Текст книги "Где-то во времени"
Автор книги: Ричард Мэтисон (Матесон)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)
– Элиза, – позвал я.
Когда она обернулась, я с дрожью увидел, что под пальто на ней была та самая блузка, которую я видел на ее фотографии из книги «Известные актеры и актрисы», – белая с черным галстуком на ленте, прикрепленной к нижнему краю стоячего воротничка. Тогда же я понял, что и пальто с этого же снимка – длинное, до пола, черное, двубортное с широкими отворотами.
– Что, мистер Кольер? – спросила она.
Я наверняка вздрогнул.
– Пожалуйста, не называйте меня так, – попросил я.
Я чувствовал, что она сделала это для того, чтобы отгородиться от моего присутствия – своего рода способ воздвигнуть барьер этикета между нами. Тем не менее это меня испугало.
– Как же мне вас называть? – спросила она.
– Ричард, – ответил я. – А я… – Я шумно вздохнул. – Могу я называть вас Элизой, хорошо? Я просто не в состоянии называть вас мисс Маккенна. Не в состоянии.
Она молча изучала меня. «Неужели возвращаются ее подозрения?» – думал я. Это меня не удивило бы. Любые размышления в этот момент должны были навести на подозрения.
И все же на ее лице не читалось страха или раздражения.
– Не знаю, что и сказать, – наконец проговорила она.
– Понимаю.
Ее губы на миг искривились в страдальческой улыбке.
– Правда? – сказала она, отвернувшись почти с благодарностью, как мне показалось.
Я был уверен, что она рада немного побыть в одиночестве, в покое и тишине поразмышлять над этой загадкой.
Приблизившись к двери смежной комнаты, она бросила взгляд через плечо. Неужели она подумала, что я стану ее преследовать? Я заметил свисающую у нее с затылка прядь золотистых волос, и вдруг на меня нахлынул мощный прилив любви. Одно из моих опасений, по крайней мере, не имело под собой оснований. В ее присутствии мое чувство никоим образом не ослабевало. Оно было более сильным, чем когда бы то ни было.
Я вдруг снова ощутил сухость в гортани, и мне подумалось: «Сухость гортани медиума после спиритического сеанса».
– Элиза? – позвал я.
Она остановилась у двери спальни и обернулась.
– Можно мне выпить воды? – спросил я.
У нее вырвалось тихое восклицание, наполовину смех, наполовину возглас изумления. Похоже, я постоянно смущаю ее. Она кратко кивнула и вышла из комнаты.
Я пересек приемную, остановившись у открытой двери. В спальне я заметил массивную двуспальную кровать белого цвета, стоящую в алькове с раздвинутым пологом. Справа виднелась прикроватная тумбочка и на ней металлическая лампа, абажур которой был украшен красными камешками.
Я слышал, как Элиза наливает воду в стакан. «Ну и конечно, своя ванная комната», – подумал я. Я почувствовал, что ноги у меня подкашиваются. Скоро придется сесть.
Она вернулась со стаканом воды, который протянула мне. Наши пальцы на миг соприкоснулись.
– Спасибо, – с трудом выговорил я.
Она заглянула мне в глаза с такой напряженной мольбой, что я испугался. Казалось, она ставит под сомнение само мое существование, допытываясь у себя самой, как она к этому относится, и не находя ответа.
Отвернувшись, она пролепетала:
– Извините.
Когда она закрыла за собой дверь спальни, я напрягся, ожидая услышать звук запираемого замка. Но звука не последовало, и меня медленно отпустило.
– Элиза? – позвал я.
Молчание. Наконец она откликнулась.
– Да?
– Вы ведь не собираетесь… вылезть из окна и сбежать, верно?
«Что она делает?» – недоумевал я. Улыбается? Хмурится? Не собралась ли она сделать именно это? Не хотелось в это верить, но мои страхи в тот момент были какими-то детскими, абсурдными.
– А стоит? – спросила она наконец.
– Нет, – ответил я. – Я не преступник. Я пришел лишь, чтобы…
«Любить вас», – мысленно закончил я.
– Быть с вами, – добавил я вслух.
