Текст книги "Пасхальный парад"

Автор книги: Ричард Йейтс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

– Все это, знаешь, непросто, – продолжила Сара уже в гостиной, где они собирали бутылки. – Жить с ней рядом… сколько уже прошло? четыре года?.. это, знаешь, испытание.

– Я себе представляю.

– Ты это видишь? – Держа в одной руке три или четыре бутылки, Сара свободной рукой обвела пространство вокруг. На всех поверхностях лежала глубоко въевшаяся грязь. Пепельницы ломились от сигаретных окурков. – А теперь иди сюда. – Она привела сестру в ванную комнату и показала ей унитаз, весь коричневый – что выше, что ниже уровня воды. – Ах, если бы только она могла остаться в городе, где ей было чем себя занять и с кем провести время.

А что ей делать здесь? Она весь день торчит у нас, сама не смотрит телевизор и нам не дает, а только говорит, и говорит, и говорит… Я вижу, как Тони уже начинает тихо сходить с ума, а она… она…

– Я знаю, дорогая.

Они спустились во двор – свежий воздух, даже несмотря на жару, принес облегчение – и отнесли груду бутылок в кухню большого дома, а там затолкали их поглубже в мусорный контейнер, кишевший мухами.

– Знаешь, о чем я думаю? – сказала Сара, когда они, обессиленные, присели на кухне. – Я думаю, мы с тобой заслужили по стаканчику.

«Скорая» приехала среди дня – четверо решительных молодых людей в белоснежных халатах, получавших от своей работы видимое удовольствие. Они зафиксировали больную на алюминиевых носилках, быстро, но не без деликатности снесли ее вниз, загрузили в машину, захлопнули дверцы и были таковы.

Вечером сестры поехали в больницу, где усталого вида врач объяснил им природу инсульта. Их мать может умереть днями, а может прожить еще много лет с серьезным поражением головного мозга В последнем случае ее, скорее всего, придется поместить в спецучреждение.

– А спецучреждения стоят денег, – прокомментировала его слова Сара по дороге домой, пролегавшей через чистенькие новые кварталы. – Которых у нас нет.

Впереди возникла неоновая вывеска: «ПЕРЕКУСИТЕ», а ниже, буквами поменьше: «Коктейли». Сара зарулила на автостоянку.

– Я еще не готова вернуться домой, – заметила она. – А ты?

Когда они втиснулись в тесный кабинет, Сара сказала:

– Мне захотелось посидеть под кондиционером еще больше, чем выпить. Правда, хорошо? – Она подняла стакан, чтобы произнести тост, и вдруг помолодела на десяток лет. – За то, чтобы Пуки полностью выздоровела!

– Вряд ли, Сара, нам стоит на это рассчитывать. Доктор сказал…

– Я знаю, что сказал доктор, но я также знаю нашу мать. Пуки – это нечто. Крепкий орешек. Она выкарабкается, вот увидишь.

Спорить было не о чем, и Эмили согласилась с сестрой: поживем – увидим. На какое-то время за столиком воцарилось молчание, и, пользуясь этим, с некоторой растерянностью и грустью Эмили еще раз проиграла в голове события прошедшей ночи. Нед? Тед? Наступит ли в этом вопросе какая-то ясность? Неужели с ней случилось то, что у алкоголиков называется отключкой?

Когда она снова сосредоточилась на реальности, сестра уже с гордостью рассказывала ей о Питере, который осенью пойдет в колледж. Впрочем, для него это всего лишь промежуточная ступенька перед поступлением в семинарию.

– За все эти годы он ни разу не поколебался в своем выборе. Так решил, и так будет. Удивительный мальчик.

– Мм… А что Тони-младший? Он должен был в прошлом году окончить школу.

– Все правильно, только он ее не окончил.

– Вот как? Из-за плохих отметок?

– Ну да. То есть он мог окончить школу, если бы он практически весь год не проваландался с этой… Неужели я тебе не рассказывала?

– У него появилась девушка?

– Если бы девушка. Тридцать пять лет, богатая вдова, которая сломала ему жизнь. Почти сломала. С ним стало невозможно разговаривать. Он не слушает ни меня, ни отца. Даже Питера.

– Знаешь, многие мальчики проходят через это. Все у него будет хорошо. Может, это даже пойдет ему на пользу.

