Текст книги "…и дольше жизни длится…"

Автор книги: Рита Харьковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Глава девятая

Только через девять месяцев китобаза вернулась в Город у Моря.

И снова на причале гремел духовой оркестр.

И снова причал был забит встречающим своих мужчин родственниками.

И снова жители Города запрудили все свободное пространство, включая Потемкинскую лестницу, чтобы увидеть, как огромная китобаза, в сопровождении судов-китобоев, заходит в акваторию порта.

Надежда и Аня не стали брать с собой детей.

Неизвестно, сколько времени придется ждать, пока судно пройдет таможенный досмотр, а мучить малышей под палящим июньским солнцем было бы неправильно и глупо. Их оставили дома, под присмотром соседки-пенсионерки, заслуженной учительницы УССР, «заслужившей» – таки на старости лет крохотную комнатку в коммунальной квартире.

Учительница эта вселилась в коммуналку самой последней.

Уже все комнаты были заняты, уже успели перезнакомиться жильцы, когда управдом привел в квартиру худенькую, крошечную старушку, одетую в коричневое «школьное» платье с кружевным воротничком, с приколотой на груди медалью, благодаря которой соседи и узнали, что эта худенькая крошечная то ли бабушка – то ли подросток и есть Заслуженная Учительница УССР.

В руке старушки был фибровый чемоданчик, а управдом, брезгливо морща нос, нес за нею чучело обезьянки.

Оказавшаяся в это время дома мужская половина жильцов, быстро занесла в комнату учительницы ее мебель: узенькую кровать с «шишечками» по углам спинки, колченогий стул и тумбочку. Больше пожитков у новоселки не было.

Митя и Тоня, приоткрыв рты, заворожено смотрели на обезьянку, не понимая, что это.

Дети – всегда дети. Им все интересно, все любопытно.

Митя и Тоня, устав бегать по длинному коридору коммуналки, подолгу стояли у закрытой двери, ожидая, когда учительница выйдет из комнаты, чтобы хоть одним глазком, через щель приоткрытой двери, увидеть чудную зверушку.

Совсем скоро учительница пригласила любопытных малышей к себе.

Она усаживала детей на кровать, садилась сама посередине, открывала книжку и подолгу читала им сказки и стихи.

На обезьянку можно было только смотреть. Руками ее трогать, а тем более играть с нею, было нельзя.

Надежда и Аня, заметив, куда все чаще стараются улизнуть их дети, поначалу старались их забрать, чтобы не мешали пожилой даме. Но учительница ничего не имела против визитов малышей, улыбаясь, говорила подругам:

– Ну что вы, девочки, я всю жизнь с детьми проработала, мне они только в радость. Пусть сидят себе, а я им книжку почитаю.

Учительница ничего не готовила для себя на коммунальной кухне. У нее не было даже своего столика и примуса.

Через короткое время, Надежда и Аня стали ее «подкармливать», то налив тарелку супа, то занеся в комнату пару котлет с немудреным гарниром.

В первое время учительница отнекивалась, говорила, что ей неудобно «объедать» соседей, что у нее хорошая пенсия и ей вполне хватает на пропитание. Подруги, для того, чтобы пожилая дама не чувствовала себя обязанной, просили ее посидеть с детьми, почитать им, занять ребятню. Обставляя все таким образом, что учительница уже не чувствовала себя нахлебницей.

К ней никто не приходил. У нее никогда не было гостей. О родственниках спрашивать было как-то неудобно. Никто не знал, что случилось в жизни этой женщины, почему она осталась на старости лет одна.

Вот ее-то и попросили присмотреть за детьми, пока матери будут встречать их отцов.

Возвращение из рейса в шестидесятых – это всегда был праздник. И праздник не только для членов семьи моряка, а и для всех друзей и соседей.

Накрывался длинный стол, готовилось огромное количество блюд, закупалось ящиками спиртное. Не позвать соседа "на встречу" – это значит нанести тому чуть ли не кровную обиду. А что уж говорить о соседях по коммуналке, с которыми Александр, муж Нади и Виктор, муж Ани, только – только познакомились.

Виктор не спускал с рук сына, который родился, когда папа был в рейсе. Александр прижимал к груди Митю, успевшего отвыкнуть от отца и немного дичившегося. Женщины бегали в кухню и обратно, меняя тарелки и подавая все новые и новые блюда.

