Текст книги "Собор"

Автор книги: Реймонд Карвер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

– Бутерброды, пожалуйста. – Я отхлебнул немного виски. – А теперь помолимся, – сказал я, и слепой склонил голову.

Жена смотрела на меня разинув рот.

– Помолимся, чтобы телефонный звонок не оторвал нас от застолья и не испортил нам обед, – сказал я.

Мы навалились на еду. Съели все, что было на столе. Мы ели так, будто завтра конец света. Никто не произнес ни слова. Мы ели. Жрали. Подмели все подчистую. Вот уж ели так ели. Слепой очень быстро разобрался, где что лежит на его тарелке. Я с восхищением наблюдал, как он ловко орудует ножом и вилкой. Он отрезал кусочек мяса, клал его вилкой в рот, потом отправлял туда же картофель с фасолью и, наконец, отламывал и съедал кусочек хлеба с маслом. Все это он запивал большим глотком молока. Когда ему требовалось, он не стеснялся брать еду руками.

Мы подъели все, включая половину клубничного пирога. Некоторое время сидели как оглушенные. На лицах блестели капли пота. Наконец мы встали. Из столовой вышли, не оглядываясь на грязную посуду. Дойдя до гостиной, плюхнулись на свои прежние места. Роберт и жена сели на диван. Я устроился в большом кресле. Пока они говорили о самом важном, что произошло в их жизни за последние десять лет, мы выпили еще два-три раза. Я большей частью слушал. Изредка все же встревал. Чтобы он не подумал, будто я ушел из комнаты, и чтобы ей не показалось, будто я чувствую себя лишним. Они рассказывали друг другу, что интересного за эти десять лет случилось с ними – с ними! Напрасно я ждал, когда моя разлюбезная женушка скажет: «И здесь в мою жизнь вошел мой дорогой супруг» – или что-нибудь в таком роде. Ничего подобного я не дождался. Зато без конца слушал разговоры о Роберте. Роберт умел все понемногу, эдакий слепой мастер на все руки. Но в последнее время он и его жена распределяли социальные пособия, этим, насколько я понял, и зарабатывали себе на жизнь. Слепой был еще и радиолюбителем. Своим громким голосом он рассказывал о радиолюбителях с острова Гуам, с Филиппин, с Аляски и даже с Таити. Он сказал, что в тех краях, надумай он туда поехать, у него нашлось бы немало друзей. Время от времени он поворачивал ко мне свое бледное лицо, совал руку под бороду и задавал какой-нибудь вопрос. Сколько времени я работаю в этой должности? (Три года.) Нравится ли мне работа? (Нет.) Долго ли я собираюсь оставаться тут? (А куда я денусь?) Когда мне показалось, что слепой начинает выдыхаться, я встал и включил телевизор.

Жена зло посмотрела на меня. Чувствовалось, что вот-вот взорвется. Повернувшись к слепому, она сказала:

– Роберт, у тебя есть телевизор?

Слепой сказал:

– У меня их два, дорогая, – цветной и старый черно-белый. Причем если я включаю телевизор, а делаю я это регулярно, то всегда включаю цветной. Правда, смешно?

Я не знал, что ответить. Мне было абсолютно нечего ему сказать. Никакого мнения на этот счет. Поэтому я молча смотрел программу новостей, вслушиваясь в слова диктора.

– У вас цветной телевизор, – сказал слепой. – Не спрашивайте, как я определяю, – сам не знаю.

– Он у нас уже давно, – сказал я.

Слепой отхлебнул виски. Приподнял бороду, понюхал и отпустил. Выпрямился. Нащупал пепельницу на журнальном столике, поднес зажигалку к сигарете. Откинулся на спинку дивана и скрестил ноги.

Жена прикрыла рот рукой и зевнула. Потянулась. Сказала:

– Пойду наверх переоденусь. Роберт, устраивайся поудобнее.

– Мне удобно, – сказал слепой.

– Я хочу, чтобы тебе было удобно у нас, – сказала она.

– Мне действительно удобно, – сказал слепой.