Тишина. Я не знал, стоит ли она по-прежнему за дверью или начала переодеваться. Уставившись на дверь в тревожном молчании, я хотел открыть ее, чтобы снова быть с Элизой. Я уже начал опасаться, что наша встреча мне только пригрезилась. Я едва вновь не позвал ее по имени, но заставил себя этого не делать. Надо было дать ей время поразмыслить.
Я оглядел комнату, столь очевидно принадлежавшую 1896 году, и почувствовал себя несколько лучше. На письменном столе стоял серебряный календарь. Старинным английским шрифтом в его трех маленьких окошечках было напечатано: «Четверг», «Ноябрь» и «19». Хотя я и понимал, что такой дорогой календарь вряд ли используется только один год, отсутствие года меня тревожило.
Я вдруг заметил у себя в руке стакан и единым залпом выпил воду, с облегчением вздохнув, когда влага оросила пересохший рот и гортань, хотя на вкус она была противной. «Я пью воду 1896 года», – подумал я, и это повергло меня в трепет, потому что было первым поглощением физической субстанции этого периода – не считая воздуха, которым я дышал.
Мне все еще хотелось пить, но я стеснялся тревожить Элизу. Лучше посижу и отдохну. Подойдя к креслу, я со стоном опустился в него, поставив стакан на соседний столик.
Мои глаза немедленно стали закрываться, и я в ужасе вздрогнул. Я не должен спать, иначе могу все потерять! Я покачал головой, потом протянул руку к стакану и поднял его. На дне оставалось несколько капель. Я вытряс их на ладонь, растер себе лицо и поставил стакан обратно на столик.
Я старался не терять бдительности, сконцентрировавшись на деталях обстановки комнаты. Уставился на кружевную салфетку, прикрепленную к спинке ближайшего кресла. Посмотрел на стол у стены, сосчитав количество цветочных завитков на его ножках. Напряженно всматривался в настольные часы. Было почти шесть часов. «Время 1», – подумал я. Потом поднял глаза на свисающую с потолка люстру из шести рожков. Несколько раз пересчитал все ее хрустальные подвески. «Только не спи, – приказал я себе. – Нельзя спать».
Я взглянул на настольный календарь, теперь увидев, что он является частью настольного прибора – серебряный поднос с двумя стеклянными бутылочками чернил, серебряная ручка и календарь. «Нет нужды, чтобы на нем был указан год», – подумал я. Я и так знаю.
Был 1896 год, и я нашел ее.
* * *
Вздрогнув, я с криком проснулся, в невероятном замешательстве оглядываясь по сторонам. Где я?
Дверь спальни быстро открылась, на меня с тревогой на лице смотрела Элиза. Не успев подумать, я протянул к ней руку. Меня сотрясала дрожь.
Поколебавшись, Элиза подошла и взяла меня за руку. У меня, наверное, был жалкий вид. Ощущение ее теплой руки в моей подействовало, как переливание крови. Заметив, что ее лицо напряглось, я ослабил пожатие.
– Простите меня, – сказал я.
Мне трудно было говорить.
С жадностью взглянул я на нее. Она переоделась в бордовое платье из шерстяной саржи со стоячим воротничком, отделанным черным шелком, и длинными обтягивающими рукавами, а не модными тогда «фонариками». Волосы были забраны наверх черепаховыми заколками только спереди и по бокам.
Она молча взглянула на меня с тем же вопрошающим выражением, словно пытаясь найти на моем лице ответ.
Наконец она опустила глаза.
– Извините меня, – сказала она. – Я снова на вас глазею.
– Я тоже глазею.
Она снова на меня посмотрела.
– Просто не понимаю, – заметила она словно про себя.
И вдруг судорожно вздохнула и выпустила мою руку – в дверь постучали. Мы оба бросили взгляд в тот конец комнаты, потом я вновь посмотрел на нее. На ее лице читалась смесь смущения и – чего еще? Первое слово, пришедшее мне на ум, было «осмотрительность» – словно она уже придумывала, как объяснить мое присутствие. Я надеялся, что объяснение у нее уже готово; у меня такового не было.
– Простите, что компрометирую вас, – сказал я.
Она быстро взглянула на меня, и я заметил на ее лице подозрительность. Неужели я невольно заставил ее снова предположить с моей стороны какие-нибудь подлые намерения? Попытки скомпрометировать, обмануть или, боже правый, даже шантажировать? Эта мысль повергла меня в замешательство.
