Текст книги "Ричард Львиное Сердце"

Автор книги: Режин Перну

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Уильям Лонгчамп смог добраться до папы, и тот, проникшись к епископу доверием, восстановил его в правах легата. «Все замолчали и лишь неотрывно глядели на того, кто говорил», – пишет летописец, цитируя, по своему обыкновению, Вергилия; в общем, он множит намеки и цитаты, но всегда со свойственным ему юмором.

Сущий театральный переполох, все перевернулось с ног на голову – вот что такое было возвращение Уильяма Лонгчампа! Участники ассамблеи в замешательстве начали молить Иоанна о помощи, опасаясь канцлера. Иоанн, дерзко обосновавшийся в Уоллингфорде и с явным презрением взиравший на затеянные против него переговоры, вернулся в Лондон. Он снизошел к ассамблее и согласился выслушать ее участников, которые волновались не столько из-за двух замков, сколько из-за опасений перед канцлером. В ответ на жалобы Иоанн потребовал от прелатов и баронов суммы в семьсот ливров серебром в течение семи дней, если они хотят, чтобы канцлер отказался от намерения вмешаться в те дела, в которые он хотел бы вмешаться. «Ищите посему для меня столько денег, сколько мне нужно. Довольно с вас того, что я вам сказал, если вы меня поняли!» – объявил он в заключение.

Ясно было, что все всё поняли. Участники ассамблеи предложили Иоанну пятьсот фунтов стерлингов и тотчас одобрили текст послания канцлеру или, если точнее, письма против канцлера, которое сочинялось совместно. Письмо выкладывало суть дела без обиняков: «Срочно; дело не терпит отлагательств; королева пишет, духовенство пишет, народ пишет. Все единодушно говорят канцлеру: нет. Ежели ему дорога собственная безопасность, да не медлит он и да отправляется за море, чтобы не подвергнуться новым проявлениям враждебности». Если можно доверять тому же Ришару де Девизу, канцлер, столкнувшись с таким единодушием, побледнел так, словно «наступил на змею босыми ногами». Он отправился за море 2 апреля 1192 года, впрочем, будучи уверен в том, что его час еще придет.

Между тем предчувствия королевы Алиеноры не обманули ее. Филипп Август не уставал распространять злонамеренные слухи о своем вассале Ричарде. Впрочем, его во многом опередил один из его родственников, Филипп де Дрё, епископ Бовейский, который оставил Святую землю вскоре после смерти герцога Бургундского в июле 1192 года; прелат утверждал, что смерть герцога тотчас вернула здоровье королю Ричарду…

«Сойдя на берег Германии, на всех остановках своего пути [епископ] распространял в народах слух, что этот предатель, король Англии, по прибытии своем в Палестину, строил козни, стараясь выдать сеньора своего, короля Франции, Саладину; что он устроил убийство маркиза (Монферратского. – Р. Я.), стремясь захватить Тир; что это он устранил герцога Бургундского с помощью яда; что, наконец, он сдал все войско христианское, потому что оно ему не повиновалось; что человек этот по-особенному свиреп, упрям, своенравен и груб, искушен в лукавстве более самых искушенных лжецов; и что поэтому-то король Франции вынужден был так скоро вернуться, и франкам, которые остались, чтобы продолжить поход, пришлось оставить Иерусалим незавоеванным. Сплетня эта набирала силу и ее принимали за правду, и так она внушала людям ненависть, восстанавливая всех против одного человека».

А еще, добавляет тот же хронист, по возвращении во Францию «тот самый епископ Бовейский тайно нашептал королю Франции, что король Англии, который уже пускался на всякие козни ради их пагубы, заслал своих убийц во Францию. Филипп в тревоге, нарушая обычаи страны, учредил особую охрану из отборных воинских частей для собственных нужд. Он добавил, что надо отправить послов с дарами к императору и обратить его величество к ненависти к королю Англии. В итоге был издан имперский мандат с повелением всем городам и всем сеньорам Империи касательно короля Англии: буде он появится в их землях, возвращаясь из Палестины, он должен быть задержан с оружием и представлен, живым или мертвым, императору».

