Текст книги "Ночные всадники. Нарушители закона. Чертово болото"

Автор книги: Ридгуэлл Кэллэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 42 страниц)

Глава VIII
СДЕЛКА

Лаблаш сидел в удобном плетеном кресле в своей маленькой конторе позади дома. Он предпочитал такие кресла вследствие их прочности, так как другая мебель обыкновенно недолго выдерживала тяжесть его грузного туловища. Притом же плетеные кресла были гораздо дешевле других, и это также имело значение в глазах скупого Лаблаша.

Он положил ноги на решетку маленькой печки и задумавшись смотрел на огонь. Большие, дешевые американские стенные часы громко тикали, нарушая этим резким звуком тишину, господствовавшую в маленькой комнате. Лаблаш временами поворачивал к ним свою огромную голову и с нетерпением смотрел на стрелки. Очевидно, он поджидал кого-то и что-то сильно беспокоило его, потому что он наконец не выдержал и медленно поднялся из глубины своего покойного кресла, которое затрещало от движения его тела.

Подходя к окну, он открыл ставни и, вытерев своей толстой, мягкой рукой запотевшие стекла, стал смотреть в темноту. Ночь была очень темная, и он ничего не мог разглядеть. Час тому назад он покинул трактир, в котором играл в покер с Джоном Аллондэлем, и теперь ему хотелось спать, но он ждал кое-кого и поэтому не мог лечь.

Он повернулся к своему покойному креслу, которое опять жалобно запело под его тяжестью. Минуты проходили за минутами. Лаблаш не знал, что ему делать, и от нетерпения грыз свои ногти.

Наконец в окно послышался стук. Он медленно поднялся и осторожно открыл дверь, впустив в комнату смуглого, неопрятного мексиканца. Это был Педро Манча. Они не поздоровались и не сказали ни слова друг другу. Лаблаш запер двери, но не пригласил сесть своего посетителя, а только, окинув его своим холодным, жестким взглядом, заметил:

– Ну?.. Вы, я вижу, изрядно выпили!..

В последних словах слышалось утверждение. Лаблаш хорошо знал мексиканца, и поэтому ясно прочел на его лице и в его диких глазах, что тот был пьян, хотя и держался твердо на ногах.

– Ну так что ж? – равнодушно ответил тот. – Вам-то что за дело до этого, мистер? Вы хотите, чтобы я сделал для вас грязную работу? А когда она сделана, то вы становитесь в позу проповедника трезвости и других добродетелей. Но я пришел сюда не за тем, чтобы слушать ваши нравоучения. Перейдем к делу.

Наружность Педро была не из приятных. Его черные глаза сверкали безумием и жестокостью, а худое лицо было украшено рубцами, свидетельствовавшими о его бурном прошлом. Он явился сюда в числе других искателей приключений худшего сорта, которые стекались со всех сторон в эту местность, где для наживы и разных темных дел открывалось обширное поприще.

Оба, Лаблаш и мексиканец, несколько мгновений молча смотрели друг на друга, но Лаблаш чувствовал, что он не может его напугать. Педро был из тех людей, которые готовы продать свои услуги каждому, лишь бы цена была подходящая. Но он также легко готов был изменить своему работодателю, если ему дадут больше. Лаблаш это знал, и потому, имея дело с таким человеком, ничего не предоставлял на волю случая, а все тщательно обдумывал и предусматривал. Впрочем, он предпочитал большею частью сам обделывать свои грязные делишки, а уж если ему приходилось прибегать к помощи других, то он знал, что не надо скупиться. Педро был полезен ему, потому что он вертелся среди людей, принадлежащих к лучшему обществу Фосс Ривера. На какие средства он жил, – никто этого не знал, но он сорил деньгами, кутил и вел большую игру и никто не подозревал, что источником всего этого был Лаблаш. Всем было хорошо известно, что ростовщик неохотно расставался с деньгами.

– Прекрасно, – сказал Лаблаш. – Я вовсе не намерен наблюдать за вашей нравственностью. Но я знаю, на что вы способны, когда наполните себя виски!

Мексиканец грубо рассмеялся.

– То, что вы про меня знаете, мистер, не составит большого тома, – сказал он.

– Я хочу знать только, на какую сумму вы обчистили достопочтенного сэра? – резко спросил Лаблаш.

