Текст книги "Пасхальный парад"

Автор книги: Ричард Йейтс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Глава 2

Машина Говарда находилась в ремонте, так что на похороны им пришлось отправиться поездом.

– Пересадка вимайке, – объявил кондуктор.

Всю дорогу до Сент-Чарльза, глядя через грязное стекло на медленно проплывающие пригороды, Эмили предавалась воспоминаниям о сестре. Сара в двадцать лет, в элегантной одежде с чужого плеча, уверяет всех, что ей дела нет до какого-то дурацкого пасхального парада; Сара в шестнадцать, со скобками на зубах, каждый вечер стирает в раковине свои кофточки; Сара в двенадцать; Сара в девять.

В девять-десять лет Сара выделялась среди сверстниц своим воображением. Из купленной в «Вулвортсе» за десять центов книжечки она аккуратнейшим образом вырезала нарисованных кукол, а также их платьица с фирменными ярлычками и, одев каждую, наделяла ее особой индивидуальностью. Решив, какая из них самая красивая и пользуется наибольшей популярностью (если наряд этой куклы, по ее мнению, был недостаточно эффектным, она придумывала для нее одежду собственного покроя, пустив в ход цветные карандаши или акварельные краски), Сара рассаживала остальных в качестве зрителей (с этой целью приходилось перегибать их пополам), а свою главную звезду заставляла подрагивать в своих руках, как это делают настоящие певицы, и исполнять такие хиты, как «Добро пожаловать, весна» или «Серебряная подкладка», которые она знала наизусть.

– Эмили, ты в порядке? – спросил Говард, трогая ее за плечо.

– Да, – ответила она. – Все нормально. Юный Эрик встретил их на станции в дешевом темном костюме – из рукавов пиджака свисали кисти рук, как куски мяса над прилавком, – и зеркальных очках.

– Питер приехал? – спросила она.

– Все в сборе, – сказал он, профессионально лавируя в потоке машин.

Ей предстояло тяжкое испытание. Надо было собраться и как-то все это пережить; к счастью, не надо забывать, рядом с ней был Говард Даннингер. Он сидел один на заднем сиденье, и, чуть повернув голову, она видела безукоризненные стрелки на брюках из оксфордской серой фланели, что действовало на нее успокаивающе.

– Похорон в обычном смысле не будет, – сообщил Эрик. – Короткая служба… ну, в общем, у могилы, и всё.

И вот уже они шли по свежей траве среди надгробий под чистым голубым небом, и Эмили думала о том, что Уилсоны должны быть влиятельным семейством, если у них есть собственный участок в одном из самых густонаселенных мест Лонг-Айленда. Разверстая Сарина могила была затянута серым брезентом. Закрытый гроб, стоявший на подъемнике, которому предстояло опустить его в землю, был совсем маленький, – впрочем, большой Сара осталась только в воспоминаниях детства. Рядом, на сравнительно новом надгробии, она прочла: «Эдна, любимая жена Джеффри», и, таким образом, только сейчас Эмили узнала о смерти старушки Эдны. Разве не удивительно, что ей ничего не сообщили? Она даже мысленно завязала узелок на память, чтобы после церемонии спросить об этом Сару, и только потом до нее дошло, что Сару она уже никогда и ни о чем не спросит. Со странной робостью, как ребенок, жаждущий отцовского прощения, она просунула пальцы Говарду под локоть. Ей как будто послышался Сарин голос: «Все хорошо, Эмми. Все хорошо».

Слева от них физически крупный, но, судя по всему, слабохарактерный мужчина тихо плакал, точнее, кусал губы и часто моргал в попытке удержать наворачивающиеся на покрасневшие глаза слезы; за его спиной стояла матрона с малышом, а также мальчик и девочка постарше, которые цеплялись за ее юбку. Это, стало быть, был Тони-младший, его жена с их общим ребенком и его приемные дети. Здесь же был и священник с молитвенником в руках, поджидавший остальных родных и близких усопшей.