– Вот и его отец так говорит. – Сара задумчиво уставилась в свой стакан. – А Эрик… он похож на Тони-младшего. И на отца, пожалуй. Учиться не хочет. Все, что его интересует, – это машины.

– А ты что-нибудь… пишешь, Сара?

– Да нет. Юмористические наброски из семейной жизни я, в общем-то, забросила. Я написала четыре очерка, но Тони не нашел их смешными. Он сказал: «Хорошо написано, удачные детали, интересно и все такое, но не смешно». Может, я перестаралась.

– Можно их как-нибудь почитать?

– Если хочешь. Тебе, скорее всего, они тоже не покажутся смешными. Даже не знаю. Писать с юмором труднее, чем серьезные вещи. Для меня, по крайней мере.

Эмили вновь унеслась мыслями в собственные проблемы и вернулась, лишь услышав, что Сара заговорила о деньгах:

– А знаешь, какую зарплату Тони получает в своем «Магнуме»? Постой, я тебе покажу. – Она порылась в сумочке. – Вот корешок от последнего чека. Смотри.

Эмили предполагала увидеть скромную сумму, но все-таки не такую; у себя в рекламном агентстве она получала больше.

– Это после того, как он там проработал двадцать один год, – продолжала Сара. – Ну? А все дело в этом дурацком высшем образовании. Его сверстники с инженерным дипломом все входят в топ-менеджмент. Конечно, Тони не рядовой рабочий, но он стоит гораздо ниже их в… в иерархии. Единственный наш дополнительный источник дохода – это от сдачи коттеджа, однако почти все деньги уходят на его поддержание. А налоги!

– Я всегда думала, что старина Джеффри вам помогает.

– Дорогая, Джеффри беднее нас. Его заработков едва хватает на оплату городской квартиры, да еще Эдна тяжело болеет.

– Ну а… наследство?

– О чем ты говоришь?! Какое наследство?!

– Сара, как же вы справляетесь?

– Как видишь. С трудом, но справляемся. Первого числа каждого месяца я сажусь за обеденный стол, а рядом сажаю мальчиков – сажала, пока они были моложе… Им полезно знать, как надо обращаться с деньгами… И вот я сажусь и начинаю делить бюджет на отдельные статьи. Первая и главная статья – Б. У. Это примерно…

– Б. У.?

– «Большая усадьба».

– Почему ты ее так называешь?

– Что ты этим хочешь сказать? Она всегда так называлась…

– Так ее окрестила Пуки, детка. Я при этом присутствовала.

– Да? – На лице Сары изобразилось изумление, и Эмили пожалела, что сказала ей об этом.

Они одновременно потянулись к выпивке.

– Послушай, Сара, – начала Эмили, – это, конечно, не мое дело, но почему бы вам с Тони не продать имение? Сами дома ничего не стоят, зато земля… Восемь акров в одном из самых быстрорастущих регионов Лонг-Айленда. Вы смогли бы выручить…

– Нет, нет, это исключено. – Сара замотала головой. – Это было бы несправедливо по отношению к мальчикам. Они обожают это место. Здесь их дом, и ничего другого они не знают. Вспомни, как мы мучились в детстве, оттого что у нас никогда не было своего…

– Но мальчики уже взрослые, – возразила ей Эмили резче, чем следовало бы. Начинало сказываться выпитое. – Скоро они разъедутся. Не пора ли вам с Тони подумать о себе? В сущности, вы могли бы купить современный благоустроенный дом, который обойдется вам вдвое дешевле того, что вы сейчас тратите на…

– Это вторая причина, – сказала Сара. – Я не могу себе представить, как мы с ним будем жить в этаком педантичном маленьком…

– Педантичном?

– Ну, ты меня понимаешь. В обыкновенном типовом доме, в каких живут тысячи семей.

– Это слово имеет совсем другой смысл.

– Разве? Я думала, оно означает «обыкновенный». Короче, я себе не представляю, как можно пойти на такое.

– Почему нет?

Этот спор продолжался добрых полчаса, с хождением по кругу, и только когда они встали из-за столика, чтобы идти к машине, Сара неожиданно сдалась.

– Ну да, Эмми, ты права. Следовало бы продать имение – и для нас лучше, и для мальчиков. Если бы не одно «но».

