Текст книги "Горячие руки для Ледяного принца (СИ)"
Автор книги: Рита Морозова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
18 глава
Падение длилось вечность и мгновение одновременно. Мир превратился в калейдоскоп мелькающих образов: кроваво-красное небо, черные зубья разрушенных стен, искаженные лица южан, завороженно глядящих вверх, ослепительные вспышки магии, летящей куда-то мимо… И его лицо. Лицо Кайлена, искаженное немым криком, рука, отчаянно протянутая сквозь золотистые осколки бывшей его темницы, пальцы, почти касающиеся моей падающей руки. Почти.
Затем – удар. Не о камни. О чьи-то руки. Жесткие, закованные в лед? Нет. В сталь. И крик боли – не мой. Чей-то чужой. Я качнулась, как тряпичная кукла, и снова полетела вниз, но медленнее, закручиваясь в вихре собственной слабости и чужого хаоса. Еще один толчок, удар в бок – на этот раз тупой, как от бревна. Воздух вырвался из легких свистом. Я услышала треск – ребро? Потом – мягкое, холодное приземление в сугроб, взметнувшее фонтан колючего снега. Темнота, звавшая так сладко, накрыла меня с головой, как теплая волна. Но прежде чем погрузиться в нее окончательно, я услышала. Не грохот битвы. Не крики. Рев.
Это был не человеческий звук. Это был рев пробудившегося вулкана. Рев ледника, сходящего с гор. Рев абсолютной, первобытной ярости, смешанной с невыразимой болью. Он исходил оттуда, сверху, с груды обломков, где лежала золотистая глыба, и врезался в гул сражения, заглушая все на мгновение. Даже южане замерли, в ужасе глядя вверх. Маги Торвика, готовившие новый залп, оцепенели с поднятыми руками.
Там, где был Кайлен, стоял Бог Льда.
Золотистый панцирь, сковавший его, не растаял. Он взорвался изнутри. Не осколками, а сокрушительной волной чистой, контролируемой силы. Силы не смерти, а абсолютного нуля. Волна ударила во все стороны, не как разрушительный удар, а как… вздох. Первый вздох новорожденного гиганта. Но этот вздох нес смерть всему, что осмелилось ему угрожать.
Воздух замер. Буквально. Влажный пар от дыханий, дым пожаров, летящие снежинки – все в радиусе сотни ярдов превратилось в микроскопические алмазные кристаллы, зависшие во внезапно кристально чистом, невероятно холодном воздухе. Образовалась сфера абсолютной тишины и неподвижности.
Маги Торвика застыли в позах заклинателей. Не как статуи – как инсталляции мгновенной глубокой заморозки. Зеленые и золотые искры магии на их руках превратились в крошечные ледяные цветы. Глаза, полные ужаса, стали матовыми, покрытыми инеем. Их темные плащи окоченели, как листы жести. Они не упали. Они стояли, мгновенно превращенные в сложные ледяные изваяния, пульсация жизни под ледяной коркой едва уловима, но стремительно угасающая.
Ледяные Копья замерли в воздухе, направленные туда, где я только что была. Теперь они были просто красивыми, бесполезными сосульками, сияющими в странном свете.
Ближайшие Южане: Солдаты, карабкавшиеся по обломкам, стоявшие у подножия, застыли в мгновенных позах атаки, бегства, ужаса. Ледяной туман окутал их, превратив в серые, заиндевевшие силуэты. Их крики замерли на губах, превратившись в ледяные пузыри.
Торвик. Он не был заморожен полностью. Его зачарованный доспех, пылающий остатками магической энергии, вспыхнул ослепительно, пытаясь противостоять волне холода. Но это лишь отсрочило неизбежное. Он отлетел назад, как пушинка, ударившись о камень, и застыв на колене, одной рукой опираясь на свой пылающий, но уже покрывающийся инеем меч. Его лицо было искажено не только болью от удара, но и чистым, животным страхом, смешанным с невероятным изумлением. Он видел. Видел, как его маги превратились в ледяные памятники в мгновение ока. Видел источник этой силы.
Источник. Кайлен.