Почему и как возникли обвинения, о которых сообщает Ришар де Девиз? Стали ли они звеном в цепи происходивших событий? Как бы то ни было, обвинения в адрес Ричарда, в том числе относительно его причастности к преждевременной смерти маркиза Монферратского – а они кажутся совершенно несправедливыми, – получили распространение в войске крестоносцев по обе стороны моря, как на Востоке, так и на Западе. И стоит добавить, что все это происходило тогда, когда Ричарда свалила болезнь и когда без его ведома епископом Солсберийским Губертом Готье было заключено перемирие.

Король выздоровел, но все его попытки собрать войско для завоевания Иерусалима срывались теми самыми людьми, которые заключили перемирие и которые внушали теперь воинам, что незачем им откликаться на призыв короля. Видя такое отступничество, Ричард не сдержался и, выйдя из себя, в припадке гнева разнес в щепки сосновый посох, который был у него в руке, вскричав: «Господи, почему ты меня оставил?» [51]51
  См. в Писании: Мф. 27:46; Мк. 15:34. (Прим. пер.)


[Закрыть]

И продолжал: «Воистину, не для меня, но ради Тебя отныне знамена мои будут повергаться на землю. Воистину, не по малодушию войска моего Ты, Царь мой и Бог мой, ныне не побеждаешь. Ты, не Твой несчастный жалкий король Ричард, который весь тут». Как раз в это время, когда король пребывал в столь подавленном состоянии, Губерт Готье и Генрих Шампанский добились того, что король согласился на перемирие, заключенное ими с султаном.

«Была у этого человека такая мощь телесная, такая храбрость в душе, такая вера во Христа, что тяжко было достичь того, чтобы он, лишившись помощи, как это с ним стало, не кинулся в бой лично, один против множества отборных языческих полчищ».

Так летописец объясняет обескураживающий конец экспедиции и причину, в силу которой Ричард оставил желание взять Иерусалим. В этом месте хроники менее чувствуется обожание, с которым летописец глядел на Ричарда, но летописец показывает нам, в какое состояние пришло королевство после трехлетнего отсутствия короля и какое состояние духа там царило.

Показания Ришара де Девиза, в особенности касательно Филиппа, по большей части подтверждаются иными источниками. Вильгельм Нойбургский, в частности, свидетельствует об ужасе, обуявшем короля Франции. Этот ужас явственно выражался в том, что Филипп передвигался не иначе, как под вооруженной охраной, опасаясь убийц, которых якобы мог подослать Ричард. Король даже созвал в Париже ассамблею, желая объяснить своим приближенным причины, по которым вдруг стали приниматься такие предосторожности. Возник вопрос и о превентивных мерах: а не стоит ли опередить короля Англии и самим ударить по его землям? Ассамблея одобрила принятые меры предосторожности, но решительно высказалась против любых попыток нанести ущерб владениям короля-крестоносца, ибо Ричарду, как крестоносцу, покровительствовал сам папа и нападение на него могло покрыть нападавших позором. Филипп воздерживался от военных действий, тем более что не был к ним готов, но все же, добавляет хронист, он думал о войне и именно с этой целью обратился к королю Дании Кнуту, намереваясь оживить застарелую вражду между датчанами и англичанами. В этом он не преуспел, хотя и заполучил руку принцессы Ингеборг (которую во Франции стали звать Исамбур), а вместе с ней и значительное приданое, обещанное королем Дании вместо военной помощи. Известно, правда, что после свадьбы Филипп отверг несчастную Исамбур, которая оказалась немыслимо упрямой и настырно перечила королю. Но это уже совсем другая история [52]52
  Об этом мы, то есть Женевьева де Кан и я, рассказали в книге «Исамбур, плененная королева», опубликованной издательством «Сток» в 1987 г. (Cant, Genevieve de; Pernoud, Régine.Isambour, la reine captive. Stock, 1987).