– Прошу прощения, – сказала она.
Я вздрогнул, когда она вдруг принялась расчесывать мои волосы. До этого момента я не замечал у нее в руке щетку. Я в смущении уставился на нее, пока до меня не дошло, что волосы у меня, должно быть, растрепались от ветра или сна. Она пыталась придать мне более презентабельный вид для того, кто стоял за дверью.
Она наклонилась ко мне, и я ощутил аромат ее духов. Мне пришлось взять себя в руки, чтобы не податься вперед и не поцеловать ее в щеку. Она бросила на меня быстрый взгляд. Вероятно, у меня по-прежнему был безумный вид, потому что она прошептала:
– Все в порядке?
Я понимал, что совершаю ошибку, но противиться не было сил. В ответ я прошептал:
– Я вас люблю.
Щетка дернулась в ее руке, и я заметил, как напряглась кожа на ее щеках. Прежде чем я успел извиниться, стук послышался вновь, и голос позвал:
– Элиза?
Я содрогнулся. Это был голос старшей по возрасту женщины. «Ну вот и все», – пронеслась мысль.
Услышав мой шепот, Элиза резко выпрямилась. Потом пошла к двери.
– Простите, – выдавил я.
Она обернулась ко мне, но не ответила. С трудом сглотнув – мне опять хотелось пить, – я выпрямился и встал, зная, что, когда войдет миссис Маккенна, должен быть на ногах.
Поднявшись слишком резко, я потерял равновесие и чуть не упал, но успел ухватиться за спинку стула. Я взглянул на Элизу. Остановившись у двери, она с тревогой наблюдала за мной. Какой ужасный, вероятно, это был для нее момент.
Я кивнул.
– Все в порядке.
Ее губы слегка раздвинулись, и она тихонько вздохнула – или, скорее, вознесла молчаливую молитву. Видно было, как, повернувшись к двери, она собралась с духом, а потом потянулась к ручке.
Вошла миссис Маккенна и принялась что-то говорить дочери, но сразу же замолчала, увидев в комнате меня. Лицо ее выражало изумление и досаду. Что она подумала? В моей памяти пронеслись воспоминания из прочитанного. Известно было, что до этого самого дня ее дочь не имела знакомств с мужчинами, кроме самых поверхностных. Тесные контакты, и то сугубо деловые, она поддерживала лишь с Робинсоном.
Должно быть, миссис Маккенна была сильно поражена, натолкнувшись в гостиничном номере Элизы на совершенно незнакомого мужчину. Она пыталась сдержаться, но шок оказался чересчур велик.
Заговорив, Элиза хорошо контролировала свой голос – голос великолепной актрисы, произносящей строчки диалога. Не знай я истинного положения вещей, мог бы поклясться, что она абсолютно спокойна.
– Мама, это мистер Кольер, – сказала она.
Этикет. Уравновешенность. Безумие.
Не могу понять, откуда у меня взялись силы пересечь комнату, легко пожать руку миссис Маккенна и с улыбкой поклониться.
– Здравствуйте, – сказал я.
– Добрый вечер, – отстраненно откликнулась она.
Это было лаконичное признание моего существования и одновременное выражение сомнения в его правомерности. Как ни странно, чопорность ее тона помогла мне быстро прийти в себя. Несмотря на мое смущение, ее церемонность и нескрываемое неодобрение позволили мне разглядеть за аристократической позой бывшую актрису, не слишком умелую в представлениях подобного рода.
Дело не в том, что она сознательно разыгрывала для меня эту сценку, но эффект получился именно таким. Не сомневаюсь, что она была искренне оскорблена моим присутствием. Но ее эмоции в отношении меня имели чрезмерное выражение. Короче говоря, она явно переигрывала. Были видны швы. Она почерпнула свои манеры в примитивном сельском театре и не дотягивала до гранд-дамы, как бы ни пыталась меня в этом уверить. Сейчас она повернется к дочери, подняв брови в ожидании объяснения… Она сделала именно это, и, несмотря на непроходящую нервозность, я почувствовал, что меня разбирает смех.
– Мистер Кольер остановился в этой гостинице, – объяснила Элиза. – Он приехал посмотреть пьесу.
– Вот как?
