Текст книги "Ночные всадники. Нарушители закона. Чертово болото"

Автор книги: Ридгуэлл Кэллэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 42 страниц)

– Это благоразумно, – сказал доктор.

– Полагаю, что лошади были бы только затруднением в подобном случае, – заметила Джеки.

– Да, они могли бы служить прекрасной мишенью для метисских ружей, – прибавил Беннингфорд самым спокойным и любезным тоном. Его смелые проницательные глаза были прямо устремлены на полицейского офицера. Джеки украдкой наблюдала за ним, и в глазах ее чуть-чуть мелькала усмешка.

– Как мне хотелось бы быть там! – сказала она просто, когда Беннингфорд замолчал. – Ужасное несчастье, что я родилась девочкой! Скажите, сержант, могу я явиться помехой, если пойду туда?

Хоррокс серьезно посмотрел на нее, но в его взгляде все же промелькнуло некоторое восхищение ее смелостью. То, что было ему известно про нее, могло служить препятствием ее появлению на празднестве метисов. Но, разумеется, он не мог ей сказать этого. Все-таки ее отвага нравилась ему.

– Там может быть для вас большая опасность, мисс Джеки, – сказал он. – Я же буду так занят, что не буду в состоянии охранять вас, и притом…

Он вдруг запнулся, вспомнив старые рассказы, которые ходили про эту девушку. Может быть, он проговорился? Что, если эти рассказы справедливы?.. Холод пробежал по его спине при этой мысли. В таком случае, этим людям известны его планы!.. Он с большим вниманием взглянул прямо в лицо прекрасной девушки и внезапно успокоился. Нет, это не может быть правдой! Она не может иметь ничего общего с этими негодяями-метисами!..

Но Джеки подхватила его слова.

– Вы сказали: притом… В чем же дело? – спросила она, улыбаясь ему.

Хоррокс пожал плечами.

– Притом, когда метисы напьются, они не отвечают за себя, – сказал он.

– Это решает дело, – заявил Джон Аллондэль с насильственной улыбкой. – Ему не нравился тон Джеки. Зная ее хорошо, он боялся, что она все-таки захочет непременно быть там и видеть арест Ретифа.

Однако улыбка дяди только подстрекнула девушку. Слегка закинув голову, она сказала:

– Я не знаю…

Но дальнейший разговор на эту тему был невозможен, потому что как раз в этот момент явились полицейские солдаты. Хоррокс посмотрел на часы и увидал, что было уже почти десять часов. Время было отправляться в путь, и все, точно по взаимному уговору, сразу поднялись со своих мест. Во время суеты, происходившей при всеобщем прощании и отъезде, Джеки незаметно исчезла. Когда она вернулась, в комнате оставались только доктор и его жена, вместе с Беннингфордом, который уже приготовился уходить. Джон Аллондэль на веранде провожал Хоррокса.

Когда Джеки спустилась сверху из своей комнаты, миссис Аббот бросились в глаза патронташ и большая кобура револьвера у нее на поясе. Кроме того, она была одета как для верховой езды. По ее лицу можно было прочесть ее решение.

– Джеки, дорогая! – воскликнула в испуге миссис Аббот. – Что ты хочешь делать? Куда ты отправляешься?..

– Я хочу посмотреть на эту забаву… Думаю, что там можно будет повеселиться, – ответила она спокойно.

– Но!..

– Никаких «но» тут быть не может, тетя Маргарет! – решительно ответила Джеки. – Я думаю, вы меня знаете…

Миссис Аббот замолчала, но в глазах ее светилась тревога, когда она смотрела вслед удаляющейся девушке.

Глава XVII
«ПУСКИ»

«Пуски» – это пляска метисов, таково буквально значение этого слова. Эта пляска обыкновенно превращается в настоящую оргию, во время которой разнуздываются страсти под влиянием опьянения и выступает наружу дикая природа этих полуиндейцев. Убийства и всякие преступления нередко являлись результатом этих оргий, но позднее, когда метисы несколько цивилизовались, такие явления сделались редкостью. Сохранились и прежние танцы индейцев: танец «Солнца», «Джига Красной реки», и хороший музыкант считался самым важным человеком на празднестве, так как музыка этой индейской пляски составляла тайну, известную лишь немногим.