– А именно?

– Тони на это никогда не согласится. Вернувшись домой, они прошли через пропахшую отбросами кухню, через столовую, через промозглую, скрипящую половицами гостиную – Эмили каждый раз ожидала здесь увидеть свернувшуюся на диване, улыбающуюся старую Эдну – и оказались в «каморке», как ее называла Сара, где Тони с Питером смотрели телевизор.

– Привет, тетя Эмми, – сказал Питер мужским баском и поднялся с кушетки.

Тони, с банкой пива в руке, тоже медленно встал, с явной неохотой отрываясь от экрана, и сделал пару шагов им навстречу. Он был еще в перепачканной рыбацкой одежке, а его лицо дышало свежим загаром.

– Да, знаете ли, – заговорил он. – Очень жаль Пуки.

После того как Питер выключил орущий во всю мощь телевизор, Сара дала им полный отчет со слов врача и закончила собственным, идущим вразрез с фактами прогнозом:

– Она выкарабкается, вот увидите.

– Мм… – сказал Тони.

Тони и Питер давно легли, Эрик и Тони-младший зашли пробубнить приветствия тетушке и слова сочувствия по поводу бабушки и тоже ушли спать, а сестры Граймз все разговаривали и выпивали. Начали они в каморке, а затем переместились в гостиную, где, по словам Сары, было прохладнее. Эмили уселась по-турецки на полу, откуда легче было дотянуться до бутылки на чайном столике, а Сара устроилась на диване.

– И я никогда не забуду Тенафлай, – говорила Сара. – Помнишь Тенафлай? Этот оштукатуренный домик с ванной на первом этаже?

– Конечно, помню.

– Мне было девять, а тебе, значит, около пяти. Первый городок, куда мы приехали после родительского развода. Короче, однажды папа приехал нас навестить, и, после того как тебя уложили в кровать, мы с ним пошли прогуляться. Зашли в аптеку и выпили там содовой с шоколадно-белым мороженым. А на обратном пути – я до сих пор помню эту загибающуюся улочку – он сказал: «Я хочу задать тебе один вопрос, малыш. Кого ты больше любишь, меня или маму?»

– О боже. Он так спросил? И что ты ему ответила?

– Я сказала… – Сара шмыгнула носом. – Я сказала, что должна подумать. Ах, я и без того знала… – у нее сорвался голос, но она сумела взять себя в руки, – я знала, что люблю его больше, гораздо больше, чем Пуки, но прямо сказать ему об этом было бы ужасно несправедливо по отношению к ней. Поэтому я обещала ему подумать до завтра. «Значит, если я тебе завтра позвоню, ты мне скажешь? – спросил он. – Честное слово?» И я дала ему честное слово. Весь вечер я избегала встречаться с Пуки взглядом и ночью плохо спала, но когда на следующий день он мне позвонил, я ему сказала: «Тебя, папа». Он чуть не заплакал. С ним, сама знаешь, это частенько случалось.

– Правда? Я никогда не видела его плачущим.

– Да, частенько. Он был человек эмоциональный. Короче, он мне говорит: «Это замечательно, моя радость», а я вздыхаю с облегчением, оттого что он не заплакал. А потом он мне говорит: «Послушай. Я должен тут устроить кой-какие дела, и после этого я заберу тебя. Не сейчас, но скоро, и тогда мы постоянно будем вместе».

– Господи, – подала голос Эмили. – И конечно, ничего он не устроил.

– Через какое-то время я просто перестала ждать, перестала думать об этом.

– И продолжала жить с нами. – Эмили полезла за сигаретой. – А я ни о чем таком даже не догадывалась.

– Пойми правильно, – сказала Сара. – Тебя он тоже любил. Он меня постоянно о тебе спрашивал, особенно когда ты стала постарше. Чем ты интересуешься, что ты хотела бы получить на день рождения – такие вещи. Просто вы так и не сблизились по-настоящему.

– Я знаю. – Сделав глоток, Эмили остро почувствовала, как с попаданием алкоголя в кровь разрастается ее меланхолия. У нее тоже нашлась история в запасе, пусть и не столь печальная. – Помнишь Ларчмонт?

– Конечно.