По своим комнатам жены развели уже изрядно охмелевших мужей далеко за полночь.

Через час общими усилиями женской половины коммуналки посуда была вымыта, стулья разнесены, стол сложен и отодвинут к стене.

Можно, наконец-то, лечь в постель и прижаться к любимому мужу, которого не видела почти год, и за которым успела так соскучиться.

Через несколько дней Митю отвезли на хутор к деду.

Надя и Саша хотели побыть вместе, а потому, воспользовавшись предложенными путевками, отправились в Кисловодск, в санаторий.

Мужчины успели проводить своих отпрысков в первый класс перед тем, как снова уйти на промысел.

Загорелый, немного подросший Митя, вышагивал за руку с отцом.

С лица мальчишки не сходила недовольная гримаса.

Он не хотел уезжать с хутора, не хотел расставаться с дедом Костей.

Ему и даром не приснилась какая-то школа.

Что там может быть хорошего? Что интересного?

Намного интереснее ездить на бричке с дедом на пасеку и в сад, валяться в полдень в луговых травах, бегать на речку с Витей и Лизой, ловить рыбу и вытаскивать из нор раков.

Но в конце августа приехали родители и, уже через неделю, отчаянно ревущего и брыкающегося Митю, усадили-таки в поезд и увезли от любимого деда.

Испуганных первоклашек выстроили на линейку у школы.

Где-то там, за их спинами, стояли гордые родители.

Где-то там, в дальнее-далёко убегало беззаботное детство.

Митя, исподлобья, рассматривал своих одноклассников, когда увидел ЕЁ…

Нарядную, в белом передничке, с огромными бантами на кончиках тоненьких рыжих косичек, белокожую и веснушчатую, зеленоглазую Леночку.

Девочку подвела к шеренге первоклашек такая же рыжеволосая женщина. Поставила ее в строй, на свободное место, обернулась к малышам:

– Здравствуйте дети. Я ваша учительница.

О том, что девочку зовут Лена, Митя узнал чуть позже, когда учительница отвела всех в класс, рассадила за парты и стала вызывать каждого по имени, чтобы познакомиться самой и дать возможность детям услышать, как кого зовут.

Митя то поглядывал заинтересованно на Леночку, то, с явной неприязнью смотрел на мальчишку, которого учительница посадила за парту рядом с ней.

После первой же перемены, Митя, со своим портфелем, перебрался за парту к Леночке, оттолкнув ее соседа и сбросив на пол его пенал.

Учительница, вошедшая в класс через пару минут, увидевшая самовольно пересевшего мальчишку, не сказала ничего, только улыбнулась едва заметно и оставила детей в покое.

На следующий день Митя отправился в школу уже с явной охотой.

Ну а как же? Ведь сегодня снова, целых четыре урока, он будет сидеть рядом с девочкой, красивее которой нет на всем белом свете. По крайней мере, никого красивее Митя не встречал.

В первых числах сентября китобаза снова ушла на промысел.

И снова гремел все тот же духовой оркестр. Снова произносились торжественные напутственные речи. Снова вытирали слезы жены, зная, что прощаются со своими мужчинами на долгие девять месяцев.

Надежда оставила работу на Привозе. Материальное положение семьи улучшилось настолько, что ей было уже не нужно торговать на рынке, да и за Митей, который не особо рвался к знаниям, нужен был постоянный присмотр.

Конец Первой Части

Глава без номера, вне времени и пространства

Оставляя на ветвях олив клочки хитонов, царапая изнеженные ручки и ножки в зарослях лещины, в гору, к входу в пещеру Мойр карабкались две женщины.

Две Богини.

Гера, упрямо сжавшая губы, не отвлекалась на разговоры, продолжая нелегкий путь, к, одной ей ведомой, цели.

Афродита, недовольно бурча и хныкая, плелась за подругой.

– Ну и зачем мы идем к этим Мойрам? Что ты задумала?

– Не хнычь! – Гера все так же продолжала тащить за руку, еле переставляющую ноги подругу:

– Хочу показать этой выскочке, Фемиде, кто на Олимпе главный! Ишь ты, чего удумала! Расхвасталась Зевсу, какие умные и красивые у них дочери! Как хорошо справляются со своей работой! Вот мы сейчас им репутацию и подпортим!