[Закрыть]. Ричард же пребывал на Кипре, откуда он отплыл 9 октября 1192 года, предварительно подтвердив права Ги Лузиньяна на владение островом и отказавшись от паломничества к Святому Гробу Господню. Как замечает летописец, коль уж столько страданий, опасностей и трудов пришлось претерпеть ради Иерусалима земного и не обрести ничего, кроме весьма скромных плодов, то тем паче обретение Иерусалима небесного невозможно без общей устремленности и личной самоотверженности каждого из многих и многих людей.

Но история на этом далеко не закончилась. Вскоре после отбытия с Кипра на флот обрушились жестокие бури. Целых шесть недель корабли выдерживали безжалостную трепку в средиземноморских водах. Потом, когда до Марселя оставалось трое суток пути по морю, до них дошел слух о том, что король Англии будет схвачен, если только посмеет высадиться на побережье Лангедока, и Ричард решил вернуться назад, чтобы проплыть оставшуюся морскую часть пути по Адриатическому морю. Он высадился на острове Корфу, где у него произошла любопытная встреча: случившиеся в этом месте два пиратских судна поначалу выказали враждебные намерения в отношении королевского корабля, но затем, узнав, кому принадлежит корабль, наоборот, поспешили обратиться к Ричарду с предложением вступить в переговоры. Ричард поднялся на борт пиратского судна безо всякой охраны, не считая нескольких приближенных, которых он взял с собой. С ним были Бодуэн де Бетюн, королевский писарь Филипп, королевский капеллан Ансельм, подробный рассказ которого о возвращении короля записал хронист Рауль, или Ричард Коггесхоллский, а также несколько монахов из ордена храмовников и горстка слуг. После путешествия вдоль адриатического берега и пираты, и крестоносцы совместно высадились на побережье Склавонии – ныне эти берега принадлежат Югославии [53]53
  После распада Югославии большая часть адриатического побережья, в том числе и город Газара (нынешний Задар), вошла в состав Хорватии. (Прим. пер.)


[Закрыть]– у города Газара.

* * *

Король Англии, возвращающийся в свое королевство после крестового похода вместе с пиратами? Это похоже на завязку приключенческого романа. Впрочем, приключения, достойные пера романиста, продолжались. Ибо это возвращение и есть самый настоящий роман, сюжет которого оказывается занимательнее и увлекательнее художественного вымысла.

Как бы то ни было, Ричард, которому до возвращения на английские берега оставалось более восемнадцати месяцев, наверное, не раз пожалел о своей вражде с графом Тулузским, из за которой ему пришлось поворачивать свой корабль на Корфу.

Верные своему слову, корсары направились к городу Газара на Адриатическом море и после долгого плавания пристали близ Рагузы (нынешний Дубровник) и ее владений. Оказавшись на берегу, король отправил гонца к графу Майнарду Гёртцкому, которому принадлежали близлежащие земли. Это обстоятельство не слишком радовало Ричарда, так как сеньор Гёртца был вассалом герцога Леопольда Австрийского. Но в любом случае у графа необходимо было получить пропуск на проход до Альп; после совета с приближенными Ричард дает своему посланнику точные указания: самого его якобы зовут Гуго, он – купец, путешествует вместе с графом Бодуэном Бетюнским, и ему желательно беспрепятственно пройти через территорию графства Гёртц. Кроме того, он вручил своему посланцу великолепный подарок для графа Гёртцкого: три рубина, купленные задолго до того у одного купца из Пизы; этими тремя камешками, за которые он заплатил девятьсот безантов, Ричард велел украсить золотой перстень. Казалось бы, подобный дар должен сделать сговорчивым всякого, кому он преподносится.

