Текст книги "…и дольше жизни длится…"

Автор книги: Рита Харьковская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Рита Харьковская
…и дольше жизни длится…

Все персонажи являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно.

В романе присутствует Обсце́нная ле́ксика, Наркомания, Проституция, Алкоголь, Табакокурение. АВТОР ЭТИ ПОРОКИ ОСУЖДАЕТ, о чем вы узнаете, прочитав роман в жанре социальной драмы.

Содержит нецензурную брань.

Глава без номера, вне времени и пространства

Эта пещера была в теле горы всегда.

Со времен сотворения Мира.

Вход в неё был закрыт от глаз любопытного постороннего наблюдателя зарослями лещины и дикой оливы. Только тому, кто был посвящен и удостоен, разрешено было войти.

Войти, чтобы делать свою работу.

Смеясь и словно порхая над землей, ко входу в пещеру бежали три девушки. Три прекрасных юных девы, так похожих, что глядя на них, ни у кого не возникло бы сомнения – перед ним сестры.

Держась за руки и радуясь наступлению нового дня, они легким движение рук развели спутанные ветви и ло́зы и вошли в пещеру.

Не было ни одного источника света – ни трещины, ни проема, позволяющего проникнуть в пещеру хотя бы одному лучу солнца, но, казалось, сами стены и свод источают мягкое жемчужное сияние.

Мало кому удавалось увидеть Мойр.

О них, об их работе, их характерах, их внешности ходили разнообразные слухи.

Владычица Олимпа, гордячка Гера, говорила желающим слушать, что Мойры дряхлые старухи. Тупые и безмозглые, только и способные, что следовать указанному плану, слепо исполняющие свои обязанности.

Ну а как же иначе? Кто мог быть умнее, проницательнее, дальновиднее самой Геры? Жены Зевса. И потом, Гера ненавидела Фемиду, которая родила своих дочерей, Мойр, от её мужа, Зевса. Тупая злоба, ненависть к сопернице, которую, пусть и ненадолго, возлюбил полигамный Зевс, не давала Богине быть объективной.

Красавица Афродита вторила подруге, добавляя от себя, что Мойры страшные и уродливые.

Ведь если и имел право кто-то возлечь на ложе с Зевсом – то только она, самая прекрасная из Богинь. И никто не сомневался в её словах. Ведь кому еще судить о молодости и привлекательности, как не самой Богине Красоты и Любви.

Но все это были пустые наговоры, которым внимали с открытыми ртами младшие боги и полубоги. Мойр никто никогда не видел, да и как же было не поверить словам владычиц Олимпа.

На самом деле Мойры были молоды и прекрасны. Разве могут быть иными Богини?

Старшая из сестер, с волосами цвета воронова крыла, ниспадающими упругими локонами, почти достигающими земли, с глазами цвета озёрного омута, Лахесис, была ответственной за предназначение человека. За то, каким этот человек сможет стать, если реализует свой потенциал. В её руках всегда была корзинка с конусами, на которые и будет наматываться нить Жизни.

Средняя, с волосами цвета спелой пшеницы, иногда отливающими рыжиной, заплетенными в две тугие косы, зеленоглазая и пышногрудая Клото, плела нить судьбы. Наблюдала, чтобы нить ровным рядом ложилась на конус, чтобы не завязывались ненужные, режущие глаз, узлы. Веретено, привязанное к поясу, было её атрибутом.

Младшая, всегда печальная и задумчивая Атропос, укладывала свои длинные белокурые волосы венком вокруг головы, и смотрела на мир печальными бледно-голубыми глазами. Ведь ей было поручено обрезать ножницами, с которыми она никогда не расставалась, нить человеческой судьбы.

Мойры, а это были именно они, замерли на пороге пещеры, с восторгом глядя на плоды своего труда. Они по-прежнему держались за руки, и, казалось, о чем-то задумались, стоя на пороге и любуясь тем, что происходило в их владениях.

