Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 17"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Гарри Гаррисон,Роберт Сильверберг,Роберт Альберт Блох,Теодор Гамильтон Старджон,Уильям Тенн,Эдвард Дансени,Джеймс Бенджамин Блиш,Генри Слизар,Сирил Майкл Корнблат,Уильям Моррисон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

– По вашей воле? – горько улыбнулся Тогол. – Это ваш мир. А мне нужен мой собственный. Старый мир с обыкновенными людьми, мужчинами и женщинами.

– Вы отлично знаете, почему я решил обойтись без женщин. Они вовсе не обязательны для продолжения рода человеческого. К счастью, в моем возрасте половое влечение не играет большой роли. Женщины только осложнили бы каше существование, не выполняя никаких полезных функций.

– Нежность, сострадание, понимание, дружба, – пробормотал Тогол. – Все это, согласно вашему определению, нефункционально?

– Стереотипы. Чепуха. Сентиментальные слюни по поводу биологической роли, которую вы и я сделали ненужной.

– Вы все сделали ненужным, – заявил Тогол. – Все, кроме муравьиной деятельности вашей клоповой колонии. Искривленные, искалеченные, ущербные личности, созданные вам на потребу.

– Но при всей своей ущербности они счастливы, – сказал Скиннер. – Да это и неважно. Важно то, что я не изменился. Я не ущербный.

– Неужели? – Тогол безрадостно улыбнулся. Он кивком головы указал на дом и взмахом руки как бы охватил террасу и простиравшийся под нею город.

– Все, что вы здесь понастроили, все, что вы создали, – это ведь из-за страха, больше всего калечащего людей, – из-за страха смерти.

– Но все люди боятся смерти.

– Боятся настолько, что всю жизнь только и пытаются укрыться от мысли о собственной бренности? – Тогол покачал головой. – Вы знаете, под моей лабораторией есть некое помещение. Вы знаете, почему оно было построено. Вы знаете, что в нем находится, но ваш страх настолько велик, что вы боитесь признаться себе самому, что оно существует.

– Проводите меня туда.

– Да неужели?

– Пойдемте. Я покажу вам, что я не испугаюсь.

Но он испугался. Не успели они дойти до лифта, как Скиннера затрясло, а когда они начали глубокий спуск на нижний уровень, его стала бить неукротимая дрожь.

– Ну и холодище здесь, внизу, – пробормотал он.

Доктор Тогол кивнул.

– Температурный контроль, – сказал он.

Они выбрались из лифта и пошли по темному коридору к помещению, обитому стальными листами. У дверей стоял часовой – Скиннер из охраны и, когда они приблизились к нему, приветственно улыбнулся. По приказу Тогола он достал ключ и открыл дверь.

Сьюард Скиннер не глядел на часового и не хотел видеть то, что было за дверью.

Но доктор Тогол уже вошел, и Скиннеру не оставалось ничего, кроме как идти за ним. Идти за ним в тусклом свете холодного помещения, к неясно вырисовывающимся в самом его центре рядом контрольных устройств, которые выли и жужжали, к переплетению труб, что, извиваясь, тянулись со всех сторон к прозрачному стеклянному цилиндру.

Скиннер уставился на цилиндр. Очертания в полумраке его были похожи на гроб, да это и был гроб, в котором Скиннер увидел…

Самого себя.

Свое собственное тело, изношенное, иссохшее тело, от которого были взяты клоны; оно плавало в чистом растворе среди разного рода клемм и тонких, как паутина, проводов, которые, проходя сквозь стеклянный цилиндр, соприкасались с замороженной плотью.

– Он не мертв, а находится в растворе при низкой температуре, – пробормотал доктор Тогол. – Криогенный процесс, поддерживающий вас в таком состоянии, когда жизненные функции приостановлены на бесконечно долгое время…

Скиннер опять вздрогнул и отвернулся.

– Почему? – прошептал он. – Почему вы не дали мне умереть?

– Вы же хотели бессмертия.

– И я его получил. Вместе с этим новым телом и с остальными…

– Плоть бренна. Любой несчастный случай может ее уничтожить.

– У вас есть клеточная ткань про запас. Если что-нибудь случится со мной – теперешним – вы повторите клонирование.

– Только если в процессе клонирования будет участвовать старое тело. Его нужно сохранить для такого рода крайних случаев живым.

Скиннер принудил себя еще раз взглянуть на существо – труп, покоящийся в стеклянном саркофаге.