– Однажды папа приехал к нам на Рождество… – Она рассказала, как лежала в кровати, а внизу родители долго о чем-то говорили, и когда она позвала мать, та поднялась к ней и от нее попахивало джином. Пуки сказала ей, что они с отцом «решили по-новому взглянуть на вещи», и у нее, у Эмили, тут же вспыхнули радужные надежды, которые уже на следующий день растаяли.

– Да, – Сара покивала, – я помню эту ночь. Я тоже не спала и слышала, как ты ее вызвала.

– Правда?

– Я слышала, как Пуки поднялась наверх. Я тоже разволновалась и где-то через полчаса встала с кровати и спустилась на первый этаж.

– Серьезно?

– В гостиной было темновато, но я все же разглядела: они лежали на диване.

Эмили сглотнула:

– Ты хочешь сказать, что они… занимались любовью?

– Я же говорю, там было темновато, но он лежал сверху, и они… страстно обнимались. – Сара тут же поспешила прикрыть рот стаканом.

– Вот, значит, как.

Наступило молчание, которое прервала Эмили:

– Жаль, что ты мне об этом не рассказала еще тогда. А может, оно и к лучшему. Слушай, ты можешь мне объяснить, почему они развелись? Только не повторяй ее версию: она «задыхалась», она хотела свободы. Как героиня «Кукольного дома», с которой она себя всегда сравнивала.

– «Кукольный дом», точно. Отчасти так и было. А с другой стороны, через несколько лет после развода она решила к нему вернуться, но он сказал «нет».

– Ты уверена?

– Абсолютно.

– Но почему?

– Эмми, сама рассуди. Если бы ты была мужчиной, ты бы ее приняла?

Эмили подумала.

– Нет. Тогда зачем он вообще на ней женился?

– Он ее любил, в этом ты можешь не сомневаться. Однажды он мне сказал, что она была самой удивительной женщиной из всех, кого он когда-либо встречал.

– Ты шутишь.

– Ну, может, он не сказал «удивительная». «Она очаровывала» – вот как он выразился.

Эмили несколько секунд разглядывала свой напиток.

– И когда же у вас происходили все эти разговоры?

– Когда я носила скобки. Вообще-то мне не надо было ездить в город каждую неделю, дантисту я показывалась раз в месяц. Мы с папой придумали эти еженедельные визиты к врачу, чтобы проводить больше времени вдвоем. Пуки даже не догадывалась.

– Я тоже. – Даже сейчас, в тридцать шесть лет, Эмили ощутила укол ревности. – А кто такая эта Ирэн Хаммонд? – спросила она. – Я познакомилась с ней на похоронах отца.

– Ирэн Хаммонд появилась уже в конце его жизни. До нее были другие.

– Вот как? И ты их знала?

– Некоторых. Двух или трех. Одна мне совсем не понравилась, а другие были ничего.

– А почему, по-твоему, он снова не женился?

– Не знаю. Однажды он сказал – я тогда была помолвлена с Дональдом Клеллоном, – что мужчина, прежде чем вступать в брак, должен найти себя в работе. Может, отчасти в этом было дело. Он никогда не был счастлив в работе. Он мечтал стать знаменитым репортером вроде Ричарда Хардинга Дэвиса или Хейвуда Брауна. Мне кажется, он сам не понимал, как так получилось, что он всего лишь… сама знаешь… корректор.

Последняя фраза их доконала. Весь вечер они обе сдерживали слезы, а тут прорвало. Первой заплакала Сара. Эмили поднялась с пола, чтобы заключить сестру в объятия и утешить ее, но вместо этого сама разнюнилась. В двадцати милях отсюда их мать лежала в коме, а они, с пьяной судорожностью вцепившись друг в дружку, оплакивали давнюю потерю отца.

Пуки не умерла ни завтра, ни послезавтра. К концу третьего дня врачи объявили, что ее состояние стабилизировалось, и Эмили решила уехать домой. Она соскучилась по своей кондиционированной квартире, где было чисто и не пахло плесенью, соскучилась по работе.

– Жаль, что мы так редко видимся, – сказал ей Тони, быстро домчавший ее до станции на своем «тандерберде».

Стоя на платформе в ожидании поезда, Эмили поняла, что такой удобный случай заговорить о продаже имения ей может не скоро подвернуться. Она постаралась сделать это тактично, дав ему понять, что это вообще-то не ее дело, и предположив, что он сам наверняка об этом задумывался.