Когда-то, много веков тому, пещера была намного меньше, но род людской рос и размножался, и теперь под опекой сестер было уже семь миллиардов жизней.

В руках старшая из сестер, Лахесис, держала плетенную из ивового прута корзинку, в которой покоились вырезанные кем-то, быть может, самим Зевсом, украшенные письменами на неизвестном языке, деревянные конусы. Конусы, в орнаменте которых, было предначертание дальнейшей судьбы человека, того, что может быть. А может и не быть. Наши современники назвали бы эти письмена генетическим кодом, но Лахесис слов таких не знала. Как и не знала, откуда раним утром появляются эти конусы в её корзинке, кто их туда положил, кто написал предначертания, почему все конусы такие разные: от завораживающих, словно вырезанных из эбенового дерева, ровных и украшенных вязью, готовой соперничать с красотой Природы, до кривеньких и хрупких, на первый взгляд, как будто их сделали из камышовой пустой лозы, с кое-как накарябанной парочкой закорючек.

Лахесис встряхнула черными кудрями, отгоняя ненужные мысли, потянула за руки сестер. Пора было приступать к работе.

Старшая из сестер заметила в глубине пещеры начавший формироваться сгусток. Еще немного, еще совсем чуть-чуть, буквально пара мгновений и в мир придет новая жизнь.

Лахесис совсем уж было достала конус из корзины, но что-то заставило её вздрогнуть. Задуматься. Предаться воспоминаниям.

* * *

Подкупить Мойр почти невозможно.

Им не интересны те сокровища, ради которых люди готовы жертвовать жизнями.

У Мойр свои приоритеты.

Сестры, целый день проводящие вместе работая в пещере, расставались только ночью, да и то, если сами того хотели.

В эту жаркую звездную ночь Лахесис почувствовала какое-то томление в душе. Чей-то зов. Чью-то песню, наполненную тоской по несбывшемуся.

Богиня, махнув рукой сестрам, понеслась в неведомую даль, ища того, кто осмелился её призвать.

После долгого пути она увидела слабое пламя костра, еле заметным проблеском разрывающее ночную тьму. У костра, что-то задумчиво напевая, сидел юноша, ворошащий уже почти погасшие угли.

Лахесис приблизилась к костру…

Ах, как ярко сверкали мохнатые звезды в темно-фиолетовом небе Таврии. Какие сладкие речи говорил Богине юный ром, какими песнями услаждал её слух. Какую ночь любви подарил своей неожиданной гостье!

Когда на востоке зарозовела кромка неба, предупреждая о скором рассвете, Богиня засобиралась в дорогу. Она тронула за плечо своего нежданного любовника.

– Мне пора.

– Куда ты? Не уходи! Останься со мной! Я буду любить тебя вечно, – в глазах юноши застыла мольба.

– Что ты знаешь о Вечности, смертный? – горько усмехнулась Лахесис: – Когда для меня пройдет минута, ты проживешь целую жизнь.

– Кто ты? Как твое имя? – юноша попытался схватить Богиню за руку, но она, легким движением, увернулась, отстранившись от него на пару шагов.

– Я Лахесис. Богиня Мойра, избирающая предназначение человека, его судьбу.

Юный ром загрустил, уже смирившись с неизбежностью разлуки:

– Оставь мне что-нибудь на память. Какой-нибудь пустяк, то, что будет мне напоминать об этой ночи. Хотя я и так её никогда не забуду.

– Я не могу, – печально отказала Лахесис: – Смертным не разрешено иметь материальные свидетельства существования Богов, – и, немного подумав, добавила:

– Я выполню любую твою просьбу, смертный. Говори – чего бы ты хотел.

Юный ром, которому вскоре предстояло стать предводителем клана, думал не долго:

– Пусть все мои потомки будут удостоены самых лучших качеств. Пусть изначально в них будет заложено и благородство и доброта и умнее нести ответственность за своих близких.

– Это в моих силах, – усмехнулась Богиня: – Прощай, смертный.