Миссис Маккенна окинула меня холодным взглядом. Я знал, что ей хочется спросить: «А кто он такой и что делает здесь, в твоем номере?» Но проявлять подобную грубость было не принято. Я впервые мысленно одобрил правила этикета 1896 года.
Молчание подсказало мне, что я должен помочь Элизе, а не бросать ее на произвол судьбы в ожидании, что она самостоятельно разъяснит мое присутствие. Вряд ли она смогла бы это сделать, если бы я не поддержал ее.
– Мы с вашей дочерью познакомились в Нью-Йорке, – солгал я. Не имею понятия, насколько успешно. На меня нашло внезапное вдохновение. – После представления «Кристофера-младшего»[39]39
Комедия американской писательницы Мэдлин Рили (1889).
[Закрыть], – добавил я. – Возвращаюсь из деловой поездки в Лос-Анджелес и вот решил остановиться в гостинице, чтобы посмотреть завтра пьесу.
«Хорошая история, Кольер», – подумал я. Первоклассное притворство.
– Понимаю, – холодно откликнулась миссис Маккенна. Но она совсем этого не понимала. Неважно, какой была моя история, – я не имел права находиться в гостиничном номере ее дочери. – Чем вы занимаетесь? – спросила она.
Я не ожидал именно этого вопроса, и у меня от смущения отвисла челюсть. К тому моменту, как до меня дошло, что правда проще притворства, она сочла мой ответ ложью – не сомневаюсь.
– Я писатель, – сказал я.
И почувствовал, как весь внутренне сжался. Пусть Бог мне поможет, если она спросит, что я пишу.
Она не спросила. Я уверен, ей было наплевать, кто я и чем занимаюсь, она лишь хотела, чтобы я поскорей убрался из комнаты ее дочери. Все это прозвучало в ее голосе, когда она повернулась к Элизе и пробормотала:
– Ну что, дорогая моя? (Не пора ли прогнать этого нахала?)
Я любил Элизу все больше за то, что она не поддалась на давление матери, хотя, безусловно, имела все основания это сделать. Она царственно вздернула подбородок, что говорило о ее врожденных актерских способностях больше, нежели все прочитанные мной книги, и объявила:
– Я пригласила мистера Кольера отужинать с нами, мама.
Затянувшаяся пауза сделала ответ матери излишним.
– В самом деле? – наконец выдавила она.
Я попытался ответить ей столь же ледяным взглядом, но мне это не удалось, попытался что-то промямлить, но издал лишь слабый булькающий звук, поскольку в гортани окончательно пересохло. Я с трудом откашлялся.
– Надеюсь, что не помешаю, – сказал я.
«Ошибка!» – просигналил мозг. Нельзя было давать ей эту зацепку.
Миссис Маккенна, конечно же, быстренько ухватилась за нее.
– Что ж… – протянула она.
Ничего можно было не добавлять. Нельзя яснее выразить свое отношение. Она ожидала, что я правильно пойму ее намек, как любой уважающий себя джентльмен, и тут же извинюсь, ретируюсь и превращусь в пар.
Я не сделал ничего из этого, а улыбнулся, хотя и грустно. Ее лицо моментально приняло застывшее выражение, очевидно приличествующее благородной даме знатного происхождения, вынужденной взять на себя неприемлемое обязательство – еще одна сцена из той же пьесы.
Элиза мне нисколько не помогла.
– Сейчас я буду готова, – бросила она и снова направилась к себе в спальню.
Я удивленно посмотрел ей вслед. Неужели она меня покидает? Потом, заметив у нее над шеей растрепанные волосы, почувствовал себя еще хуже. Ее не только застали в ее гостиничном номере в обществе незнакомого мужчины, она к тому же была не причесана.
Я не могу не обратить внимание на этот момент. Я искренне чувствовал ее смущение. Происходило ли это потому, что я начал проникаться настроениями и нравами той эпохи? Я на это надеялся. И это был единственный утешительный аспект совсем не утешительных обстоятельств.
Дверь спальни захлопнулась, и я оказался наедине с миссис Анной Стюарт Кэлленби Маккенна, сорока девяти лет, меня ненавидящей.
Мы стояли, как актеры, позабывшие свои роли, оба напряженные и онемевшие. Я знал, что предстоящая сцена обещает быть суровой.