Когда Хоррокс со своими солдатами отправился на празднество, то они все сняли свои мундиры и переоделись в убогую одежду метисов. Они даже выкрасили свои лица в медно-красный цвет, чтобы больше походить на индейцев. Смелые наездники прерии представляли собой группу каких-то оборванцев, когда пустились в путь с намерением захватить дерзкого разбойника. Все это были отважные люди, много раз бывавшие на волосок от смерти. Страх был им незнаком. Они знали, что их предводитель также отличался смелостью, часто даже превышавшей благоразумие, но до сих пор счастье всегда покровительствовало ему, и они охотнее следовали за ним и работали под его начальством, нежели под руководством его более осторожных товарищей по службе.

В лагере метисов была большая суета. Метисы вообще не отличаются подвижностью и скорее склонны к лени, но на этот раз женщины и мужчины были одинаково возбуждены и заняты приготовлениями к празднеству. Разумеется, самою важною принадлежностью праздника являлся бочонок виски. Казначей лагеря Баптист должен был позаботиться о том, чтобы в этом напитке не чувствовалось недостатка. Но так как метисы не были прихотливы насчет качества напитка, то виски, которое поставлял им белый кабатчик из поселка, было самого плохого сорта и было настоящей отравой, вызывавшей быстрое опьянение.

Празднество было устроено в огромном ветхом сарае. Сквозь щели крыши видны были яркие звезды, сверкавшие на темно-синем летнем небе. Устроители праздника, озабоченные недостатком места, удалили несколько лошадиных стойл, которые были в сарае, и остались только ясли да запах конского навоза. Ясли были выкрашены красной краской, а грубые загородки, отделявшие стойла, и доски, покрывавшие их, были превращены в сиденья. Затем надо было украсить столбы и балки здания, и для этого были употреблены лоскутки бумажных тканей яркого цвета. Такие ткани имелись в большом выборе в магазине Лаблаша. Веселые молодые метисские женщины покупали их у него для своей праздничной одежды, и, разумеется, Лаблаш выручал на этом хороший барыш. Фестоны из разноцветной бумажной материи, розетки и флаги – все это употреблено было для украшения зала, и это пестрое убранство придавало ему издали вид лавки, торгующей старым тряпьем.

Ряды коптящих масляных фонариков висели на заржавевших проволоках, прикрепленных к полусгнившим балкам в центре, а в маленьких оконных отверстиях, где отсутствовали стекла, стояли черные пустые бутылки со вставленными в них сальными свечами.

Один угол в этом здании был специально отведен для музыканта. Там было устроено нечто вроде эстрады с балдахином из пестрой ткани, что указывало, какое важное значение придавалось музыканту на этом празднике.

В десять часов сарай был освещен, и появились первые танцоры. Тут собрались различные типы туземцев, в самых разнообразных и пестрых одеждах. Были тут и молоденькие девушки, и беззубые старухи. Были такие лица, которые, в своей дикой прелести, могли бы соперничать с белыми красавицами восточных штатов. Но были и уродливые лица, испорченные болезнью. Среди мужчин также попадались великолепные образцы физической красоты, и, как бы в противовес им, такие, которые представляли собою ходячие развалины. Но все были одинаково веселы и возбуждены, даже те мужчины и женщины, которые от старости, ревматизма и пьянства едва передвигали члены.

Помещение быстро наполнялось, и в воздухе стоял гул от множества голосов. Говорили на разных языках, но преобладали все-таки французские метисы, говорившие на своем испорченном наречии с живостью и болтливостью, свойственною их расе.

Баптист, отлично понимая свою публику, разносил всем жестяные кружки с виски, и, когда все получили свою долю, необходимую для возбуждения бодрости, он дал знак скрипачу-музыканту. Раздались жалобные звуки скрипки. Музыкант заиграл какой-то вальс, и все тотчас же стали парами. Танцы начались.

Пары закружились посредине, а те, кто физически не в состоянии был танцевать, заняли места вдоль стен. Скоро воздух наполнился пылью, которую поднимали танцующие, и, вместе с копотью от фонарей и свечей, а также от испарений множества тел, он сделался настолько тяжелым, что непривычным людям становилось дурно и они выбегали наружу, чтобы вдохнуть в себя чистый воздух прерии.