– Вы сказали мне, чтобы я выпотрошил его. Но времени было мало. Он не хотел долго играть, – ответил мексиканец.

– Знаю. Но я хочу знать, сколько?

Тон Лаблаша был решительный, не допускающий никаких возражений. Манча понял, что увиливать нельзя.

– А сколько вы собирались уплатить мне за это? – спросил Манча.

– Я знаю, что вы получили не деньги, а долговые расписки, – сказал Лаблаш. – Сумма, которую он проиграл вам, не стоит той бумаги, на которой он написал вам расписку. Вы не будете в состоянии обратить ее в деньги. Он никогда не сможет вам уплатить.

Лаблаш проговорил это с таким хладнокровием и уверенностью, что произвел впечатление на мексиканца, который почувствовал некоторое беспокойство. Пожалуй, его расчеты на выгодную сделку не оправдаются.

– Однако я думаю, что вы были бы не прочь подержать эти бумажки в своих руках, – заметил Манча.

Лаблаш с кажущимся равнодушием пожал плечами. Но в душе он был уверен, что эти расписки все же будут в его руках. Помолчав с минуту, он сказал спокойно:

– Что вы хотите получить за эти расписки? Я готов купить их у вас, но за подходящую цену.

– Слушайте, Беннингфорд дал мне расписки на семь тысяч долларов, – ответил Манча.

Это было неожиданностью для Лаблаша. Но он ничем не выдал своего удивления.

– Вы хорошо поработали, Педро, – одобрительно заметил Лаблаш, в первый раз удостоив назвать мексиканца по имени. Он почувствовал невольное уважение к нему, как к человеку, который оказался способным в такой короткий срок обчистить на такую сумму карман своего партнера. – Я готов предложить вам выгодную для вас сделку: две тысячи долларов чистоганом за эти расписки. Согласны? А?..

– Ого? Две тысячи за семь тысяч? Нет, меня вы не подденете! Ищите другого дурака!

Мексиканец решительно засмеялся, пряча расписки в карман. Лаблаш, тяжело ступая, подошел к письменному столу. Взяв оттуда записную книжку, он отыскал в ней одну страницу и сказал, обращаясь к Педро Манча:

– Вы можете оставить у себя эти расписки. Но я хочу, чтобы вы поняли свое положение. Во сколько вы оцениваете Беннингфорда и его ранчо?

Манча назвал цифру гораздо ниже действительной стоимости.

– Нет, – возразил Лаблаш, – он стоит больше. Его ранчо стоит пятьдесят тысяч. Я не желаю вас обойти, мой друг, но мы ведем деловой разговор. Вот его счет, посмотрите сами. Он мне должен пятьдесят тысяч по первой закладной и двадцать тысяч по запродажной. Общая сумма: пятьдесят пять тысяч, да еще просроченные проценты за двенадцать месяцев. А теперь я скажу вам, если вы отказываетесь отдать мне расписки за ту цену, которую я предлагаю вам, то я продам все его имущество за свой долг, и вы тогда ничего с него не получите.

Ростовщик холодно улыбнулся, говоря это. Он, конечно, не упомянул ни одним словом о том, что у Беннингфорда остается еще кое-что для покрытия долга. Лаблаш вообще лучше кого бы то ни было знал финансовые дела каждого из живущих в поселке, мексиканец же имел в виду только ранчо Беннингфорда. Слова Лаблаша смутили его, но он все-таки возразил, хитро улыбаясь:

– Однако я вижу, что вы очень спешите завладеть этими расписками! Если они ничего не стоят, то почему же вы готовы уплатить за них две тысячи?

Несколько минут они молча смотрели в глаза друг другу. Каждый старался угадать мысли другого. Наконец ростовщик заговорил, и в его голосе слышалась такая страстная ненависть, которая даже удивила мексиканца.

– Я плачу потому, что я хочу раздавить его, как змею! – сказал он. – Я хочу держать его в руках посредством этого долга и я готов заплатить за это две тысячи. Я прогоню его отсюда.