Афродита с радостью подержала подругу:

– Я вообще не понимаю, что Зевс нашел в этой зазнайке-заучке Фемиде? Вечно кичится своей беспристрастностью и неподкупностью. А у самой – ни рожи, ни кожи! Наверное, и в постели повязку с глаз не снимает, – Афродита хихикнула, довольная своей шуткой.

Гера, не обращая внимания на слова подруги, устав от длительного подъема, отвела рукой ветви, загораживающие вход в пещеру:

– Пришли. Не болтай ничего, а то еще услышат Мойры, объясняй им потом, какого Аида мы в их пещеру приперли.

Афродита только кивнула в ответ.

Три Мойры, три сестры, были заняты работой. Каждая – своей.

Где-то, в одной из стран, шла ожесточенная война, и белокурая Атропос только и успевала чикать ножницами, обрезая нить отмеренной человеку судьбы.

В другой стране неожиданно произошел демографический всплеск. Души людей стремились в земной Мир, и Лахесис только и успевала доставать из корзинки конусы, нащупывать в сгустках кончик нити Судьбы, делать пару витков, и передавать конусы, ставшие веретенами, средней сестре, Клото.

Клото поправляла нить. Придавала веретенам нужную скорость, смотрела, ровно ли ложиться нить. Первые витки, как правило, всегда были ровными, редко чья Судьба начинала петлить и завязываться узлами сразу после рождения.

Но в пространстве снова появлялся сгусток материи, и сестры начинали все поновой.

Увидев, что Мойры заняты работой, что находятся они в разных концах пещеры, Гера, довольно усмехнувшись, увлекла подругу в противоположном направлении.

– Куда мы, все-таки, идем, – недовольно прошептала Афродита.

– Сейчас-сейчас. Все сама увидишь и поймешь, – наконец-то Гера добралась до нужного места:

– Сейчас мы им работу и подпортим! Ишь ты, проницательные какие! Все-то они знают, все предвидят, все могут! Посмотрим-посмотрим.

Веретена, мягко покачиваясь в пространстве, все тянули и тянули из сгустков нити.

Афродита коснулась пальцами одного. Коснулась мягко, так, чтобы не замедлить, или не остановить.

– Смотри, какой конус! Белый, твердый, высокий! – Афродита хихикнула, добавила, совершено не заботясь, как на это прореагирует ее подруга: – Совсем, как член у нашего Зевса.

Лицо Геры перекосилось от злобы и ревности.

Она знала, что её полигамный любвеобильный муженек частенько наведывает Афродиту.

Да если бы только её одну!

Нет, Зевсу нравились все женщины и все Богини.

Каждую он спешил осчастливить своей лаской и вниманием.

Очень часто, после таких свиданий, рождались дети. Боги, полубоги, Герои и прочие-прочие. Всех перечислять – дня не хватит.

Гера ревновала мужа. Ревновала дико и яростно.

Не имея возможности (да и желания, если честно) мстить Зевсу, она вовсю отыгрывалась на его пассиях, делая тем то крупные, то мелкие пакости, изгоняя с Олимпа, если ей это было под силу.

Афродите мстить – себе дороже. Богиня была одного с нею ранга, так что, в случае, если бы заподозрила, из-за чьих происков начали вдруг выпадать её роскошные волосы, могла сделать какую-нибудь гадость.

Или нажаловаться Зевсу, что было бы еще хуже.

Афродиту Зевс выделял их общей шеренги любовниц, так что Гере пришлось смириться с существованием этой «штатной шлюхи» и даже с нею подружиться.

– Что уставилась? Это не то, что нам нужно. Дальше идем, – Гера дернула подругу за край хитона. Афродита, улыбаясь своим воспоминаниям о прошлой ночи, проведенной в объятиях Зевса, потянулась, улыбаясь, как сытая кошка:

– Идем-идем, я что – разве против? – и поспешила вслед за подругой.

Наконец-то Гера остановилась у одного из веретен. Усмехнулась, глядя на него.

Остановилась рядом и Афродита. Уставилась на веретено, приоткрыв рот от удивления:

– И что такого в этом убогом ошмётке камыша? – смотрела на веретено Афродита: – Что ты нашла в этой тоненькой шершавой ниточке? Она и без нашей помощи вот-вот оборвется!