Лахесис растаяла в лучах зари…

* * *

И вот теперь, вынимая из корзины конус, Богиня поняла, что именно в этот миг готова прийти в мир жизнь одного из потомков того юного рома.

Сколько веков прошло с той ночи? Лахесис не знала. Но обещание, данное юноше, она не забыла.

Богиня оглядела конус, который слепо вынула из корзины её рука, скептически хмыкнула. Нет. В память о той ночи, она должна дать этому, еще стоящему на пороге жизни, человечку что-то необычное, прекрасное и замечательное.

Лахесис опустила глаза в корзину, что делала крайне редко, беря конусы в основном наугад.

Пожалуй, вот это будет самое то.

Твердый, почти белый, вырезанный из сердцевины явора конус не был разукрашен изысканными завитушками, но то, что было на нем написано, уже сейчас говорило, что нить Судьбы станет наматываться на твердое мужское начало.

Богиня удовлетворено улыбнулась. Протянула руку к сгустку, висящему в пространстве. Проникла в него пальцами, ухватила кончик нити. Сделала два витка и протянула уже готовое веретено своей средней сестре.

Клото, усмехаясь, взяла конус в руки:

– Ох, какое мощное дерево стало его телом! Какая прочная ровная нить! – Богиня крутанула в пальцах веретено, и оно, все так же оставаясь висящем в пространстве, начало потихоньку наматывать Судьбу.

– А скажи-ка мне, сестричка, не того ли мужчины это потомок, от которого ты примчала в таком восторге однажды утром? Когда это было? Год или век тому? – Клото, лукаво улыбаясь, смотрела на сестру.

Лахесис опустила глаза.

Промолчала.

Только тень печали и памяти о том, кто уже давно покинул этот мир, затуманила её глаза. Впрочем, Клото и не ждала ответа. Боги на то и Боги, что понимают все без слов.

– Смотри за нитью. Следи, чтобы не истончилась, чтобы узлов ненужных не навязала. И младшую подольше не подпускай. Ты же знаешь, она у нас сущее дитя. Чикнет ножничками не подумав – а человека нет.

– Не беспокойся, сестричка, такую прочную нить не так-то просто перерезать…

Часть первая. Митя

Глава первая

Солнечный луч проник в комнату, пробежал по давно не крашеным доскам пола, перебрался через стол, стоящий посередине, и, наконец-то добрался до узкой детской кроватки, стоящей в углу.

Луч попытался стянуть одеяльце со спящего ребенка, но, поняв, что это ему не под силу, немного помешкав, отправился дальше.

Прочертив невидимую линию на сбившейся за ночь подушке, пощекотав разрумянившуюся во сне щечку, луч, мягкой теплой лапкой, тронул глаз ребенка: «Эй, малыш, пора вставать! Сегодня у тебя «особый» день! И он, этот день, уже начался!»

Митя моментально проснулся и сел в кровати.

Его пробуждение всегда было быстрым, практически мгновенным, без таких милых детских «потягушек», без капризного: «Ну маааам… я посплю еще минуточку…».

Еще секунду тому он мирно посапывал и досматривал последний сон, и вот! Объятия Морфея разорваны, одеяло отброшено, глаза с любопытством и ожиданием чуда смотрят в окно: «Здравствуй новый день»!

* * *

Количество народа, умудрившегося вместиться в эту крохотную комнатёнку полуподвала, было за гранью понимания.

Крикливая, раздутая от сознания собственного величия (а как же! Она «основной квартиросьемщик»), вечно чем-то недовольная Женька с самого утра начинала распекать нерадивого Ивана, своего мужа. Ее дети, близнецы Людка и Валик, все дни напролёт проводили на море, стараясь как можно реже попадаться на глаза своей мамочке и под ее тяжелую руку. На оплеухи, раздаваемые налево и на право, по поводу и без, Женька была «не жадная».

Вот только Митю ей «повоспитывать» удавалось не часто.