Когда она ушла, мы прослушали прогноз погоды и спортивные новости. Жены так долго не было, что я засомневался, вернется ли она вообще. Наверно, легла спать, подумал я. Оставаться вдвоем со слепым не хотелось. Я спросил, не хочет ли он еще выпить, и он ответил «конечно». Потом я спросил, хочет ли он покурить травки. Я, мол, только что скрутил сигаретку. На самом деле сигарету с гашишем я еще не приготовил, но как раз собирался.

– С вами за компанию покурю, – сказал он.

– Правильно, черт возьми, – сказал я. – Это дело стоящее.

Я налил виски и подсел к слепому на диван. Затем свернул две большие сигареты. Прикурил одну и передал ему. Поднес к самым его пальцам. Он взял ее и затянулся.

– Задерживайте дым как можно дольше, – сказал я. По всему было видно, травку он курит впервые.

Моя жена спустилась к нам в розовом халате и розовых шлепанцах.

– Чем это пахнет? – спросила она.

– Балуемся травкой, – сказал я.

Жена зверем посмотрела на меня. Затем повернулась к слепому и сказала:

– Роберт, а я не знала, что ты куришь травку.

Он сказал:

– Как видишь, закурил. Все когда-нибудь бывает в первый раз. Только я пока ничего не чувствую.

– Эта штука мягкая, – сказал я. – Слабенькая. Мозги не вышибает.

– Согласен, дружище, не вышибает. – Он засмеялся.

Жена села на диван между слепым и мной. Я протянул ей сигарету с травкой. Она взяла ее, затянулась и вернула мне.

– Кто следующий? – сказала она. Потом добавила: – Зря я курю с вами. И так глаза слипаются. Обед меня доконал. Нельзя так много есть.

– Это все из-за клубничного пирога, – сказал слепой. – Это все из-за него. – Он громко засмеялся. Потом покачал головой.

– У нас еще половина осталась, – сказал я.

– Роберт, хочешь еще клубничного пирога? – сказала моя жена.

– Попозже, – сказал он.

Мы уставились в телевизор. Жена снова зевнула. Потом сказала:

– Я тебе постелила, Роберт, так что, когда захочешь, можешь идти спать. День у тебя сегодня был нелегкий. Ты скажи, если устал. – Она тронула его за руку. – Роберт?

Он очнулся и сказал:

– Я прекрасно провел время. Это гораздо лучше магнитофонных записей, верно?

Я сказал: «Ваша очередь» – и сунул сигаретку в его пальцы. Он затянулся, задержал дыхание и выпустил клуб дыма так, словно курил травку с детства.

– Спасибо, дружище, – сказал он. – Пожалуй, мне достаточно. Кажется, начинает разбирать, – сказал он. И протянул сигарету моей жене.

– И мне тоже достаточно, – сказала она. – Хорош. – Она взяла окурок и передала его мне. – Я посижу здесь с закрытыми глазами. Если, конечно, вам не мешаю, ладно? Если мешаю, так и скажите. А если нет, я посижу здесь с закрытыми глазами, пока вы не захотите спать, – сказала она. – Я тебе уже постелила, Роберт. Твоя комната наверху, рядом с нашей. Мы покажем, когда ты захочешь спать. Ладно, если засну, разбудите. – Она закрыла глаза и тут же заснула.

Программа новостей закончилась. Я встал и переключил телевизор на другой канал. Потом снова сел на диван. Жаль, что жена вырубилась. Ее голова лежала на спинке дивана, рот был открыт. Она пошевелилась во сне, и пола халата соскользнула, обнажив аппетитное бедро. Я потянулся, чтобы поправить халат, но в этот момент взглянул на слепого. Какого черта! Я снова откинул полу халата.

– Скажите, когда захотите клубничного пирога.

– Обязательно, – сказал он.

Я сказал:

– Вы не устали? Может, наверх отвести? На боковую, наверно, пора?