– Но оно не живое, оно не может уча…

И все же он знал: оно было живое, знал, что криогенный процесс преследовал одну цель: сохранить минимальные жизненные силы в состоянии гибернации до тех пор, пока медицина не научится задерживать и побеждать болезни, не научится постепенно повышать температуру таких тел и успешно возвращать их к полноценной сознательной жизни.

Скиннер понял, что эта цель еще ни разу не была достигнута, но это было вполне возможно. Наступит день, когда методология всего процесса окажется настолько совершенной, что Скиннера можно будет воссоздать заново не в виде клона, но, так сказать, первоначального Скиннера, еще раз восставшего из мертвых – соперника ему самому, нынешнему.

– Уничтожьте это, – сказал он.

Доктор Тогол уставился на него.

– Вы сошли с ума. Вы не можете…

– Уничтожьте это.

Скиннер повернулся и вышел из подземелья. Доктор Тогол остался в одиночестве и только через много-много времени вернулся в дом Скиннера. Он так и не сказал, что делал там внизу, а Скиннер не расспрашивал его. Они больше не говорили о подземелье.

Но с этой ночи отношения Скиннера и Тогола стали уже не те, что прежде. Не было больше споров о будущем, о новых планах и экспериментах. Было только все усиливающееся напряжение; ожидание, атмосфера неопределенности и отчуждения. Все больше и больше времени доктор Тогол проводил в своих лабораториях и в собственной комнате, примыкавшей к ним. А Скиннер жил своей жизнью, совершенно одинокий.

Один. И вместе с тем не один. Ибо это был его мир. Он был населен людьми, созданными по его образу и подобию. Нет бога, кроме Скиннера. И Скиннер – пророк его.

Это была священная заповедь, закон. А если доктор Тогол не пожелал следовать ему…

Сьюард Скиннер, шагая по улицам своего собственного города, подошел к музею.

У дверей его поджидал Скиннер-шофер, с почтительной улыбкой выслушавший брошенное приказание, а Скиннер – музейный привратник радостно кивнул входящему Сьюарду Скиннеру.

Скиннер-смотритель почтительно приветствовал его, очарованный зрелищем посетителя. Никто другой никогда не приходил в музей, за исключением его хозяина. В сущности, сама идея создать музей была странной причудой, архаизмом, привнесенным сюда из далекого прошлого, с Земли.

Но Сьюард Скиннер чувствовал потребность в подобном заведении, в хранилище, витрине для произведений искусства и предметов материальной культуры, собранных им в прошлом. И хотя он мог наполнить его сокровищами и трофеями, собранными по всей Галактике, он пожелал выставить здесь лишь вещи, привезенные с Земли, к тому же устаревшие – сувениры и памятные пустячки, представляющие древнюю историю. Тут, в этих залах, были собраны богатства и реликвии далекого прошлого, отдаленного во времени и пространстве. Картины из дворцов, скульптуры и статуи из храмов, драгоценности, безделушки, роскошные пустячки, которые когда-то олицетворяли королевский вкус и были извлечены из королевских гробниц.

Скиннер проходил мимо выставленной напоказ славы прошлого, не удостаивая ее взглядом. Обычно он мог часами с восторгом рассматривать древний телевизор, библиотеку печатных книг, одетую в герметическую оболочку из плексигласа, машины-автоматы, реконструированные автомобили с бензиновыми моторами, приведенные в полную боевую готовность.

Сегодня же он сразу направился в отдаленную комнату и указал на один из выставленных там предметов.

– Дайте мне это.

Смотритель скрыл свое недоумение под вежливой улыбкой, но повиновался.

Скиннер повернулся и пошел назад. Поджидавший у дверей шофер препроводил его в минимобиль.

Мчась по улицам, Скиннер с улыбкой оглядывался на прохожих и наблюдал за тем, как они спешили каждый по своим делам.

Как мог Тогол назвать их ущербными? Они были так счастливы своей работой, они жили полной жизнью. Каждый из них был смоделирован так, чтобы нести свой жребий без чувства зависти, соперничества или злобы. Благодаря моделированию и выборочной блокировке матриц памяти они казались гораздо более удовлетворенными, чем сам Сьюард Скиннер, рассматривавший их по дороге домой.

Но и он найдет удовлетворение и очень скоро.

В тот вечер он призвал к себе доктора Тогола.

Сидя на террасе в сумерках и вдыхая синтетический аромат искусственных цветов, Скиннер с улыбкой приветствовал ученого.

– Садитесь, – сказал он. – Пора нам с вами поговорить. Тогол кивнул и с усталым вздохом опустился в кресло.

– Замучились? – Тогол кивнул.

– В последнее время я был очень занят.

– Я знаю. – Скиннер повертел в руках рюмку с бренди. – Да, собирать сведения, касающиеся нашего проекта, – должно быть, весьма утомительное занятие.

