Текст книги "Где-то во времени"

Автор книги: Ричард Мэтисон (Матесон)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

На нем лежало письмо, два сложенных листка, на обороте одного из которых я увидел свое имя. Мной овладело беспокойство. Прочитала ли она и расшифровала все-таки мои слова? Я быстро развернул листки и принялся читать.

Из первых же фраз становилось очевидным, что она не раскрыла моего секрета.

«Уважаемый сэр!

Отдаю должное вашим бесценным знакам внимания от 21-го текущего месяца и сожалею, что в этот момент не нахожусь в ваших объятиях. Какая глупость заставила меня покинуть ваши объятия?

Уже далеко за полночь – время, когда сонные актрисы (и не только они) зевают. Мне надлежит быть с тобой в постели – ведь я только что взглянула на твое дорогое лицо и послала тебе воздушный поцелуй, а теперь, как прилежная женщина, сто раз подрядрасчешу свои волосы, а потом опять лягу рядом с тобой.

Расчесывая волосы, я вдруг подумала: «Я люблю тебя, Ричард!» Мое сердце сильно забилось от такой радости, что мне захотелось написать о своих чувствах. Если я этого не сделаю, то, вполне возможно, растолкаю тебя, чтобы это сказать, а мне ни в коем случае не хочется нарушать твой безмятежный сон. Я люблю тебя, мой Ричард. Так люблю тебя, что, будь я на улице, стала бы плясать и собрала бы толпу, и надерзила бы полицейскому, меня бы арестовали, и я бы совершенно опозорила себя из-за этого счастья. Я стала бы бить в барабан, дуть в рожок и расклеиватъ по всему миру плакаты, возвещающие о том, что я люблю тебя, люблю, люблю!

И все-таки, несмотря на все это, я не так счастлива, как хотелось бы, как могла бы быть. Мне все время мерещится какая-то подкрадывающаяся к нам тень. Почему наша любовь не в силах ее прогнать? Меня иногда посещает одна невыносимая мысль, которая отнимает у меня все силы. Мысль о том, что я потеряю тебя также внезапно, как ты пришел ко мне. Загадочно, как ты говоришь – под покровом теней и независимо от моей воли. Я так боюсь, любовь моя. Я воображаю себе ужасные вещи, и меня не отпускает тревога. Скажи мне, что не надо волноваться. Я знаю, что ты уже это говорил, но продолжай повторять – снова и снова, – пока страх не будет смыт приливом твоих уверений. Уверь меня, что все хорошо. Меня без конца преследует страшное предчувствие, что нашей свадьбе помешает какая-то ужасная вещь.

Нет, надо прекратить этот мрачный ход мыслей и думать только о нашей любви. Мы предназначеныдруг другу и никому другому. Я знаю, что это правда. Сегодня ночью я, кажется, в точности узнала, что такое любовь. (Теперь я могла бы в совершенстве сыграть Джульетту.) Это ключ ко всем сердцам, и твоя любовь навеки отомкнула мое сердце. Для меня этот мир начинается и кончается тобой.

Не буду ничего больше писать. Спокойной ночи, любимый. Может быть, в эту самую минуту ты видишь меня во сне. Надеюсь на это, ибо люблю тебя всем сердцем и душой. О-о, быть бы мне в этом сне!

Я сейчас слишком утомлена, чтобы написать еще хоть слово. И все же, перед тем как уснуть, напишу еще три.

Я тебя люблю.

Элиза».

Сквозь слезы радости я проследил взглядом до ее приписки. «P. S. Я люблю тебя, Ричард». Заглянув в следующий листок, я улыбнулся еще шире. «P. P. S. Не помню, упоминала ли я об этом».

Потом моя улыбка пропала. Она написала что-то еще.

«Я не хотела писать об этом, но чувствую, что должна. Когда я вешала в шкаф твой сюртук, из внутреннего кармана выпала пачка сложенных листков. Я не собиралась их читать (и не стала бы без твоего разрешения), но нечаянно увидела некоторые из строчек. У меня такое чувство, что там заключается ответ на тайну твоего появления, и я надеюсь, в свое время ты расскажешь мне, о чем написал. Но это не изменит моей любви к тебе. Ничто не изменит.