Он стоял на груде обломков там, где секунду назад была его ледяная гробница. Но это был не Колосс Скорби. Это был Повелитель Льда. Высокий, мощный, дышащий парадоксальной силой – неистовой яростью и абсолютным, пронизывающим холодом. Его одежда – простой камзол – была цела, но покрыта тончайшим, переливающимся, как алмазная пыль, инеем. Его кожа – не мертвенно-бледная, а цвета слоновой кости, живая, но излучающая холод. Его волосы, растрепанные, были увенчаны крошечными ледяными кристаллами, сверкавшими, как диадема. Но главное – глаза. Серебристо-серые, но теперь – не пустые и не безумные. Они горели. Холодным, ясным, нечеловечески сосредоточенным пламенем. В них читалась бездна боли (моей боли, его боли), океан ярости и… абсолютный, леденящий душу контроль.
Он не смотрел на Торвика. Не смотрел на своих новых ледяных статуй. Его взгляд, острый, как ледяная игла, сканировал хаос внизу. Искал. Меня. Его пробудившееся сознание, пронзенное последним импульсом моей жизни, моей жертвой, знало, куда я упала.
Его взгляд нашел меня. В сугробе у подножия обломков. Маленькую, сломанную, почти неотличимую от других темных комков на снегу. Но он увидел. Увидел слабое мерцание золота во мне? Увидел нить нашей связи? Увидел просто меня. В его глазах, полных ледяного пламени, промелькнуло что-то человеческое – вспышка невыносимой агонии. Боль от того, что он увидел. От того, во что я превратилась ради него.
И тогда он двинулся.
Не шагнул. Не прыгнул. Он снизошел. Словно гравитация для него перестала существовать. Он просто сошел с груды камней, ступая по ступеням из мгновенно формирующегося под его ногами льда. Лед был не голубым. Он был кристально чистым, сияющим внутренним серебристо-золотым светом. Каждая ступень возникала за микросекунду до его шага и исчезала в алмазную пыль через миг после. Это был не путь. Это было шествие. Шествие божества зимы, пришедшего не нести смерть, а восстановить порядок. Его холодное сияние распространялось перед ним волной. Южане, оказавшиеся на его пути, не замерзали насмерть мгновенно. Они… замедлялись. Их движения становились тягучими, как в густом меду, их крики растягивались в низкий, жуткий гул. Они падали на колени, не в силах сопротивляться нарастающему давлению холода, сковывающего не только тело, но и волю.
Он прошел сквозь строй оцепеневших, замедленных врагов, как призрак. Не обращая на них внимания. Его цель была одна. Я.
Он опустился на колени рядом со мной в снегу. Его движения были плавными, точными, лишенными прежней скованности или боли. Но в них не было и прежней человеческой теплоты. Была сосредоточенность хирурга. Или бога, склонившегося над умирающим творением. Его холодное сияние окутало меня, но не как агрессия, а как… кокон. Щит. Оно отсекало внешний мир, гул битвы, запах гари. Оставляя только нас двоих и пронзительную тишину вечного льда.
Его рука – не холодная, а идеальной комнатной температуры, что было страннее любого мороза – коснулась моей щеки. Легко. Осторожно. Как будто боялся раздавить хрустальную бабочку. Я не чувствовала холода. Только… отсутствие. Пустоту там, где раньше был жар жизни. Я могла видеть его сквозь мутнеющую пелену. Видеть его лицо, склоненное надо мной. Видеть его глаза. Ледяное пламя в них погасло. Осталась только глубокая, бездонная скорбь. И вина. Океан вины.
– Аннализа… – его голос. Не хриплый, не сдавленный. Чистый. Низкий. Мелодичный. Как звон хрустального колокола. Но в нем дрожала боль. Настоящая, человеческая боль. – Алиса… Прости меня. Прости…
Он видел. Видел пустоту в моих глазах. Видел, как слабо светится последняя искорка золота в моей груди – эхо камня, эхо дара, эхо моей отданной жизни. Он знал. Знает, что я отдала все.
Его пальцы осторожно коснулись моей груди, над сердцем. Там, где пылал камень, где излилась река жизни. Не для того, чтобы лечить. Чтобы чувствовать. Чувствовать угасающий свет. Его лицо исказилось от муки. Он сжал зубы, и в его глазах снова вспыхнуло пламя – на этот раз пламя яростной решимости.
– Нет, – прошептал он. Не мне. Себе. Вселенной. – Не отдам. Не позволю. Ты дала мне жизнь. Теперь я верну ее. Всю. Каждую каплю.