Вдалеке захлопали дверцы машин, и вскоре показалась группа мужчин, направлявшихся к ним быстрым шагом. Тони шел в середине, оживленно с кем-то беседуя и посмеиваясь и при этом несколько раз повторяя жест, которым много лет назад показывал Джеку Фландерсу, как взлетают истребители, собранные на заводе «Магнум», – фьють! – вскидывая ладонь вертикально вверх в подобии салюта. Его товарищ согласно кивал и улыбался и даже наградил его дружеским тычком. По их одежде и манерам – простоватые, слегка поддатые работяги – Эмили определила, что они тоже с завода. А за ними двигалась вторая группка, Питер и компания, серьезные молодые люди аспирантского вида.

Даже практически дойдя до места, где стояли Эмили с Говардом, Тони все никак не мог закончить разговор со своим приятелем.

– Только вперед, правильно? Не оглядываться. – И снова этот жест: вскинутая ладонь. – Только вперед!

– Ага, – отвечал его приятель. – Точно.

– О, кого я вижу. – Тони заморгал. – Привет, Эмми.

Глаза у него были красные, и сами глазные впадины тоже красные и опухшие, как будто он долго и ожесточенно тер их кулаками.

– Привет, Тони.

Заметив Говарда, он протянул ему руку:

– Рад вас видеть, мистер Говингер. Знаете ли, один из наших ребят отправился в вашу фирму в прошлом месяце, и я ему говорю: «Я знаю там юрисконсульта, который может быть тебе полезен». Может, вы с ним еще познакомитесь. Отличный парень, зовут его… погодите, это же была другая фирма. «Юнион Карбайд».

– Это непринципиально, – сказал Говард. Воспаленные глаза Тони снова уставились на Эмили. Казалось, он пытается ей что-то сказать, но не находит слов.

– Знаешь ли, – он поднес к темени вытянутую ладонь, – только вперед. Не оглядываться. – Он вскинул ладонь вверх. – Только вперед!

– Правильно, Тони, – согласилась она.

Началась траурная церемония, и заводские рабочие вместе с аспирантами отступили на почтительное расстояние. Питер, чье лицо если и выражало какие-то эмоции, то разве что озабоченность, подвел отца к краю могилы и крепко держал его за руку, словно опасаясь, как бы тот не свалился в яму. Когда зазвучали высокие слова из уст священника, нижняя челюсть у Тони отвисла и на губах задрожала слюна.

– Прах к праху, земля к земле. – С этими словами священник высыпал горсть земли на крышку гроба, что символизировало обряд погребения.

Но вот церемония закончилась, и все побрели с кладбища. Передав отца с рук на руки его сослуживцам, Питер присоединился к Эмили и Говарду.

– Вы ведь зайдете к нам ненадолго? – полуутвердительно спросил он. – Мы поедем на моей машине.

Хотя его пальцы немного дрожали, когда он включал зажигание и потом, когда его руки лежали на руле, судя по всему, он полностью владел собой.

– Эти молодые ребята тоже семинаристы, – объяснил он. – Я не просил их приехать. Они как-то узнали и сделали это по собственному почину. Я не перестаю удивляться человеческой доброте.

– Мм… – отозвалась Эмили. Она хотела спросить: «Как она умерла?» – но вместо этого уставилась в окно, за которым проплывали ярко освещенные супермаркеты и бензозаправочные. – Питер, – обратилась она к нему через какое-то время. – А как поживает твой дедушка?

– У него все хорошо, тетя Эмми. Он хотел сегодня приехать, но потом посчитал, что ему будет тяжеловато. Он ведь живет в доме для престарелых.

Старый дом выглядел еще более мрачным и отталкивающим, чем он запомнился Эмили. Дверь открыл один из приемных детей Тони-младшего, прыснул и убежал в затхлую гостиную. Взрослые сидели за обеденным столом, уставленным бутербродами и бутылками пива и содовой. Было шумно.

– …и этот тип, – говорил один из заводских рабочих, от души хлопая Тони по плечу, – поймав одного жалкого иглобрюха, устроил такую шумиху по этому поводу, что чуть лодку не перевернул.

Тони разразился истерическим хохотом, а потом приложился к банке с пивом.

– Что-нибудь будете, тетя Эмми? – спросил Питер.

– Нет, спасибо. Хотя… пожалуй, пиво, если можно.

– А вы, сэр?

– Пока ничего, – ответил Говард. – Спасибо.