За те два года, которые семья Мити прожила у Женьки «из милости», отлупцевать пацаненка, как своих собственных детей, ей, пожалуй, не удалось ни разу.

Митя, росший ребенком тихим и спокойным, почти никогда не отходил от Надежды, своей матери. А уж Александра, своего отца, Митя просто обожал. Мальчишка всегда был под присмотром, что не давало Женьке возможности «отпустить на волю» свой вздорный нрав. И если, по большому счету, на Надежду ей было начхать, то брата своего Женька побаивалась и «связываться» с ним не хотела.

А ведь она строила такие планы на жизнь богатую и безбедную, когда согласилась «приютить» в своей каморке младшего брата с семьей.

Александр, младший брат Женьки, еще десять лет после окончания Войны служил на военном корабле в Городе Русских Моряков.

Туда же, в Город Русских Моряков, он привез свою жену, чернобровую, кареглазую молочанскую казачку, красавицу Надежду.

Там же, в Городе Русских Моряков, родился Митя, их сын.

Женька «рассчитала» все до последней копейки и «разметила» все по дням.

В ее представлении Александр, сразу по приезде, вот буквально на следующий день, должен был отправиться в рейс. Желательно в «заграницу», шоб дома бывал пореже, а денег привозил побольше. И Женька, как старшая в семье, будет «мудро» распределять капиталы и руководить семьей.

Но планам Женьки сбыться моментально, было не суждено…

… Все, кто родился в Городе у Моря, не важно, в семье моряка, или в какой-то еще, знают по рассказам отцов и дедов, о том, что такое «ВИЗА», и каких трудов стоило ее заполучить в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов. Знают, что такое «Особый Отдел» и какие «подводные камни» могут встретиться жаждущему визы и дальних рейсов, когда документы доберутся таки до «Особого Отдела»…

Почти сразу Александру в визе было отказано. Что тому было причиной, Александр рассказывать и объяснять не любил. Никогда он не вдавался в подробности, ни сразу, ни много лет спустя.

Женька всплеснула руками, попыталась «поучить жизни» младшего брата, представив себе все прелести жизни «на куче».

А «куча» была немаленькой.

За сатиновой шторкой, отгораживающей крохотный угол комнаты, жили Женькины квартиранты, молодая семья, которую не в меру жадная баба, взяла «на постой» за определенную сумму.

Как размещались в крохотной комнатенке полуподвала три семьи, представить сейчас не просто сложно, а невозможно в принципе. Но размещались. И жили.

Продолжая все так же добиваться открытия визы, Александр, бесконечно влюбленный в море, не мыслящий для себя ни другой работы, ни иной судьбы, пошел работать на завод.

Именно там, на заводе, он и встретился с местным «особистом», который оказался не только его сослуживцем, но и дальним родственником. Так, «седьмая вода на киселе», но все же этих, весьма условных, родственных связей хватило, чтобы «особист» решил принять участие в судьбе демобилизованного военного моряка.

Два года, долгих, бесконечных два года ушло на то, чтобы семья, сцепив зубы, ни в чем не возражая вечно недовольной Женьке, жила в кошмаре и ждала…

Но оно того стоило!

Через два года Александру открыли вожделенную визу и он ушел в свой первый рейс.

Ушел, оставив в Городе у Моря жену и пятилетнего сына.

Ушел, зная, что его семья совсем скоро переедет в новую квартиру. Подальше от его сварливой сестрицы. Подальше из сырого полутемного подвала, наполненного ароматами керосинки, пригоревшей пищи и запахами тел девятерых человек.

* * *

Митя, распахнув глаза навстречу новому дню, сел в кровати.

Солнечный луч, словно убедившись в том, что дело сделано, проскользил по комнате и отправился дальше, погрузив унылую каморку полуподвала в привычный сумрак.

В любой другой день, Митя, взяв ломоть хлеба с маргарином, щедро посыпанный сахаром, отправился бы во двор. В любой другой – но не сегодня!

Еще вчера мама сказала, что завтра утром приедет грузовик, они погрузят свои пожитки и переедут в новую квартиру.