Он закрыл глаза. Собрался. Вдохнул. И вокруг него… взорвалась тишина.
Не звук. Сила. Та же сила абсолютного нуля, что заморозила его врагов, но теперь – направленная внутрь. Не вовне. На меня. Но это не был холод смерти. Это был холод сохранения. Холод криогенной камеры. Холод, останавливающий время для клетки, для ткани, для угасающей жизни.
Я почувствовала, как его сила – нежная, но неумолимая – окутывает меня. Проникает сквозь кожу, сквозь мышцы, сквозь кости. Она не несла исцеления. Она несла паузу. Она замораживала не кровь, а сам процесс умирания. Боль от сломанного ребра, от ударов, от внутреннего опустошения – не исчезла. Она… остановилась. Застыла на одном уровне. Мое слабое дыхание не участилось. Оно просто… зафиксировалось. Каждый вдох – мелкий, поверхностный – стал идентичен предыдущему. Мое сердцебиение, едва уловимое, замедлилось до одного удара в несколько секунд, став ритмичным, как тиканье часов под толстым стеклом. Даже мутнеющее зрение стабилизировалось. Я видела его лицо, склоненное надо мной, с предельной четкостью, как через идеально отполированную линзу льда. Он не воскрешал меня. Он консервировал. Сохранял меня в последнем миге перед пропастью, не давая упасть. Покуда…
– Держись, – его голос прозвучал прямо в моем сознании, минуя уши. Спокойно. Твердо. – Держись за этот свет. За меня. Я найду способ. Я обязан .
Он открыл глаза. Ледяное пламя в них горело с новой силой, но теперь оно было смешано с железной решимостью. Он знал, что сделал. Купил время. Драгоценные минуты, может, часы, в которых не было исцеления, но не было и окончательной смерти. Цена этой паузы была видна в его лице – легкая бледность, едва заметная дрожь в руке, все еще лежащей на моей груди. Удержание такого тонкого, направленного холода требовало невероятной концентрации и сил.
Он осторожно поднял меня на руки. Его движение было плавным, но я почувствовала, как мир качнулся. Он держал меня не как хрупкую драгоценность, а как знамя. Как символ того, ради чего он теперь будет сражаться. Его холодное сияние плотнее обволокло меня, как защитный саван из сияющего мороза. Он поднял голову, и его взгляд, острый и безжалостный, устремился к фигуре, пытавшейся подняться на коленях у подножия обломков. К Торвику.
Герцог Амаранта отчаянно пытался стряхнуть лед, сковывавший его доспехи. Его меч, пылавший зеленым и золотым, был наполовину покрыт инеем, его магия боролась с холодом Кайлена, но проигрывала. Его лицо, искаженное яростью и страхом, встретилось со взглядом Повелителя Льда.
– Тварь… – прошипел Торвик, с трудом поднимая тяжелый меч. Его голос был хриплым от напряжения и холода. – Что ты наделал⁈ Что это за колдовство⁈
Кайлен не ответил словами. Он ответил действием. Легким движением свободной руки – той, что не держала меня – он махнул в сторону ближайшей группы южан, пришедших в себя после шока и пытавшихся окружить его. Не атаковать – страх был сильнее ярости – но просто стоявших на пути.
Ничего не произошло. Ни вспышки, ни удара. Но воздух перед ними сгустился. Визуально. Как будто невидимая, ледяная стена выросла на их пути. Они не замерзли. Они просто… остановились. Как вкопанные. Не могли сделать ни шагу вперед. Их глаза округлились от ужаса, когда они поняли, что их тела больше не слушаются их, скованные невидимой силой холода, исходящей от этого человека-ледника.
– Мое королевство, – голос Кайлена прозвучал над площадью. Тихо. Без повышения тона. Но он резал ледяной тишину, как нож, и был слышен каждому. – Мой народ. Моя… – он взглянул на меня в своих руках, и голос дрогнул, но лишь на миг, – … моя жизнь. Вы пришли с огнем и мечом. Вы принесли смерть и хаос. Вы тронули то, что было дороже собственного дыхания.
Он сделал шаг вперед. Только один. По направлению к Торвику. Ледяные ступени возникали под его ногами и таяли за ним, оставляя сияющий след на замерзшей мостовой. Холодное сияние вокруг него пульсировало, нарастая.