– Никогда не забуду этой рыбалки, – продолжал рабочий. Ободренный успехом своего «рыболовного рассказа», он приготовил продолжение, явно не замечая того, что аудитория его слушателей сильно поредела. – Кто тогда был, Тони? Ты, я, Фред Словик… кто еще? Короче, мы…

– Кому еще с ливерной колбасой? – громко поинтересовался Тони-младший, принимая заказы гостей. – Вам обычную горчицу или детский вариант?

Его жена, с уснувшим ребеночком на коленях, вытирала кока-колу, которую ее раскапризничавшаяся пятилетняя дочка пролила на свое платьице.

– Объясните мне одну вещь, – обратился к Тони-младшему с застенчивой улыбкой студент-семинарист, симпатичный молодой человек с южным акцентом. – Вот чего я не понимаю. Как так получилось, что, когда вы с Питером были маленькими, вы его почти совсем не колотили?

– Я пробовал, – ответил Тони-младший, размазывая майонез по ломтю ржаного хлеба, – и не раз, но это было не так-то просто. Он хоть и маленький был, а крепкий.

– …я говорю: «Всего пять баксов!» – Рабочий пытался перекричать всех за столом. – А Уилсон мне: «Я тоже потратил пять баксов и ни фига не поймал!»

– Господи, Марти, – хохоча и мотая головой, дескать, что с тебя возьмешь, сказал Тони. – Ты и после нашей с тобой смерти будешь всем рассказывать эту байку.

Питер вышел в прихожую, где зазвонил телефон. Вернувшись, он сказал:

– Тебя, пап.

Тони, с лица которого еще не сошло выражение удовольствия по поводу рассказанной его приятелем истории (соль ее заключалась в том, что в тот день у него выдался самый большой улов), сощурился, глядя на рюмку виски.

– Кто это, Пит? – спросил он.

– Сержант Райан. Ну, тот самый, из участка. Тони опрокинул в рот рюмку и скривился от приятного ожога в гортани.

– Полиция, – пробормотал он, вставая из-за стола. – Эти козлы полагают, что я убил свою жену.

– Пап, ну ладно тебе, – произнес Питер умиротворяющим тоном, провожая отца в прихожую. – Сам знаешь, что это не так. Я уже сто раз говорил тебе, что это рутинная проверка.

Разговор с сержантом Райаном продлился недолго, и, вернувшись к столу, Тони первым делом выпил.

Две бутылки виски переходили из рук в руки, и застолье, сопровождаемое криками и смехом, затянулось не на один час.

Когда Эмили направилась в туалет, на пол уже легли вечерние тени. В прихожей она споткнулась и чуть не упала; удержав равновесие, она обнаружила, что налетела на небольшой комод, на котором метровой пирамидой высилась стопка газет «Дейли ньюс». На обратном пути она задержалась перед фотографией в рамочке: Сара и Тони во время пасхального воскресенья 1941 года Фотография покосилась, как если бы содрогнулась стена после сильного удара. Эмили протянула руку и плохо слушающимися пальцами поправила ее.

В комнатах, разгоняя мрак, включали электричество.

– Нет, ты мне скажи, – требовал от Тони-младшего рабочий с «Магнума». – Ты мне скажи, что вы, ребята, можете мне предложить?

– Самое лучшее обслуживание, Марти, – заверял его Тони-младший. – Спроси у кого хочешь: лучше механиков в этой части графства Саффолк ты не найдешь.

– Потому что, с моей точки зрения… – гнул свое Марти, – с моей точки зрения, это, как тебе сказать, главный фактор.

– Мам, – захныкал кто-то из детей, – поехали домой.

– Вам, знаете ли, надо выпить, – обратился Тони к группке притихших семинаристов. – Можно подумать, вы никогда не пьете!

– Спасибо, сэр, – ответил один из них. – Немного виски с водой.

– Эмили, ты в порядке? – спросил ее Говард, прервав свой разговор с еще одним заводским рабочим.

– Да. Тебе налить?

– Спасибо, у меня еще есть.

На протяжении всего застолья Эрик стоял у притолоки, молчаливый и непроницаемый в своих зеркальных очках, с видом телохранителя, нанятого на случай, если ситуация выйдет из-под контроля.

Жена Тони-младшего уехала с детьми, ни с кем не попрощавшись, вскоре ушли семинаристы, а затем их примеру последовали и заводские рабочие. Задержался один Марти.

