Текст книги "Цезарь"

Автор книги: Робер Этьен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Робер Этьен
ЖЗЛ Цезарь

ГЕНИЙ ВЛАСТИ – ВЛАСТЬ ОБРАЗА

Но Брут назвал его честолюбивым,

А Брут весьма достойный человек.

Шекспир

Крупнейший современный историк древнего Рима, соотечественник автора настоящей книги Клод Николе имел все основания назвать однажды, используя понятие, введенное немецким философом Карлом Ясперсом, период перехода от Республики к Империи в Риме «осевым временем» всей римской истории. После выхода в 1939 году классической книги Рональда Сайма 1много спорили о том, можно ли действительно считать эпоху I века до н.э. – начала I века н.э. «римской революцией», но никто и никогда не отрицал масштаба произошедших тогда перемен. Как и всякое переломное время, эти несколько десятилетий дали множество ярких исторических личностей, среди которых и главный герой книги Робера Этьена – Юлий Цезарь. И жизнь, и особенно смерть его решающим образом повлияли на весь ход римской истории.

Загадка убийства Цезаря

Цезарь был убит в мартовские иды 44 года. 2Свыше двух тысяч лет событие это хранится в памяти человечества, поражая кровавыми подробностями и интригуя вечной тайной скрытых и явных причин действия.

Смерть Цезаря стала историческим фактом, достоверно описанным событием. Наверное, это связано с исключительным единодушием многочисленных античных авторов, передающих рассказ об этом убийстве. Из той же традиции идет и осмысление этого преступления как героического тираноубийства, совершенного людьми, вдохновляемыми идеалами свободы и Республики.

И вместе с тем, как всякое важное историческое событие, смерть Цезаря нельзя толковать однозначно. Не случайно Р. Дж. Коллингвуд в «Идее истории», рассказывая о каплях крови Цезаря на полу курии Помпея, подчеркивает внутреннюю и внешнюю стороны события. По его мнению, внутренняя сторона может быть понята познанием мыслей того, кто предпринял действие, – в данном случае Брута и других заговорщиков.

Однако не все так просто. Чем руководствовались Брут, Кассий и их сообщники, достаточно хорошо известно, и далее об этом будет сказано. Но загадка убийства Цезаря лежит отнюдь не здесь. Оно связано с глубинными процессами истории, движущимися отдельными событиями, порой почти независимыми от них. В самом деле, разве не парадоксально, что именно смерть диктатора, задуманная и свершившаяся как открытое и демонстративное тираноубийство, заложила едва ли не самый прочный камень в основание грядущей Римской империи. Ибо чем же возвысился Гай Октавий, как не отмщением за приемного отца, «божественного Цезаря»! Став Августом, он отвел центральное место на своем Форуме храму Марса Мстителя, выстроенному по обету, который дал во время войны с убийцами Цезаря. Много ли найдется в истории примеров столь разительного расхождения между замыслом и результатом? Недолгой была и радость заговорщиков, быстро понявших, что тиран мертв, но тирания жива, а вместе с ней и неизбежность новых гражданских войн. В дальнейшем же убийство Цезаря стало иллюстрацией к спорам о предопределении свыше и свободе воли. Для средневековой мысли характерно воззрение на события истории как на реализацию воли Бога. И поэтому те, кто мог убить Цезаря, не в силах помешать падению Республики. Само убийство – новое и дополнительное обстоятельство, содействующее этому падению.

Может быть, весь драматизм мартовских ид, гипнотизировавший многих творцов, от У. Шекспира до Т. Уайльдера, как раз и заключен в очевидной разнонаправленности этого деяния: героическое тираноубийство лишь усугубило агонию Республики и приблизило окончательное упрочение монархии. Именно неотвратимость события в сочетании с парадоксально противоположными, но неизбежными последствиями и превратила убийство римского диктатора в один из узловых сюжетов мировой истории.