Ну вот, «завтра» наступило! Митя, успевший натянуть штанишки и рубашку, к переезду готов!

– Мама! Грузовик уже пришел?

Мамина рука отодвинула занавеску:

– Уже встал? Вот молодец! Иди умойся, позавтракай и будем ехать. Грузовик во дворе. Осталось твою кроватку в кузов поставить и в путь! В новый дом, к новой жизни.

Тратить время на какой-то там завтрак Митя не хотел. Он знал, что еще вчера мама купила печенье в пачках, которое мальчик так любил, и наварила яиц, которые Митя просто обожал. Но вся эта снедь приготовлена на первый день в новом доме. Пока не разберутся что там и к чему, пока не обустроятся по-быстрому. Запихивать в себя хлеб с маргарином? Ну уж нет!

– Мама, давай я в новом доме позавтракаю. Сейчас есть не хочу, – и чтобы уж совсем окончательно убедить мать перенести завтрак «на попозже», добавил:

– Меня тошнит.

Надежда знала за сыном эту особенность: иногда, не понятно от чего, у мальчика начинались приступы тошноты, иногда его укачивало в транспорте. Детский врач беззаботно махнул рукой: «Да не переживайте Вы так, мамаша. У детей такое бывает. Перерастет. А пока, старайтесь не кормить его перед дорогой».

– Хорошо, сынок. Позавтракаешь потом. Иди, попрощайся с тётей Женей. Там Людка с Валиком уже полчаса в кузове сидят, дожидаются, пока ты проснешься.

Митя, стремглав, бросился во двор. На бегу, даже не взглянув на тётку, крикнул:

– До свидания тётя Женя!

Митя думал, что сейчас его посадят в кузов, и он будет мчать вместе с Людкой и Валиком через весь город и весело смеяться. Но не тут-то было. Вместо того чтобы усадить его к брату и сестре, близнецов вытащили из кузова не слушая их протестов, а очередной мамочкин подзатыльник отбил у них охоту ехать куда бы то ни было.

Митину кроватку закинули в кузов. Надежда, подхватив сына на руки, забралась в кабину и грузовик, оглушительно бибикнув напоследок, выехал со двора.

«Ну и что, что не в кузове» – думал Митя: «Из кабины все тоже очень хорошо видно. Интересно, долго нам еще ехать?»

Ехать оказалось совсем не долго. Спустя полчаса грузовик, все так же весело бибикая, зарулил во двор огромного пятиэтажного серого дома…

Глава вторая

Надежда, крепко прижимая сына к груди, выбралась из кабины грузовика, опустила Митю на землю, подошла к двери парадной, дернула ручку. Дверь была заперта. Не зная, как быть дальше, она растерянно оглянулась.

Двор был пуст. Только в самом углу, у еще пустой детской песочницы, сидела совсем юная женщина, рядом с которой что-то складывала из камешков девочка.

Не выпуская руки сына, Надежда подошла к ней:

– Здравствуйте. А Вы не знаете, почему дверь в подъезд закрыта?

– Не знаю. Мы тоже вселяться приехали. Вот, ждем, пока придет управдом. У него должен быть ключ от парадной.

Женщины растерянно переглянулись, не зная, как быть и долго ли им придется ждать.

– Ну что, хозяйка, давай выгружать твое барахло, мне ехать надо, – раздался голос водителя грузовика.

– Как выгружай? И что мы делать будем? – Надежда недоумевающе смотрела на водителя.

– А я по чем знаю? Мне велено было привезти – вот я и привез. Дальше не моя забота.

– Не переживайте, – подала голос молодая женщина, все так же продолжавшая сидеть на краю песочницы: – Перед самым вашим приездом заходил во двор какой-то дядька, сказал, что скоро придет управдом и нам откроет. Давайте я вам выгрузиться помогу.

Женщина поднялась и Надежда увидела, что та на последнем месяце беременности.