– То-то и оно, то-то и оно, – Гера довольно потирала руки: – Нить должна вот-вот оборваться, а мы ей этого не позволим!

– Да зачем нам это?

– Как зачем? Мойры считают себя самыми умными. Теми, кто никогда не ошибается. Фемида гордится своими дочерьми. Того и гляди – Зевс начнет ими гордиться, к себе приблизит. А оно нам надо?

Афродита отрицательно покачала головой. Кого-кого, а приближенных и так хватает. Даже с избытком. Зачем им новые?

Поняв, что подруга все уразумела и сделала правильные выводы, Гера подошла к веретену:

– Вот сейчас мы эту ниточку и укрепим! Сделаем её попрочнее. Не дадим оборваться вопреки предсказаниям Мойр и посмотрим – что из этого получится, – хихикнула Гера:

– Одарю-ка я эту человечку умом! Вот будут Мойры удивлены, заметив, что нить не только не оборвалась, а стала крепче! – Гера легонько сжала в пальцах нить чьей-то Судьбы, что-то прошептала, отвернув лицо в сторону (нечего тут всяким слушать, о чем она говорит). Из пальцев Богини нить выходила прочной, и, словно более толстой. Гера осталась довольна своей работой. Обернулась к подруге:

– Ну что, идем?

Афродита продолжала стоять у веретена.

Как же так? Гера одарила человечку, облагодетельствовала, можно так сказать, показала, что она лучше всех на Олимпе? Ну уж нет! Не бывать этому! Афродита взяла в пальцы уже прочную нить, легонько сжала:

– Держи смертная и от меня подарочек! Будешь ты красавицей! Не такой, конечно, как я, но сердца мужские покорить сумеешь!

Нить, пропущенная сквозь пальцы Афродиты, стала шелковистой, заискрилась жемчужным блеском.

Гера вовсе не рассчитывала, что подруга тоже захочет принять участие в её задумке, да и незачем это было. Но дело сделано, что уж теперь кулаками махать? Гера потянула подругу к выходу из пещеры:

– Идем уже!

Когда хитоны Богинь перестали мелькать на спуске горы, к входу в пещеру, прячась в зарослях, опасаясь быть замеченной, прокралась еще одна женская фигура.

Фемида, а это была именно она, еще вчера вечером услышала перешептывание Богинь, почувствовала злобный взгляд Геры.

Повязка на глазах, необходимый атрибут Богини правосудия, никогда ею не снималась.

Фемиде не нужны были глаза для того, чтобы видеть.

Она знала, что её дочери сейчас очень заняты и не возникнет необходимости объяснять им, с какой стати и зачем мать пришла в пещеру.

Фемида протянула руку к веретену, над которым еще недавно осуществляли свой план подруги. Ее вечная соперница, жена Зевса Гера и её подруга, «штатная любовница» властителя Олимпа, Афродита.

Фемиду тяготил статус «бывшей жены». Она не понимала, что нашел Зевс в жестокой и самовлюбленной Гере, но волю Бога оспаривать глупо и бессмысленно. Зато у Фемиды есть три прекрасные дочери! И она не позволит никому навредить девочкам!

Фемида зажала нить между пальцами:

– О Великий Зевс! Это же нужно было только придумать! Наградить человечку взаимоисключающими качествами! Умная и красивая! Да где же это слыхано! Да с таким «дуэтом» можно много бед нагородить. История Елены тому примером.

Фемида задумалась, все так же удерживая нить в пальцах. Что же теперь делать? Отменить волю богинь не в её силах. Вот разве что слегка подкорректировать:

– Честность и стремление к справедливости! Вот тебе мои дары, смертная!

Довольно улыбнувшись, подхватив весы, которые Богиня уронила на пол, когда занималась чужой судьбой, поправив на глазах повязку, Фемида, как и две её предшественницы, покинула пещеру.

Она прошла всего лишь в полуметре от Зевса, давно занявшего наблюдательный пункт у старой оливы и ожидающего, когда же уйдут его женщины.

Мужа своего Фемида, занятая мыслями о неотложных делах, не заметила.

Зевс вошел в пещеру ни от кого не скрываясь.