– Теперь, – продолжил Кайлен, и в его голосе зазвучали стальные нотки неоспоримой власти, – вы узнаете, что такое настоящий холод. Не проклятие. Воля. Воля короля Эйридена. Воля… защитить свой дом.
Торвик вскочил на ноги. Страх в его глазах боролся с яростью и амбициями. Он понимал, что столкнулся с чем-то, что ломало все его представления о магии, о войне, о мире.
– Король? – он фыркнул, пытаясь вернуть себе уверенность, поднимая свой частично замороженный, но все еще пылающий магией меч. – Ты – жалкая тень! Ледяной урод! Твоя власть – это власть развалин и трупов! Амарант! Ко мне! Убейте его! Убейте эту тварь и ту девку в его руках!
Его крик подействовал на некоторых. Несколько самых отчаянных или глупых южан, подогретых призывом своего лидера, рванулись вперед. Не к Кайлену – к нему не подступиться – а ко мне. Видимо, решив, что уязвимая цель в его руках – его слабое место.
Ошибка. Роковая.
Кайлен даже не взглянул на них. Он лишь сузил глаза. И на пути атакующих вырос лес. Не деревьев. Ледяных шипов. Острых, как пики, толстых, как столбы, возникших из земли за долю секунды. Они не пронзили нападавших. Они запечатали их. Окружили плотной, непроходимой стеной блестящих, смертоносных кристаллов. Южане вскрикнули, отпрянув, осыпаемые ледяной крошкой. Один, не успевший остановиться, чиркнул плечом о шип – ткань и кожа мгновенно примерзли, и он завизжал от боли и ужаса, пытаясь оторваться, оставляя на остром льду клочья кожи и мясо.
– Последнее предупреждение, – голос Кайлена был холоднее самого льда. Он смотрел только на Торвика. – Сложи оружие. Прикажи своим отступить. Пока я не обратил весь Амарант в ледяное воспоминание.
Торвик задрожал. Не только от холода. От бессильной ярости. От осознания, что его победа, казавшаяся такой близкой, ускользает, превращаясь в кошмар. Его маги – ледяные статуи. Его лучшие воины – заморожены или блокированы. Его собственная мощь дрожит перед этой новой, непостижимой силой. Он посмотрел на меч в своей руке. На пылающие, но слабеющие искры зачарования. На Кайлена, стоящего невозмутимо, держащего на руках мое замершее тело, как символ своей непоколебимости. И в его глазах мелькнуло не решение о капитуляции. Мелькнула безумная азартная ставка.
– Ты силен, ублюдок, – прошипел он, и в его голосе зазвучал странный, истерический смех. – Но ты держишь ее! Свое слабое место! И пока ты защищаешь труп, ты не можешь быть везде!
Он не стал атаковать Кайлена. Он резко развернулся и швырнул свой пылающий меч. Не в Кайлена. Не в меня. В главные ворота замка Эйриденхолд!
Меч, все еще несущий в себе сконцентрированную силу магов Торвика и его собственную ярость, полетел, как метеор. Зеленое и золотое сияние слилось в ослепительный шар разрушения. Он был направлен не на саму решетку (герсу), а на массивные каменные опоры, державшие ее, уже поврежденные предыдущими ударами таранов.
– НЕТ! – крик Кайлена был полон не ярости, а ужаса. Не за себя. За тех, кто был за воротами. За остатки гарнизона. За своего отца, возможно. Он инстинктивно рванулся вперед, чтобы остановить летящую смерть, но его движение было сковано – он держал меня. Остановить меч магией на таком расстоянии, с такой скоростью? Он не успевал!
И тут случилось невозможное.
Холодное сияние, окутывавшее меня, пульсировало. Не от его воли. От чего-то внутри меня. От той последней искорки золота, что он законсервировал. Она слабо вспыхнула в ответ на его ужас, на летящую угрозу его дому. И этого было достаточно.
Кайлен почувствовал импульс. Не мысль. Чистый инстинкт, усиленный нашей связью, его новой силой и… моей последней волей, пойманной в ледяной ловушке его магии. Он не стал бросаться вперед. Он взмахнул рукой – той, что была свободна. Не к воротам. Вверх.