– Еще не пора, – сказал он. – Я останусь с вами, дружище. Если, конечно, не возражаете. Пока вам не захочется спать. Мы ведь так с вами и не поговорили. Как-то неловко, мы с ней совершенно забыли о вас. – Он поднял и отпустил бороду. Потом нащупал свои сигареты и зажигалку.

– Ничего страшного, – сказал я. – Рад, что вы решили посидеть со мной.

Похоже, я и впрямь был этому рад. Каждый вечер я курил травку и сидел внизу, пока не начинали слипаться глаза. Мы с женой почти никогда не ложились спать одновременно. Когда же я все-таки ложился и засыпал, то начинались эти жуткие сны. Иногда я просыпался весь в холодном поту, сердце колотилось как сумасшедшее.

По телевизору показывали что-то о средневековой церкви. Тема, конечно, серьезная. Но хотелось чего-то другого. Я попробовал другие каналы, но они уже не работали. Я извинился и снова включил первую программу.

– Все в порядке, дружище, – сказал слепой. – Я не против. Что бы вы ни смотрели. Всегда чему-нибудь учишься. И учебе этой нет конца. Я и сегодня не прочь узнать что-нибудь новенькое. Слух-то у меня нормальный, – сказал он.

Мы сидели молча. Он подался вперед, лицо его было обращено ко мне, а правое ухо – к телевизору. Зрелище идиотское. Время от времени он закрывал веки, а потом – раз! – открывал снова. Иногда запускал пальцы в бороду и пощипывал ее, будто обдумывал услышанное.

На экране появились монахи в сутанах с надвинутыми капюшонами; на монахов напали скелеты и черти. У людей в масках, изображавших чертей, были рога и длинные хвосты. Маскарад был частью карнавального шествия. Англичанин, который рассказывал о карнавале, сообщил, что он устраивается в Испании ежегодно. Я попытался все это объяснить слепому.

– Скелеты? – сказал он. – Скелеты я знаю, – и кивнул.

Показали собор. Потом долго и медленно показывали другой. На экране появился знаменитый собор в Париже с контрфорсами и шпилями до облаков. Камера взяла общий план – весь собор на фоне неба.

Иногда англичанин, который вел передачу, замолкал, и камера медленно показывала соборы со всех сторон. Или же – сельскую местность и людей в полях, идущих следом за волами.

Я молчал сколько мог. Потом понял – надо хоть что-то сказать. Я сказал:

– Теперь показывают собор снаружи. Горгульи. Такие резные страшилища. А теперь, кажется, уже Италия. Точно, это Италия. Какие-то рисунки на стенах церкви.

– Это что, фрески, дружище? – спросил он и отхлебнул из своего стакана.

Я потянулся к своему. Пустой. Старался вспомнить все, что мне известно.

– Вы спрашиваете, фрески это или не фрески? – сказал я. – Вот вопрос так вопрос. Не знаю.

Камера показывала собор неподалеку от Лиссабона. Португальский собор был похож на французский и итальянский. Разница небольшая. Главным образом, внутри. Тут меня как стукнуло, и я сказал:

– Мне пришла в голову одна идея. Вы знаете, как выглядит собор? То есть на что он похож? Как бы вам объяснить? Вы представляете, о чем речь, когда говорят «собор»? Допустим, чем он отличается от баптистской церкви?

Он выпускал дым изо рта тоненькой струйкой.

– Я знаю, что их строили сотни людей и на это уходило полвека или век. Это только что сказал ведущий. Собор строили несколько поколений – деды, отцы и внуки. Это я тоже только что услышал по телевизору. Люди начинали дело всей своей жизни и никогда не доживали до его завершения. В этом смысле, дружище, они ничем не отличаются от нас, верно? – Он засмеялся. Тут веки у него снова сомкнулись. Голова склонилась. Казалось, он задремал. А может, представил себя в Португалии. На экране был уже другой собор. На этот раз где-то в Германии. Англичанин продолжал басить.

– Соборы, – сказал слепой. Он сел прямо и покачал головой. – По правде говоря, дружище, все, что я о них знаю, я только что услышал. А может, вы мне опишете собор? Ну, пожалуйста. Мне очень хочется. Я действительно почти ничего о них не знаю.