– Сиди уж, «помогальщица». Не хватает нам, чтобы ты родила прямо тут, во дворе, – Надежда усмехнулась: – Зовут тебя как?

– Аня. А Вас.

– Надежда.

Нехитрый скарб завязанный в узлы был сложен рядом с песочницей. Из мебели у Надежды была только Митина кроватка, два стула и керогаз.

Просигналив в последний раз, словно прощаясь и желая хорошей новой жизни, грузовик выехал со двора.

Женщины переглянулись, синхронно вздохнули и, так же синхронно, перевели взгляд на свой новый дом.

* * *

Трехподъездный пятиэтажный дом, из тех, что совсем скоро станут называть «сталинками», стоился изначально для командования Артиллеристского училища, расположенного через дорогу.

С соответствующей планировкой – по две квартиры на лестничной клетке, с огромными по тем меркам метражами и количеством комнат в каждой квартире.

Чем не понравились генералу пятикомнатные апартаменты на третьем этаже – никому не известно. Но чем-то не понравились. И генерал от квартиры отказался.

Квартира, что называется «зависла».

Ну подумайте сами – не вселять же полковника в пятикомнатную «генеральскую» квартиру? Для полковников были другие, трехкомнатные, соответствующие должности и званию.

Да и что подумают сослуживцы о «выскочке» которому незнамо за какие заслуги достались «генеральские апартаменты». А генералов на все квартиры попросту не хватило.

И где-то там, на каком-то «верху», было принято решение отдать эту квартиру Пароходству. Не просто так, а надеясь в будущем, когда и если возникнет нужда, затребовать для себя такую же, а может и получше.

Мудрое Пароходство по-быстрому превратило огромную квартиру в коммуналку для пяти семей и месяца три тому вручило каждой семье вожделенный ОРДЕР.

Мужчины радовали жен перспективой скорого заселения в новый дом. Старались все успеть, как можно быстрее, ведь их судно, огромная китобаза, совсем скоро выйдет из дока и отправится в Северное Море на много-много месяцев.

Генералу не было дела до резонов каких-то там морячков.

В один из дней он «передумал» и захотел «свою» квартиру обратно. Начались межведомственные споры, дрязги и утруски. И пока эти дрязги утрясались, китобаза вышла из дока и отправилась в рейс.

Виктор, муж Анечки, тоже уходил в свой первый рейс в составе флотилии «Советской Украины».

Огромная китобаза, взревев оглушительным гудком, медленно отошла от причала. Следом за ней, как птенцы за вожаком стаи, двинулись суда-китобои.

На берегу остались заплаканные матери, жены, дети. Облегчено вздохнули, словно закончив тяжелую работу, представители власти, которые обязаны были проследить за тем, чтобы все обошлось без эксцессов.

Огромный «плавучий город» уходил в свой первый рейс.

Где-то в толпе провожающих остались Надежда и Митя. Где-то в толпе плакала Анечка, державшая за руку дочь. На причале весело играл бравурные марши духовой оркестр.

Мужчины, еще не знакомые на тот момент, переживали, что не успели перевезти свои семьи в новые квартиры. Не успели обустроить их на новом месте. Жены их успокаивали. Говорили, что вполне справятся сами. Что им не привыкать, и не такие трудности смогли преодолеть.

Да и что тут сложного? Собрать узлы и перебраться с ребенком в новый дом? По сравнению с тем, что довелось пережить каждой из них – это так… пустяк. Пусть мужья работают и ни о чем не беспокоятся, а дома…

Дома все будет нормально.

* * *

Митя дернул Надежду за подол платья:

– Мама, я кушать хочу.

Надежда всплеснула руками:

– Вот ведь незадача. Где же я тебя сейчас покормлю?

– А давайте вон там, в траве расстелем одеяло, – подала голос Аня: – И сами в тенек переберемся и детей покормим. Мою дочку Тоней зовут. А Вашего мальчика как?

– Митя. И вот что еще, Анечка, давай-ка на «ты». Мы теперь соседки с тобой, а может, еще и подругами станем.