Над летящим мечом, в самой высокой точке его траектории, разверзлось небо. Вернее, появилось нечто. Крошечная, но невероятно плотная черная точка. Точка абсолютного холода. Вакуума. Она просуществовала долю секунды. Но этого хватило. Летящий с чудовищной скоростью меч, несущий энергию разрушения, всосался в эту точку. Не исчез. Схлопнулся. Как бумажный кораблик в кулаке гиганта. Зеленое и золотое сияние не взорвалось. Оно погасло. С хрустом лопнувшего стеклянного шара. Остатки меча – теперь просто куски темного, ничем не примечательного металла – с глухим стуком упали на камни далеко в стороне от ворот, никому не причинив вреда.
Тишина. Еще более гнетущая, чем после его пробуждения. Южане, королевские защитники на стенах, сам Торвик – все замерли в немом шоке. Что это было? Как это возможно?
Кайлен стоял, тяжело дыша. Держа меня на руках. Его лицо было бледным от напряжения. Этот трюк, этот мгновенный, точечный контроль над пространством и температурой на таком расстоянии, стоил ему сил. Но в его глазах горело не истощение. Горело изумление. Изумление от того, что он только что сделал. От возможностей, что открылись. И от крошечного ответного импульса из моей законсервированной жизни.
Он посмотрел на Торвика. На этого человека, который принес столько боли, который чуть не убил его дом и уничтожил меня. В его ледяных глазах не было ненависти. Был приговор. Холодный. Неизбежный. Как смена времен года.
– Твоя очередь, – просто сказал Кайлен. И сделал шаг вперед.
19 глава
Боль вернулась первой. Не та острая, рвущая все внутри боль от ударов или падения. Нет. Это была тупая, глухая, всепроникающая тяжесть. Как будто из меня вычерпали все до последней капли тепла, всю энергию, оставив лишь ледяную пустоту, усыпанную осколками. Каждое сломанное ребро напоминало о себе тупым нарывом при малейшей попытке вдохнуть глубже. Голова гудела, словно в нее вбили гвоздь – эхо того удара, что оглушил меня тогда, наверху. Руки и ноги были ватными, чужими, мышцы дрожали мелкой дрожью, как у новорожденного теленка.
Я открыла глаза. Не сразу. Веки казались свинцовыми, слипшимися. Свет, пробивавшийся сквозь них, резал, как лезвие. Я моргнула, зажмурилась, потом снова осторожно приоткрыла.
Это был не лазарет. И не ледяные покои Кайлена. Комната. Незнакомая, но… теплая. Не в смысле жара от печи, хотя здесь действительно не было пронизывающего холода. Теплая атмосферой . Высокие потолки с деревянными балками цвета теплого меда. Стены, обитые кремовой тканью, расшитой нежными вьюнками по краям. Огромное окно, залитое утренним светом, с тяжелыми бархатными занавесями спело-сливового оттенка, сейчас отдернутыми. Солнечный луч, пойманный хрустальной подвеской люстры, рассыпал по стенам радужные зайчики. Воздух пах… весной? Нет, не совсем. Скорее, оттепелью. Свежестью, влажной землей и чем-то сладковатым, неуловимым – может, почками где-то лопающимися.
Я лежала в огромной кровати с резными столбиками, утопая в мягкости перин и подушек, укрытая легким, но невероятно теплым стеганым одеялом. И тогда я увидела его.
Кайлен. Сидел на стуле рядом, склонив голову на спинку. Спал. Поза была неудобной, вымученной. Темные круги под глазами говорили красноречивее слов – бессонные ночи. Но что поразило меня больше всего – он выглядел… живым . По-настоящему. Цвет вернулся к его щекам, не болезненный румянец, а здоровый, теплый оттенок слоновой кости. Его губы, всегда такие тонкие и синеватые, теперь были естественного, чуть розоватого цвета. Он дышал ровно, глубоко, без той прерывистой хрипоты, что выдавала вечную внутреннюю борьбу. Его рука лежала поверх одеяла, рядом с моей. И она была… теплой . Просто теплой. Не обжигающе горячей, не ледяной. Нормальной, человеческой теплоты.
Воспоминания нахлынули лавиной, сбивая дыхание. Падение. Его рев, разрывающий небо. Ледяной Колосс, сходящий с обломков. Моя жертва – золотой взрыв, вырывающий из меня все. Его руки, несущие мое беспомощное тело. Торвик… застывший в последней атаке, памятник собственной ярости. И потом… долгая, беззвучная темнота.