– Слушай, – обратился он к Тони, – тебе надо поесть. Поехали все к «Манни», съедим по бифштексу.

После пьяных препирательств на тему, кто в чьей машине поедет, родственники усопшей рванули на хорошей скорости в ярко освещенный ресторан в калифорнийском стиле под названием «Отбивные Манни Фелдона».

Внутри была такая темень, что, поднимая тяжелые бокалы для коктейлей, они толком не видели друг друга. Трезвый Питер сидел рядом с отцом, словно это застолье, как и церемония на кладбище, могло потребовать его непосредственной помощи. Марти и Тони-младший продолжали горячо обсуждать вопросы бизнеса, но теперь их разговор принял философское направление. В любом деле все решает честный труд, настаивал Марти, а Тони-младший согласно кивал.

– В любом, повторяю, деле. Неважно, кто ты – механик, плотник или сапожник. Нет, я прав?

Эмили крепко держалась обеими руками за край стола, это была единственная неподвижная поверхность в пределах досягаемости, все остальное казалось зыбким и ненадежным. У стены, тоже казавшейся шаткой, утонув в мягком сиденье, Говард методически напивался; похоже, это будет третий или четвертый случай на ее памяти, когда ей придется укладывать его в постель.

Эрик сидел особняком, и, когда официант принес огромные порции бифштекса, он единственный набросился на еду. Он ел с ритмичной страстью изголодавшегося человека, нависая над тарелкой; всем своим видом он словно давал понять, что просто так эту добычу у него никто не отнимет.

– …и чем я старше – а сколько мне осталось? лет пятнадцать от силы, – тем чаще я задумываюсь, – развивал Марти свою мысль. – Ты погляди на эту патлатую молодежь в рваных джинсах, с ветром в голове… Что они понимают? Я прав? Нет, ну что они понимают?

В конечном счете Говард проявил достаточно трезвости, чтобы выудить из кармана железнодорожное расписание, изучить его при свете горящей зажигалки и удостовериться, что последний поезд уходит через пятнадцать минут.

– Не пропадайте, тетя Эмми, – сказал Питер, поднимаясь. – Спасибо, что приехали, сэр. – Он пожал руку Говарду.

Тони, покачиваясь, с трудом оторвался от стула. Он пробормотал что-то нечленораздельное Говарду и, вытерев рот, в сомнении посмотрел на свояченицу, словно решая в уме, целовать ли ее в щеку. Вместо этого он на секунду подержал ее руку в своей, избегая встречаться с ней взглядом, и фирменным жестом выбросил ладонь вверх:

– Только вперед!

Эмили еще не скоро свыклась с мыслью, что Сары больше нет. Проснувшись от очередного сна, в котором она видела маленькую Сару и слышала ее голос, Эмили шла в ванную и, разглядывая в зеркале свое лицо, искала подтверждения того, что она, ее сестра, еще жива и даже не особенно постарела.

– Говард, – сказала она как-то ему, когда они лежали в постели перед отходом ко сну. – Знаешь, мне жаль, что ты не видел Сару в лучшие времена, до того как все пошло прахом. Она была очаровательной.

– Мм… – отозвался он.

– Очаровательной, деятельной, с живым умом. Это может прозвучать глупо, но мне кажется, что, если бы ты знал ее прежнюю, это помогло бы тебе лучше понять меня.

– Да? По-моему, я знаю тебя достаточно хорошо.

– Ошибаешься.

– Мм?

– Ты меня не знаешь. Мы же почти не разговариваем.

– Ты шутишь? Эмили, мы только и делаем, что разговариваем.

– Ты не желаешь ничего слышать о моем детстве.

– Глупости. Я уже все знаю про твое детство. Тем более все они более или менее похожи.

– Как ты можешь? Только ограниченный, совершенно бесчувственный человек может говорить такое.

– О'кей, о'кей, о'кей, – пробормотал он сонным голосом. – Расскажи мне про свое детство. Что-нибудь душераздирающее.

– Фу! – Она откатилась от него подальше. – С тобой невозможно разговаривать. Ты неандерталец.

– Мм…

В другой раз, когда они возвращались в сумерках после загородной прогулки, она его спросила:

– Почему ты так уверен, что у нее был цирроз печени?