Но как раз столь дорогой и по-настоящему королевский подарок и вызвал подозрения. Когда посланник обратился за пропуском на беспрепятственное следование паломников, возвращающихся из Иерусалима, граф спросил его об именах этих пилигримов. Последовал ответ: «Одного зовут Бодуэн де Бетюн, второй – торговец Гуго, он и прислал кольцо». В душе графа Майнарда тотчас возникла догадка: «Нет, вовсе не зовется он именем Гуго, но звать его королем Ричардом». Затем, после минутного размышления, граф добавил: «Пусть я и поклялся задерживать всех паломников, прибывающих из тех пределов, и не принимать от них никаких даров, все же, ради красоты дара сего и ради сеньора, приславшего мне этот дар, ради чести, оказанной мне, пусть заочно, ибо он меня даже не видел, я принимаю дар и за него жалую вам вольность в вашем передвижении».

Вернувшись, гонец рассказал обо всем королю. Вместе со своими спутниками они купили лошадей и решили тайно, в полуночный час, покинуть свои жилища и бежать как можно дальше и как можно быстрее. Ибо граф Майнард, наверное, пожалев о своем добром поступке, известил своего брата, графа Фридриха Бетесовского, прося его задержать короля тотчас, как только тот появится в его владениях. Фридрих же послал одного из своих соглядатаев, человека весьма преданного, и приказал ему проверить весь город, отыскать дом, в котором остановились странники, и попытаться опознать короля по его речам или по каким-то иным приметам. Избранный для выполнения этой задачи некий Роже д'Аржантон оказался, судя по имени, нормандцем. Он вот уже двадцать лет жил в этом краю и вошел в самый близкий круг приближенных Фридриха, на племяннице которого женился. Граф посулил ему половину города, если он сумеет выследить и разоблачить короля; проверяя дома в городе, один за другим, он, в конце концов, обнаружил того, кого искал: король, правда, делал вид, что он обычный человек, простой оруженосец, но осанка выдала его. Роже д'Аржантон упал на колени, залился слезами и стал умолять короля поскорее бежать. Он предложил королю великолепного коня и поведал ему, предметом какого торга тот стал. Ричард, не слишком мешкая, пустился в путь, взяв с собою только двоих спутников: один из них носил имя Гийом де л'Этан, второй же был совсем юн, но зато говорил по-немецки, что было необходимо для путников, не желавших, чтобы их опознали. Вернувшись к своему повелителю, Роже объявил, что толки о прибытии короля оказались не слишком обоснованными, так как он сам видал только Бодуэна Бетюнского с товарищами, возвращающимися из паломничества. Рассвирепевший Фридрих приказал арестовать их.

Ричард, после трех дней и трех ночей непрерывного пути, без привалов на отдых и даже без передышек для того, чтобы подкрепиться, совсем обессилел, и оба его товарища тоже; они решили остановиться в местечке, называвшемся Гинана, на берегу Дуная, видимо, неподалеку от Вены. Это было совсем некстати, ибо как раз в это самое время там пребывал герцог Австрийский Леопольд, заклятый враг Ричарда.

Юного слугу послали купить чего-нибудь поесть, но из денег у него были только золотые безанты; а коль скоро тамошние добрые люди не видывали прежде ничего такого, то на юношу тотчас обратили пристальное внимание. Конечно, у него стали спрашивать, кто он таков и откуда взялся. Юноша назвался слугой очень богатого торговца, прибывшего в этот город трое суток назад. Потом, так скоро, как он только смог, юноша поспешил к королю и, рассказав о случившемся, стал умолять его бежать из этого городка. Но Ричард не просто притомился в дороге, он был свален горячкой: опять вернулась лихорадка, которая время от времени поражала его после того, как он побывал в Святой земле; потому обойтись без нескольких суток отдыха никак было нельзя. И через некоторое время юному его товарищу пришлось снова отправиться за едой. Было это на День святого апостола Фомы, то есть 21 декабря того же 1192 года. Тут он допустил неосторожность: на дворе стоял мороз, и потому юноша сунул за пояс перчатки короля, а на них красовался вышитый золотом леопард, то есть герб короля Англии. Его заметили, и местные блюстители порядка очень грубо обошлись с ним, пригрозив отрезать язык, если юноша не признается тотчас же, кто его господин. Волей или неволей он повел их к тому месту, где они укрывались, и вскоре вокруг дома собралась толпа, лучше сказать, настоящая свора, улюлюкающая, воющая, угрожающая.