Я уставился на экран. Как же начать-то? Ну а если бы от этого зависела моя жизнь? Скажем, какой-нибудь псих требует, чтобы или я описал собор, или он меня прикончит.

Я глазел на эти соборы, пока на экране снова не появился сельский пейзаж. Ни черта не получалось. Я повернулся к слепому и сказал:

– Ну, во-первых, они очень высокие. – Я оглядел комнату в поисках какой-нибудь подсказки. – Тянутся вверх. Выше и выше. К самому небу. Некоторые из них такие большие, что нужны опоры. Так сказать, для поддержки. Опоры называются контрфорсами. Не знаю почему, но мне они напоминают виадуки. А может, вы и виадуков не представляете себе? Иногда на стенах вырезают чертей или другую нечисть. А иногда святых. Если бы я еще знал для чего!

Он кивал. Казалось, раскачивался всем телом.

– Что-то у меня не очень получается, – сказал я.

Он перестал кивать и подвинулся на самый краешек дивана. Слушая меня, он постоянно теребил бороду. Мой рассказ, видно, мало что объяснил ему. Тем не менее он явно ждал продолжения и снова закивал, словно пытаясь меня подбодрить. Я мучительно соображал, что бы еще сказать.

– Они очень большие, – сказал я. – Массивные. Их делают из камня. И из мрамора тоже. В те далекие времена, когда люди строили соборы, они хотели быть поближе к богу. Бог тогда, наверно, был самым главным в их жизни. Это видно по тому, как строили собор. Извините, – сказал я, – но, кажется, это все, что я могу. Никудышный из меня рассказчик.

– Все прекрасно, дружище, – сказал слепой. – Вы только не обижайтесь на меня. Могу я вас кое о чем спросить? Я задам очень простой вопрос, чтоб можно было ответить «да» или «нет». Мне просто интересно, только и всего. Я бы не хотел быть неблагодарным по отношению к хозяину. Но скажите мне, пожалуйста, вы – верующий? Ничего, что я спросил?

Я покачал головой. Хотя видеть этого он не мог. Слепому что кивок, что улыбка – все едино.

– Не верю я в бога. Ни во что не верю. Иногда от этого паршиво. Вы понимаете?

– Конечно, конечно.

– Вот так, – сказал я.

Англичанин все еще что-то рассказывал. Жена вздохнула во сне. Вздохнула, но не проснулась.

– Извините меня, – сказал я. – Но я не могу описать собор. Не умею, и все тут. Больше и пытаться не стоит.

Слепой сидел неподвижно, опустив голову, и слушал меня.

Я сказал:

– Дело в том, что соборы меня не интересуют. Абсолютно. Соборы… Их и показывают-то по телевизору поздно ночью. Чего уж там.

Слепой откашлялся. Он что-то задумал. Вытащил носовой платок из заднего кармана. Потом сказал:

– Понял, дружище. Все нормально. Это бывает. Не переживайте, – сказал он. – Окажите мне услугу. Мне кое-что в голову пришло. У вас найдется плотная бумага? И ручка. Мы сейчас кое-что сделаем – вместе нарисуем собор. Надо только найти ручку и плотную бумагу. Поищите, дружище.

Пришлось идти наверх. Ноги подгибались от слабости. Будто я долго бежал. Поискал в комнате жены. В корзиночке на столе нашел несколько шариковых авторучек. Но где достать бумагу, которую он просит?

Внизу, на кухне, нашелся пустой бумажный пакет из-под лука. Вытряхнув шелуху, я принес пакет в гостиную и присел у ног слепого. Сдвинув какие-то вещи, положил пакет на кофейный столик и разгладил.

Слепой встал с дивана и сел на ковер рядом.

Он ощупал бумагу. Сверху, снизу, с боков. Края, даже края. Ощупал углы.

– Хорошо, – сказал он. – Хорошо. Начнем.

Он нащупал мою руку, в которой я держал ручку. Сжал мою руку своей.