– Еще бы! – ответил он, в то время как они услышали звук приближающегося состава. – Я бы рад от него избавиться. Пусть привезут бульдозер и сровняют дом с землей. Если б дело было во мне, я бы давно…

– Ты хочешь сказать, что дело не в тебе?

– О нет, радость моя. Все дело в Саре. Она слышать об этом не желает.

– А мне Сара сказала, что она как раз хочет продать имение и все дело в тебе.

– Да? – То, что он услышал, его явно позабавило. – Серьезно?

Поезд накатил с лязгом и грохотом, и Эмили осталось только попрощаться.

Из лифта на своем этаже она вышла, едва держась на ногах от усталости. Квартира, как и ожидалось, встретила ее прохладой и уютом. Она упала в мягкое кресло и вытянула ноги. Полное изнеможение. Завтра она поедет в агентство «Болдуин эдвертайзинг» и будет делать свою работу со свойственным ей интеллектом и эффективностью, к чему она всех приучила, а пить не будет всю неделю, ну разве только бутылочку пива или бокал вина после работы. И быстро войдет в норму.

Но это будет завтра, а сегодня, в восемь вечера, ей не хотелось ни читать, ни смотреть телевизор, и осталась она наедине с печальными мыслями о Сент-Чарльзе. Вскоре она уже металась по комнате, кусая сжатый кулак. И тут зазвонил телефон.

– Эмили? – раздался в трубке мужской голос. – Bay. Это правда ты? А я тебе звоню, звоню…

– Кто это?

– Тед. Тед Бэнкс. Ночь с пятницы на субботу, помнишь? Я тебе звоню каждый день по три-четыре раза и постоянно не застаю дома. Ты в порядке?

Его голос и фамилия сразу воскресили прошлое в ее памяти. Она увидела его простое бровастое лицо, его фигуру, ощутила на себе его тяжесть. Словом, она вспомнила всё.

– Я уезжала из города на несколько дней, – сказала она. – Моя мать серьезно заболела.

– Да? И как она?

– Ей… лучше.

– Это хорошо. Эмили, послушай, я хочу перед тобой извиниться. Я уже не помню, когда последний раз столько пил. Для меня это перебор.

– Для меня тоже.

– Так что если я вел себя как последний дурак, ты уж меня…

– Ничего. Мы оба повели себя довольно глупо. Если она еще и чувствовала усталость, то это была приятная, трудовая усталость. И настроение у нее сразу улучшилось.

– Слушай, я могу тебя как-нибудь увидеть?

– Конечно, Тед.

– Отлично! Здорово! Потому что мне бы очень хотелось… Когда?

Она с удовольствием огляделась. Квартира чистая, все готово к приему гостей.

– Да в любое время, Тед. Хоть сегодня. Дай мне полчаса на то, чтобы принять душ и переодеться, и можешь приезжать.

Глава 4

Частная лечебница, скромное епископальное заведение, где сестры разделили пополам расходы по содержанию матери, находилась примерно посередине между Нью-Йорком и Сент-Чарльзом. Поначалу Эмили навещала ее каждый месяц, а впоследствии сократила свои визиты до трех-четырех в год. Первое посещение, осенью, вскоре после инсульта, больше всего врезалось ей в память.

– Эмми! – воскликнула старая Пуки, полусидевшая на больничной койке. – Я знала, что ты сегодня придешь!

Внешне она выглядела на удивление хорошо – глаза сияли, фальшивые зубы обнажились в победоносной улыбке, – но стоило ей заговорить, и стало ясно, что ее слюнявый рот с трудом соединяет невнятные звуки в слова. Это была замедленная пародия на ее всегдашнюю манеру речи.

– Как все у нас чудесно складывается, да? Сара настоящая принцесса, а посмотреть на тебя!.. Я всегда знала, что наша семья особенная.

– Мм… Ты хорошо выглядишь. Как ты себя чувствуешь?

– Я-то? Немножко устала, но я так счастлива и так горжусь вами! Особенно тобой, Эмми. Не так уж мало девушек выходят замуж в Европе за разных принцев крови – это смешно, но я никак не научусь правильно произносить его фамилию! – но кто может похвастаться, что она стала Первой леди?