В античной традиции, повествующей об убийстве Гая Юлия Цезаря, царит поразительное единодушие как в описании фактов, так и в их оценках. Разночтения, которые могут быть объяснены расхождением взглядов авторов, живших в разные периоды, минимальны и практически не влияют на однозначный вердикт: после завершения гражданских войн и возвращения из Испании в сентябре 45 года Цезарь был удостоен невиданных прежде почестей, божественных и человеческих, но стал себя вести как тиран, за что и был справедливо убит. Такой взгляд на события разделяли и республиканцы из сенатской олигархии, организовавшие заговор, и отомстивший за Цезаря Август, который, усвоив этот кровавый «урок», не прочь был подчеркнуть различие между тиранией своего божественного отца и своей собственной «восстановленной республикой» (то есть установленной монархией). Поразительное согласие! Особенно если сопоставить его с чрезвычайно разнообразными взглядами современных историков на характер власти Цезаря, его политику и замыслы.

Со времен Т. Моммзена многие историки исследовали различные аспекты деятельности Цезаря – от личных, «партийных» связей, внутрисенатских интриг, до крупных начинаний в политике (расширение римского гражданства и формирование новой социальной базы власти, отношения с ветеранами и аграрная политика, провинциальные и муниципальные нововведения и т.д.) и особенно эффективной пропаганды, цель которой – создание в народе особого образа вождя. В целом все более ясной становится роль этого удивительного римлянина, происходившего из древнего патрицианского рода, в превращении Римской республики, по сути остававшейся лишь разросшимся до размеров мировой державы Городом, в упорядоченное государственное образование – империю. Процесс этот был длительным, начавшимся задолго до Цезаря, и завершился в общих чертах лишь при Августе. Но Цезарю в нем отводится немалая роль, и вклад его в рождение империи неоспорим.

То, что переход от Республики к Империи был обусловлен превращением Рима в мировую державу, отнюдь не открытие современных историков, рассматривающих этот процесс как проявление кризиса античной гражданской общины, полиса. Эту взаимосвязь чувствовали и сами древние: подобные рассуждения встречаются у Саллюстия, у Тацита, у других. Правда, они смотрели на это под иным углом зрения. Если мы теперь подчеркиваем непригодность традиционного сенатского республиканского строя для управления огромной державой и соответственно закономерность установления более эффективной монархической императорской власти, то римляне видели прежде всего разрушительность «державности» и ее последствий для их привычного государственного устройства – республики – как общего достояния граждан.

Римляне гордились своим государством и считали его воплощением идеальной формы правления. Живший в Риме во II веке и входивший в кружок Сципиона Эмилиана греческий историк Полибий и позднее Цицерон видели в Римской республике образец смешанного государственного устройства, сочетающего лучшие черты монархии, аристократии и демократии, но чуждого свойственных им крайностей и опасности перерождения. Власть консулов напоминала царскую, всевластие сената воплощало аристократическое начало, а в значительной роли народных собраний нельзя было не заметить демократию. Баланс же всех трех элементов и создавал уникальность Рима. Именно уверенность в «правильности» организации Республики лежала в основе римского мифа – о богоизбранности римского народа и его великой миссии завоевать мир и править им.

Агония Республики

Насколько соответствовали реальные механизмы власти в Римской республике этим идеализированным представлениям? Однозначного ответа на этот вопрос нет и быть не может, как и в любом другом случае, когда сталкиваются идеалы и реальность. Но очевидно, что подобное умонастроение было присуще в той или иной степени всем римлянам эпохи Республики, да и в императорскую эпоху сохраняло свою притягательность, как свидетельствуют Сенека, Тацит и другие. Существовавший порядок ведения государственных дел обеспечивал достаточно успешное функционирование республики. Но – до поры до времени, пока не начались долгие десятилетия гражданских смут: от трибуната Тиберия Гракха в 133 году и до битвы при Акции в 31 году, где была подведена черта под соперничеством Октавиана и Антония.

Таким образом, смерти Цезаря предшествовало почти столетие гражданских войн, но это было и временем напряженного поиска новых форм власти. Современники Суллы, впервые двинувшего в 88 году свои войска на Рим, организовавшего проскрипции и обеспечившего мечом и кровью проведение серьезной конституционной реформы, не могли не отдавать себе отчета в тираническом характере власти диктатора, и его нововведения, направленные на усиление власти сената и умаление полномочий народных трибунов, еще не давали повода усомниться в сохранении традиционного государственного устройства. Это подтвердило и добровольное возвращение Суллы к частной жизни после восстановления конституционного порядка.