Но визгливые звуки скрипки опять влекли их внутрь здания. Музыка очаровывала этот полудикий народ, и все, кто хотели танцевать, продолжали танцевать до изнеможения. После первого танца следовало опять угощение виски, а затем праздничный индейский танец. Все были довольны, все широко улыбались, и ноги в мокасинах громко случали по земляному полу. Всюду раздавался хохот, выкрики, но танец не прекращался. Несчастный музыкант изнемогал, но он знал, что не должен прекращать игры ни на минуту, иначе раздадутся гневные протесты и ему придется плохо. И он продолжал извлекать визгливые звуки из своего инструмента, пока у него еще двигались пальцы и смотрели старые глаза.

Питер Ретиф не появлялся. Хоррокс был на своем посту и наблюдал из разбитого окна всю сцену. Люди его были тут же, скрытые в кустах, растущих вокруг сарая. Хоррокс, со свойственной ему энергией и презрением к опасности, взял на себя задачу высматривания окрестностей. Он был полон надежды и уверенности в успехе.

Та сцена, которую он видел, не представляла для него ничего нового. По обязанностям службы ему часто приходилось бывать в пределах поселений метисов, и он думал, что прекрасно изучил этот народ.

Время шло. Режущие звуки скрипки затихали, пока танцоры получали новое угощение и новую порцию виски. Но затем дикая пляска возобновлялась с новой энергией. Танцевали все с большим увлечением. Приближалась полночь, но о Ретифе не было ни слуху ни духу. Хоррокс начинал испытывать беспокойство.

Вдруг скрипка умолкла, и полицейский офицер увидел, что все взоры обратились ко входу в сарай. Сердце его забилось сильнее. Конечно, это внезапное прекращение музыки и танцев могло означать только прибытие Ретифа.

Сержант нагнулся вперед, чтобы лучше видеть, но в первый момент он не мог рассмотреть, кто вошел, потому что люди столпились у входа и заслонили ему вид. Он услышал только тонкие восклицания и хлопанье в ладоши. Ретиф!..

Толпа наконец расступилась, и Хоррокс увидел тонкую, стройную фигуру девушки, которая прошла в центр сарая. Она была в кожаной куртке и короткой юбке. При виде ее у сержанта вырвалось проклятие: это была Джеки Аллондэль…

Он внимательно наблюдал за нею. Ее прекрасное личико, грациозная фигура и блестящие глаза были каким-то светлым явлением в этом дымном сарае, наполненном запахом скверного виски, человеческих испарений и копоти. Но Джеки словно не замечала этого, и Хоррокс удивлялся, с каким спокойствием и фамильярностью она обращалась со всем этим народом. Видно было, что она пользовалась у этих людей каким-то особенным уважением, и, вспомнив рассказы, связывавшие ее имя с именем Ретифа, Хоррокс почувствовал против нее сильнейшее раздражение. Он старался объяснить себе ее появление, но никак не мог.

Метисы снова вернулись к танцам, и празднество продолжалось, как и раньше, без всякой помехи. Хоррокс следил за всеми движениями Джеки. Он видел, как она остановилась возле какой-то беззубой старухи и заговорила с ней. Хоррокс решил, что она думает только о Ретифе и спрашивает о нем. Но Хоррокс был бы очень удивлен, конечно, если бы знал, что вопросы девушки касались не Ретифа, а его самого, что она хотела знать, где он находится. Наконец она села на скамейку, и ее внимание, по-видимому, было поглощено танцами.

Начинался главный вечерний танец «Джига Красной реки», и мужчины, и женщины приготовились к нему, напрягая все свои силы, каждый старался превзойти своего соседа разнообразием своих танцевальных фигур и своей выносливостью. Это было настоящим испытанием, которое все приготовились выдержать или умереть. «Джига Красной реки» носила характер национального состязания. Кто выдерживал дольше всех, считался главою всех танцоров округа, и это звание было очень почетно у метисов.

Звуки скрипки, сначала медленные, затем становились все быстрее и быстрее. Не принимавшие участия в танцах, сидевшие у стен, стучали в такт ногами и хлопали руками. Темп все ускорялся, но ни один из танцоров не останавливался ни на минуту. Это был безумный вихрь бешеной пляски, от которого у посторонних наблюдателей кружилась голова.

Хоррокс, несмотря на свою озабоченность, был. увлечен этим зрелищем помимо воли. Минуты летели за минутами, и танец быстро приближался к концу. Но постепенно ряды танцующих начали редеть, одна пара за другой удалялась, едва переводя дух, но другие оставались, решаясь выдержать до конца. Одна из женщин упала от изнеможения. Ее оттащили из круга танцующих и оставили лежать. Никто не обратил на это внимания. В конце концов остались только три пары танцующих, продолжавшие состязание, и полицейский офицер, сам не сознавая этого, заинтересовался тем, кто из них выйдет победителем.