– Тебе… тебе тут комфортно?

– Да, тут довольно мило – я ни секунды не сомневалась, что так будет, все-таки Белый дом под боком, – но вот что я тебе скажу, дорогая. – Она понизила голос и с горячностью, как актриса на сцене, зашептала: – Кое-кто из медперсонала совершенно не понимает, как надо обращаться со свекровью президента Соединенных Штатов. Ну да бог с ними… – Она снова откинулась на подушку. – Я знаю, ты очень занята, так что не стану тебя задерживать. Между прочим, вчера он лично ко мне заглянул.

– Да?

– После своей пресс-конференции, всего на пару минут. Он обратился ко мне «Пуки» и чмокнул в щечку. Такой весь из себя статный, и улыбка у него чудесная. Есть в нем этакий… шик. Подумать только! Самый молодой президент за всю историю Америки.

Эмили тщательно подбирала слова, прежде чем задать следующий вопрос:

– Пуки, тебя сны по ночам не беспокоят? Старушка заморгала:

– Сны, ну да, конечно. – В ее глазах промелькнул испуг. – Время от времени я вижу плохие, очень плохие сны про всякие ужасы, но потом… – Напряжение на лице вдруг куда-то исчезло. – Потом я просыпаюсь, и снова все замечательно…

На обратном пути, миновав приоткрытые двери палат, откуда долетали голоса с больничных коек и из инвалидных кресел, – порой мелькала голова этакой мумии, – она разыскала медицинский пост, за которым две молодушки с толстыми икрами, попивая кофе, смотрели журналы.

– Прошу прощения. Я дочь миссис Граймз из палаты два-эф.

Одна из медсестер оторвалась от страницы:

– А, так вы, значит, миссис Кеннеди.

Другая с напускной улыбочкой – дескать, это мы так шутим – попросила у нее автограф.

– Я как раз хотела спросить. Это с ней постоянно происходит?

– Нет, но случается.

– А ее врач-то знает?

– Это вы у него спросите. Он здесь бывает утром по вторникам и пятницам.

– Ясно, – сказала Эмили. – А как вы считаете, лучше ей подыгрывать или попытаться?..

– От этого ничего не изменится. Я бы на вашем месте особенно не волновалась, миссис…

– Граймз. Я не замужем.

Эта мания длилась недолго. На протяжении зимы Пуки в основном отдавала себе отчет в том, кто она такая, а вот ее речь становилась все менее членораздельной. Она самостоятельно садилась в инвалидное кресло и даже расхаживала по палате, хотя при этом как-то раз обмочилась. К весне она впала в депрессию и заговаривала, только чтобы пожаловаться на ухудшающееся зрение, или на отсутствие внимания со стороны медсестер, или на нехватку сигарет. Однажды она потребовала принести ей губную помаду и зеркальце и, поизучав свою хмурую физиономию, нарисовала на зеркальной поверхности алый рот.

В тот год в рекламном агентстве «Болдуин» Эмили повысили до завотделом по авторским правам. Ханна Болдуин, подтянутая и энергичная «девушка» пятидесяти с лишним лет, любившая всем напоминать, что в Нью-Йорке всего три агентства с женщиной во главе, как-то сказала ей, что в этом бизнесе ее ждет хорошее будущее. «Мы любим тебя, Эмили», – повторяла она неоднократно, и Эмили отвечала ей взаимностью. Не любовью, конечно, – настоящей любви там не было ни с той, ни с другой стороны, – скорее, взаимное уважение и удовлетворение от общего дела. Ей эта работа нравилась.

Но отдых ей нравился больше. Тед Бэнкс продержался всего несколько месяцев. Беда заключалась в том, что наедине оба испытывали непреодолимую тягу к спиртному, как будто боялись друг к другу притронуться на трезвую голову.

С Майклом Хоганом отношения складывались толковее. Это был крупный энергичный и при этом на удивление мягкий человек. Он возглавлял маленькую фирму по общественным связям, но так редко говорил о своей работе, что Эмили порой забывала, чем он занимается. Но главное его достоинство заключалось в том, что он на нее практически не претендовал. В сущности, они даже не были друзьями: она могла ничего о нем не слышать и совершенно о нем не думать по нескольку недель, а потом он звонил как ни в чем не бывало («Эмили? Может, поужинаем?»), словно они ни на день не расставались. Это их обоих устраивало.