Такое объяснение было понятно мексиканцу. Ненависть была чувством, хорошо знакомым ему, и на это именно и рассчитывал Лаблаш. Он не только умел играть карманами, но и чувствами тех, с кем устраивал сделку. И Манча поддался на эту удочку. К Беннингфорду он был совершенно равнодушен, но злоба, ненависть всегда могли найти в нем поддержку, так как отвечали худшим сторонам его природы. Притом же ведь лучше было получить две тысячи, чем не получить ничего!

– Ну, берите расписки, – сказал он Лаблашу. – Цена низкая, но что же делать? Приходится вам уступить. Посмотрим, как вы с ним разделаетесь!

Лаблаш потянулся к сейфу. Он открыл его, не спуская, однако, глаз со своего посетителя: вообще он не доверял никому, а тем более таким, как Педро

Манча, который следил за ним жадными глазами в то время, как он отсчитывал банковые билеты. Лаблаш читал у него в мыслях, и потому держал наготове заряженный револьвер. Педро Манча, вероятно, знал это.

Когда обмен был совершен и Лаблаш получил желаемые расписки, то он повелительно указал мексиканцу на дверь.

– Наша сделка кончена, – сказал он. – Теперь ступайте!

– Вы слишком торопитесь отделаться от меня, – возразил недовольным тоном Манча. – Могли бы быть повежливее!.. Чем вы лучше меня?..

– Я жду! – повторил Лаблаш повелительным тоном.

Что-то в тоне его голоса заставило мексиканца попятиться к двери, открыть ее и выйти. Лаблаш, не выпуская из рук револьвера, отошел вбок и захлопнул дверь, затем тотчас же запер ее и задвинул засов. Обойдя кругом стен комнаты, он подошел к окну и закрыл железные ставни. Все это он проделал очень быстро и, вернувшись к камельку, опустился в кресло, тяжело дыша.

– Хорошо, что я понимаю мексиканскую натуру! – проговорил он, потирая свои мясистые жирные руки. – Недурненькое дельце! Две тысячи за семь тысяч! Достопочтенному Беннингфорду придется раскошелиться. Он уплатит мне все, до последнего цента… до последнего цента!..

Лаблаш был уверен в успехе. Но молодая девушка перехитрила его…

Глава IX
РАЗМЫШЛЕНИЯ ТЕТИ МАРГАРЕТ

Было почти темно, когда Джеки вернулась в ранчо. Она рассталась с Беннингфордом на краю болота, и оттуда он прямо поехал к себе. Джеки, вернувшись домой, прежде всего подумала о письме, которое она оставила дяде. Она посмотрела кругом в комнате, но письма нигде не нашла. Остановившись у печки, она стала задумчиво смотреть в огонь, постукивая пальцами в перчатке по спинке кресла, стоявшего перед огнем. Она не сняла ни шляпы, ни перчаток.

Выражение ее смуглого, строгого лица беспрестанно менялось, очевидно, отражая на себе течение ее мыслей. Когда она смотрела на игру огня, то ее большие, темно-серые глаза вдруг становились серьезными. В глубине их точно таилась какая-то тревога, затем порою все ее лицо внезапно освещалось нежной улыбкой, которая опять сменялась выражением холодной, упорной ненависти и какой-то затаенной печали. Губы ее были все время сжаты, и брови слегка сморщены, что ясно указывало на душевную борьбу, происходившую в ней.

Наконец она встала и, подойдя к столу, позвонила. На звонок тотчас же открылась дверь, и вошла служанка.

– Дядя был дома, Мэми? – спросила она коротко.

– Нет, мисс, – также коротко отвечала служанка.

Это была девушка с довольно умным лицом, на котором, однако, ничего прочесть было нельзя, так как, очевидно, она привыкла скрывать свои мысли от взоров посторонних наблюдателей. Ее жесткие черные волосы и темный цвет кожи указывали на ее полуиндейское происхождение. Джеки недаром говорила, что «кровь гуще воды», поэтому все ее слуги были из лагеря метисов.

– Моя записка была передана дяде? – спросила она, как будто совершенно спокойно, но в душе все же с тревогой ждала ответа.

– О да, мисс, Силас сам отдал ему письмо. Хозяин был в обществе мистера Лаблаша и доктора, – осторожно добавила Мэми.

– Что же он ответил, когда Силас сказал ему, что тут есть письмо для него?

Он послал Силас за этим письмом, мисс.