Э.»

Теперь я описал все случившееся до этого момента. И, пока писал, пришел к следующему решению. Я никогда не покажу ей то, что написал. Сейчас я оденусь, выйду на улицу, захватив с собой спички, и где-нибудь на берегу сожгу эти странички, а потом ветер развеет их пепел. Она поймет, когда я скажу ей, что сделал это для того, чтобы удалить единственный оставшийся между нами барьер, дабы ничто и никто в этом мире не могло когда-либо разлучить Элизу и Ричарда.

* * *

Тихо поднявшись, я отнес письмо и свои записи к шкафу, сложил листки и вместе с письмом засунул их во внутренний карман сюртука.

В течение нескольких минут я разрывался между побуждением немедленно начать осуществление своего плана и желанием вернуться в постель, чтобы снова быть рядом с теплом любимой. Подойдя к кровати, я стал смотреть на Элизу. Она спала сладко, как дитя, закинув одну руку на подушку. Щеки оттенка лепестков розы, полуоткрытые губы. Необоримое желание склониться над постелью и поцеловать эти губы придало мне решительности. Я так сильно обожал ее, что не мог успокоиться, пока не прервется последний контакт с моим прошлым. Повернувшись, я снова подошел к шкафу и стал одеваться.

Я посмотрел в зеркало, и передо мной возникло отражение мужчины из 1896 года – правда, с синяками на лице и налитым кровью левым глазом. Я надел нижнее белье и носки, рубашку и брюки, потом ботинки. Повязал галстук, надел сюртук и причесался: передо мной стоял отраженный в зеркале Р. К. Кольер, эсквайр. Одобрительно улыбнувшись, я кивнул ему.

«Больше никаких сомнений, – сказал я себе. – Ты принадлежишь настоящему».

Подойдя к письменному столу, я взял свои часы и положил их в жилетный карман. Теперь я был готов. Стараясь не шуметь, я с улыбкой пересек комнату, на ходу взглянув на Элизу.

– Вернусь через минуту, любимая, – прошептал я.

Осторожно отперев дверь, чтобы не разбудить Элизу, я вышел из комнаты. Бесшумно притворив, но не заперев дверь, я двинулся прочь, намереваясь скоро вернуться. Идя через общую гостиную, я что-то напевал. Потом направился в сторону открытого дворика.

Я только-только начал сворачивать налево, когда краем глаза заметил какое-то движение справа и бросил взгляд в том направлении. С сильно бьющимся сердцем я резко развернулся и оказался лицом к лицу с Робинсоном, который остановился как вкопанный.

Выражение его лица было ужасно: едва увидев его, я понял, что он вернулся, чтобы меня убить. Бросившись вперед, я сцепился с ним, изо всех сил удерживая его за правое запястье. Его лицо точь-в-точь походило бы на неподвижную каменную маску, если бы не пульсирующая жилка у правого глаза. Он ничего не говорил, оскалив стиснутые зубы, прерывисто, со свистом, дыша и силясь достать из правого кармана сюртука пистолет, который там был – я это знал.

– Вы не сможете меня убить, мистер Робинсон, – медленно и внятно произнес я. – Я пришел из будущего и знаю о вас все. Вас не повесят за убийство, ибо вам предначертано через двадцать лет утонуть в Северной Атлантике.

Эти слова сильно огорошили его, дав мне необходимый шанс. Я изо всех сил толкнул его, и он отлетел назад и упал. Развернувшись, я бросился назад в гостиную и подбежал к двери комнаты Элизы. Войдя, я притворил дверь и тихо запер ее на замок. У меня сильно закружилась голова. Пришлось прислониться к стене. Сердце у меня билось так сильно, что я с трудом дышал. Мне послышался топот его ног в гостиной, и я испуганно подался назад. Что он теперь предпримет? Станет колотить в дверь, пока не разбудит Элизу? Прострелит замок и набросится на меня? Я развернулся и, спотыкаясь, побрел к кровати, на которой спала любимая. «Не буди ее», – остановил меня внутренний голос. Подумав, я неуверенно двинулся к шкафу. Казалось, легким не хватает воздуха. Теперь ко мне полностью вернулось ощущение дезориентации. Надо было лечь к ней в постель и прижать ее к себе.