– Вперед, дружище, рисуйте, – сказал он. – Рисуйте. У вас получится. Я буду рисовать с вами. Все будет в порядке. Начинайте, говорю вам. У вас получится. Рисуйте.

Вот я и начал. Сначала нарисовал коробочку, похожую на дом. Это вполне мог быть и мой дом. Потом подрисовал крышу. Над крышей нарисовал два шпиля. Умора, так и психом стать недолго!

– Великолепно, – сказал он. – Фантастика. Вы молодец, – сказал он. – Наверняка даже не подозревали, что способны на такое, верно, дружище? В нашей жизни вообще много странного. Продолжайте. Смелее.

Я прорезал арочные окна. Нарисовал контрфорсы. Навесил большие двери. Все рисовал и рисовал. Телевизионные передачи закончились. Я отложил ручку и размял пальцы. Слепой начал ощупывать бумагу. Он притрагивался кончиками пальцев к рисунку и кивал головой.

– Хорошо получается, – сказал слепой.

Я снова взял ручку, а он снова нащупал мою руку. Я продолжал. Я рисовать не умею. Но тем не менее рисовал.

Жена проснулась и наблюдала за нами. Она сидела на диване в распахнутом халате. Потом сказала:

– Что это вы делаете? Можете объяснить?

Я ничего не ответил.

Слепой сказал:

– Рисуем собор. Вдвоем, – сказал он ей. – Нажимайте сильнее, – сказал он мне. – Вот так. Хорошо. Прекрасно. У вас, дружище, получается. Знаю, получается. Вы и не подозревали, что можете. Но ведь можете, правда? Осталось совсем немного. Понимаете? Потерпите еще немножко. Есть у нас еще порох в пороховнице, – сказал он. – Теперь нарисуем людей. Что же это за собор без людей?

Жена сказала:

– Что происходит, Роберт, что вы делаете? Что происходит?

– Все в порядке, – сказал он ей. – Теперь закройте глаза, – сказал он мне.

Я закрыл. Сразу же, как он сказал.

– Закрыли? – сказал он. – Не подсматривайте.

– Закрыл, – сказал я.

– Не открывайте, – сказал он. – Не останавливайтесь. Рисуйте.

Мы продолжали рисовать. Его пальцы оседлали мои. Ничего подобного я в жизни не испытывал.

– Кажется, все. Вроде получилось, – сказал он. – Взгляните. Нравится?

Но мне хотелось еще немного посидеть с закрытыми глазами. Мне казалось, что открывать их пока не следует.

– Ну? – сказал он. – Видите?

Я все еще не открывал глаз. Я был у себя дома. Это я знал. Но у меня появилось ощущение, будто стен вокруг не осталось.

– Вот это да, – сказал я.

Как же много воды вокруг

Мой муж сидит и ест. Но я сомневаюсь, что он по-настоящему голоден. Поставив локти на стол, он жует и смотрит в одну точку. Переводит взгляд на меня и отворачивается. Вытирает рот салфеткой. Пожимает плечами и продолжает жевать.

– Чего ты на меня уставилась? – говорит он. – В чем дело? – и откладывает вилку в сторону.

– Я и не думала на тебя смотреть, – говорю я и качаю головой.

Звонит телефон.

– Не подходи, – говорит он.

– Может, это твоя мать, – говорю я.

– Тогда послушай, но сразу не отвечай, – говорит он.

Я поднимаю трубку и слушаю. Мой муж перестает жевать.

– Ну что, опять? – говорит он, когда я молча кладу трубку на рычаг. Снова принимается за еду. Но вдруг швыряет салфетку прямо в тарелку. – Черт возьми, почему люди не могут не совать нос в чужие дела? Может быть, ты мне скажешь, в чем я не прав? Я там был не один. Мы все обсудили и решили сообща. На кой дьявол нам было тащиться целых пять миль до машины? И нечего корчить из себя судью! Ты слышишь?

– Ты же знаешь, – говорю я.