– Я просто сказал, что, с учетом того, сколько она пила, это более чем вероятно.

– А как же тогда эта темная история с ее падением? И звонком из полиции? И словами Тони «Они полагают, что я убил свою жену»? А ведь он и вправду убил. Напился и в приступе ярости ударил ее стулом или что-то в этом роде.

– Тогда почему они его не арестовали? Если бы у них были какие-то улики, они бы его арестовали.

– Улики можно скрыть.

– Дорогая, мы уже сто раз это обсуждали. Это один из тех случаев, когда правды мы никогда не узнаем. Жизнь так устроена.

Мимо проплыли старые амбары, потом пригородные постройки, потом потянулся Бронкс, и только когда впереди показался мост Генри Хадсона, она наконец изрекла:

– Ты прав.

– По поводу чего?

– Жизнь так устроена.

Про Говарда, при всей ее любви, какие-то вещи ей не дано было узнать. Порой у нее возникало ощущение, что рядом с ней незнакомец.

На работе дела складывались не очень удачно. В последнее время Ханна Болдуин почти перестала приглашать Эмили на ланч – теперь более молодая сотрудница составляла ей компанию, – не называла ее душкой, а выйдя из кабинета, не пристраивала свою массивную, красиво обтянутую ляжку на краю ее стола, и вообще не щебетала с ней часами в рабочее время, как прежде. Теперь она награждала ее «странными взглядами» (так Эмили описывала их Говарду), оценивающими и не вполне дружелюбными, и временами придиралась к тому, как ее подчиненная исполняет свои обязанности.

– Этот рекламный пакет никуда не годится, – могла она отозваться о материалах, над которыми Эмили проработала несколько дней. – Лежит у тебя на столе мертвым грузом. Нельзя ли в него вдохнуть немного жизни?

Когда вышел буклет и там в фамилии шведского импортера одна гласная оказалась без умлаута, Ханна во всем обвинила ее, Эмили. А когда в типографию пошла реклама компании «Нэшнл карбон» и там после слова «тайнол» были пропущены слова «еще не запатентован», Ханна схватилась за голову так, словно произошла катастрофа.

– Ты себе представляешь, какими судебными последствиями это может нам грозить? – восклицала она.

– Ханна, все обойдется, я уверена, – пыталась Эмили ее успокоить. – Я хорошо знаю юрисконсульта из «Нэшнл карбон».

Ханна посмотрела на нее с прищуром:

– «Хорошо знаю»? Это как понимать?

Эмили почувствовала, как кровь бросилась ей в лицо.

– Это значит, что мы друзья.

Последовала долгая пауза.

– Приятно иметь друзей, – наконец заметила она, но какое все это имеет отношение к миру бизнеса?

Когда в тот же день за ужином Эмили рассказала Говарду про этот эпизод, он отреагировал спокойно:

– Судя по всему, у нее менопауза. От тебя тут мало что зависит. – Он отрезал кусок стейка и основательно прожевал его, прежде чем проглотить. А потом сказал: – Почему бы тебе не бросить все это к чертовой матери? Ты спокойно можешь не работать. Без этих денег мы проживем.

– Нет, нет, – поспешила сказать она. – Все не так плохо. Я пока не готова уйти.

Позже, моя на кухне посуду, пока Говард наливал себе послеобеденную рюмашку, она вдруг испытала неудержимое желание поплакать у него на груди. «Без этих денег мы проживем». Он сказал это так, словно они были мужем и женой.

Однажды вечером, спустя год после смерти Сары, раздался звонок, и усталый женский голос, принадлежавший представительнице государственной больницы «Сентрал Ислип», с прискорбием сообщил ей о кончине Эстер Граймз.

– Вот оно как, – пробормотала Эмили. – Ясно. Вы мне не подскажете, какова процедура?

– Процедура?

– Ну, в смысле погребальные мероприятия.

– Это вам решать, мисс Граймз.

– Я понимаю, что решать мне. Я просто…

– Если вы хотите заказать частные похороны, мы можем вам порекомендовать несколько погребальных контор в округе.

– Достаточно одной.

– Согласно инструкциям я должна порекомендовать несколько.