Казалось, все идет как прежде – избираются магистраты, сенат принимает и проводит решения, определен порядок прохождения должностей, разделены военные и гражданские полномочия. Последнее было особенно важным, ибо опыт уже показал всю опасность сосредоточения провинциальных армий в руках консулов. Отныне консулы не покидают Рим, а получают провинции (вместе с войсками) лишь по истечении своих полномочий, и в этом деле сенату отводится решающая роль. Но равновесие длилось недолго. Не прошло и десяти лет, как были восстановлены в полном объеме права народных трибунов, а там уже не за горами были и новые потрясения: заговор Катилины, первый триумвират, трибунат Клодия, фактически единоличное правление Помпея и, наконец, гражданская война и диктатура Цезаря, окончательно разрушившая сулланскую конституцию.

Заговор Катилины (63 г.) проявил многочисленные слабости римской демократии и продемонстрировал готовность политиков с легкостью прибегать к насилию: обедневший аристократ Катилина под привлекательными лозунгами кассации долгов собирал вооруженных сторонников и чуть ли не намеревался поджечь Рим. А консул Цицерон в борьбе с заговорщиками добился от сената решения о безотлагательной их казни, поправ тем самым священное право римских граждан обратиться к народу. Кстати, Цезарь попытался убедить сенаторов сохранить жизнь катилинариям, что дало повод подозревать его самого, как и Красса, в причастности к заговору. Однако это не мешало его успешному продвижению по лестнице почестей и должностей, а также росту популярности в народе. После претуры (62 г.) и наместничества в Испании, значительно поправив финансовые дела, Цезарь в 59 году становится консулом и входит в первый триумвират, объединившись с Помпеем и Крассом против сенатской олигархии. Этот союз власти, ума и денег, будучи совершенно неформальным, а поначалу и тайным, смог, по выражению Плутарха, лишить власти сенат и народ. Именно с его помощью Цезарь получил после консулата наместничество с правом набора легионов в Цизальпинской Галлии. Ему предстояло завоевать всю Галлию, совершить экспедицию в Британию, подавить восстание Верцингеторига и написать знаменитые «Записки о галльской войне», чтение которых заставляет сожалеть о других, утраченных его произведениях, и прежде всего о речах. А еще за восемь галльских лет Цезарь сможет выковать свое главное оружие – преданную армию, которая в 49 году перейдет вместе с ним Рубикон и двинется на Рим, навстречу гражданской войне.

Но до этого было еще далеко. Пока же Рим держали в постоянном напряжении беспрестанные столкновения и даже вооруженные стычки между Клодием, избранным народным трибуном в 58 году с помощью Цезаря, и Милоном, ставленником сената. Эти годы вместили немало событий: рост могущества Помпея; изгнание и возвращение Цицерона (58-57 гг.), которого Клодий обвинил в бессудной казни римских граждан – катилинариев; непрекращающиеся скандалы и судебные процессы по поводу подкупа избирателей и попытки решать исход выборов угрозой оружия; убийство Клодия рабом Милона (18 января 52 г.) и последовавшие за этим народные волнения и суд над Милоном, закончившийся его осуждением, изгнанием и распродажей имущества; гибель Красса в парфянском походе (53 г.) и смерть в 54 году дочери Цезаря Юлии, брак которой с Помпеем был одним из залогов прочности первого триумвирата. Более или менее законное, осуществлявшееся с согласия сената единовластие Помпея, избиравшегося, в частности, единоличным консулом (без коллеги) и управлявшего своими провинциями через легатов, не покидая Рима, при всей своей легитимности расшатывало устои республики.

Но это сегодня, из далека времен, нам видно неотвратимое приближение конца республики. Современники же не ведали грядущего, они лишь переживали одно за другим потрясения, занимались обычными делами, сетовали на те или иные расстройства в государственных делах, но продолжали действовать по заданным правилам, стремясь реализовать свои собственные цели. Политика, как и прежде, пронизывала все сферы жизни. Государственная деятельность для истинного римлянина была абсолютной необходимостью и потребностью души. Консульские должности оставались заветной целью, к которой стремились и которой достигали как нобили, выходцы из потомственных консульских родов, так и «новые люди» типа Цицерона. Традиционный механизм власти в Римской республике продолжал работать, поддерживая уверенность в причастности всех граждан (в меру их статуса, разумеется) к управлению делами общины. И этой уверенностью питалось коллективное самосознание Рима, присущее всем – от Катона и Цицерона до Помпея и Цезаря.