Вскоре стало очевидно, что миссис Маккенна не намерена начинать беседу, поэтому я откашлялся и спросил ее о том, как проходят репетиции.
– Очень хорошо, – кратко ответила она.
Разговор был окончен.
Я выдавил из себя улыбку и стал рассматривать коврик. Потом поднял на нее взгляд. Миссис Маккенна отвела глаза, только что смотревшие на меня отнюдь не дружески. У меня возникло побуждение сказать ей что-нибудь пророческое, но я понимал, что следует сдержаться. Пришлось немедленно подавить в себе всякий импульс высказать свое мнение, находясь в незаслуженном положении провидца. Я должен был вести себя в точном соответствии с тем, за кого себя выдавал, и к тому же должен был сам в это поверить. Сейчас очень важно было стать частью этой эпохи. Чем в большей степени стану я принадлежать ей, тем меньше опасений потерять с ней связь.
«Я с нетерпением жду, – мысленно начал я и тут же подстегнул себя: – Ну давай, не мямли».
– Я с нетерпением жду спектакля, – сказал я вслух. – Элиза…
Она остановила меня ледяным взором. «Промах!» – вновь подумал я. Это же 1896 год, бастион формализма. Надо было назвать ее мисс Маккенна. «Боже правый, – подумал я, ожидая мучений. – Каково будет иметь дело одновременно с миссис Маккенна и Робинсоном?» Мысль об этом лишила меня мужества, и у меня возникло дикое желание ворваться в спальню, запереть дверь и умолять Элизу побыть со мной, чтобы поговорить.
Я бросил взгляд на наряд миссис Маккенна. На менее дородной фигуре он мог показаться привлекательным: длинное, до полу, платье из желтой парчи с черной отделкой и пышными рукавами из черного шифона, на плечи наброшена темная шаль. Как и у Элизы, ее волосы были подняты кверху черепаховыми заколками. В отличие от Элизы она вызывала у меня лишь неприязнь.
– Вам так идет это платье, – тем не менее заметил я.
– Благодарю, – откликнулась она.
Она даже на меня не взглянула. Мне бы хотелось, чтобы она села. Или бродила вокруг. Выглядывала в окно. Все, что угодно, только чтобы не стояла наподобие дворцового стража, готового пресечь любое подозрительное движение с моей стороны. У меня снова возникло желание броситься в спальню. На этот раз оно было несколько извращенным – проверить реакцию мамаши. Разозлившись на себя, я отказался от этой мысли. Я перенесся во время, когда людей отличала осмотрительность, и должен вести себя соответствующим образом.
Я почувствовал такое облегчение, когда Элиза вышла из спальни, что громко вздохнул. Миссис Маккенна, поджав губы, неодобрительно взглянула на меня. Я притворился, что этого не замечаю. Когда Элиза шла через комнату, я впился в нее взглядом. Как грациозно она движется! Я почувствовал очередной прилив любви.
– Вы великолепно выглядите, – сказал я.
Еще один промах. Сколько еще я их совершу, пока не образумлюсь? Хотя говорил я искренне, но заметил, что мои слова в присутствии матери смутили ее.
– Благодарю вас, – пролепетала она, избегая моего взгляда, когда я потянулся, чтобы открыть дверь.
Мимо меня прошла миссис Маккенна, а затем Элиза с наброшенной на плечи темной кружевной шалью и маленькой вечерней сумочкой в руках. Меня взволновал аромат ее тонких духов, и я снова громко вздохнул. Она виду не подала, что услышала, хотя, я уверен, услышала. «Веди себя прилично», – напомнил я себе.
Войдя в общую гостиную, я закрыл за собой дверь. Элиза протянула мне ключ, я взял его, запер дверь и отдал ей. Наши глаза встретились, и на миг я почувствовал, что нас снова связывают прежние эмоции. Я не представлял, что она испытывала, но был уверен, что о безучастности не могло быть и речи. Иначе как объяснить то, что она гуляла со мной по берегу, позволила войти в свою комнату, собирается взять с собой на ужин? Не говоря уже об этих пристальных, затягивающих взглядах. Я, впрочем, был уверен, что дело тут не в моей привлекательности.
Этот миг пролетел, она отвернулась и бросила ключ в сумочку. Мать взяла на себя обязанности конвоя, и я даже не пытался пойти рядом с дамами, плетясь за ними через гостиную и выходя в открытый дворик.