– Дядя не сказал, когда он вернется?

– Нет, мисс…

Мэми держалась за дверную ручку, как будто не решаясь говорить.

– Ну что? – нетерпеливо спросила Джеки, заметив, что девушка что-то не договаривала.

– Силас, – сказала девушка тоном осуждения и недоверия, – вы знаете, мисс, какие у него бывают странные понятия, у Силаса! Он говорил…

Девушка смутилась, заметив на себе пристальный взгляд своей госпожи.

– Говорите же, Мэми! – нетерпеливо воскликнула девушка с каким-то испугом.

– Он сказал только, что хозяин был как будто не совсем… не совсем здоров!

– А! Я понимаю… Вы можете идти, – прибавила Джеки, заметив, что девушка продолжает стоять у дверей.

Когда служанка вышла, Джеки снова вернулась к печке и задумавшись смотрела на огонь. Душа ее была полна тревоги, ясно отражавшейся на ее побледневшем личике. Как ни была смела и мужественна эта девушка прерии, но она чувствовала свое бессилие бороться с действительностью. Смутные опасения, постоянно мучившие ее, внезапно приобрели реальный характер. Она питала к своему дяде почти материнскую привязанность. Это была любовь сильной решительной натуры к слабому, нуждающемуся в поддержке человеку, любовь, к которой примешивалось и чувство глубокой благодарности к доброму старику, давшему бедной осиротевшей девочке приют и окружившему ее лаской и привязанностью. Благодаря ему она была счастлива в детстве и юности, счастлива до настоящего времени. А теперь? Теперь она видела, что ее добрый, славный дядя, все более и более поддается своей всепоглощающей страсти к азартной игре и, чувствуя, что катится вниз, что губит себя и будущность своей племянницы, бедный слабый старик старается найти утешение в вине. Он стал напиваться все чаще и чаще, и Джеки ясно видела своими любящими глазами несомненные признаки нравственного падения. Она со страхом наблюдала за ним. Мужественная и решительная, она могла смотреть в глаза опасности, стойко перенести грозящее ей полное разорение, но это было больше, чем она в состоянии была вынести. Видеть такой упадок человека, который был для нее больше, чем родной отец, было слишком ужасно!..

Две крупные слезы, навернувшиеся на ее прекрасных, сумрачных глазах, медленно скатились по ее щекам. Она склонилась под этим ударом судьбы, точно молодая ива под действием налетевшего урагана.

Однако это был лишь временный припадок малодушия. Ее мужество, вскормленное дикими условиями жизни в прерии, восторжествовало над чисто женской слабостью, и она встрепенулась. Своими руками, с которых она так и не снимала перчаток, она вытерла слезы. Нет, она не должна плакать, она должна действовать! Ведь она заключила торжественный договор с человеком, которого любила и который любил ее! Она должна встряхнуться и начать действовать без промедления…

Она оглядела комнату, точно стараясь убедить себя, что кругом нее все оставалось по-прежнему. Но ей казалось, будто ее старая жизнь исчезла и она вступает в какую-то новую жизнь, чуждую ей, начинает новое поприще, в котором она не видела будущего, а только настоящее. Она чувствовала себя как человек, который надолго прощается со своей прежней счастливой жизнью. Выражение ее лица указывало, что это доставляет ей страдание. С тяжелым видом она вышла из комнаты и покинула дом. Ее охватило холодным ночным воздухом. Она шла, погруженная в глубокую думу, не обращая внимания на привычные звуки, раздающиеся с фермы, мычание коров, кваканье лягушек, скрип ворот. Она думала о той работе, которая предстояла ей в будущем, и ночной мрак словно прокрадывался ей в душу, наполняя ее печальным предчувствием грозящего бедствия.

До дома доктора Аббота было лишь небольшое расстояние, и ночная темнота не могла служить препятствием для Джеки. Она шла быстрыми, легкими шагами, имея перед собой вполне определенную цель.

Миссис Аббот была дома. Маленькая гостиная в доме доктора была удивительно уютна и комфортабельна, хотя убранство ее было простое и без всяких претензий. Печь находилась в центре, и тепло, которое она распространяла в комнате, так приятно подействовало на Джеки после холодного ночного воздуха. Миссис Аббот сидела у печки и попеременно то бралась за книгу, лежащую на коленях, то снова принималась за шитье. Она ждала возвращения своего мужа к ужину, зная по опыту, что ей надо запастись терпением для этого, и чтение, и шитье помогали ей скоротать время.