Но становилось очевидно, что это была уже не «республика предков». Сулла смог восстановить республиканские порядки после страшной гражданской войны, но никому не под силу было зачеркнуть его всесилие как полководца, ставшего диктатором при поддержке преданной лично ему армии. Его примеру пытались следовать многие, поняв, что именно власть над армией и провинциями гарантирует укрепление позиций в самом Риме. При внешнем соблюдении обычных конституционных процедур возрастает могущество Помпея, Красса, затем и Цезаря. В конце концов этот поначалу тайный, оформившийся, вероятно, в 61 году триумвират почти открыто правит Римом, добиваясь с помощью личных связей и подкупов (в том числе и на средства, доставляемые провинциальным командованием) избрания своих креатур на должности магистратов республики, желательного распределения провинций, принятия выгодных ему законов… Находясь в течение восьми лет в Галлии, Цезарь смог упрочить свои позиции в Риме настолько, что его столкновение со всемогущим Помпеем становится неизбежным. Началась гражданская война под «конституционными» лозунгами с обеих сторон. Перейдя Рубикон в январе 49 года, Цезарь вступился за оскорбленных народных трибунов, пытавшихся предложить сенату мир на приемлемых для полководца условиях. Помпей же выступил на защиту сената и республики. И хотя всем было ясно, что речь идет лишь о борьбе за высшую власть, война эта стала закономерным итогом республиканского правления.

Постоянное соперничество честолюбивых политиков служило дрожжами для римской жизни. Но в I веке в их руках оказалось столь сильное оружие, как профессионализирующаяся армия в сочетании с потенциалом провинций, также находившимся в полном распоряжении наместников. И хрупкое равновесие традиционного, все еще общинного по характеру строя было необратимо нарушено. Зерна будущей монархии уже вызревали понемногу в республиканской почве, испытывались разные модели осуществления высших властных полномочий как в Риме, в Италии, так и в провинциях, на суше и на море. Позже Августу не придется ничего специально изобретать: его единовластие сможет рядиться в республиканские одежды традиционных магистратур и полномочий столь искусно, что вплоть до наших дней не утихнет спор историков и юристов об истинной природе режима принципата.

Тем более в период Республики эта объективная тенденция к установлению монархии была растворена в потоке привычной действительности. Цицерон мог сколько угодно сетовать на упадок нравов и общественные язвы, возмущаться всевластием и произволом триумвиров («трехголового чудовища»), порой подчиняться их замыслам, даже вопреки собственным принципам, но участие в политической жизни оставалось смыслом его существования как единственно возможный способ служения родине и согражданам. Идеал Римского государства не только сохранял свою притягательность и актуальность, но и находил до известной степени опору в реальной жизни. Да, конечно, кризис был налицо. И в произведениях Цицерона и Саллюстия формулируются теория упадка нравов и необходимость нравственной реформы для восстановления Республики. Порча, искажения могли быть устранены, однако без коренной ломки, без низвержения основ. Именно этого и ждали от Цезаря после его победы в гражданской войне, длившейся четыре года.

Но надеждам не суждено было сбыться. Цезарь не повторил того, что некогда сделал Сулла, – не восстановил Республику и не ушел от власти. Он поступил совершенно противоположным образом. Увеличив число избираемых магистратов, он пополнил сенат (с 600 до 900 человек), одновременно ослабив влияние традиционной сенатской олигархии и упрочив собственные позиции. Выводя новые колонии (в том числе в Коринф и Карфаген) и щедро раздавая провинциалам римское гражданство, проводя реформу муниципального строя и наделяя своих ветеранов землей, Цезарь еще более подталкивал процессы, требовавшие новой организации империи, возможной лишь при стабильной власти верховного правителя, а не раздираемого междоусобицами сената в сочетании с интригами честолюбивых полководцев. В этих условиях продление диктаторских полномочий Цезаря было обеспечено, и в 44 году он был провозглашен диктатором навечно. При управлении своей державой Цезарь не слишком заботился о соблюдении обычных процедур: рассылал по всему свету постановления сената, которые не обсуждались, но за подписью сенаторов, даже не ведавших подчас о содержании «своих» решений. Так, Цицерон получил благодарственное письмо за поддержку от царька, о существовании которого даже не подозревал. Выборы в народных собраниях также теперь происходили (по крайней мере, для половины магистратов) по прямой рекомендации диктатора. Да и высших должностных лиц, консулов, стали избирать не на год, а лишь на несколько месяцев. Но особенно тяжелое впечатление произвело событие последнего дня 45 года: когда собрались трибутные комиции для выборов квесторов, оказалось, что консул Фабий Максим, который должен был проводить выборы, скоропостижно умер. Цезарь тотчас же, превратив без соблюдения каких бы то ни было процедур трибутные комиции в центуриатные (а это были два совершенно разных вида народных собраний), объявил консулом одного из своих друзей – Гая Каниния Ребила, и тот стал консулом на последний день года. Потрясенному Цицерону оставалось только горько шутить: «На диво бдительный консул: во все свое консульство не сомкнул глаз!»