Он говорит:

– Что я знаю, Клэр? Скажи, что я должен знать. Я знаю только одно. – Он, как ему кажется, выразительно смотрит на меня. – Она уже была мертвая. О чем я, конечно, как и все мы, весьма сожалею. Но она была мертвая.

– В том-то и дело, – говорю я.

Он снимает локти со стола. Отшвыривает стул. Вытаскивает сигареты и, прихватив банку пива, уходит в сад. В окно я вижу, как он усаживается в шезлонг и снова берет газету.

Его имя напечатано на первой полосе. Вместе с именами его друзей.

Я стою с закрытыми глазами и крепко держусь за край раковины. Одним махом сметаю всю посуду из сушилки на пол.

Он не шевелится. Я уверена, что он слышал. Он едва приподнимает голову, словно прислушивается. Но даже не оборачивается.

Он, и Гордон Джонсон, и Мел Дорн, и Верн Уильямс любят покер, боулинг и рыбалку. На рыбалку они ездят весной и в начале лета, пока еще не прибыли на отдых многочисленные родственники. Все четверо – приличные люди, примерные мужья и отцы, хорошие работники. У всех есть сыновья или дочери, которые ходят в школу вместе с нашим сыном Дином.

Так вот, в прошлую пятницу эти примерные мужья и отцы отправились на речку Начес. Оставив машину в горах, они пошли к месту рыбалки пешком. С собой захватили спальные мешки, еду, карты и виски.

Девушку они заметили еще до того, как разбили лагерь. На нее наткнулся Мел Дорн. Она была совершенно голая. Запутавшись в низко склонившихся ветвях дерева, она лежала у самого берега.

Мел позвал остальных. Они обсудили, что делать дальше. Один из них – мой Стюарт не говорит кто – сказал, что они должны немедленно ехать назад. Другие, отводя взгляд в сторону, сказали, что они против. Они-де устали, время позднее, и девушка эта никуда не денется.

В конце концов решили разбить лагерь. Разожгли костер и выпили. Когда взошла луна, заговорили о девушке. Кто-то сказал, что тело может унести течением. Они взяли фонари и отправились к реке. Один из них, скорее всего Стюарт, вошел в воду. Он взял ее за пальцы и подтащил к самому берегу. Потом обвязал ее запястье веревкой, а веревку прикрепил к дереву.

Утром они позавтракали, сварили кофе, выпили виски и разошлись рыбачить. Вечером пожарили рыбы с картошкой, сварили кофе, выпили виски, а грязную посуду помыли в реке прямо рядом с той девушкой.

Потом сели играть в карты. Играли, наверно, дотемна. Верн Уильямс пошел спать. Остальные посидели еще немного. Гордон Джонс сказал, что форель на сей раз жестковата – очень уж вода холодная.

На следующее утро они встали поздно, выпили виски, еще немного порыбачили, потом сложили палатки, свернули спальные мешки, взяли вещи и пошли к машине. На машине доехали до ближайшей телефонной будки. Говорил Стюарт, а остальные сгрудились вокруг на солнцепеке. Он продиктовал шерифу их имена. Скрывать им было нечего. И нечего стыдиться. Они согласились подождать полицейских, чтобы показать дорогу и подписать показания.

Когда он вернулся домой, я уже спала. Проснулась я, только услышав шум на кухне. Встала и вышла к нему – опираясь на холодильник, он пил пиво. Потом обнял меня своими ручищами и погладил по спине. В постели он снова обнял меня и вдруг застыл, словно о чем-то задумался. Я повернулась к нему и тоже обняла его. После он, кажется, так и не заснул.

В то утро он встал гораздо раньше меня. Видимо, хотел проверить, не появилось ли что-нибудь в газетах.

Телефон зазвонил сразу после восьми.

– Идите к черту! – закричал он в трубку.

Не успел он ее положить, как телефон зазвонил снова.

– Мне нечего добавить к тому, что я уже рассказал шерифу!

Он с силой бросил трубку на рычаг.

– Что происходит? – спросила я.

И тогда он рассказал мне эту историю.