– Ну хорошо. Подождите, я сейчас возьму карандаш. – Проходя мимо сидящего на стуле Говарда, она сказала: – Умерла моя мать, представляешь?

Когда ее телефонный разговор закончился, Говард спросил:

– Эмили, хочешь, чтобы завтра я поехал с тобой?

– Да нет, – ответила она. – Там будет совсем короткая церемония в этом… в морге. Я и сама справлюсь.

Когда на следующий день такси Эмили подъехало к моргу, все трое внуков Пуки уже стояли под деревьями напротив входа. Кроме них, больше никого не было. Питер отделился от группки и помог тетке выбраться из машины.

– Рад вас видеть, тетя Эмми, – произнес он, улыбаясь, пасторский воротник свидетельствовал о том, что его уже посвятили в сан. – Обычно они посылают больничного священника для проведения службы, – пояснил он, – но, когда я предложил свои услуги, они ответили согласием.

– Что ж, это… это хорошо, Питер. – Она слегка растерялась. – Это прекрасно.

В сумрачной часовне пахло пылью и лаком. Эмили, Эрик и Тони-младший сели на первой скамье напротив алтаря, перед которым стоял закрытый гроб и две свечи, в изголовье и в изножье. Через какое-то время из боковой двери вышел Питер в епископальной епитрахили и принялся читать вслух по молитвеннику.

– …Ибо мы ничего не принесли в мир и ничего не можем вынести из него. Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно…

Когда все закончилось, Эмили зашла в офис, и там кассир, предварительно посмотрев ее водительские права, протянул ей через окошечко счет и принял от нее чек.

– Вы можете сопроводить останки в крематорий, – сказал он, – но я бы вам не советовал. Все равно смотреть не на что.

– Спасибо, – сказала она, сразу вспомнив дымящие на горизонте трубы-близнецы.

– Вам спасибо.

Братья Уилсон дожидались ее у выхода.

– Тетя Эмми, – обратился к ней Питер. – Я знаю, что отец будет рад повидать вас. Может, заедем на пару минут?

– Ну, я… Хорошо.

– А вы, ребята?

Но его братья, которым надо было возвращаться на работу, пробормотали что-то на прощание, и через минуту две машины рванули в разные стороны.

– Мой отец снова женился, – сообщил ей Питер, выехав на прямую. – Вы это знали?

– Нет. Нет, не знала.

– Ему очень повезло. Его жена прекрасная женщина, владелица ресторана в Сент-Чарльзе, ее первый муж давно умер. Они с отцом дружили много лет.

– Ясно. И что, они живут в старом…

– Ну что вы! «Большая усадьба» осталась в прошлом. Вскоре после смерти моей матери он продал ее застройщику. На месте усадьбы сейчас хозяйничают бульдозеры. А отец перебрался к Вере, так зовут его жену, в ее квартиру над рестораном. Там очень мило. Кстати, с завода он ушел, вы знаете?

– Нет.

– Полгода назад он попал в автомобильную аварию, разбил голову, сломал плечо и после этого решил раньше выйти на пенсию. Сейчас он восстанавливается и особо не напрягается, а когда окрепнет, я думаю, он станет помогать Вере в ресторанном бизнесе.

– Ясно. – Через какое-то время она вспомнила про старого Джеффри. – А как поживает твой дедушка, Питер?

– Он умер, тетя Эмми. Еще год назад.

– Да? Что ж… мне очень жаль.

Поля по обе стороны шоссе застроили жилыми массивами и шопинг-центрами с огромными, под завязку заполненными автостоянками.

– Расскажи мне о себе, Питер, – попросила Эмили. – Где ты сейчас обретаешься?

– Мне повезло с работой. – Он на секунду отвлекся от дороги. – Я стал помощником капеллана в Эдварде-колледже, в Нью-Гэмпшире. Слышали об Эдвардсе?

– Разумеется.

– О лучшем месте для начала я не мог и мечтать, – продолжал он. – Мой начальник отличный человек и прекрасный священник, и к тому же мы одинаково смотрим на вещи. Работа у меня непростая, но она доставляет мне истинную радость. Мне нравится работать с молодежью.

– Мм… Это хорошо. Поздравляю.

– А как у вас, тетя Эмми?

– Ну, у меня все более или менее по-старому.