Громко окрикнул дочерей, которые подбежали к отцу, улыбаясь и ожидая похвалы за проделанную работу.

Но похвалы не последовало. Отец сурово смотрел на Мойр и хмурился:

– Как это понимать? Почему вы позволяете вмешиваться в людские судьбы всем, кому не лень?

Мойры что-то начали лопотать, оправдываться тем, что сегодня день такой суматошный. Они все еще не могли взять в толк, на что сердиться отец.

Зевс указал на веретено, над которым полдня колдовали Богини:

– Я вот об этом!

Мойры охнули. Прижали ладони к щекам.

Еще утром тоненькая тусклая, готовая вот-вот оборваться ниточка, стала прочной, шелковистой, переливающейся жемчужным цветом с оттенком серебра.

Зевс, как еще недавно его женщины, ухватил пальцами нить. Закатил под лоб глаза:

– Если бы не был Верховным Богом, возопил бы: О Боги! Как сможет жить смертная с таким набором качеств?

Мойры смотрели на отца, не в силах что-либо понять.

– Подумайте сами, – обратился Зевс к дочерям:

– Умная, красивая, справедливая и честная! Какому человеку под силу этот «коктейль» качеств? Не каждому Богу он по силам, что уж говорить о смертных. Её, такую, растопчут, уничтожат, попытаются низвести до своего уровня все, кто захочет, – Зевс тяжело вздохнул.

Мойры испугано смотрели на отца:

– Что же теперь делать?

– Что делать – что делать. Я почем знаю? Начудили ревнивые бабы-дуры, а мне теперь думай, как исправлять, – указательным пальцем Зевс потер лоб:

– Вот разве что это, – Верховный Бог сжал нить покрепче:

– Мой дар тебе, смертная, стойкость! Какой бы сложной и тяжелой не была ситуация, ты её преодолеешь!

Нить в руках Бога замерцала, словно покрылась тонкой плёнкой из воска. Зевс довольно улыбнулся, подмигнул дочерям:

– Вот теперь порядок. Внимательнее будьте. Только мне позволено изменять судьбы смертных, а не всем, кому не лень.

Мойры согласно кивнули.

Уже выходя из пещеры, Зевс обернулся:

– Какое имя у человечки?

Лахесис прикоснулась пальцами к конусу, крикнула вслед уходящему отцу:

– Виктория!

– Победа, значит. Ну-ну. Посмотрим, – ответил Зевс уже скрывшийся в зарослях олив.

Часть вторая. Вика

Глава первая

Всех, приезжающих погостить в Город у Моря, очаровывает красота и изысканность его Центра, приводит в восторг богатство архитектуры, обилие исторических памятников.

Умиляет мягкий ненавязчивый Фонтан, с его частными домами, утопающими в зелени садов, круглый год, обдуваемый морским бризом.

Даже невзыскательная Молдаванка привлекает внимание, навевая воспоминания о рассказах Бабеля и всем известном Мишке Япончике. Это то, что Город спешит продемонстрировать своим гостям, чем он гордится и что выставляет напоказ.

Ну а как же иначе? По-другому быть не может, да и не должно.

Скажите на милость, какая нормальная хозяйка начнет показывать гостю захламленную кладовку или увитый паутиной чердак? А уж тем более, разомлев от восторга гостей после осмотра ухоженного цветника и сада, отведет ничего не подозревающего посетителя в самый дальний угол двора, и начнет демонстрировать ему компостную кучу?

В этом плане города мало чем отличаются от людей.

Есть у них и свои дымные кухни, и свои, спрятанные от чужих глаз, чердаки и кладовки, и, конечно, ямы для сброса всякого ненужного хлама.

Районы, которыми Город хвастаться не спешил, выставлять напоказ не собирался. Нечего там, особо, демонстрировать, нечем гордиться.

Ну а визитёры… их ждет роскошная изысканная гостиная – Центр, прекрасно декорированная комната для гостей – Фонтан, да в конце-концов, уютная веранда – Люстдорф. Вот и пусть себе отдыхают, хозяйку нахваливают, а по углам шастать нечего.

В Городе у Моря, как и во всех других годах, была своя «кухня» – рабочая Пересыпь, начинающаяся сразу за Пересыпьским мостом.