Я сметаю в совок осколки разбитой посуды и выхожу из дома. Он теперь лежит на траве, газета и банка пива валяются рядом.

– Стюарт, давай поедем куда-нибудь, – говорю я.

Он переворачивается на живот и смотрит на меня.

– Да, надо купить пива, – говорит он. Потом встает и, проходя мимо, касается моего бедра. Говорит: – Я сейчас.

Мы едем по городу молча. Он останавливается около супермаркета купить пива. Внутри магазина я вижу большую пачку газет. На верхней ступеньке крыльца толстая женщина в ситцевом платье протягивает маленькой девочке леденец на палочке. Потом мы пересекаем речушку Эверсон и сворачиваем на проселок. Речушка пробегает под мостом и через несколько сотен метров впадает в большой пруд. На берегах пруда полно народа. Все ловят рыбу.

Как же много воды вокруг.

Я говорю:

– Зачем вам понадобилось ехать на рыбалку в такую даль?

– Не зли меня, – говорит он.

Мы садимся на залитую солнцем скамейку. Он открывает пиво себе и мне. Говорит:

– Расслабься, Клэр.

– Они говорили, что не виноваты. Говорили, что на них нашло умопомрачение.

Он говорит:

– Кто? О чем это ты?

– Братья Мэддоксы. Это у нас там… Они убили девушку, которую звали Арлин Хабли. Отрубили ей голову, а тело бросили в речку Кис Элм. Я тогда еще совсем девчонкой была.

– Ты мне начинаешь здорово действовать на нервы, – говорит он.

Я не отрываю глаз от речушки. Я там, лежу в воде лицом вниз, с открытыми глазами, смотрю на плауны, мертвая.

– Я не знаю, что с тобой происходит, – говорит он по дороге домой. – С каждой минутой ты меня бесишь все больше и больше.

Мне нечего ему сказать.

Он пытается сосредоточиться на дороге. Но все время поглядывает в зеркало заднего вида.

Он знает.

Стюарт считает, что сегодня дает мне поспать. Но я проснулась задолго до звонка будильника. Лежала на краю постели, подальше от его волосатых ног, и думала.

Он отправляет Дина в школу, потом бреется, одевается и уходит на работу. Дважды он заглядывает в спальню и тихонько покашливает. Но я делаю вид, что сплю.

На кухне я нахожу записку. В конце ее стоит: «Твой любящий муж».

Я пью кофе и кладу на записку кольцо. Просматриваю лежащую на столе газету. Потом читаю внимательно. Тело девушки опознали, родных нашли. Но сначала тело понадобилось осмотреть, что-то там отрезать, взвесить и измерить, потом вложить обратно и зашить.

Задумавшись, я долго сижу с газетой в руках. Потом звоню в парикмахерскую.

Пока сушатся волосы, Марни делает мне маникюр.

– Завтра иду на похороны, – сообщаю я.

– Искренне вам сочувствую, – говорит Марни.

– Ее убили, – говорю я.

– Господи, страсти какие, – говорит Марни.

– Я ее не очень-то хорошо знала, – говорю я. – Но вы же понимаете.

– Сейчас мы все сделаем как надо, – говорит Марни.

Вечером я ложусь спать на диване, а утром встаю раньше всех. Пока он бреется, я варю кофе и готовлю завтрак.

Он появляется в дверях, на голом плече висит полотенце.

– Кофе готов, – говорю я. – Яйца выну через минуту.

Я бужу Дина, и мы втроем садимся завтракать. Как только Стюарт поворачивается ко мне, я начинаю спрашивать Дина, не хочет ли он молока, гренков, еще чего-нибудь…

– Я позвоню тебе днем, – говорит Стюарт, открывая входную дверь.

Я говорю:

– Меня сегодня, скорее всего, не будет дома.

– Хорошо, – говорит он. – Ладно.

Я тщательно одеваюсь. Примеряю шляпу и придирчиво оглядываю себя в зеркало. Пишу Дину записку.

Дорогой, у мамы сегодня днем дела, она вернется поздно. Никуда не уходи, дождись кого-нибудь из нас.