После долгого молчания Питер, задумчиво глядя перед собой, сказал:

– Знаете, тетя Эмми, я всегда вами восхищался. Моя мать часто говорила: «Эмми – свободная пташка». В детстве я не понимал, что она имеет в виду, и однажды спросил ее. Она ответила так: «Эмми чужие мнения не интересуют. Она живет сама по себе и идет своей дорогой».

У Эмили перехватило горло. Через минуту, почувствовав, что уже может говорить, она спросила:

– Она правда так сказала?

– Насколько я помню, именно так.

Теперь они ехали по густонаселенным улицам пригорода, и им приходилось останавливаться перед каждым светофором.

– Здесь уже недалеко, – заверил ее Питер. – За следующим углом… Вот мы и приехали.

Ресторанная вывеска обещала «СТЕЙКИ и ЛОБСТЕРОВ» и «КОКТЕЙЛИ», но фасад был неприглядный: здесь и там краска облупилась, оконца были маленькие. Проезжая мимо такого заведения, голодная пара невольно подумает, а стоит ли здесь останавливаться. («Ты как считаешь?» – «Даже не знаю. Как-то не внушает доверия. Может, дальше найдем что-нибудь получше?» – «Дорогая, я же тебе говорил. Тут поблизости ничего нет». – «Ну, если так… ладно, была не была».)

Питер припарковался на гравийной стоянке с пробивающимися сорняками и повел Эмили за угол к деревянной лестнице, которая вела на второй этаж.

– Пап, – позвал он. – Ты дома?

Из глубины появился Тони Уилсон, похожий на постаревшего и растерянного Лоренса Оливье. Он открыл хлипкую дверь и впустил их со словами:

– Кого я вижу! Привет, Эмми.

Маленькая квартирка, имевшая вид времянки, – она напомнила Эмили убогое жилище Пуки над гаражом в «Большой усадьбе» – была загромождена мебелью. В редких простенках можно было разглядеть двух предков Тони, а также картинки в рамочках, какие продаются за пять-десять центов. Из кухни выпорхнула сияющая Вера в шортах, энергичная крупная женщина за сорок.

– Только не думайте, что у меня от природы такие ноги-тумбы, – с порога заявила она. – Это они у меня так опухают от аллергии. – Словно демонстрируя избыток плоти, она стукнула себя по ляжке, которая вся задрожала. – Где же мне вас посадить? Питер, сними коробку с голубого кресла.

– Спасибо, – сказала Эмили.

– Примите наши искренние соболезнования, – понизила голос Вера, усаживаясь рядом с Тони на маленькую кушетку, перекочевавшую сюда из старого дома. – Мать у всех одна.

– Она… давно и серьезно болела.

– Я знаю. С моей матерью была та же история. Пять лет почти не вылезала из больницы. Постоянная боль. Рак поджелудочной. Мой первый муж – рак толстой кишки. Умер в мучениях. А этот! – Она толкнула Тони в плечо. – Как же он меня напугал! Питер рассказал вам про аварию? Да, я же вам ничего не предложила! Как вы насчет кофе или чая?

– Спасибо. Ничего не надо.

– Хотя бы возьмите пирожное. Они вкусные. Она показала пальцем на тарелку, стоявшую на маленьком столике. Сухое печенье с шоколадными вкраплениями. Питер протянул руку за печеньем и, пока она продолжала говорить, тихо себе жевал.

– Короче. В половине шестого звонят мне из дорожной полиции. Прилетаю в больницу. Этот лежит на носилках в отделении экстренной помощи, без сознания, весь в крови. Мозги наружу. Всё, думаю, покойник.

– Ну хватит, Вера, – проговорил Питер с полным ртом.

Она повернулась к нему с округлившимися от простодушного негодования глазами:

– Ты мне не веришь? Не веришь? Клянусь богом, Питер. Его мозги вылезли наружу.

Питер сглотнул:

– По крайней мере, они смогли его заштопать. – Он повернулся к отцу. – Папа, вот материал, о котором я тебе говорил. Я думаю, тебе это будет интересно. – Из внутреннего кармана пиджака он достал сложенную брошюру, изящно отпечатанную на дорогой желтовато-коричневой бумаге, с вензелем в виде старинного рыцарского шлема и шапкой: ЭДВАРДС-КОЛЛЕДЖ.