– Боюсь, что на свете найдется не много людей, с которыми ты захотел бы провести воскресенье, – как-то сказала она ему, полулежа на подушках в его большой двуспальной кровати и листая «Нью-Йорк тайме бук ревью».

Он согласно промычал в ответ, бреясь электробритвой в дверях ванной комнаты. Эмили перевернула страницу и сразу наткнулась на фотографию Джека Фландерса, выглядевшего гораздо старше и еще печальнее, чем она его запомнила В обзоре под названием «Весенние поэтические итоги» были фотографии еще трех авторов. Она пробежала взглядом все колонки и нашла то, что искала:

Достигнув зрелого возраста, некогда искрометный Джек Фландерс пришел к радующему глаз приятию порядка вещей – порой оно пронизано острым ощущением утрат. Его четвертая книга «Дни и ночи» демонстрирует отточенное мастерство, которое мы вправе от него ждать, но, кроме этого, кажется, больше нечем восхищаться. Приятие и сожаления – достаточно ли этого? Для повседневного существования – возможно; для высших запросов искусства – едва ли. Вашему покорному слуге не хватает огня прежнего Фландерса.

Некоторые любовные стихи волнуют, в частности «Айовский дуб», с его сильной, эротически заряженной последней строфой, и «Предложение руки и сердца», неожиданно открывающееся строчками: «Я смотрю, как ты играешь с собакой, и спрашиваю себя / Чего эта девушка от меня хочет?» Но подавляющее большинство стихотворений проскакиваешь, не находя в них ничего, кроме сентиментальности и общих мест.

Заключительную поэму, вероятно, следовало убрать из рукописи еще до того, как она пошла в типографию. Даже название – «Вспоминая возвращение в Лондон» – звучит неуклюже, сама же вещь является сомнительным экзерсисом на тему двойной ретроспекции: поэт сожалеет о том времени, когда он стоял перед парадным лондонского дома, сожалея о другом, еще более отдаленном времени. Сколько разочарований способно выдержать одно стихотворение, не рискуя при этом сделаться смехотворным?

Эту тоненькую книжку закрываешь с ощущением, что ты подхватил от поэта вирус «сожаления о сожалении», хотя почти не разделяешь его надежд.

А вот блистательно-смелый новый сборник Уильяма Крюгера – это настоящий поэтический фейерверк…

Жужжание электробритвы какое-то время назад прекратилось, и, подняв голову, она только сейчас увидела заглядывающего ей через плечо Майкла Хогана.

– Чем это ты увлеклась?

– Да так, материал об одном знакомом.

– Да? Кто же это?

На журнальной странице было четыре фотографии, и она с легкостью могла показать на любого автора, даже на Крюгера, все равно он никого не знал и они были ему безразличны, но в ней шевельнулся червячок верности старым привязанностям.

– Вот. – Ее палец коснулся лица Джека.

– У него такое лицо, будто он только что похоронил своего последнего друга.

Как-то в пятницу утром Сара позвонила Эмили в офис и оживленным голосом спросила, как та отнесется к ланчу вдвоем.

– Ты что, в городе?

– Ну да.

– Хорошо. А что тебя привело в Нью-Йорк?

– Вообще-то Тони приехал на деловую встречу, но главное, у нас билеты на «Вернись домой, гуляка» с Родериком Гамильтоном, а после спектакля мы с ним увидимся за кулисами.

Родерик Гамильтон, знаменитый британский актер, играл в пьесе, премьера которой недавно состоялась в Нью-Йорке.

– Здорово, – сказала Эмили.

– Когда Тони жил в Англии, они ходили в одну школу, я тебе рассказывала?

– Да, насколько я помню.

– Тони все не решался ему написать, но я его заставила, и вот мы получили совершенно чудное, очаровательное письмо, в котором он писал, что, разумеется, он помнит Тони и хочет его снова увидеть и будет рад познакомиться со мной. Потрясающе, да?

– Не говори.

– Короче. Мы остановились в «Рузвельте», Тони весь день занят, так почему бы нам здесь не поланчевать? У них тут есть очень милое заведение – «Лихой наездник».

– Что ж, подходящее название для двух старых кляч.