«Наверное, эта девушка с коричневым лицом и в ярко-красном платье выйдет победительницей, – думал Хоррокс. – Она или ее партнер, молодой метис… Но вот и еще одна пара выбыла из строя! Держись, девушка, держись! – воскликнул он громко, невольно поддаваясь увлечению. – Другие долго не продержатся. Еще немного»…

В этот момент кто-то схватил его за руку, и он в испуге обернулся. Он почувствовал на своей щеке чье-то тяжелое дыхание и быстро выхватил свой револьвер.

– Тише, сержант, тише!.. Только не стреляйте! – услышал он голос одного из своих солдат. – . Слушайте, Ретиф там, в поселке. Только что сюда явился посланный и сообщил, что Ретиф забрал всех наших лошадей из конюшни Лаблаша и что с Лаблашем случилась беда. Пойдите кругом, вон к тем кустам, там находится посланный Лаблаша. Это один из его клерков.

Полицейский офицер, ошеломленный этим известием, позволил себя увести без единого слова. Он не мог прийти в себя от неожиданности. Двое других из его отряда не знали, что случилось, и по-прежнему сидели в кустах. Когда он пришел к этому месту, то увидал клерка, который рассказывал одному из солдат о том, что случилось. На вопрос Хоррокса он ответил:

– Ну, да, это правда! Я уже спал, но меня разбудили страшный шум и возня, происходившие в конторе. Я как раз лежал в комнате над нею. Конечно, я тотчас же вскочил, оделся и сбежал вниз, думая, что, может быть, с хозяином сделался припадок или что-нибудь в этом роде. Когда я спустился, в конторе уже было темно и тихо. Я засветил огонь и осторожно вошел в контору. Я думал, что найду хозяина распростертым на полу, но вместо того увидал, что мебель вся сдвинута и комната пуста. Не прошло и двух минут, как я заметил этот листок бумаги. Он лежал на письменном столе. Почерк хозяина не оставляет сомнений. Вы можете сами видеть. Вот эта записка…

Он протянул Хорроксу листок бумаги, и тот при свете зажженной спички прочел, очевидно, написанные впопыхах, следующие строки, смысл которых был, однако, вполне ясен для Хоррокса:

«Ретиф здесь. Я в плену. Не теряйте ни минуты времени! Лаблаш».

Прочтя это, Хоррокс обратился к клерку, который продолжал свой рассказ:

– Я немедленно бросился к конюшням, – сказал он, – рассчитывая поскакать к Джону Аллондэлю. Но конюшни оказались открыты и совершенно пустыми. Ни одной лошади там не осталось, исчезла также телега хозяина. Увидев это, я бросился бегом, во всю прыть, в ранчо Фосс Ривера. Старый Джон еще не спал, но он был пьян. Однако от него я все-таки узнал, где вы находитесь, и бросился сюда. Плохое дело, сержант, очень плохое! Я боюсь, что они повесят Лаблаша. Ведь его не любит здешний народ, вы знаете!..

Бедняга клерк был бледен и весь дрожал от волнения. В искренности его рассказа Хоррокс не сомневался, но нельзя сказать, чтобы он был слишком огорчен участью Лаблаша. Он был только сильно раздосадован. Ретиф провел его, провел, как самого неопытного новичка. Его, полицейского офицера с большим опытом и блестящей репутацией. Это было трудно перенести. Он вспомнил предостережение Лаблаша, и это было ему всего неприятнее. Ростовщик оказался гораздо проницательнее, поняв, что расставляется ловушка, а Хоррокс очертя голову попал в нее. Эта мысль глубоко уязвляла его самолюбие и мешала ему спокойно обсудить положение. Он понимал теперь, что Готье провел его, и мысленно упрекал себя в том, что поверил его выдумке и даже заплатил за нее. Очевидно, все, что он слышал в лагере и что рассказал ему Готье, было заранее придумано Ретифом, а Хоррокс, точно глупая рыбешка, схватил брошенную ему приманку. Хитрый Лаблаш раскусил интригу, а он попался! Эта мысль просто сводила с ума полицейского офицера.