Начав снимать сюртук, я пристально смотрел на дверь. Он не вламывался и не стучался, чтобы его впустили. Почему? Потому что знал, какова будет ее реакция? Я вдруг посмотрел вниз, нащупав под правым боковым карманом сюртука что-то твердое и круглое. Дырка, подумал я. Одна из монет, полученных на сдачу в аптекарском магазине, завалилась за подкладку.

Я понимал, что доставать ее не так уж и важно, и этот факт будет преследовать меня до самого конца. Но все же что-то заставило меня залезть в карман, трясущимися пальцами ощупывать его, пока я не нашел дырку, затем другой дрожащей рукой подталкивать монетку вверх, пока она не коснулась кончиков моих пальцев. Ухватив, я вытащил ее и взглянул.

Это была монета в один цент 1971 года выпуска.

В этот момент внутри меня начало собираться нечто темное и ужасное. Понимая, что это такое, я попытался отбросить от себя монету, но не мог от нее избавиться, словно в ней заключался какой-то жуткий магнетизм. Я с нарастающим ужасом смотрел, как она с кошмарной настойчивостью липнет к моим пальцам. Ни осознать это, ни разрушить наваждение я был не в силах. Я почувствовал, что начинаю задыхаться и дрожать под натиском обрушившегося на меня студеного облака. Сердце мое продолжало медленно и страшно колотиться, пока я тщетно пытался закричать, чувствуя, как звуки намертво застревают у меня в глотке. Я пронзительно закричал, но лишь мысленно.

Я ничего не мог поделать. В этом было самое ужасное. Я стал совершенно беспомощен. Немой и парализованный ужасом, я ощущал, как рвутся соединительные ткани, отдаляя меня от 1896 года и от Элизы. Неимоверным напряжением воли я пытался оторвать немигающий взгляд от этих цифр на монете, но не мог. Казалось, они, подобно волнам отрицательной энергии, посылают импульсы мне в глаза и мозг. 1971, 1971. Я чувствовал, как слабеет моя связь. 1971. «Нет, – молил я, парализованный расслабляющим испугом. – Нет, пожалуйста, нет!» Но кто мог бы меня услышать? Именно таким способом концентрации самовнушения я перенес себя назад во времени и теперь, в эти ужасающие мгновения, выталкивал себя обратно, уставившись на эту монету с цифрой 1971. 1971. Я отчаянно пытался внушить себе, что сейчас 1896 год – 21 ноября 1896 года. Но я не мог на этом сконцентрироваться, у меня ничего не получалось. Мешала прилипшая к пальцам монета, которая внедряла в мое сознание тот, другой год. 1971, 1971, 1971. Почему я не могу от него избавиться? Я не хочу возвращаться! Не хочу!

Теперь вокруг меня висела мерцающая тьма наподобие ожившего тумана. Оцепенев и словно превратившись в камень, я с трудом смог повернуть голову к кровати. Нет, о господи, боже правый! Я едва различал ее! Она виделась мне словно сквозь туман. Из груди у меня вырвался мучительный стон. Я попытался двинуться, протянуть к ней руку, но не мог шевельнуться – меня придавил к земле мерзкий чудовищный груз. Нет! Я силился сбросить его. Не позволю оторвать себя от нее! Собрав последние остатки сил, я старался избавиться от зловредной монеты. Сейчас не 1971-й, а 1896-й! 1896-й!

Напрасно. Пенни оставалось на моей руке наподобие какого-то отвратительного нароста. Уничтоженный, я снова бросил взгляд на Элизу. Мою душу потряс вопль ужаса. Она уже пропала в темноте, объемлющей меня и затягивающей наподобие некоего ужасающего вакуума. Не знаю почему, но в этот момент я вспомнил об одной женщине, как-то рассказавшей мне о наступлении психического расстройства. Она описала это как «нечто», накапливающееся внутри, нечто невосприимчивое к разуму и воле, нечто страшное и тревожное, постоянно разбухающее, как растущий глубоко внутри паук, что ткет ужасную ледяную паутину, грозящую поглотить разум и тело. Именно это я и ощущал, бессильный и беспомощный, чувствуя внутри его неумолимый рост и зная, что остановить не в силах.