Король, услыхав крики, вопли и вой, встал и приготовился защищаться, но поняв, что сопротивляться бесполезно, вынул клинок из ножен и заявил, что сдастся только лично герцогу. Тот не замедлил явиться. Ричард сделал несколько шагов ему навстречу и протянул герцогу свой меч. Леопольд, вне себя от радости, принял оружие врага с большим почтением и приставил к арестованному стражу из преисполненных рвения рыцарей, надзиравших за королем более чем усердно.

Летописец, подробно поведавший нам об этих событиях, не смог удержаться от выражения своей горечи:

«Род безмозглый! дикая страна!., жалкое и горестное несчастье, которое никак не могло бы произойти, не будь на то соизволения Бога Всемогущего, хотя намерения Его от нас скрыты, и не ведаем мы, желал ли Он покарать прегрешения самого короля, допущенные им в его времена сладострастные, либо же хотел поразить грехи его подданных, или попустил бедствие сие затем, чтобы стала ведома всему миру отвратительная злоба тех, которые преследовали короля в подобном деле, и чтобы навсегда, для потомства, были заклеймены каленым железом те, что ответственны за такое злодеяние, те, что притесняли такого короля, столь одаренного отвагой и равно подобной же мощью и возвращавшегося из столь тяжкого и исполненного трудов паломничества, а они понудили его испытать такой гнет и такие бедствия, наложив на его царство долг невыносимый по причине затребованного за него выкупа. И я спрашиваю, сколь же зловредным и чуждым установлениям веры христианской может быть род человеческий, чтобы такого князя и в таком деле подвергнуть обращению столь жестокому и столь тяжкому, чтобы он это терпел и выдерживал».

Если бы король попал в руки самого Саладина, завершает свои размышления летописец, то, несомненно, тот наложил бы меньшие тяготы и выказал бы со своей стороны великодушие, щедрость и честность, равно подобающие его царственному величию и совершенно неведомые этому дикарскому варварскому народу…

И коль уж беда никогда не приходит одна, летописец не упускает случая отметить все бури, ураганы, грозы, ливни с градом, случившиеся в ту пору и повлекшие за собой многие разорения. Весь последующий 1193 год оказался в самом деле ознаменован множеством бедствий: из-за бурь, наводнений, гроз страдали и без того посредственные урожаи, и это соответствовало бедственности того времени, когда король пребывал в узах. Другие хронисты даже пускаются в преувеличения по этому поводу: так, Вильгельм Нойбургский рассказывает о трех небесных явлениях – вероятно, речь идет о северном сиянии, – наблюдавшихся в январе 1192 года, затем в феврале 1193-го и, наконец, 2 ноября того же 1193 года. Первое небесное знамение, говорит этот летописец, было предзнаменованием: по всей Англии видели розоватые лучи, светившиеся в ночи на протяжении около двух часов; свет этот напоминал своим оттенком кровь. Второй раз знамение явилось в феврале 1193 года, после полуночи; монахи как раз воспевали хвалу Господу и заметили слабое свечение, красный отблеск, вроде отсвета близкого пламени, так что почти все подумали, что где-то рядом занимается пожар, и перестали распевать свои песнопения. Итак, это случилось спустя несколько дней после того, как стало известно о пленении короля. Наконец, последний раз знамение явилось в ноябре 1193 года, перед рассветом, как раз тогда, когда забрезжила надежда на скорое освобождение короля.