– Мне очень важно собрать исчерпывающие сведения.

– Вы все записали на микропленку, не так ли? Бобинка, такая крохотная, что ее можно сунуть в карман. Очень удобно.

Доктор Тогол выпрямился и застыл в кресле. Скиннер улыбался ангельской улыбкой.

– Вы собирались тайно переправить ее куда-то? Или взять ее с собой на следующем корабле, который полетит на Землю?

– Кто вам сказал…

Скиннер пожал плечами.

– Но это же очевидно. Теперь, когда вы достигли цели, вам понадобилась слава. Триумфальное возвращение. Ваше имя и признание, эхом гремящее по всей Галактике…

Тогол нахмурился.

– Для вас естественно все воспринимать с точки зрения вашего «эго». Для меня это не так. Еще до того, как все началось, вы мне сказали, что я могу сделать самое эпохальное открытие всех времен. Открытие должно служить всем.

– Я оплатил исследования, я авансировал проект, он моя собственность.

– Ни один человек не имеет права лишать человечество знаний.

– Это моя собственность, – повторил Скиннер.

– Но я не ваша собственность.

Доктор Тогол встал.

Улыбка Скиннера погасла.

– А если я вас не отпущу?

– Я бы вам не советовал.

– Угрожаете?

– Констатирую факт.

Тогол смело встретил взгляд Скиннера.

– Дайте мне уйти с миром. Поверьте моему слову, ваш секрет не будет разглашен. Я опубликую свои находки, но сохраню вашу тайну. Никто не будет знать местонахождения Эдема.

– Я не привык торговаться.

– О, мне это известно, – кивнул доктор Тогол, – поэтому я принял некоторые меры предосторожности.

– Какие же именно? – хихикнул Скиннер, наслаждаясь ситуацией. – Вы позабыли, ведь этот мир – мой.

– У вас нет никакого мира. – Тогол, нахмурившись, смотрел ему прямо в лицо. – Все вокруг – лишь туманное отражение в зеркале. Вот к чему приводит мания величия, доведенная до абсурда. В древние времена конкистадоры и короли окружали себя портретами и изображениями, восхвалявшими их триумфы, требовали возведения статуй и пирамид – памятников своему тщеславию. Слуги и рабы пели им хвалы, священники возводили храмы во славу их божественной сущности. Вы сделали то же самое и даже больше, но все это долго не продержится. Человек не остров. Самые высокие храмы рушатся, самые льстивые приверженцы обращаются в прах.

– Вы отрицаете, что дали мне бессмертие?

– Я дал вам то, что вы хотели, то, что имеет каждый, кто гонится за властью, – иллюзию собственного всесилия. Храните ее на здоровье. Но если вы попробуете меня остановить…

– Именно это я и собираюсь сделать. – На лице Сьюарда Скиннера опять появилась улыбка. – И сию минуту…

– Скиннер! Ради бога.

– Вот именно! Ради меня…

Продолжая улыбаться, Скиннер опустил руку в карман куртки и вытащил предмет, который он взял из музея.

В сумерках сверкнуло пламя. Тишину разорвал короткий резкий звук, и доктор Тогол упал с пулей между глаз.

Скиннер кликнул Скиннера, который стер крохотную струйку крови на полу террасы. Два других Скиннера унесли тело.

И жизнь продолжалась.

Она будет продолжаться вечно, ей не грозит вмешательство извне. Скиннер был в безопасности в мире Скиннеров. Он мог свободно строить дальнейшие планы.

Конечно, доктор Тогол был прав. У него мания величия. Нужно смотреть правде в лицо. Скиннер это признавал. Ему было легко в этом признаться, потому что он не был сумасшедшим, он был лишь реалистом, а реалист всегда признает истину – то что человеческое «эго» – самодовлеющая величина. Как это просто для сложного человека!

Но даже Тогол не понимал, насколько сложен Скиннер. Настолько сложен, что может строить дальнейшие планы. Он их уже давно вынашивал.

Бессмертие и независимость здесь, в его собственном мирке – это только начало. Предположим, что бесконечные возможности заселить миры Галактики Сьюардами Скиннерами будут реализованы до конца, до неизбежного конца каждого нового мира.

На это потребуется время. Но ведь перед ним бесконечность. На это потребуются усилия. Но ведь бессмертие перечеркнет усталость. У него в руках будут и способы, и средства, в конце концов он получит и то и другое. Постепенно его планы претворятся в жизнь, и тогда в Галактике не останется никого, кроме господа бога… Скиннер, лишь Скиннер во веки веков. И да будет так!