* * *

Я открыл глаза. Я лежал на полу. Снаружи доносился отдаленный грохот прибоя.

Я медленно сел и окинул взглядом темную комнату, когда-то бывшую ее номером. Постель была пуста. Неуверенно двигаясь, я встал и посмотрел на свою правую руку. В ней по-прежнему лежала монета. С криком отвращения я отбросил ее от себя, услышав, как она звякнула об пол. «Теперь исчезни! – подумал я с тупой ненавистью. – Теперь, когда ты вернула меня назад».

Не знаю, сколько времени простоял я так, недвижимый, безвольный. Могли пройти и часы, но подозреваю, на самом деле прошло чуть больше десяти-пятнадцати минут. Наконец я проковылял по комнате, отпер дверь и вышел в коридор. Никого не было видно. Оглядев себя, я увидел, что облачен в костюм. Я вздрогнул. «Сюртук и брюки», – с горечью уточнил рассудок.

Пока шел, я мог думать лишь о том, что из-за этого цента, застрявшего в подкладке сюртука и прибывшего вместе со мной, я потерял Элизу. Я мог бы смириться с другими потрясениями, но чтобы в конечном счете именно монета заставила меня вернуться! Как медленная неисправная машина, мой мозг снова и снова прокручивал это в попытке проанализировать весь ужас ситуации. Это был даже не мой цент, принадлежал он человеку, последним надевавшему этот костюм. И из-за этого – этого! – я потерял Элизу. Я был с ней всего несколько минут назад, по-прежнему ощущал прикосновение и аромат ее тела. Останься я с ней в постели, этого не произошло бы. Пытаясь убедиться в своей связи с 1896 годом, я полностью ее нарушил. И все из-за цента, застрявшего в подкладке сюртука. Снова и снова робко возвращался к этому мой мозг, и каждый раз безрезультатно. Я был не в силах это понять.

И никогда не пойму.

Я прошел весь путь до своего номера – номера в 1971 году, – пока до меня не дошло, что у меня нет ключа от двери. Я долго и тупо смотрел на дверь. Происшествие с возвращением в 1971-й, казалось, лишило меня всякой способности соображать. Прошло немало времени, прежде чем я смог собрать воедино какие-то обрывки мыслей, заставить себя повернуть назад и снова начать спускаться по лестнице. Я понимал, что не смогу пойти к стойке регистрации, не смогу разговаривать, что-то объяснять, то есть действовать как разумное существо. Оцепеневший, опустошенный, я спустился по лестнице и направился к задней двери. Несколько минут назад я был с ней. С того момента прошло семьдесят пять лет. Элиза умерла.

И я тоже умер. Это, по крайней мере, я понимал. Спускаясь по ступеням крыльца, я думал о том, что войду в океан и утоплюсь – уничтожу тело, раз уничтожен рассудок. Но у меня не было ни сил, ни воли. Я бесцельно бродил вокруг парковки. Моросил такой слабый дождь, что я почти не ощущал на лице его брызг – скорее опускающийся туман, а не дождь.

Остановившись около какой-то машины, я долго смотрел на нее, пока не понял, что она моя. Непослушными пальцами я стал обшаривать карманы. Наконец до меня дошло, что в карманах ключа быть не может, и, упав на колени, я пошарил под машиной и наткнулся на маленькую металлическую коробочку, держащуюся на раме за счет магнитного притяжения. Оторвав ее, я подтянулся вверх с помощью дверной ручки. Брюки на коленях насквозь промокли, но мне было наплевать. Я медленно отодвинул крышку коробки и достал ключ.