– Ну, милая тетя Маргарет, – сказала, входя, Джеки, вполне уверенная в радушном приеме, – я пришла, чтобы поболтать с вами. Дома никого нет, – она кивнула в сторону ранчо.

– Я очень рада, милое дитя! – воскликнула миссис Аббот, вставая ей навстречу, ласково обнимая ее и целуя ее в обе щеки. – Иди, садись сюда, к печке. Но сними сначала эту противную шляпу. Говоря по правде, я никогда не могла понять, зачем ты носишь ее! Видишь ли, когда я была невестой…

– Знаю, знаю, что вы хотите сказать! – перебила ее девушка, улыбаясь, несмотря на свою душевную боль. Ей было хорошо известно, что эта милая славная старушка вся жила в прошлом и любила рассказывать свои воспоминания о днях своей молодости людям, которые ей были симпатичны. Джеки много раз с участием выслушивала ее, но на этот раз она не была расположена к этому, так как пришла, чтобы поговорить о серьезных вещах, зная, что когда тетя Маргарет захочет, то может давать очень хорошие практические советы. И теперь тетя Маргарет тотчас же заметила, что, несмотря на старание Джеки казаться веселой, что-то было неладное с ней.

– Ах, Джеки, дитя мое! – воскликнула она. – Я вижу по твоему лицу, что ты чем-то озабочена. Что это, милая моя?

Джеки села в удобное кресло, пододвинутое миссис Аббот к огню, а старушка снова уселась на свой стул с прямой спинкой, на котором она всегда любила сидеть. Положив в сторону книжку, она взяла из корзинки работу, однако шить не принималась. Но когда она вела серьезный разговор, то любила, чтобы ее руки были в это время заняты какой-нибудь работой. А по лицу Джеки она видела, что разговор будет серьезный.

– Где доктор? – спросила Джеки без всякого предисловия. Впрочем, она знала, где он находится, и спросила только, чтобы начать разговор.

Старая леди невольно выпрямилась. Она угадывала причину прихода Джеки. Взглянув на нее поверх своего золотого пенсне, которое она только что водрузила на свой широкий, но все еще красивый нос, она ответила:

– Он в трактире, играет в покер. А в чем дело, милая?

Ее вопрос был сказан очень невинным тоном, но он ни на минуту не обманул Джеки. Девушка печально улыбнулась, глядя на огонь. Зачем ей было скрывать свои чувства от тети Маргарет? Однако Джеки было все-таки неприятно говорить о слабостях своего дяди даже ей, и она медлила.

– С кем же он играет? – снова спросила Джеки, подняв на тетю Маргарет свои печальные серые глаза.

– С твоим дядей и Лаблашем, – был ответ.

Проницательные глаза старой леди внимательно всматривались в лицо девушки. Но Джеки не подала вида, что замечает это.

– Не пошлете ли вы за ним, тетя Маргарет? – спокойно сказала Джеки. – Только не надо ему говорить, что я здесь, – прибавила она, подумав.

– Хорошо, моя милая, – ответила старушка, быстро поднимаясь. – Подожди минутку, я сейчас напишу ему несколько слов. Кивис еще не ушел в свой вигвам. Я оставила его вычистить ножи. Он может пойти. Индейцы гораздо лучше исполняют такие поручения, чем наши слуги.

Миссис Аббот быстро вышла из комнаты с запиской в руках, но через минуту вернулась. Придвинув свой стул к Джеки, она положила свою белую нежную руку на руки девушки, сложенные у нее на коленях.

– Скажи мне, милая, скажи мне все! – ласково проговорила старая леди. – Я ведь знаю, что это касается твоего дяди.

Доброе сердце старой леди выражалось и в тоне ее голоса, и во взгляде. Ей было трудно противостоять, но Джеки и не старалась.