– Конечно станем, – заулыбалась Анечка.

Женщины расстелили в траве марселевое одеяло, вынули пакеты с едой и обе расхохотались, увидев одинаковые пачки печенья и сваренные вкрутую яйца.

Солнце вошло в зенит, замерло на несколько минут, опаляя все вокруг летним зноем, и медленно двинулось к закату. Было далеко за полдень, когда во двор наконец-то вошел управдом:

– Ну и чего вы приперлись, бабы-дуры? Сказано же было, что заселяться только на следующей неделе.

Губы Анечки задрожали, казалось, еще немного и она расплачется. Надежда поняла, что нужно «брать власть» в свои руки:

– Ты, дядя, тут глазом не зыркай и не ори! Кем сказано? Кому сказано? Когда сказано? Мы ничего не знаем, и нам было «сказано» переезжать сегодня! Так что доставай ключи и открывай эту чертову дверь! Иначе, я прямо сейчас отправлюсь в партком Пароходства, и очень я сомневаюсь, что ты засидишься на своей должности надолго после того, как в парткоме узнают, как ты обошелся с семьями китобоев!

Недовольно бурча себе под нос: «Китобои они… а я кто, по-вашему? Хрен моржовый»? – управдом двинулся к подъезду, доставая из кармана связку ключей.

Надежда усмехнулась:

– Да, по сравнению с моим мужем, ты – хрен моржовый. А, судя по тому, как разговариваешь с женщинами – то и звания «моржовый» вряд ли заслуживаешь.

Анечка испуганно смотрела на свою соседку, но Надежда знала, о чем говорит. Знала, в каком фаворе на сегодняшний день все те, кто ушел в Антарктику на Советской Украине…

* * *

Пока Юрий Гагарин не полетел в космос и не превратился в советского кумира № 1, всенародной славой в СССР пользовались китобои.

О них неустанно трубили газеты и снимались фильмы, а в 1957 году экранизировали даже оперетту Исаака Дунаевского Белая акация. Один из ее героев, одессит Яшка, узнав о своем назначении на китобойное судно, недоумевал: “В Антарктику? Китов бить? За что? Что они мне такого сделали?” И зал покатывался со смеху.

Впрочем, такими вопросами в советские времена задавались преимущественно комические персонажи. А сами китобои считали свою работу романтичной, хотя и опасной. Это ощущение подкрепляла и всенародная любовь – проводы в рейс и прибытие китобоев в порты обставлялись как государственные праздники.

Причем морские охотники пользовались неслыханными для обычных граждан СССР привилегиями. Часть и без того высоких зарплат они получали в валюте, могли сходить на берег в зарубежных портах и привозить домой дефицитные товары. Хотя именно по этой причине китобои были под постоянным прицелом комитета госбезопасности.

Правда, неслыханные зарплаты и привилегии были заработаны тяжелым трудом. На китобазе мужчины работали по 12 часов, имея потом 12 часов отдыха. Ни о каких выходных днях не могло быть и речи.

Об успехах китобойной флотилии писали как местные, так и центральные газеты.

Страна, только-только оправившаяся от страшной Войны и еще не успевшая наладить сельское хозяйство, нуждалась в китовом мясе и китовом жире, из которого производился спермацет и спидиан, востребованные в медицине и косметологии. Как и амбра, продаваемая за валюту в страны Запада.

В жизни все имеет свою цену…

* * *

Управдом наконец-то отпер дверь. Поднялся с женщинами на третий этаж. Вручил Надежде, сразу признав в ней «старшую» ключ от квартиры:

– Номера комнат, где кому жить я на дверях написал, сверитесь с ордером, а замки уже сами врежете. Не мое это дело. И барахло свое сами таскайте, я в грузчики к китобоям не нанимался.

– Иди, дядя, справимся без твоей помощи, – Надежда взяла ключ.

Вставила ключ в замочную скважину.

Провернула дважды, отпирая замок.

Распахнула дверь…