Машина была холодной, и окна сразу запотели. Потыкав вокруг ключом, я наконец нашел зажигание. Начал было поворачивать вставленный ключ, но потом в изнеможении откинулся назад. У меня не было сил ехать на мост и сбрасываться с него. Не было сил проехать через парковку или даже завести двигатель. Моя голова качнулась вперед, и я закрыл глаза. «Свершилось», – подумал я. Это слово с болезненной ясностью бесконечно повторялось в сознании. Свершилось. Элиза исчезла. Я нашел ее, а теперь потерял. Свершилось. То, о чем я читал в тех книгах, оказалось правдой. Свершилось. Ни одна из этих книг не будет переписана заново. Свершилось. То, чего я страшился с самого начала. Чего поклялся никогда не делать. Свершилось. Ее сердце отомкнулось только для того, чтобы разбиться. Свершилось!

Я открыл глаза и увидел цепочку от часов, свешивающуюся из кармана жилета. Достав часы из кармана, я взглянул на них. Потом нажал большим пальцем на головку часов и посмотрел на циферблат. Сквозь окна машины просачивался свет от ближайшего фонаря, освещая цифры. Было начало пятого. В тишине автомобильного салона хорошо было слышно громкое, отчетливое тиканье часов. Пока я, не мигая, смотрел на часы, в голове болью отозвалась абсурдная мысль. Сначала брошенная монетка направила меня в Сан-Диего. Монетка привела меня к ней. И монетка лишила меня моей любви, моей единственной и навсегда потерянной любви…

Моей Элизы.

ПОСЛЕСЛОВИЕ РОБЕРТА КОЛЬЕРА

Ричард вернулся домой в понедельник утром, 22 ноября 1971 года. Он был бледным и молчаливым, отказываясь рассказать, где был и что с ним приключилось. Едва приехав, он сразу улегся в кровать и больше не поднимался.

Он быстро угасал. Через месяц его поместили в больницу. Дома он целыми днями лежал в молчании, уставившись в потолок и держа в руке золотые часы. Однажды сиделка захотела забрать их, и Ричард произнес единственные слова за последние месяцы его жизни: «Не трогайте их».

Нет ничего странного в том, что Ричард поддался иллюзии, будто он совершил путешествие в прошлое, чтобы встретиться с Элизой Маккенна.

Он знал, что его ждет неминуемая смерть. Это не вызывало сомнений и было для него громадным потрясением. Ему было всего тридцать шесть лет, и он, должно быть, чувствовал себя обманутым. Ни разу в жизни не довелось ему испытать всей полноты счастья, а теперь его жизнь преждевременно обрывалась. Приходилось искать спасение от этого разочарования – и могло ли найтись более естественное прибежище, чем прошлое? Слишком хорошо понимая, что обращаться к собственному прошлому нет смысла, он решил спастись в прошлом другого человека.

Выбор очевиден с самого начала его рукописи, когда он, побывав на борту «Куин Мэри», позволил своему сознанию проникнуться ощущениями минувшего. Этот процесс вылился в определенную форму, когда он случайно наткнулся на отель «Дель Коронадо». Скоро в виде жизнеспособной энергии, присутствующей в этой гостинице, в его сознании ожило прошлое. Его эмоции устремились к убежденности в том, что не существующие уже вещи на самом деле каким-то достижимым образом могут существовать.

Стоит ли удивляться, что все его существование сосредоточилось вокруг Элизы Маккенна, идеального символа для его потребности одновременно найти выход из несостоятельного настоящего и полностью реализовать себя в любви. У меня сохранилась та фотография, которую он поместил в рамку. Эта утонченно красивая женщина вполне отвечала его идеалу. Нетрудно представить себе его навязчивую мысль о том, что стоит ему как следует постараться, и он на самом деле сможет добраться до нее. Нетрудно также понять, почему предпринятое им исследование ее жизни представлялось ему свидетельством того, что он фактически встретился с ней. Очевидно, его рассудок, оглушенный страхом смерти и горечью несбывшихся желаний, находился в возбужденном состоянии. Разве в этих обстоятельствах удивительно то, что он поверил в реальность происходящего? Картину довершают слова доктора Кросуэлла. Он сказал мне, что опухоль того типа, что образовалась у Ричарда, может вызывать видения, а также зрительные, вкусовые и обонятельные галлюцинации.