Я попыталась пошевелить рукой, коснуться его, но слабость была абсолютной. Лишь слабый, хриплый стон вырвался из моего пересохшего горла.
Звук сработал как щелчок. Его глаза – те самые серебристо-серые – распахнулись мгновенно. В них не было ни льда, ни пустоты, ни ярости Повелителя. Была мгновенная настороженность, сменившаяся таким глубоким, всепоглощающим облегчением, что на глазах выступили слезы. Он наклонился вперед, его теплая рука осторожно сжала мою холодную ладонь.
– Ты… проснулась, – его голос был хриплым от сна или от сдавленных эмоций. Он звучал по-новому. Глубже, увереннее. Без прежней хрипоты. – Алиса… Аннализа… Доброе утро. Хотя уже скорее день. Утро было пару часов назад.
Он пытался шутить. Но голос дрожал. Он поднес мою руку к своим губам, осторожно коснулся костяшек пальцев. Его дыхание было теплым. Не ледяным инеем. Просто теплым. Человеческим .
– К…ай…лен… – мой собственный голос был шепотом, скрипом несмазанных петель. Горло горело. – Жив… Ты… жив…
– Благодаря тебе , – он ответил быстро, крепче сжимая мою руку. Его взгляд скользил по моему лицу, будто проверяя каждую черточку, убеждаясь, что я здесь, реальна. – Ты… ты чудо. Ты вернулась. Лекари… они не верили. Говорили, ты не проснешься. Или не выживешь, если… – Он замолчал, с трудом сглатывая ком в горле. – Как ты? Больно? Говорить тяжело?
– Пить… – прошептала я, и это было похоже на скрежет камней.
Он кивнул, мгновенно вскочил. Движения – плавные, уверенные, без прежней скованности. Подошел к столу с кувшином и чашей, налил. Вернулся, осторожно приподнял мою голову одной рукой (как же это больно!), а другой поднес чашу к губам. Вода была прохладной, чистейшей. Я сделала глоток – райское облегчение для пересохшего горла.
– Медленнее, – он мягко остановил меня после нескольких глотков. – Твой желудок… он пуст слишком долго. Не торопись.
Он снова устроил меня на подушках, его движения были бережными, но уверенными. Не как у слуги. Как у человека, знающего, что делает. Научившегося.
– Где… мы? – спросила я, голос чуть окреп, но все еще слаб.
– В моих… в наших покоях, – он поправился, и легкий румянец тронул его скулы. – Вернее, в том, что от них уцелело. Северное крыло… сильно пострадало. Эти комнаты – чудом остались целы. Я приказал… сделать их теплее. И безопаснее.
Я огляделась внимательнее. Окно – новое, крепкое, с толстыми стеклами. На полу – глубокий, мягкий ковер. В углу – камин, в котором весело потрескивали дрова, отбрасывая теплые блики. И повсюду… цветы. Скромные, зимние – розовые и белые цикламены, ярко-красные каланхоэ в горшках на подоконнике, на столе, на каминной полке. Жизнь, упрямо пробивающаяся сквозь память о зиме.
– Торвик… – имя сорвалось с губ само, с холодком страха.
– Лед, – ответил он коротко, и в его глазах на миг мелькнула знакомая, холодная жесткость. – Он и его маги. И те, кто был слишком близко. В подземельях. Глубокая заморозка. Живы, но недвижимы. Пока. Их судьбу… решим позже. Остальные южане отступили за перевалы, как только узнали. Перемирие. Хрупкое, но есть.
Он снова взял мою руку, поглаживая тыльную сторону ладони большим пальцем. Заботливо. Тепло его кожи было невероятным утешением.
– Мой дар… Я не чувствую его? – выдохнула я. Внутри была только пустота. Та самая, которую он когда-то описывал. Где раньше пылал шар целительной энергии, теперь была тишина. Холодная, мертвая тишина.
Кайлен взглянул на меня с бездонной печалью и пониманием.