Сохранилось мало сведений относительно того, где именно Ричард отбывал заключение. Известно, что в Австрии его держали какое-то время в крепости Дюрнштайн, куда он был брошен, по-видимому, сразу же после того, как его пленил герцог Леопольд. Эта крепость находится не менее чем в шестидесяти километрах от Вены – иными словами, на расстоянии одного дня пути, если скакать на коне или, что вероятнее, плыть по Дунаю через Клостернойбург и Тулльн. Развалины Дюрнштайна и поныне производят сильное впечатление. Подножие замка опиралось на скалистый утес, господствовавший над рекой. Его начал сооружать в 1130–1140 годах Хадмар фон Кюнринген, и не прошло и двадцати полных лет, как строительство было завершено. Впоследствии, в XIV веке, замок приобрел один из членов дома Габсбургов, а в XVII веке его, как и ряд других, разрушили шведы. До сегодняшнего дня сохранился только украшенный башнями крепостной вал, соединявший замок с городом, да остатки часовни, на стенах которой можно разглядеть следы фресок начала XV века.

Затем Ричарда перевели в другую крепость, Оксенфурт, неподалеку от города Вюрцбурга. Проследовал он туда скорее всего по воде, сначала по Дунаю, а затем долиной Майна. Именно здесь король Англии, уже узник, был передан в руки императора Генриха VI, сына Фридриха Барбароссы. У императора были свои виды на Италию и Сицилию, так что присутствие там крестоносцев никак не могло ему понравиться, и он, естественно, проникся жестокой ненавистью к Ричарду.

Ричард был заключен в крепость Трифельс, от которой сохранились внушительные развалины. Твердыня эта представляла собой огромное сооружение, расположенное на трех холмах, – настоящую имперскую крепость, с XI века господствующую над всей местностью. Генрих VI полагал крепость столь надежной, что хранил в ней сокровища имперской короны – они оставались тут до конца XIII века, когда имперская казна была переведена в Прагу. Эта твердыня была разрушена теми же шведами в том же XVII веке. Дошедшие до нашего времени руины имеют немалое археологическое значение, так как знатоки полагают, что некоторые стены восходят к эпохе салических франков. Древний донжон – та часть крепости, которая лучше всего сохранилась в красивом выступе крепостного вала, – включает в себя несколько ярусов. Два зала в нижнем этаже и еще один на втором служили апартаментами императорам; оттуда извлечено множество археологических находок, которые сегодня хранятся в Шпейере, в музее Пфальца. На первом этаже находилась часовня; недавно, в ходе раскопок, была обнаружена цистерна, установленная, по-видимому, еще в XI веке.

Это нескончаемое содержание в узах короля, вернувшегося из Святой земли, где его подвиги, пусть и не увенчавшиеся взятием Иерусалима, снискали ему громкую славу, вызвало весьма суровое осуждение современников. «Книга королей Англии» высказывается по этому поводу сухо и резко: «Его не держали в железах; тем не менее по причине характера людей той земли, где его сторожили, он пребывал в очень скверном помещении, ибо люди в том королевстве были как дикие звери, и они безобразно одевались, и безобразно ели, и безобразно пили, и безобразно разговаривали».

Однако, по свидетельствам хронистов, Ричард мужественно переносил обрушившиеся на него невзгоды. Он любезно шутил со своими стражами, всегда пребывал в веселом настроении, делился с ними теми напитками, которыми мог располагать; в общем, если не случалось неожиданных припадков вспыльчивости, которые он превозмогал, он всегда оставался на высоте положения.