Как же реагировали римляне на бесцеремонное обращение Цезаря с республиканскими порядками? Мы мало знаем о позиции народа, но общая поддержка им Цезаря, имевшего устойчивую репутацию популяра, показывает, что такое его отношение к традициям свободной Республики едва ли вызывало массовое негодование. Иное дело сенатские круги, и прежде всего те их представители, которые традиционно занимались активной политической деятельностью. Им были привычны и понятны два состояния: или нормальная, хотя бы с виду, государственная жизнь в рамках сулланской конституции, или гражданская война, отменяющая все законы. Беззаконие и хаос гражданской войны были объяснимы и вроде бы даже естественны. Если что и удивляло, так это масштабы «милосердия» Цезаря, даровавшего прощение чуть ли не всем своим побежденным врагам, в том числе будущим заговорщикам Бруту и Кассию, сразу после битвы при Фарсале (48 г.), где те бились на стороне потерпевшего поражение Помпея. Лишь такой принципиальный республиканец, приверженец стоической философии, как Катон Утический, не пожелав принять эту милость, героически покончил с собой.

Как это ни странно, в годы гражданской войны, когда Цезарь не раз бывал близок к краху, его позиции казались более устойчивыми, чем после его окончательной победы, бросившей к его ногам весь римский мир. Пока шла война, Цезарь, несмотря на обвинения его в стремлении к высшей власти, оставался в глазах политической элиты Рима – сената – своим, ибо стремление к первенству считалось для римских нобилей естественным. Но как только установился мир и стало ясно, что восстановления нормального строя не происходит, ситуация резко изменилась. Единовластие Цезаря вдруг стало невыносимым.

После возвращения из Испании осенью 45 года ему были оказаны все мыслимые почести. Как пишет Аппиан, «во всех святилищах и публичных местах ему совершали жертвоприношения и посвящения, устраивали в его честь воинские игры во всех трибах и провинциях, у всех царей, которые состояли с Римом в дружбе… Его нарекли отцом отечества и выбрали консулом на десять лет и пожизненным диктатором; особа его была объявлена священной и неприкосновенной; для занятия государственными делами ему были установлены сиденья из слоновой кости и золота, при жертвоприношении он имел всегда облачение триумфатора. Было установлено, чтобы город ежегодно праздновал дни боевых побед Цезаря, чтобы жрецы и весталки каждые пять лет совершали за него молебствия и чтобы тотчас же по вступлении в должность магистраты присягали не противодействовать ничему тому, что постановил Цезарь. В честь его рождения месяц Квинтилий был переименован в Июлий. Было также постановлено посвятить ему наподобие божества множество храмов…».

Однако не это оказалось чрезмерным. Чашу терпения переполнили, казалось бы, капли…

Смерть тирану?

Во всех повествованиях об убийстве диктатора фигурируют несколько событий, случившихся в первые месяцы 44 года. Сначала Цезарь принял сидя сенаторов, явившихся в полном составе, чтобы поднести постановления об упомянутых выше почестях. И этим дал повод обвинить его, что он замышляет стать царем (кстати, Цезарь отказался от предложенного сенаторами десятилетнего консульства). Кто-то из тех, кто раздувал подобные слухи, украсил его изображение лавровым венком, обвитым белой лентой. Трибуны Марулл и Цезетий разыскали этого человека и арестовали его, на что Цезарь отреагировал спокойно. Но те же трибуны снова вмешались, когда народ приветствовал Цезаря как царя у городских ворот, и нашли в толпе зачинщика. Тогда диктатор разгневался и удалил самих трибунов, обвинив их в том, что они коварно навлекают на него подозрения в тирании.