Кто знает, сколько несопоставимых элементов участвуют в появлении галлюцинации? Сколько нитей-обстоятельств нужно переплести, чтобы получился воображаемый гобелен? Мне известно только, что Ричард отчаянно хотел избежать своей участи и действительно избежал ее, по крайней мере на полтора дня. Лежа в своей комнате, вероятно, в состоянии самогипноза, он в ярких подробностях пережил пребывание в эпохе 1896 года.

Эти подробности, точно изложенные в его рукописи, – без сомнения, результат проведенного им исследования той эпохи. Его подсознание поставляло ему факты, засевшие там в процессе «интенсивного курса» по изучению прошлого. (Странно, что именно в тот период в гостинице проводилась конференция на тему «Аварии[56]56
  Игра слов: crash (англ.) – интенсивный и аварийный.


[Закрыть] на транспорте».) Медленно и уверенно в его мозгу выстраивалась эта цепочка иллюзий. Доказательством этого является тот факт, что, поговорив со мной по телефону, он временно утратил связь с минувшим, так как его рассудок «пришел в лобовое столкновение с реальностью» (его собственные слова).

Поддерживая самообман – приходилось это делать, – он «обнаружил» свое имя в гостиничной книге регистрации 1896 года и продолжал развивать свою фантазию, многократно повторяя в уме, что живет не в 1971 году, а в 1896-м. Показательно, что, делая это, он слушал музыку композитора, который, по его словам, переносил его в другой мир.

Чтобы полностью сжиться со своей иллюзией, он взял напрокат костюм, подходящий для 1896 года, приобрел карманные деньги той эпохи, заказал канцелярские принадлежности, дублирующие те, что были в гостинице в 1890-х годах, и даже написал сам себе два письма, якобы от Элизы Маккенна. Ему, должно быть, пришлось приложить массу старания, чтобы добиться столь идеального почерка. Часы, без сомнения, он купил в каком-то ювелирном магазине. Они действительно кажутся довольно новыми для такой вещи, но не сомневаюсь, что в наше время продаются часы всех марок и при желании можно приобрести любые. Как выражается доктор Кросуэлл, не существует предела невероятному терпению и скрупулезности нашего подсознания, нацеленного на создание иллюзии.

Когда стало очевидно, что Ричард близок к смерти, я сделал нечто, о чем не позаботились ни больница, ни доктор Кросуэлл. Я попросил отпустить Ричарда домой, уложил его там в постель, поставил на столик рядом с кроватью фотографию Элизы Маккенна, вложил ему в руку часы и позаботился о том, чтобы двадцать четыре часа в сутки звучали симфонии Малера. Думаю, не было совпадением то, что он умер во время исполнения адажио из Девятой симфонии, которое, как он полагал, помогло ему перенестись к любимой женщине. В эти минуты я сидел у его постели и могу засвидетельствовать – слава богу – по крайней мере физическую безмятежность его ухода.

Что еще сказать? Да, Элиза Маккенна действительно посещала в 1953 году Стивенс-колледж. Да, она и вправду умерла от сердечного приступа в ночь после вечеринки, и ее последними словами были: «Любовь, моя услада». Да, Ричард находился в то время в Колумбии, штат Миссури. Да, актриса сожгла в свое время эти бумаги, но был обнаружен фрагмент этого стихотворения. Да, остается загадка происшедших в ней после 1896 года внутренних изменений.

Зачем я говорю об этих вещах? Возможно, потому, что, вопреки написанному мной, мне бы хотелось верить – только ради Ричарда, – что все это произошло в действительности. Настолько хочется в это верить, что я никогда не поеду в эту гостиницу и не стану пытаться заглянуть в ту книгу регистрации из опасения, что не найду в ней его имени.

Если бы я смог убедить себя в том, что он действительно перенесся назад и встретился со своей любовью, это неизмеримо облегчило бы печаль по умершему брату. Какая-то часть меня очень хочет поверить в то, что это была совсем не иллюзия. Что Ричард и Элиза были вместе, как он утверждал.

Что, по воле Божьей, они даже и сейчас обитают где-то вместе.