Хорошо известна легенда о том, как некий Блонд ель де Нель, вассал Ричарда, отыскал своего сеньора по песенке, которую они некогда сочинили вместе. Это сказание поведал нам прославленный Менестрель Реймсский, сочинивший в середине XIII века целый цикл рассказов, в которых вымысел перемешан с правдой. Притом сделано это достаточно умело и не без приятности; так, из одной песни мы узнаем про то, как королева Алиенора была влюблена… в Саладина! В историю с обнаружением Ричарда верится с трудом, и все же не исключено, что легенда опирается на какой-то реальный случай. Как заметил Рето Беццола, прозвище Блонд ель, то есть «Беленький», вполне может обозначать Иоанна II Нельского, который славился красотой и поэтическими талантами; «рыцарем примечательной осанки и весьма прекрасной внешности» называет его Вильгельм Бретонский. (Правда, он не удержался от упрека, обвинив Иоанна в том, что отвага его не соответствует его красоте; речь идет об одном эпизоде битвы при Бувине.) Прозвище Блондель вполне мог носить и тот трувер из Артуа, который позднее в свой черед принял крест и вступил в поэтическую переписку со многими иными труверами своего времени, такими как Конон де Бетюн или Гас Брюле. Когда Ричард попал в темницу, этому труверу должно было быть двадцать два года; так не происходит ли действие этого анекдота на берегах Рейна и не это ли обстоятельство придает истории правдоподобность? В то самое время, когда герцог Леопольд Австрийский передавал своего пленника императору, поблизости вполне мог оказаться и наш трувер, – ведь от Пикардии и Артуа до того места на берегу Рейна, где высится крепость Трифельс, не так уж и далеко. Песнь, пропетая у подножия крепости, и последовавшее ответное пение узника, томящегося высоко в башне, – что ж, картинка такая привлекательная, что никак нельзя было обойти ее молчанием…

Итак, местонахождение узилища, в котором томился Ричард, было известно – тем легче и проще хлопотать о его освобождении. Ибо установлено, что весть о пленении Ричарда дошла до Англии не ранее февраля 1193 года. Согласно Раулю Коггесхоллу, император держал Ричарда под охраной сначала в окрестностях Трира, а затем близ Вормса. Как раз по этому случаю летописец удивляется терпению короля к своим тюремщикам и солдатам регулярного войска – «самым храбрым из тевтонов», которые по воле Генриха VI окружали днем и ночью ложе королевское и, обнажая мечи, никому не позволяли приближаться.

«И несмотря на все это, никогда не удавалось взволновать весьма тишайший лик князя, который всегда представал радостным и веселым в своих речах, исполненным достоинства и смелости в своих движениях. А сколько раз мог бы он стыдить и упрекать своих стражей за их забавы, исполненные издевательств, сколько раз они обманным способом понуждали его угощать их выпивкой, сколько раз ему приходилось отражать словно бы шутливые нападения этих скотов – эти подсчеты я предоставляю другим».

Тем временем узника стали отыскивать всё новые и всё более многочисленные посетители, в том числе настоятель аббатства в Клюни, а также, по словам хрониста, королевский канцлер – видимо, Уильям Лонгчамп, тот самый знаменитый епископ Илийский: он поспешил навестить своего сеньора, пребывающего в узах, тем более что именно этот сеньор в свое время облек епископа своим доверием.

Император предъявил Ричарду длинный перечень обвинений, большая часть которых представляла собой явную клевету. В конце концов он созвал собрание епископов, герцогов и графов, чтобы в их присутствии повторить во всех подробностях свои обвинения. Император возлагал на короля вину за утрату королевства Сицилии и Апулии, на которое он мог притязать согласно наследственному праву, а также за то, что король якобы помог Танкреду Леччийскому захватить власть в королевстве после смерти короля Гильельмо, супруга сестры Ричарда Иоанны. Затем он припомнил Ричарду императора Кипрского, с которым Генрих находился в родстве: мол, Ричард несправедливо лишил его власти и вверг в узилище и притом не только силой отнял у него землю, но еще и продавал и перепродавал похищенный остров то тому, то другому. Потом он обвинил короля в смерти маркиза Монферратского, бывшего вассалом императора: не вследствие ли предательства и заговора стал тот жертвой ассасинов? И не направил ли еще он подобных же ассасинов, чтобы те убили короля Франции, своего сеньора, которому он не засвидетельствовал никакой верности по ходу их совместного паломничества, тогда как их связывала клятва? Наконец, разве не обесчестил он знамя герцога Австрийского, родственника императора, позволив себе, из презрения, швырнуть его в сточную канаву в Яффе? И не посредством ли позорящих оскорблений выказывал он неуважение к германцам в Святой земле, причем многократно?