Однако он все же сознавал, что надо сделать что-нибудь для спасения Лаблаша, хотя его участь и не внушала ему особой жалости. Но тут он вдруг вспомнил о присутствии Джеки Аллондэль на празднестве, и чувство, напоминающее мстительность, вдруг овладело им. Теперь он был уверен, что между этой девушкой и тем, что случилось, существовала какая-то связь и что ей известны действия Ретифа.

Приказав своим людям, чтобы они не двигались с места, он вернулся на прежнюю позицию у окна и стал искать глазами знакомую фигуру молодой девушки. Танцы прекратились, но Джеки нигде не было видно, и Хоррокс с чувством большого разочарования вернулся к своим спутникам. Ничего больше не оставалось, как поскорее вернуться в поселок и достать там свежих лошадей.

Не успел он отойти от окна, как в ночном воздухе раздались несколько выстрелов. Он понял, что на его солдат произведено было нападение, и бросился в том направлении, откуда слышались выстрелы, вытаскивая на ходу револьвер. Не успел он пробежать и трех шагов, как выстрелы прекратились. Наступила тишина. Но вдруг его тонкий слух уловил как будто свист лассо в воздухе. Он поднял руки, чтобы схватить петлю, и почувствовал, что на руки ему что-то опустилось. Он попытался сбросить это, и в следующую минуту веревка крепко опутала ему шею. Он упал навзничь, задыхаясь…

Глава XVIII
НОЧНОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ

Лаблаш сидел один в конторе. На этот раз он чувствовал себя гораздо более одиноким, чем когда-либо в жизни, во всяком случае Он особенно ощущал это.

Несмотря на все свое большое богатство, он не имел ни одного друга в Фосс Ривере и даже Калфорде, и он знал, что никто не заступится за него. Он имел огромный круг деловых знакомств, множество людей занимали у него деньги и платили ему огромные проценты, но разве он мог рассчитывать на их помощь? Они даже будут рады, если с ним случится беда. Разумеется, он винил в своем одиночестве и отсутствии друзей не самого себя, а других людей. Он даже возмущался неблагодарностью тех, кого он выручал, давая деньги в долг, забывая о процентах, получаемых с них, о закладных и о том, что все их имущество мало-помалу переходило к нему в руки… Чтобы отвлечь себя от неприятных мыслей, он стал считать свои доходы. Мысль о богатстве, которое было у него в руках, всегда доставляла ему удовольствие. Ему было пятьдесят лет. У него была только одна цель в жизни: наживать деньги. Богатство доставляло власть, и он действительно мечтал о том, чтобы овладеть Фосс Ривером. Он стал стремиться к этому, как только поселился в Фосс Ривере. Это место казалось ему наиболее удобным для осуществления его честолюбивых планов. В восточных штатах, в больших многолюдных городах его богатство оказалось бы слишком незначительным, и он бы не мог занять того влиятельного положения, которое он занимал в поселке, где все окрестные владельцы находились от него в зависимости и заискивали с ним. Только один Беннингфорд держал себя независимо. Лаблаш чувствовал как-то инстинктивно, что Беннингфорд презирает его, несмотря на его богатство и власть. И он решил во что бы то ни стало сломить гордыню Беннингфорда, разорить его в пух и прах, заставить его убраться из Фосс Ривера… Разорить ему удалось, но Беннингфорд, точно насмехаясь над богачом, остается в Фосс Ривере.

Мало-помалу его мысли приняли другой оборот. Он вспомнил, что в эту ночь происходило празднество в лагере метисов. Это была ночь «Пуски». Лаблаш насмешливо улыбнулся, вспомнив сержанта Хоррокса и его наивное доверие к рассказу шпиона Готье. Разве можно доверять метису? Лаблаш гордился тем, что еще ни одному метису не удавалось обмануть его. О, он их хорошо знает, этих негодяев!.. И действительно, он умел выжимать из них соки, покупать их труд за половинную плату и обсчитывать их при расчете.

Он снова вспомнил о Хорроксе и с удовольствием подумал о том, как он посмеется над ним, когда увидит его. Он был уверен в том, что Ретиф, конечно, не будет на Пуски, и Хоррокс окажется в дураках.

В стеклянную дверь, отделявшую контору от магазина, послышался легкий стук. Это был один из его клерков.

– Уже больше десяти часов. Могу я закрыть магазин? – спросил он.

– Да, закрывайте. Кто сегодня дежурный? – ответил Лаблаш.

– Роджерс, сэр. Он еще не вернулся, но придет до полночи.