– Что ты сказала, дорогая?

– Не важно. Час дня тебя устроит?

Войдя в ресторан, она сначала подумала, что Сары еще нет, – сплошь незнакомые лица, – но затем увидела, что ей улыбается полноватая разодетая матрона, сидящая одна за столиком.

– Садись, дорогая, – сказала Сара. – Ты отлично выглядишь.

– Ты тоже, – ответила Эмили, хотя это была неправда.

В Сент-Чарльзе, одетая по-простому, Сара еще более-менее выглядела на свой возраст – Эмили в уме быстро посчитала: сорок один, – но здесь она казалась старше. Глаза подведены и оттенены, двойной подбородок, плечи опущены. По всей видимости, она никак не могла решить, какие из броских ювелирных украшений надеть к своему дешевому бежевому костюму, и в результате вышла из положения, надев все сразу. За последний год на зубах у нее появились основательные коричневые пятна.

– Дамы желают что-нибудь из бара? – поинтересовался официант.

– А как же, – быстро отреагировала Сара. – Мне сверхсухой мартини, безо льда, с долькой лимона.

Эмили заказала сухое вино («Мне сегодня еще работать»), и они постарались расслабиться.

– Знаешь, о чем я подумала, – сказала Сара – Я девять лет не была в Нью-Йорке. Здесь все так изменилось, просто поразительно.

– Ты должна приезжать сюда чаще.

– Знаю. Я бы с радостью, но Тони терпеть не может Нью-Йорк. Он ненавидит весь этот транспорт, и еще он считает, что здесь все слишком дорого.

– Мм…

– Да! – Сара опять оживилась. – Я тебе говорила, что мы получили весточку от Тони-младшего? – Несколько месяцев назад после разрыва с разведенкой – она нашла партнера постарше – Тони-младший уехал в Калифорнию и записался в морскую пехоту. – Он прислал нам из Кэмп-Пендлтона чудесное большое письмо. Конечно, отец до сих пор в ярости, он даже грозился лишить его наследства…

– Какого наследства?

– Ну, ты понимаешь, поразить его в правах. Я думаю, служба пойдет ему на пользу.

– А другие мальчики?

– Ну, Питер весь в учебе, каждый семестр попадает в список лучших студентов, а Эрик… Трудно сказать, он по-прежнему увлечен только машинами.

Разговор свернул на их мать, которую Эмили давненько не посещала Оказывается, Саре звонил из клиники социальный работник с жалобами на Пуки, нарушающую дисциплину.

– Что это значит?

– Она делает вещи, которые расстраивают других больных. Один раз в четыре утра она зашла в палату к какому-то пожилому мужчине и спросила: «Как, ты не готов? Ты забыл, что сегодня наша свадьба?» Она продолжала все в таком духе, пока он не вызвал сестер, чтобы они ее увели.

– О господи.

– Да, но он был очень любезен – я о социальном работнике. Он просто предупредил, что, если подобное будет продолжаться, нам придется ее забрать.

– Но… куда же мы ее пристроим? Сара закурила.

– «Сентрал Ислип», я думаю, – сказала она, выпуская струю дыма.

– Это что такое?

– Государственная больница. Бесплатная, но, насколько я понимаю, очень хорошая.

– Ясно.

Пригубив второй бокал мартини, Сара смущенно призналась:

– Вообще-то это лишнее. Мой врач сказал мне, что я слишком много пью.

– Так и сказал?

– О, это не было серьезным предупреждением, просто он мне посоветовал сбавить обороты. Он сказал, что у меня… увеличена печень. Ну, не знаю. Не будем о грустном. Эмми, я так редко тебя вижу, что сейчас должна услышать все о твоей работе и личной жизни, всё-всё. Тем более вечером мы встречаемся с Родериком Гамильтоном, и я хочу прийти в хорошем настроении. Будем наслаждаться.

Но не прошло и нескольких минут, как она уже обводила комнату задумчивым взглядом.

– Здесь мило, правда? Сюда папа приводил меня, перед тем как посадить на поезд. Иногда мы ходили в «Билтмор» или в «Коммодор», но это место мне запомнилось больше всего. Официанты знали его и уже узнавали меня. Они приносили мне два шарика мороженого, а папа пил свой двойной виски. И мы с ним говорили, говорили…