– Угас? – сказал он тихо. – Ты отдала его. Всю свою жизненную силу. Всю энергию. Чтобы разбить кристалл во мне. Чтобы дать мне… это. – Он развел рукой, указывая на себя, на комнату, на мир за окном. – Лекари говорят, чудо, что ты жива. Твое тело… оно истощено донельзя. Восстановление – месяцы. Годы. И дар… – он покачал головой, – … они не знают. Может, вернется, когда окрепнешь. Может, станет другим. А может… – Он не договорил, но я поняла. А может, ушел навсегда.
Горечь, острая и соленая, подкатила к горлу. Я была Алисой-целительницей. Аннализой-волшебницей. Это было моей сутью, опорой, смыслом в этом чужом мире. А теперь… кто я? Слабая, сломанная девушка, обуза для разоренного королевства? Слезы, предательски горячие, потекли по щекам.
– Эй, нет, – Кайлен наклонился ближе, его теплая ладонь легла на мою щеку, сметая слезинку. – Не плачь. Пожалуйста. Ты совершила невозможное. Спасла меня. Спасла королевство. Этот дар… он был инструментом. Мощным, прекрасным. Но он не был тобой . Ты – это твое мужество, когда бросилась под колесницу. Твое сострадание, когда видела боль. Твое упрямство, когда я гнал тебя прочь. Твоя любовь… – его голос сорвался, – … которая растопила лед там, где магия была бессильна. Ты цела. Твоя душа. Твое сердце. И пока они бьются, все остальное… мы преодолеем. Я помогу. Мы найдем новый путь. Вместе.
Его слова, такие искренние, наполненные любовью и верой, согрели меня изнутри сильнее любого целительного тепла. Пустота оставалась, но в ней уже не было такой ледяной черноты. Я кивнула, с трудом сдерживая новые слезы, но теперь – слезы облегчения.
– А твой отец? – спросила я, вспомнив короля.
Лицо Кайлена омрачилось.
– Жив. Ранен. Стрела в плечо, удар по голове при падении герсы… она рухнула частично, после того как я отвел меч Торвика. Защитники успели отойти. Он… – Кайлен вздохнул, – … в сознании. Слаб, как тростинка, но цепляется. Лекари дают шанс. Он… видел. Видел меня на стене. Видел… что было потом. – Кайлен отвел взгляд в окно. – Он боится меня, Алиса. Не как сына. Как… силу. Как нового монстра, сменившего старого.
– Он ошибается, – прошептала я, сжимая его руку изо всех сил своих слабых пальцев. – Ты не монстр. Ты его сын. Ты спас Эйриден.
– Спас? – Кайлен горько усмехнулся. – Город в руинах. Тысячи погибли. Тысячи ранены. Голод, холод, разруха. Южане жаждут реванша. А я… – он поднял руку, и над ладонью возникла крошечная, идеальная снежинка. Она медленно вращалась, переливаясь радугой в свете. – Я могу творить лед. Контролировать холод. Заморозить отряд одним желанием. Как Торвика. Удобно? Страшно. Но это не пашню засеять. Не дом отстроить. Не рану исцелить. – Он сжал кулак, снежинка рассыпалась в алмазную пыль. – Я Повелитель Льда. Но королевству нужен Король. А я… я не знаю, смогу ли. Не таким. После всего…
Дверь приоткрылась. В проеме – пожилая женщина в строгом, добротном платье служанки. Увидев мои открытые глаза, она ахнула.
– Ваше Высочество! Она… проснулась! Слава Создателю! – Она едва не уронила поднос.
– Тише, Марта, – Кайлен поднял руку, но лицо его светилось отраженным облегчением женщины. – Да, проснулась. Принеси бульон. Самый легкий. Чай. И позови лекаря Хардина. Только чтобы не шумел.
Марта закивала, сияя, и скрылась.
– Марта? – удивилась я.
– Бывшая служанка моей матери, – пояснил Кайлен. – Единственная, кто не сбежал. Она… помнит меня маленьким. До… – он махнул рукой, – … всего. Согласилась ухаживать за тобой, помогать. – Он смущенно потупился. – Я не мастер… кормить с ложки, компрессы… Марта учила.
Представить Кайлена, Холодного Принца, кормящего меня с ложки… Это было так невероятно и трогательно, что я слабо улыбнулась. Он улыбнулся в ответ – робко, но так по-человечески.