Как будто кто-то отгородил, отрезал этим мостом район заводов от Центра.

Казалось, вот еще пару метров тому, совсем рядом, гремит духовой оркестр в Горсаду.

Вон за тем поворотом вальяжно раскинулось старинное здание медина.

Но кто-то, как японской ширмой, отгородил от посторонних глаз «кухню» Города.

Всего несколько шагов, и все становится другим.

Даже воздух другой. Не мягкий и пряный, напитанный ароматом моря, а сухой, резкий, заполненный запахом разогретого метала, цементной пыли и нефти.

Были «летние кухни» – Заставы, Первая и Вторая, не уступающие Пересыпи по количеству фабрик и заводов, но все же немного отличающиеся уже хотя бы тем, что жители этих районов стремились хоть как-то украсить свой быт и свои дома, высаживая вокруг них «почти Фонтанские» сады. Что, впрочем, мало улучало качество воздуха удаленных от моря рабочих районов.

Были свои «кладовки» – Ближние и Дальние Мельницы, о существовании которых, даже проживший много лет в Городе человек, знал только по их именам, ни разу там не побывав. Да и зачем? Зачем досконально изучать то, что тебе не нужно? Лежит себе «всякое» за плотно запертой дверью – вот и пусть лежит, никому не мешает. Разберем и изучим, если будет в том нужда. А пока – ну его.

Был свой «чердак», причем не один – Ленпосёлок и Слободка. Вроде и все там хорошо, и сложено все нужное в хозяйстве, но нужное так, на потом. И уж тем более, не для демонстрации посторонним.

Ну и конечно, была у Города своя «компостная куча», своя «выгребная яма» – район, который был известен если не всем, то многим под прозвищем «Палермо».

Слепленные кое-как домишки поражали взгляд своей убогостью: четыре стены и крыша. И это все. Большего хозяева от своих жилищ и не требовали. Лишь бы ветер со всех сторон не дул и с неба не капало. Заросшие бурьяном и чертополохом огородики, которые когда-то, давным-давно, пытались приспособить для выращивания овощей, но вскоре забросили, потому как был у Палермо свой, очень доходный и оберегаемый от вторжения чужаков, бизнес.

Палермо торговал наркотиками.

В ассортименте Палермо была наркота на всякий вкус и на всякий кошелек.

Здесь мог найти, чем «поправиться» ощутивший прелести ломки приверженец морфия, случайно оказавшийся вдали от спасительной дозы.

Тонконосый кокаинист, закатив истерику в одном из домишек, отведенный к тому, кто «в теме», находил свою спасительную дорожку.

Приверженцы герыча редко забредали в Палермо, но уж коль с ними приключалась вот такая беда – остаться без очередной порции, убивающего не по дням, а по часам, яда, ну что ж, для него тоже отыщется нужный пакетик с порошком.

Но не эти «изыски» были основным источником дохода Палермо.

Посёлок варил «ширку».

Тот, кто по какой-то причине не мог или не хотел варганить вонючее варево, забивал гильзы «Беломора» «планом», держал в углах комнат мешки с маковой «соломкой».

Избежать вовлечения в общий «бизнес» не удавалось никому.

Разве что, очертя голову, бросив все, бежать из посёлка.

Но куда ты убежишь?

Кому и где ты нужен?

Как бросить убогий, но все-таки свой домишко?

Конечно, были те, кто искал другой жизни.

Были и те, кто жизнь эту в итоге обретал и вспоминал прошлое, как страшный сон, а чаще и вовсе старался забыть.

Но таких смельчаков было мало.

Очень мало.

Пальцев на руках хватит, чтобы их пересчитать.

Чаще, уже годам к тринадцати, а иногда и раньше, каждый мальчишка в Палермо успевал ощутить и распробовать восторг «прихода» и с нетерпением стремился к повторению.

Благо, ширка, варганящаяся на примусах отцами, а чаще матерями, всегда была под рукой.

А нет ширки – можно сожрать полстакана маковой соломы или пыхнуть косячок. Находящийся в «бейте» родитель, и не заметит пропажи.

Поколения «ширковаров» сменялись часто.

Очень часто.

Как правило, мужчины редко доживали до сорока.

Умирали они в страшных мучениях, гния заживо, вынимая из десен выпадающие зубы.