Услышав, как я ахнул от восхищения, они оглянулись на меня. Дворик превратился в волшебную страну, сверкаюигую сотнями разноцветных лампочек, с подсвеченными с разных сторон тропическими растениями и находящимся в центре фонтаном, низвергающим потоки искрящейся подсвеченной воды.
– Патио выглядит потрясающе, – сказал я.
И тут же спохватился: открытый дворик! Собственная неспособность запомнить названия вещей привела меня в уныние.
Начиная с этого момента миссис Маккенна словно заточила меня в тюрьму. Физически ее габариты не позволяли мне идти рядом с Элизой – коридор был недостаточно широким. В смысле общения я тоже оказался в изоляции, принужденный слушать ее разглагольствования о постановках, актерах и актрисах, которых я не знал. Я полагал, что она намеревается оградить Элизу от моих «коварных уговоров», обсуждая стороны их жизни, в которые я не был посвящен. Слабым утешением для меня оставалось лишь то, что я знал о жизни Элизы гораздо больше, чем предполагала ее мать. То, что миссис Маккенна уже сейчас пытается вбить клин между Элизой и мной, тревожило меня. Без сомнения, она попытается сделать ужин для непрошеного гостя как можно более невыносимым, а потом, по возможности, отослать Элизу. Если будет присутствовать еще и Робинсон, то я окажусь под двойным прессом.
Покорно следуя за ними по коридору, я слегка удивился, почему мы не повернули к задней террасе в соответствии с путем к холлу, которым вел меня пожилой коридорный. Теперь я думаю – это всего лишь догадка, но как еще объяснить? – что он следовал более длинной дорогой потому, что хотел как можно дольше не возвращаться в холл – и к мистеру Роллинзу.
Теперь, вдобавок к беспокойству, вызванному тем, что меня не допускают к Элизе, возобновилась тревога по поводу приближения к холлу. «"Низвержение в Мальстрем"[40]40
Рассказ Эдгара Аллана По (1841).
[Закрыть], глава вторая», – подумал я. Я снова направлялся в сторону этого очищающего ядра 1896 года. Я пытался прикрыться мысленным щитом, но понимал, что раз уж вновь попаду под влияние энергии той эпохи, то окажусь фактически беззащитным.
Собравшись с духом и открывая дверь перед Элизой и ее матерью, я увидел, что холл переполнен народом. В тот же миг я услышал звуки струнного оркестра, играющего на балконе, и невнятный гул множества голосов. Я был приятно удивлен тем, что гораздо меньше подвержен влиянию окружающего, чем прежде. Возможно ли объяснить это тем, что я немного вздремнул? Мое приятное удивление пропало, когда я понял, что ситуация с ужином и вправду усложняется из-за присутствия Уильяма Фосетта Робинсона. Пока мы шли через холл, я с опаской присматривался к нему. При входе Элиза задержалась, и теперь я шел рядом с ней. Робинсон был коренастым крепышом, ростом, как мне показалось, около пяти футов десяти дюймов. К своему удивлению, я понял, что по фотографиям не смог уловить его сходства с Сергеем Рахманиновым, если бы тот носил бородку: те же резкие черты худого лица, ни намека на веселье. Он с холодным раздражением остановил на мне взгляд больших темных глаз, выражающих в точности такое отвращение, как у миссис Маккенна. На нем был черный костюм и жилет, черные ботинки, черный галстук-бабочка; из кармана жилета выглядывала цепочка от часов. В отличие от Рахманинова линия волос у него отстояла далеко ото лба, над которым оставался лишь пучок тонких, тщательно прилизанных волос. А вот уши были большие, как у Рахманинова. Сомневаюсь только, что он хоть чуточку смыслил в музыке.
Когда мы подошли к импресарио, я взглянул на Элизу.
– Уильям, это мистер Кольер, – представила она меня очень выдержанным голосом.
Я почти поверил, что она оправилась от первоначального душевного потрясения и теперь мое присутствие ее не трогало.
Пожатие Робинсона нельзя было назвать нерешительным. Мне показалось, он сжал мою руку гораздо сильнее, чем требовалось.
– Кольер, – прорычал он.
Это самое мягкое слово, каким я могу описать его неприятный гортанный голос.