Вскоре вернулась Марта с подносом, а за ней – пожилой лекарь Хардин с умными, уставшими глазами. Его осмотр был тщательным, но бережным. Слушал сердце, заставлял дышать глубже (ааа, ребра!), щупал живот, смотрел зрачки. Больно, но терпимо.
– Чудо, – пробормотал он, отходя. – Чистое чудо, миледи. Организм на пределе. Кости срастаются медленно. Мышцы ослабли. Но… – он глянул на Кайлена, – … жизненные силы стабильны. Пульс слаб, но ровен. Главное – покой. Питание: бульон, каши, позже – овощи на пару, мясо протертое. Мало, но часто. Никаких резких движений. И… – он посмотрел на меня, – … терпение, миледи. Много терпения. Вы отдали слишком много. Возвращаться будет долго и трудно.
– А дар? – не удержалась я, хотя боялась.
Хардин покачал головой.
– Признаков нет, миледи. Ни тепла, ни свечения. Организм – на выживание. Возможно… – он взглянул на Кайлена, – … это навсегда. Но жизнь – вот величайший дар. Держитесь за нее.
Когда они ушли (Марта накормила меня несколькими ложками горячего бульона – слабая волна тепла разлилась внутри), Кайлен задумался.
– Надо идти, – сказал он. – Совет. Первый после осады. Ждут решений. Продовольствие. Укрытие. Стены. Пленные южане… – Он потер переносицу. – Отец не может. Значит… я.
В голосе – тяжесть, но не паника. Решимость.
– Иди, – прошептала я. – Они ждут своего Короля.
Он вздрогнул от слова, но кивнул. Поднялся, наклонился, осторожно поцеловал в лоб. Губы – теплые, мягкие.
– Скоро вернусь. Отдыхай. Марта рядом.
Он вышел. Я осталась одна, но не в пустоте. В тепле, под треск камина, с запахом бульона и цветов. Прислушалась. Сквозь стены – слабый, но различимый звук. Не вой ветра. Не звон стали. Капель . Упорная, ритмичная.
Повернула голову, скрипя зубами от боли в ребрах, к окну. Солнечный луч стал ярче. На подоконнике, за стеклом, сидела маленькая пушистая птичка с красной грудкой. Снегирь? Не знаю. Чистила клювом перышки, потом залилась звонкой, настойчивой трелью. После тишины Вечной Зимы – это был гимн. Жизни .
Закрыла глаза. Запомнить. Этот звук. Этот первый голос пробуждающегося мира. Пустота внутри – да. Боль – да. Но где-то очень глубоко, под слоями слабости и потери, шевельнулось что-то крошечное. Не тепло целительства. Другое. Росток… надежды. Благодарности. Я жива. Он жив. Зима отступает.
Это только начало, – подумала я, слушая птицу и капель. Долгий путь. Но мы пройдем его вместе.
* * *
Я дремала, убаюканная треском камина и далеким пением птицы, когда дверь снова открылась. Ожидала Кайлена или Марту. Но в дверях стоял… папа .
Эдгар. Замер, увидев меня. Его лицо исказилось гримасой – боль, радость, безмерное облегчение – все сразу.
– Доченька… Аннализочка…– он бросился к кровати, упал на колени, схватил мою руку, прижал к мокрому от слез лицу. – Живая… Ты живая… Я думал… боялся…
Он не мог говорить. Просто плакал, обнимая мою руку, а я слабой ладонью гладила его седую голову, шепча что-то успокаивающее. Слов было мало. Слишком многое осталось за ними. Он сбивчиво рассказывал о том, что происходило после того, как я убежала на стену. Какая была суматоха в лазарете. Я – скупо, щадя его, о том, что помнила. Главное было в этом: он здесь. Я здесь. Мы выжили. Хоть отец и был сильно ранен, выглядел он явно бодрее и живее меня.
Кайлен вошел позже, когда папа уже сидел рядом на стуле, не выпуская мою руку, чуть успокоившись. Принц принес бульон и теплый хлеб. Молча наблюдал за нами. В его глазах светилось что-то глубокое, почти… завистливое. Он не знал такой простой, безусловной отцовской любви.
Когда папа, измученный дорогой и слезами, начал клевать носом, Кайлен осторожно предложил ему отдохнуть рядом. Старик согласился, неохотно отпустив мою руку.
– Он… счастлив, – тихо сказала я, когда дверь закрылась.