– Что это? – тут же потребовала разъяснений Вера, которая никак не могла успокоиться из-за того, что кто-то мог поставить под сомнение ее рассказ о вылезших наружу мозгах. – Проповедь, что ли?

– Вера, полно тебе, – сказал Питер. – Я не читаю вам проповедей, сама знаешь. Это материалы, выпущенные нашей церковью.

– Мм? – Тони достал из нагрудного кармана рубашки свои очки, надел их и заморгал, уставившись на маленькую брошюру.

– Первая статья написана моим боссом, – объяснил Питер. – Ее, наверно, тоже стоит прочесть. А мой материал дальше.

– Мм… – Тони аккуратно вложил брошюрку в нагрудный карман, вместе с очками и сигаретами. – Молодец, Пит.

– Ох уж этот Питер, – по-свойски обратилась Вера к гостье. – Клянусь вам, это что-то. Представляю, как повезет с ним какой-нибудь девушке, а?

– Конечно.

– У каждого свои проблемы, – продолжала Вера. – У меня, у Тони-младшего, у Эрика… Ну, насчет Эрика не знаю. Но Питер – это что-то! И знаете, что я вам скажу? Эти женщины в Эдвардсе его балуют. Носятся с ним как с писаной торбой. Они его кормят, убирают его постель, относят за него белье в прачечную…

– Вера, ну всё. – Питер взглянул на часы. – Тетя Эмми, если вы не хотите опоздать на поезд, нам лучше двигать.

Зимой Говард собрался в очередной раз в Лос-Анджелес – с тех пор как они были вместе, это была уже его седьмая или восьмая поездка.

– Зачем мне все эти теплые вещи? – сказал он ей, когда она взялась собирать его чемодан. – Там же тепло.

– В самом деле, – согласилась она. – Я и забыла. Предоставив сборы ему, она ушла на кухню делать кофе, но затем передумала и налила себе кое-чего покрепче. Эти отъезды давались ей нелегко. Она дала себе слово не спрашивать его, входят ли в его планы встречи с Линдой. Последний раз, когда она задала ему этот вопрос, перед третьей или четвертой поездкой, все закончилось чуть ли не скандалом. Тем более, убеждала она себя, пока алкоголь разливался по жилам, что это маловероятно. Они расстались без малого шесть лет назад – шесть лет, не хухры-мухры, – и хотя время от времени он говорил о ней в своей привычной манере, за которую его хотелось убить, кажется, последние сомнения отпали: этот брак себя исчерпал.

Но в таком случае невольно возникал предательский вопрос, мучивший ее с самого начала и заставлявший ее снова и снова истерически требовать от него ответа: если брак себя исчерпал, то почему они не разводятся?

– В чем дело? – В дверях стоял улыбающийся Говард. – Ты пьешь одна?

– Ну да. Я всегда пью одна, когда ты уезжаешь. Я заранее тренируюсь, готовя себя к тому моменту, когда ты уедешь в Калифорнию с концами. Дай мне несколько лет, и я превращусь в одну из этих жутких уличных старух, собирающих пустые банки по помойкам и разговаривающих сами с собой.

– Эмили, прекрати. Ты на меня злишься. А из-за чего, собственно?

– Действительно, с какой стати мне на тебя злиться? Выпить хочешь?

Именно эта его поездка в Калифорнию как раз не дала ей повода для волнений. Он позвонил ей четыре раза, и во время последнего разговора, когда он пожаловался на усталость, она сказала:

– Говард, послушай меня. Зачем тебе искать в аэропорту такси? Я тебя встречу.

– Нет, нет, – запротестовал он. – В этом нет необходимости.

– Я знаю, что в этом нет необходимости. Просто мне хочется.

После паузы, во время которой Говард обдумывал ее слова, он сказал:

– Ну хорошо. Эмили, ты душка.

Она не привыкла сидеть за рулем его большой бесшумной машины, тем более ночью и в дождь. Ее мощь и гладкий ход наводили на нее страх – она чаще, чем надо, нажимала на тормоза, вынуждая идущих за ней водителей недовольно сигналить, – но ощущение основательности и надежности этого транспортного средства и жемчужный блеск дождевых капель на широком темно-зеленом капоте, несомненно, доставляли ей удовольствие.