– Мистер Робинсон, – откликнулся я, выдергивая свою смятую кисть.
«Когда ко мне вернутся силы, Билл, – подумал я, – мало тебе не покажется».
Если миссис Маккенна не решилась в открытую пресечь мои планы на ужин, то мистер Робинсон не колебался.
– А сейчас вам придется нас извинить, – сказал он мне, потом повернулся к Элизе и ее матери.
– Мистер Кольер идет с нами, – возразила Элиза.
Я был поражен твердостью ее голоса. От этого еще более загадочной показалась причина, по которой я был принят, ибо стало ясно, что, пожелай она от меня избавиться, легко сделала бы это. Я подумал, что она даже ни разу не пыталась закричать или убежать. Просто это было не в ее стиле.
Робинсон, однако, отнюдь не собирался со мной примиряться.
– Наш стол накрыт на троих, – напомнил он ей.
– Можно поставить дополнительный прибор, – не уступала Элиза.
Я понимал, что она чувствует себя неловко, и надеялся, что необходимость постоянно выступать в мою защиту не восстановит ее против меня. Если бы я не испытывал такую сильную потребность быть с ней, то, конечно, ретировался бы сам.
Как бы то ни было, я лишь воззрился на Робинсона, когда он многозначительно добавил:
– Уверен, что у мистера Кольера другие планы.
«Нет», – чуть не сказал я, но предпочел промолчать, лишь улыбнулся и, придерживая Элизу за локоть, повел ее в Большой коронный зал.
Когда мы стали удаляться, я услышал, как Робинсон пробубнил:
– Так вот чем объясняется репетиция…
– Простите, Элиза, – пробормотал я. – Знаю, что мешаю вам, но я должен быть подле вас. Пожалуйста, проявите терпение.
Она не ответила, но я почувствовал, как напряглась ее рука. Мы подошли к усатому щеголю в смокинге, широко улыбавшемуся нам и напоминавшему более всего манекен из витрины магазина. Даже голос его казался искусственным, когда он прогудел:
– Добрый вечер, мисс Маккенна.
– Добрый вечер, – отозвалась она. Я не смотрел на нее и не видел, ответила ли она на его ужасную улыбку. – С нами будет ужинать мистер Кольер.
– Да, разумеется, – изображая полный восторг, ответил метрдотель. Он вновь расплылся в улыбке: – Милости просим, мистер Кольер.
Повернувшись на каблуках, как танцор, он пошел через обеденный зал, а мы с Элизой последовали за ним.
До этого я успел лишь мельком, проходя через холл, заглянуть в Большой коронный зал. По сути дела, я никогда там не был, даже в 1971 году. Это оказалось невероятно просторное помещение, более ста пятидесяти футов в длину и около шестидесяти в ширину, с площадью примерно пяти больших домов. Потолок из темной сосны достигал высоты по меньшей мере тридцати футов. Арочные своды напоминали перевернутый остов корабля. Вид, правда, несколько портили столбы, подпиравшие потолок.
Теперь представьте себе, что это огромное помещение заполнено мужчинами и женщинами, которые едят, разговаривают, существуют – тесное сборище окружающих меня людей 1896 года. Несмотря на заметное улучшение состояния, я почувствовал легкое головокружение, когда метрдотель вел нас сквозь этот людской водоворот. На полу коврового покрытия не было, и меня оглушал весь этот шум: совместные разговоры, нескончаемый звон серебра о тарелки и грохот шагов армии официантов. Казалось, никого это не беспокоило, но эта эпоха вообще, похоже, больше связана с физической стороной, чем покинутая мною, – больше шума, больше движения, больше связи с основной механикой существования.
Взглянув на Элизу, я увидел, что она отвернулась от меня и приветствует людей, сидящих за столами, мимо которых мы проходили. Большинство из ее знакомых смотрели на меня с нескрываемым любопытством. Лишь позже я понял, что это члены театральной труппы. Неудивительно, что они глазели на меня. Вероятно, они никогда раньше не видели Элизу в компании неизвестного мужчины.
Должно быть, метрдотель подал кому-то знак, потому что, когда мы подошли к круглому столу у окна в дальнем конце зала, там уже стоял четвертый стул и официант раскладывал еще один серебряный прибор на кремовой скатерти. Метрдотель отодвинул для Элизы стул, и она села с грацией актрисы, каждое движение которой безупречно.