На одно мгновение лицо девушки выразило сильнейшее отчаяние. Она пришла с решительным намерением откровенно поговорить с женщиной, которую любовно называла «тетя Маргарет», но когда дошло до дела, то почувствовала, что ей очень трудно высказать то, что она хотела сказать. Она не знала, как приступить к этому разговору, и наконец, собрав все свое мужество, произнесла:

– Тетечка, скажите… вы замечали в последнее время… какой дядя стал странный? Вы видели, как часто… теперь… он был сам не свой.

– Это виски! – напрямик заявила старая леди. – Да, я видела это. Обыкновенно всегда можно заметить на нем действие отвратительного напитка, когда он побывает в кабаке Смита… Я очень рада, милая, что ты заговорила об этом. Мне не хотелось самой начинать этот разговор. Твой дядя на опасной дороге!

– Да, это путь, который постепенно ведет к падению, – сказала Джеки с печальной улыбкой. Потом, вдруг вскочив на ноги, она проговорила с тоской в голосе. – Скажите, тетечка, разве нет никакого средства спасти его? Удержать его? Что же это такое? Покер и виски разрушают его душу и тело… Прибегает ли он к виски вследствие своих проигрышей, или же его безумная страсть к игре является результатом виски?..

– Ни то, ни другое, моя милая. Виной всему Лаблаш.

Сказав это, миссис Аббот нагнулась над чулком, который начала штопать. Ее взор был прикован к работе.

– Лаблаш! Лаблаш! – с отчаянием воскликнула девушка. – Везде он, куда бы я ни оглянулась! Сколько несчастий он причиняет! Скольких он разорил, погубил! Этот человек – язва нашего фермерского мира! Он высасывает из него все соки, разъедает его! И все, все находятся у него в руках, зажатых им в кулак!..

– За исключением одной молодой девушки, которая не хочет его признавать, – с улыбкой заметила миссис Аббот.

Джеки была поражена. Тетя Маргарет случайно сказала это, а между тем в ее словах как будто заключался какой-то тайный смысл.

– Тетечка, объяснитесь! – взмолилась Джеки.

– Что же тут объяснять? – спокойно ответила миссис Аббот. – Ты одна во всем Фосс Ривере не скрываешь своей ненависти и презрения к нему. Он действительно держит всех в руках благодаря своему богатству и игре. Эта ужасная страсть лишает людей способности рассуждать, а здесь, в Фосс Ривере, благодаря отсутствию других интересов и развлечений она свирепствует, как эпидемия. Лаблашу это выгодно, и он поддерживает ее. Он ведет свою линию и постепенно все прибирает к своим рукам, становится важной, влиятельной персоной. Кто может противодействовать ему? Он будет Некоронованным королем» Фосс Ривера. Но ему нужна королева. А кто же здесь, в Фосс Ривере, мог бы занять это место?.. И вот его выбор пал на тебя. А ты его презираешь!.. Но он не такой человек, чтобы отказаться от своей цели. Так или иначе, честными или бесчестными путями, но он постарается ее достигнуть. Он отомстит тебе за твое презрение и заставит тебя выйти за него замуж. Он не остановится ни перед чем…

– Что вы говорите, тетя! – вскричала Джеки. – Как же дядя?..

– Подожди и ты поймешь это, – продолжала миссис Аббот. – Я была удивлена, что выбор Лаблаша пал на тебя и что тебя, простое дитя прерии, полудикарку, он наметил, как будущую королеву Фосс Ривера. Вероятно, у него были на то очень веские соображения. Лаблаш не такой человек, чтобы делать что-нибудь без основательных причин и личной выгоды. Конечно, твоя молодость и красота играют тут роль, но этого было бы мало для такого старого плута. Впрочем, я не берусь разгадывать его побуждений. Скажу тебе только, что не выказывай ты так упорно своего презрения на каждом шагу, он оставил бы твоего дядю в покое. Но Лаблаш обыкновенно добивается того, что ему нужно…

– В делах, – возразила угрюмо Джеки.