Не менее двусмысленная история произошла и во время Луперкалий – религиозного праздника, отмечавшегося 15 февраля. Участвовавший в этой церемонии Марк Антоний дважды попытался увенчать Цезаря, наблюдавшего за происходящим с золотого кресла на рострах, диадемой, но диктатор ее отвергал (под рукоплескания народа) и в конце концов повелел отнести диадему в храм Юпитера Капитолийского и сделать соответствующую запись в городских анналах о своем отказе.

Бродили и менее определенные слухи – будто бы Цезарь собирается перенести столицу на Восток в связи с парфянским походом, жениться на Клеопатре и т. п. Распространялось также предсказание, будто бы содержащееся в «Сивиллиных книгах»: победить парфян сможет только царь, и Цезарь должен принять этот титул перед выступлением в поход.

Но все эти смутные слухи и по-разному толкуемые факты в дошедшей до нас античной традиции трактуются как доказательства стремления Цезаря к царской власти. Именно царские замашки стали причиной заговора и убийства Цезаря.

Заговор этот был наверняка не первым. На сей раз в нем участвовало около шестидесяти человек, но в истории закрепились прежде всего имена Брута и Кассия. У Кассия были давние обиды на Цезаря; Брут же, зять и почитатель Катона Утического, напротив, был обласкан диктатором – ходили даже слухи, что настоящим отцом этого благороднейшего республиканца был как раз Цезарь, любивший его мать – Сервилию. Вообще, среди заговорщиков оказалось немало лично близких диктатору людей. То, что известно о заговоре, поражает его открытостью. Призывы к Бруту появлялись на его судебном кресле, подталкивая к действиям. Цезаря постоянно предупреждали о кознях против него. Он отшучивался, что не ждет ничего дурного от толстяков цезарианцев (Антония и Долабеллы) и куда больше опасается бледных и худых (намек на Брута и Кассия). Создается впечатление не тщательно и хладнокровно спланированного в тайне политического убийства, а рокового события, происшедшего с фатальной неизбежностью в обстановке массовой истерии.

Близятся иды марта – день, в который, по словам одного гадателя, диктатору грозит большая опасность. Когда наступил этот день, Цезарь, отправляясь в сенат, поздоровался с предсказателем и шутя сказал ему: «А ведь мартовские иды наступили!» – на что тот спокойно ответил: «Да, наступили, но не прошли!»

При входе в сенат Цезарю передали свиток с предупреждением о заговоре, но тот, беседуя с просителями, так и не удосужился прочесть его. Все свидетельствует о неизбежности и роковой предопределенности.

Заговорщики предполагали убить тирана на Марсовом поле или при входе в театр, но когда было назначено заседание сената в курии Помпея, решили действовать именно там. У подножия статуи Помпея все и произошло. Светоний, Плутарх, Аппиан и другие в подробностях рассказывают, как Туллий Кимвр, прося за изгнанного брата, вдруг схватил Цезаря за тогу, что послужило сигналом к нападению. Каска первым нанес удар, затем все заговорщики обнажили мечи. Цезарь сначала метался и кричал, но, увидев Брута, накинул на голову тогу и подставил себя под удары… Он пал бездыханным у статуи Помпея, забрызгав ее кровью. У Цезаря насчитали 23 раны (Светоний утверждает, что лишь одна из них была смертельной). Многие заговорщики поранили друг друга в этой свалке. Сенаторы в ужасе разбежались. «Бездыханный, он остался лежать, пока трое рабов, взвалив на носилки, со свисающей рукою, не отнесли его домой. Неизбежное свершилось, и тот, кто залил мир кровью сограждан, в конце концов наполнил курию своей собственной кровью», – писал во II веке н.э. историк Флор.