Я обернулся, встретив парочку недоуменных взглядов, затем отодвинул стул для миссис Маккенна. С таким же успехом я мог быть невидимкой. Она подождала, пока для нее не отодвинут другой стул, и лишь тогда села. Я сделал вид, что ничего не заметил, и сел на тот стул, за который держался, заметив, как Элиза сжала губы при этом проявлении грубости со стороны ее матери. Метрдотель пробормотал что-то Робинсону, который тоже сел, и положил перед нами меню.
– Посмотрим, что в программке, Элиза, – сказала миссис Маккенна.
Взглянув на меню, я заметил внизу слово «Программа», а под ним – «Дирижер Р. С. Кемермейер». Потом я просмотрел перечень музыкальных номеров и увидел «Бэбби-вальс» Уильяма Фюрста[41]41
Уильям Фюрст (1852—1917) – американский композитор, автор популярных песен и фортепианных пьес, музыки к театральным постановкам, а также комических опер.
[Закрыть]. Бэбби – имя персонажа, роль которого исполняет Элиза в «Маленьком священнике».
Моя салфетка была свернута и закреплена кольцом из древесины апельсинового дерева. «Совсем как кольцо в Историческом зале», – подумал я, встряхивая салфетку и разворачивая ее на коленях. «Тут не история, – поправил я себя, – а настоящее». Я положил кольцо на стол и взглянул на обложку меню, увидев напечатанные на ней слова «Отель "Дель Коронадо", Калифорния», а под ними изображение цветочного венка с короной в центре. Под венком была надпись: «Э. С. Бэбкок, управляющий». «Он сейчас здесь», – подумал я. Человек, диктовавший те выцветшие, почти невидимые письма, которые я читал в раскаленной, как печка, сводчатой комнатушке. Странное чувство я испытал, осмысливая это.
Я снова заглянул в меню, поразившись большому выбору. Пробежал взглядом предлагаемые на ужин блюда: консоме «Франклин», кулебяки по-русски, оливки, маринованный инжир, жареная семга «а-ля Валуа», нашпигованное говяжье филе «а-ля Конде».
Мой желудок угрожающе заурчал. Нашпигованное говяжье филе? Даже мой окрепший организм не был готов к столь тяжелым вариантам. Я попытался отвлечься, перескакивая на десерт: апельсиновый торт с безе, английский сладкий пирог.
Я поднял глаза, услышав голос Элизы.
– Простите? – переспросил я.
– Чего бы вам хотелось? – спросила она.
«Тебя, – подумал я, – только тебя».
– Ну, я не так уж голоден, – ответил я.
«Что мы здесь делаем?» – подумал я. Мы должны быть где-то наедине. Элиза снова опустила взгляд на меню, и я сделал то же самое. «Это будет, без сомнения, самый длинный ужин в моей жизни», – подумал я.
Я посмотрел на официанта, пришедшего взять заказ, и мне пришлось подвергнуться пытке, выслушивая, как миссис Маккенна заказывает черепаховый суп «Ксеркс», бутерброд «Рекс», телячьи поджелудочные железы с трюфелями «Монпелье» и прочую снедь, от которой может сделаться заворот кишок. Пока она говорила, вокруг меня как будто собиралось облако ароматов. В тот момент мне показалось, что она своими словами пробуждает их к жизни. Теперь я понимаю, что мое обоняние было тогда сильно обострено и я ощущал запахи кушаний и напитков с окружающих столов. Хорошего в этом было мало.
Оркестр в холле заиграл «Вальсы цветущих полян» и, не обращая внимания на аплодисменты, бодро перешел к «Острову шампанского»[42]42
«Остров шампанского» (1892) – комическая опера Уильяма Фюрста.
[Закрыть]. Так, по крайней мере, было написано в программке – доказать правильность не представлялось возможным. Пытаясь избежать даже попыток предложить мне угощение, я закрыл меню и посмотрел на его оборотную сторону. «Достопримечательности в окрестностях гостиницы», – прочитал я, отметив такие пункты, как «Купальня», «Музей» и «Страусовая ферма» – «интересное зрелище во время кормления». «Должно быть, я тоже представляю собой интересное зрелище во время кормления», – подумал я.