– В делах… и во всем. Он, разумеется, не станет рисковать получить от тебя отказ. Он добьется твоего согласия другими путями, и в этом ему поможет твой дядя. Не удивляйся и выслушай. Твой дядя, этот старый безумец, всю жизнь свою увлекался покером, а теперь больше, чем когда-либо. И он постоянно играет с Лаблашем, которому феноменально везет в карты. Доктор говорил мне, что твой дядя никогда не выигрывал в карты больше одного раза в месяц, все равно, с кем бы он ни играл. Ты знаешь, – да и мы все знаем, – что все эти годы он всегда занимал деньги у этой монументальной каракатицы Лаблаша для покрытия своих проигрышей. И вы можете быть уверены, что Лаблаш позаботился обеспечить себе получение денег по этим займам. Твой дядя считается очень богатым, но доктор уверяет, что если Лаблаш потребует уплаты по закладным с процентами, то очень мало останется от богатства Джона Аллондэля. В эту зиму он особённо много наделал долгов и все – Лаблашу!

– Ну, а как же доктор? Ведь он тоже играет с ним? – спросила Джеки.

Миссис Аббот пожала плечами.

– Доктор осторожен и сам может позаботиться о себе, – сказала она. – Кроме того, Лаблашу нет никакого интереса обирать его. А над твоим дядей Лаблаш занес меч, и его просьба будет равняться приказанию. Джон не посмеет отказать ему.

– А, понимаю! – воскликнула Джеки. – Но он строил свои расчеты без меня. Можете быть уверены, что я не выйду замуж за Лаблаша и не позволю ему разорить дядю. Но теперь я желаю только одного, чтобы как-нибудь удержать дядю от виски. Это главное, что меня тревожит… больше всего!..

– Я боюсь, милая, что очень трудно остановить его теперь. Он во власти Лаблаша. И он продолжает играть, надеясь отыграться и покрыть свои потери, и после каждого проигрыша напивается, чтобы заглушить свою тревогу. Виной всему слабость его характера, и эта слабость его губит. У него не хватает силы воли, чтобы остановиться, и он катится вниз… Ах, Джеки, я боюсь, что тебе придется, ради спасения дяди от полного разорения, побороть свое презрение к Лаблашу.

Миссис Аббот очень любила Джеки, но она все же никогда не понимала ее, не учитывала ее происхождения и того, что в жилах ее текла индейская кровь. Джеки была способна испытывать страстную ненависть и страстную любовь, способна мстить, но компромисс был не в ее характере. Глаза ее загорелись мрачным огнем, и она заговорила каким-то особенно жестоким, суровым тоном, который заставил тетю Маргарет содрогнуться, такое слышалось в нем ожесточение.

– Никогда, тетя Маргарет, клянусь всем на свете, я не пойду на такую сделку! Говорю вам: Лаблаш должен поплатиться за все свои гнусности. И тот день, когда дядя разорится окончательно, грязные мозги Лаблаша разлетятся в воздухе…

– Дитя, дитя, что ты такое говоришь! – испуганно всплеснула руками миссис Аббот. – Выбрось такие дурные мысли из своей головы! Лаблаш негодяй, но…

Она вдруг прервала свою речь и обернулась к двери, которая открылась, чтобы впустить веселого доктора.

– Ах, – сказала она, внезапно изменив обращение и разговор прежним беспечным тоном. – Я уже думала, что вы, мужчины, там заночуете за карточным

столом! Джеки была так мила, что пришла разделить мое одиночество.

– Добрый вечер, Джеки, – поздоровался он с нею. – Да, пожалуй, мы бы там остались на всю ночь, если бы не твое послание, Маргарет, и не Джон…

Он вдруг запнулся и как-то странно поглядел на Джеки, согнувшуюся в кресле и пристально глядевшую на огонь.

– Зачем, собственно, я был нужен тебе? – спросил доктор, обращаясь к жене.

Джеки внезапно встала и взялась за шляпу.

– Тетя Маргарет послала за вами по моей просьбе, доктор, – сказала она. – Я хотела видеть дядю.

– А! – вырвалось невольно у доктора.

– Спокойной ночи, дорогие мои, – сказала Джеки, стараясь казаться веселой. – Я думаю, дядя уже вернулся домой?..

– Да, он вышел вместе со мной из трактира, – ответил доктор Аббот, провожая Джеки. – Вы, я думаю, по дороге нагоните его.

Молодая девушка обняла старую леди и поцеловала ее. Доктор несколько мгновений стоял на пороге и смотрел вслед удаляющейся Джеки.

– Бедное дитя… бедное дитя! – прошептал он. – Да, она застанет его дома. Я сам проводил его туда, но…

Он умолк, выразительно пожав плечами.