Любящая тебя мамочка.

Я смотрю на слово «любящая» и подчеркиваю его. Потом замечаю слово «кого-нибудь». Интересно, оно пишется вместе или через черточку?

Я еду мимо ухоженных ферм, посевов овса и сахарной свеклы, яблочных садов и лугов. Потом картина меняется: вместо домов – лачуги, вместо садов – леса. Появляются горы, а справа, далеко внизу, проглядывает речка Начес.

Меня догоняет зеленый пикап и долгое время держится за мной. Я время от времени неожиданно сбрасываю скорость, надеясь, что он обгонит меня. Потом резко жму на газ. И тоже ни с того ни с сего. Приходится до боли сжимать руль.

На длинном прямом отрезке он начинает обгонять меня. Какое-то время едет рядом. Стриженный «ежиком» мужчина в синей рабочей блузе. Мы внимательно оглядываем друг друга. Потом он машет мне рукой, сигналит и уезжает вперед.

Я ищу место, где можно остановиться. Останавливаюсь и выключаю мотор. Снизу доносится шум реки. Потом я слышу, что пикап возвращается.

Я запираю дверцы и поднимаю стекла.

– У вас все в порядке? – спрашивает мужчина. Он стучит по стеклу. – Что-нибудь случилось? – Опираясь на машину, наклоняется к боковому стеклу.

Я смотрю на него. А что мне еще делать?

– У вас там все в порядке? С чего это вы заперлись?

Я качаю головой.

– Опустите стекло. – Он тоже качает головой, потом бросает взгляд на шоссе и снова смотрит на меня. – Сейчас же опустите стекло.

– Прошу вас, – говорю я. – Мне надо ехать.

– Откройте дверь, – орет он, словно не слыша меня. – Вы задохнетесь.

Он разглядывает мою грудь, ноги. Разглядывает совершенно откровенно.

– Эй, красотка, – говорит он. – Я ведь только помочь хочу.

Гроб завален гирляндами цветов. Едва я сажусь, раздаются звуки органа. Входящие рассаживаются. Я замечаю мальчика в расклешенных брюках и рубашке с короткими рукавами. Открывается дверь, в зал плотной группой входят родные усопшей и идут в занавешенный правый придел. Скрипят стулья, люди устраиваются поудобнее. Красивый блондин в красивом черном костюме встает перед сидящими и просит нас преклонить головы. Сначала он молится о нас, живых, а потом и о душе покойной.

Вместе с другими я подхожу к гробу. Потом медленно иду к выходу, и вот я уже снаружи, где ярко светит солнце. Передо мной по лестнице, прихрамывая, спускается женщина. Внизу она оборачивается ко мне и говорит:

– Поймали его. Слабое, конечно, утешение. Арестовали сегодня утром. Я по радио слышала. Парень из нашего же городка.

Мы делаем несколько шагов по нагретой солнцем дорожке. Присутствовавшие на отпевании уже заводят машины. Я хватаюсь за столбик. Отполированные капоты и крылья машин слепят глаза. У меня кружится голова.

Я говорю:

– Всех не переловят. Их не так уж мало.

– Я эту девочку знала еще совсем крохой, – говорит женщина. – Она частенько заходила ко мне, я пекла для нее печенье, а она ела его и смотрела телевизор.

Когда я возвращаюсь домой, Стюарт сидит у стола со стаканом виски. Мне вдруг кажется, что с Дином случилось что-то страшное.

– Где он? – говорю я. – Где Дин?

– На улице, – говорит мой муж.

Он допивает виски и встает. Говорит:

– Я, кажется, знаю, чего тебе не хватает.

Одной рукой он обнимает меня за талию, а другой начинает расстегивать жакет, а потом и блузку.

– Все остальное потом, – говорит он.

Говорит что-то еще. Но я уже не прислушиваюсь. Я ничего не слышу, когда так много воды вокруг.

– Правильно, – говорю я, помогая ему расстегивать пуговицы. – Пока не пришел Дин. Скорее.