнику конницы Лепиду, он признался в ответ на вопрос своего будущего убийцы Кассия, какую смерть он бы предпочел, что самой лучшей для него была бы смерть внезапная.

И все же не станем включаться в игры заговорщиков, которым хотелось бы a posteriori видеть в этом и предвестие его собственной участи, и еще больше – наказание за недостаток благочестия. Здесь мы прикасаемся к психологии Цезаря: он одинок, он забыл своих старых товарищей, хотя и раздает им посты и другие безделки; он хочет построить новый мир, но не доверяет людям; он хочет общаться только с богами.

Цезарь среди богов

Именно в этом Цезарь был революционером. Не то чтобы его предшественники, от Ромула до Помпея, не поддерживали с богами особых отношений, но он-то желал почти божественных почестей для себя, причем не от случая к случаю и на время, а постоянно, можно сказать, навечно. Уже в силу самого своего рождения он причислял себя к родам троянского происхождения, возводившим себя к Энею и его спутникам. Сын Энея Асканий, называемый также Юлом, некогда воцарился в Альбе Лонге, и Цезарю нравилось вызывать воспоминания об этой древней царской власти. Главное же, отныне его сопровождает Победа Цезаря (Victoria Caesaris) и дарует ему судьбу пожизненного императора, точно так же как Судьба Цезаря (Fortuna Caesaris) и Счастье Цезаря (Felicitas Caesaris) помогают ему в дни мира и во время войны. Его персоне приписывают главные политические добродетели: так же, как Брут, он стал освободителем Рима, так же, как Ромул, – его основателем. Собой он подводит итог всему прошлому Рима и намерен в себе одном, независимо от факта своего присутствия или отсутствия в столице, воплощать все будущее Города.

В частном порядке на Западе его называют богом. 642Уже в 46 году одна из его статуй носит посвящение полубогу; и пусть даже в 45 году он приказал сбить эту надпись 643, на статуе, установленной в храме Квирина, все равно было начертано: «Непобедимый бог» (Deus Invictus), как обычно писали об Александре. Цезарь, который по семейной традиции почитал в Бовиллах Вейовиса, юного Юпитера, обещавшего ему власть над миром, даже получает титул Юпитер-Юлий. Его золотой венок напоминает корону Юпитера, однако он не теряет чувства меры: он знает, что только Юпитер может быть царем в Риме и только Юпитер может носить диадему. Цезарь мечтал о фламине, отправляющем его собственный культ по образцу жреца Юпитера (flamen dialis), и определил на эту жреческую должность Антония, которому так и не довелось пройти «инаугурацию» при жизни Цезаря: только в октябре 40 года после соглашения в Брундизии [177]

[Закрыть]Антоний получит посвящение в жрецы культа Божественного Юлия. Впрочем, для настоящего культа нужны были бы храмы: Цицерон не упоминает ни об одном таком.

Итак, Цезарь никоим образом не навязывал римлянам культ своей личности. Он прощупывал ситуацию, и еще неизвестно, действительно ли он пытался прививать в Риме политический культ восточного владыки или греческих героев. Конечно, на греческом востоке к нему относились, как к своим собственным царям, почитая его так же, как до него почитали и других римских военачальников. Род Цезаря был известен в Илионе и на Делосе. Статуя его отца красовалась в храме Аполлона, его собственная – в храме Ники в Траллах [178]

[Закрыть]. После битвы при Фарсале число таких статуй растет наравне с количеством соответствующих жрецов; его величают богом в Эфесе, в Митиленах, в Деметриаде Фессалийской; в Эфесе провинция Азия объявляет его Видимым богом (θεος έπιφανής). Так что его божественность была очевидна – города, например Никея, чеканили монету с его изображением; в Александрии в 48 году построили первый Кесарион, в 47 году в Антиохии-на-Оронте поставили Цезареум со статуями богини Ромы и самого Цезаря.