«Король, присутствовавший на собрании, созванном императором, вместе с герцогом Австрийским, раз за разом возражал против всех этих клеветнических обвинений, и возражал столь блистательным образом, что заслужил восхищение и уважение всех. И никакого подозрения не осталось в связи с этим впоследствии в сердцах тех, пред которыми он был обвинен.

Он показал в конечном счете достоверность того, против чего он возражал, и цену обвинениям правдивыми своими утверждениями и доводами, которые высветили суть дела до такой степени, что уничтожились все ложные подозрения, которыми его обременяли, а правда о том, что он в самом деле совершил, нимало не скрывалась. Среди прочего он пролил также свет на предательства или некоторые заговоры в связи со смертью нескольких князей, всегда при этом убедительно доказывая невиновность свою, почему и пожаловал ему двор императора полное освобождение от каких бы то ни было обвинений. Король пространно говорил пред императором и князьями, и столь красноречиво, и так свободно, и с такой легкостью, что император поднялся и, когда король приблизился к нему, обнял его. После чего он заговорил с ним со сладостию и приязненно. И после сего дня император начал почитать короля со многой пылкостью и обращаться с ним как с равным».

Таким образом, Ричард обезоружил своих врагов и в конечном счете выиграл дело. Как писал Роджер Ховденский, «его сознание оставалось свободным, он всегда ясно и свободно отвечал на все обвинения, так что император проникся к нему не только милосердием, но даже стал питать к нему дружбу».

Это заседание состоялось, должно быть, в начале марта 1193 года, поскольку около 22-го числа того же месяца уже была назначена итоговая сумма выкупа за короля. Король мог в это время принимать посетителей, то есть людей, ему близких, таких как епископ Илийский или Губерт Готье, епископ Солсберийский, который тотчас был отослан в Англию с заданием начать сбор денег для выкупа. Человек этот оказался в конечном счете надежным и верным; король близко познакомился с ним в Святой земле, знал, на что он способен, и понимал, почему он поступает так, а не иначе. Сама же сумма выкупа оказалась огромной: сто пятьдесят тысяч серебром в мерах города Кёльна. Обязательство было торжественно принято 29 июня, и согласно ему король получал свободу и мог возвратиться в свое королевство, как только будет предъявлена оговоренная сумма. Письма Ричарда и деловое послание императора Генриха VI, скрепленное золотой печатью, были отправлены в Англию, где тотчас же юстициарии предписали всем епископам, клирикам, писцам, графам и баронам, всем аббатам и приорам предоставлять четверть своих доходов для выкупа, включая даже серебряные потиры и чаши. «Не оставалось какой бы то ни было церкви, какого бы то ни было монашеского ордена, мужского или женского, и какого бы то ни было духовного звания, которые были бы забыты и не внесли свой вклад в выкуп за короля».

В этих обстоятельствах и треволнениях на Западе стало известно о смерти Саладина, скончавшегося 28 февраля 1193 года. Воистину это означало, что для Святой земли завершилась целая эпоха, равно как и для всех тех областей на Ближнем Востоке, на которые распространялись власть или влияние скончавшегося султана.

За царственного узника стали все чаще заступаться, и среди прочих ходатаев в дело вмешивались церковные власти. Папа отлучил от Церкви эрцгерцога Австрийского Леопольда и пригрозил отлучением королю Франции, если тот дерзнет предпринять что бы то ни было против земель крестоносцев, в число каковых входил и король Ричард. Но императору папа не грозил ни подобной же экскоммуникацией, ни наложением интердикта на земли, находящиеся в его власти: очень уж много раздоров и столкновений было между папством и Империей на протяжении предшествующего века с лишним…