Но, разве юного бесшабашного «торчка» остановит смерть в далекий сороковник?

Сорок – уже пожил и нажился.

Кто думает о сорокалетии в пятнадцать?

И сыновья, к двадцати ставшие законченными наркоманами, занимали места отцов.

Женщины: жены, матери и дочери, не видевшие и не знавшие от самого рождения другой жизни, считали, что это и есть норма.

Что участь женщины – молчаливо сносить побои, убирать блевотину после пережравшего соломы торчка, на нюх определять качество плана и гнать самогон для себя.

Чувство самосохранения у женщин всегда более развито, и они выбирают меньше из зол.

Ну и, конечно, рожать детей. Желательно, как можно раньше. Пока папаши еще не успели необратимо деградировать от ширки, а мамаши не посадили печень самопальным бухлом.

* * *

Домишко Галины, бабы Гали – а именно так называли в Палермо всех женщин после тридцати: баба и имя; ничем не отличался от рядом стоящих.

Те же облупленные стены, сложенные из ракушняка, та же, крытая толем, часто протекающая в дожди, крыша, тот же покосившийся забор.

Разве что огородик был поухоженне, да у окна пытались выжить два куста сирени-дички.

Баба Галя схоронила мужа несколько лет тому.

«Слаб здоровьем» ей достался муженек. Окочурился после передоза, едва ему стукнуло тридцать. И оставил Галину одну с десятилетней дочерью Ларисой на руках.

Едва овдовев, Галина, автоматически, обрела статус «бабы». Да ей, двадцати семилетней женщине, в принципе, было все равно. Она ни на миг не пожалела о том, что родила в семнадцать от такого же, еще совсем молодого, юноши.

Молодость и нерастраченное здоровье обеспечили Лариске, дочери Галины, нормальное развитие, без патологий, с которыми так часто рождались дети поселка.

Но ничего другого жизнь в Палермо обеспечить Лариске не могла.

Баба Галя заметила, что ее дочь как-то подозрительно располнела, когда Лариска еще училась в девятом классе.

Лариса отмахивалась от расспросов матери, отшучивалась, отговаривалась тем, что много ест и растолстела. Но когда весной девушка поснимала зимние одёжки, Галина поняла, что тревожиться и всплескивать руками уже поздно.

Летом баба Галя стала бабушкой.

Лариса родила дочь. Дала девочке гордое имя Виктория. Объясняла матери, что Виктория – означает Победа.

– И кого ж ты «победила»? – с ехидцей в голосе спрашивала Галина:

– Кто хоть отец, знаешь?

– Не твоего ума дело! – Лариса обижено надула губы:

– Знаю, но никому не скажу!

Баба Галя забрала внучку и дочь из роддома.

Забрала и привезла в свой домишко.

Она вздыхала, глядя на внучку, словно видя заранее всю ее дальнейшую жизнь.

– Как же ты в школу теперь пойдешь? – обратилась к дочери: – Затюкают тебя там после такого, – Галина кивнула на колыбель, в которой спала Вика.

Лариса только пренебрежительно фыркнула в ответ:

– Кому нужна твоя школа? Хватит, научилась я уже.

– И что ты теперь делать собираешься? Ширку варить в доме я не позволю! Хахалей водить сюда ты тоже не будешь.

– Больно нужно мне наркомовское отребье! Я себе другой «бизнес» присмотрела.

– А могу ли я узнать какой, доченька?

– Нет, не можешь! Очухаюсь месяц-другой после родов и свалю из посёлка. В Центре квартиру сниму, там жить буду.

– А как же дочь? Вика как?

– А никак. Хочешь – воспитывай. Не хочешь – в детдом сдай. Денег буду вам давать, сколько смогу, а возиться с ней мне некогда. Да и особой охоты нет.

В сентябре Лариска уехала, оставив мать и Вику одних. Баба Галя сразу после рождения внучки объявила, что будет, как и все, брать на хранение мешки с маковой соломкой и коноплёй, но ни торговать, ни, тем боле, варить ширку, не станет. В доме маленький ребенок, не нужно всего этого рядом с ним.

Стоявшие у руля доходного бизнеса, вздохнули, подсчитав убытки, но согласились.

У них тоже были матери и дети. Уважать детство и материнство нужно.

… правда, до поры до времени…