– А! Наверное, он в кабаке? Ну, что ж делать, – сухо заметил Лаблаш. – Закройте дверь на засов. Я не лягу, пока он не придет. А что вы оба будете делать?

– Мы ляжем спать, сэр.

– Хорошо. Доброй ночи.

– Доброй ночи, сэр.

Дверь за клерком закрылась, потом Лаблаш услышал стук тяжелого засова и шаги обоих клерков, поднимавшихся по лестнице наверх, в свою комнату. Это были уже старые служащие. Работать им приходилось очень много и получали они мало, но все-таки они дорожили своим местом у Лаблаша, потому что она было постоянное. В прерии же никогда нельзя было рассчитывать на работу в течение круглого года. Лаблаш умел извлекать выгоду из такого положения вещей и держал в тисках своих служащих, не смевших и заикнуться о повышении заработной платы.

По уходе клерков Лаблаш уселся в свое широкое кресло и закурил трубку. Кругом была тишина. Он достал из письменного стола свою записную книжку и стал писать какие-то цифры. Затем он захлопнул ее, и на лице его выразилось удовольствие. Ясно, что подведенный им итог вполне удовлетворил его. Он потерял стадо, которое приобрел при продаже ранчо Беннигфорда, но ведь в сущности он не заплатил за него ни копейки и получил его даром в счет карточного долга. Лаблаш даже улыбнулся при этой мысли. Конечно, это было досадно, но его богатство не потерпело большого ущерба. Потерю эту он наверстает другим путем.

Вскоре он услышал какой-то шум и стук открываемой двери.

«Это, вероятно, Роджерс вернулся», – подумал он и опять погрузился в свои расчеты и размышления, однако бессознательно прислушиваясь к шагам клерка. Вдруг стеклянная дверь открылась. Комната был наполнена табачным дымом, и он не сразу увидел, кто вошел. Думая, что это Роджерс, и недовольный, что он входит без зова, он сердито спросил:

– Что вам надо, Роджерс? – и вдруг, повернувшись, увидел наставленное на него дуло револьвера. Он невольно сделал движение, но чей-то строгий голос приказал ему:

– Не шевелись, приятель! Иначе заговорит мой револьвер. Я ведь не постесняюсь покрыть пол твоими внутренностями…

Лаблаш не двинулся с места. Он увидел перед собой высокую, тонкую фигуру метиса. Его черные прямые волосы свободно спускались на плечи, лицо было темное, с тонким орлиным носом и блестящими глазами.

Он говорил с сильным западным акцентом, но тон у него был повелительный, как у человека, привыкшего командовать. Он не высказывал, однако, ни малейшей торопливости.

– Мы не встречались с тобой раньше, хозяин!.. Не были знакомы, – сказал он. – Но это все равно. Меня зовут Ретиф, Питер Ретиф. А ты, вероятно, Лаблаш? Я пришел познакомиться с тобою, хотя, может быть, тебе не очень это нравится, а?..

Лаблаш не был трусом. Кроме того, он решил, что Ретиф явился, чтобы заключить с ним какой-то торг. Кровь бросилась ему в голову от бешенства, и он с трудом совладал с собою.

– Ты взял надо мной верх, – с усилием проговорил он, – но помни, что ты ответишь за все и пожалеешь об этом, когда веревка обовьется вокруг твоей шеи. Ну, говори скорее, что тебе надо? Что ты намерен делать, негодяй?..

Метис засмеялся.

– Я бы мог ответить тебе, как ты того заслуживаешь, – отвечал он. – Лучше придержи свой язык. Негодяем быть лучше, чем койотом, а койот все же не такой презренный, как хорек. К тебе же подходит это название… Однако оставим это. То, что мне надо, я возьму сам. Сиди смирно, пока я позову своих товарищей. Там есть твое прекрасное ранчо, в южной стороне, не так ли? Ты туда отправишься вместе с нами. У нас есть там маленькое дело, слышишь?