Состоялось тираноубийство, исполненное по всем правилам – открыто, прилюдно, не из-за угла. Более того, оно явно носило ритуализованный характер. Сравнение Цезаря с жертвенным животным, предназначенным к закланию, в котором должны принять участие все заговорщики, встречается у многих авторов, например у Флора и Плутарха. При всем жутком натурализме рассказов об этом событии нельзя не увидеть в нем глубоко символического смысла. Смертью тирана убившие его надеялись отвратить от Рима всяческие напасти и возвратить былые времена вместе с прежним государственным устройством. Причем, если проанализировать дальнейшие действия (точнее, почти полное бездействие) тираноубийц, можно подумать, что они более рассчитывали на магическое воздействие этого так называемого жертвоприношения, нежели на конкретные политические меры. Это показывает и занятие Брутом и Кассием (вместе с гладиаторами!) Капитолия – поступок, носивший явно символический, адресованный к древней городской традиции характер, но вполне бессмысленный в изменившихся условиях, когда рычаги управления и власти уже не находились на этом холме. Об отсутствии сколько-нибудь реальных и продуманных планов восстановления Республики говорит и быстрое соглашение с цезарианцами, оформившееся уже 17 марта и компромиссное постановление сената, которое оставило в силе все решения убитого диктатора и одновременно гарантировало амнистию его убийцам.

Таким образом, деяния Цезаря оказались необратимыми, а возврат к прошлому – невозможным. Устранение тирании обернулось новым раундом гражданских войн, в ходе которых борьба велась лишь за единоличную высшую власть, а не за восстановление республики – таких иллюзий не питал уже никто. Наступила ночь республики, как писал Цицерон. А трагический конец Цезаря, оплаканного и обожествленного народом, ускорил кристаллизацию образа правителя Рима.

Практическая бесполезность смерти диктатора для восстановления традиционного государственного устройства стала очевидной на другой же день – и это лишь подтверждает, что убийство тирана было не смертельной схваткой в борьбе за власть, а импульсивным действием, совершенным в особой духовной атмосфере. И именно в самой общественной обстановке стоило бы искать разгадку смысла свершившегося 15 марта 44 года события.

Казалось бы, мотивы убийства пожизненного диктатора лежат на поверхности – свободолюбивые римляне не смогли вынести иго тирании, ибо само понятие царской власти было ненавистно им еще со времен изгнания Тарквиния Гордого в 509 году и установления Республики. Все это так, но, однако, отношение к монархии вообще и к реальному единовластию Суллы, Помпея и до определенного момента Цезаря никогда не было в Риме столь простым и однозначным. Вспомним, что из всех простых типов государственного устройства предпочтение отдавалось именно монархии. Да и само понятие «республика» еще не несло в себе нынешнего смысла и вполне могло быть применено к любой форме законного и справедливого политического устройства.

Диктатура Цезаря с правовой точки зрения представляла собой концентрацию республиканских магистратур, в этом смысле продолжая линию Суллы (также диктатора) и Помпея. В режиме, установленном Цезарем, причудливо переплетались произвол и соблюдение законных процедур. Фактическое единовластие диктатора ни для кого не было секретом, но его поведение оставалось в целом в русле римских традиций. Этот свершивший необыкновенные подвиги и преступления патриций был римлянином до мозга костей, и видеть в нем эллинистического царя, последователя Александра Македонского, или восточного деспота не было достаточных оснований. Не случайно, что сравнивают его с Александром лишь более поздние авторы – Плутарх и Аппиан, которые сами к тому же греки.

Об отсутствии у Цезаря из ряда вон выходящих поступков свидетельствуют и незначительность фактов, призванных служить доказательством его стремления к царской власти, и отсутствие непосредственных поводов к убийству. В самом деле, на фоне гражданских смут, постоянно ожидаемых несмотря на пресловутое «милосердие» Цезаря казней и проскрипций, масштабных политических и социальных мероприятий, подрывавших всевластие сенатской олигархии, поистине небывалых почестей и привилегий, даруемых диктатору, вдруг причинами недовольства правителем оказались венки, диадемы, неучтивость по отношению к сенаторам, в присутствии которых Цезарь остался сидеть. Несоразмерность причины и следствия явная. Остается предположить, что, разрушая былое государственное устройство и создавая новое, двигаясь от сенатской олигархии к имперской администрации, Цезарь вел себя «по-рыцарски», иначе не пришлось бы выискивать такие фактики, как диадема и перевитый белой лентой венок на статуе.