Он не спускал дула револьвера, и Лаблаш не смел пошевельнуться, несмотря на ярость, наполнявшую его душу. Ведь его одурачил тот самый человек, за поимку которого он готов был дорого заплатить. Это было всего обиднее. Лаблаш не думал, чтобы его жизни могла угрожать опасность. Убить его вряд ли Ретиф решится. Много денег он также не держал у себя дома…

Такие мысли проносились в голове Лаблаша в то время, как Ретиф, не опуская револьвера и не спуская глаз с Лаблаша, осторожно попятился к входной двери и другой рукой нащупал замок. Он открыл его, и тотчас же в комнату вошли еще два метиса, с такими же темными лицами и так же одетые, как он, в живописный костюм разбойников прерии. Ростовщик, несмотря на свою вынужденную неподвижность, все же не упускал из виду ни одной подробности и старался запомнить наружность пришельцев, полагая, что это может ему пригодиться в будущем. Что будет дальше – он не знал, но полагал, что его может спасти только безусловное повиновение. Малейшее движение с его стороны – и он погиб. Он украдкой поглядывал на свой револьвер, который, однако, лежал слишком далеко он него.

Когда вошедшие два человека заперли за собой дверь, Ретиф обратился к ним:

– Ну, ребята, давайте сюда веревку. Свяжите ему ноги.

Один из них вынул старое лассо, и в одну минуту ноги Лаблаша были связаны.

– Связать руки? – спросил другой метис.

– Нет. Он должен написать кое-что, – отвечал Ретиф.

Лаблаш, конечно, тотчас же подумал, что его заставят подписать чек. Но Ретиф, по-видимому, не имел этого в виду, очевидно, считая чек бесполезной бумажкой. Он подошел к письменному столу. Его взгляд тотчас же заметил револьвер Лаблаша, лежавший на столе, и хотя Лаблаш не мог достать его, тем не менее, на всякий случай, Ретиф взял его и положил к себе в карман. Затем он вынул из ящика листок бумаги небольшого формата и, обратившись к своим товарищам, сказал спокойно:

– Ну, ребята, помогите этому старому денежному мешку подняться.

Замечательно, что он все время действовал с величайшим хладнокровием, не спеша, как будто вполне уверенный, что ему самому не угрожает никакой опасности быть открытым и что он совершает справедливое дело.

Когда Лаблаша поставили на ноги и подвели к столу, Ретиф взял перо и, протянув ему, коротко приказал:

– Пиши!

Лаблаш с минуту колебался, но Ретиф угрожающим жестом поднял свой револьвер. Скрежеща зубами, ростовщик взял перо и написал под диктовку:

«Ретиф здесь. Я в плену. Не теряйте ни минуты времени»!

– Теперь подпиши, – приказал Ретиф, когда Лаблаш написал записку.

Лаблаш повиновался и затем отшвырнул перо.

– Что же дальше? – спросил он хриплым голосом.

– Что дальше? – Ретиф пожал плечами. – Может быть, эти полицейские простофили уже улеглись, а может быть, один из них и побежит сюда. Когда они увидят, что тебя нет, они станут искать. Я хочу, чтобы они отправились за нами. Они будут очень удивлены! А теперь, ребята, – обратился он к своим товарищам, – свяжите ему руки и развяжите ноги. Затем положите его в телегу. Я думаю, лошадь не свезет верхом такую тяжелую тушу. Поспешите, ребята! Мы и так довольно долго оставались здесь…

Метисы тотчас же бросились исполнять его приказание, но Лаблаш, несмотря на связанные ноги, с изумительным проворством, на какое он был способен в минуты крайнего напряжения и бешенства, схватил свой тяжелый стул и бросил его прямо в одного из метисов… Однако Ретиф не выстрелил в него, и это придало Лаблашу уверенность. Он повернулся, чтобы нанести удар Ретифу, но в ту же минуту почувствовал на себе его тяжелую руку. Связанные ноги мешали ему, и он, потеряв равновесие, тяжело повалился на пол. В тот же момент метисы бросились на него. Его собственный носовой платок послужил вместо кляпа, его руки были связаны, и метисы подняли его с пола и понесли, сгибаясь под тяжестью его тела. Телега Лаблаша уже дожидалась у дверей, и его бросили в нее. Ретиф влез на козлы, а другой метис держал лежавшего в ней Лаблаша. Еще несколько темных фигур вскочили на дожидавшихся тут же лошадей, и все ускакали с головоломной быстротой.

Сверкающие на небе звезды давали достаточно света, и Ретиф мог не опасаться сбиться с дороги в темноте. Хорошо откормленные, крепкие лошади ростовщика бежали быстро. Ретиф гнал их изо всех сил. В одно мгновение они проехали поселок. Сонные обитатели Фосс Ривера слышали неистовый топот лошадей, но не обратили на это внимания.

Лаблаш знал, куда они отправляются. Они скакали к югу, и целью их была его богатая ферма.