Скиннер сидел на террасе, уставясь в пространство. Темнота окутывала землю. Неясный план постепенно приобрел четкие очертания в его мозгу – восприимчивом, бессмертном мозгу, который будет работать вечно.

Конечно, существует способ и очень простой. Скиннеры-ученые будут трудиться, разрабатывая детали. А с его средствами нет ничего фантастичного или невозможного. Все будет очень просто. Нужно лишь создать мутанта, микроорганизм, вирус, обладающий иммунитетом, а затем разбросать его на кораблях по основным планетам Галактики. Человеческая жизнь, животная и растительная жизнь – все погибнет в этом вихре. Навсегда, во веки веков – и да будет так!

Быть самым богатым человеком в мире – ну и что? Самым мудрым, самым сильным, самым могущественным – тоже недостаточно. Но быть единственным человеком – во веки веков…

Сьюард Скиннер засмеялся.

И вдруг совершенно неожиданно его смех перешел в визг.

Скиннер визжал. Этот визг слышался по всему миру. Он эхом отдавался в музее, в апартаментах смотрителя, нарастал на улицах, где охрана несла караул, раздвинул рот спящего шофера, разом вылетел из уст всех Скиннеров, которые вдруг оказались там.

И Скиннер, который сидел на террасе, тоже оказался там. Доктор Тогол в свое время действительно принял меры предосторожности и действительно отомстил. И он это сделал так просто!

В склепе, где настоящий Сьюард Скиннер плавал в ледяном растворе, сохранявшем его в состоянии гибернации, он подготовил все для того, чтобы температурный контроль отключился.

Доктор Тогол не уничтожил труп в подземелье. Он сохранил тело, оно было живым, и сейчас оттаивало, а вместе с этим к нему возвращалось сознание. Это было сознание настоящего Сьюарда Скиннера, который проснулся в черном, булькающем чану лишь для того, чтобы задохнуться и, поперхнувшись, умереть.

И потому, что к нему вернулось сознание, все его клоны связанные с этим телом, осознали то же, что и он, испытали шок и страшные ощущения, пока исчезали искусственные блоки памяти и части вновь превращались в целое.

Через минуту то, что было в склепе, погибло. Но погибло не раньше, чем все Скиннеры испытали предсмертную агонию, которая для них никогда не кончится, ибо они, клоны, были бессмертны.

Визг Сьюарда Скиннера смешался с визгом всех до единого Скиннеров в его мире – и этот визг будет длиться

во веки веков!

Перевела с английского

Е. Ванслова

Майкл Дж. Коуни
Р/26/5/ПСИ И Я

Через какое-то время я узнал человека, сидящего за столом напротив меня, и судя по всему, это был хороший признак. Если я его узнал, стало быть, у меня пробудился интерес к окружающему.

– Когда вы в последний раз выходили из своей комнаты?

Его губы двигались: это были толстые губы, не чувственные, но слегка надменные. В его тщательном выговоре ощущалась какая-то цепкость, словно он пробовал на вкус каждое слово, отметая всякий словесный мусор, прежде чем его речь достигнет ушей слушателей. Губы гармонировали со всем его лицом, широким, круглым и, что называется, холеным. Он источал добродушие. Это был человек, который умел заводить друзей и подбирать выражения.

– Когда вы последний раз выходили из своей комнаты? Его глазки, поблескивая между складок плоти, добродушно рассматривали меня. Они как бы говорили, что мне не о чем беспокоиться.

И я им поверил, так как это был путь наименьшего сопротивления.

– Кажется, в прошлом месяце, – ответил я.

– Время утратило всякое значение, да? – он сочувственно кивнул мне.

На его обитом кожей письменном столе лежала только одна папка – мое дело, и, открыв ее, он стал перелистывать страницы. Он начинал лысеть; я это заметил, когда он наклонил голову при чтении – я еще задал себе праздный вопрос, беспокоит ли его это.

– Вас это беспокоит? – спросил он, сверхъестественным образом переиначив мои мысли. – Рождаемость, перенаселенность, Марс, проблема питания? Когда вы сидите в своей комнате, появляется такое ощущение, будто вас заперли? Вас что-то давит?

– Нет, – чистосердечно ответил я.

– Почему же вы тогда не выходите на улицу? – спросил он.

В его прямоугольном кабинете стены были желтые, а потолок – зеленый, и за спиной этого человека синело распахнутое окно, откуда открывался вид на крыши, теряющиеся в бесконечной дали. Когда они вывели меня из моей комнаты и доставили сюда, меня охватил ужас. Повсюду так много людей…

– Так почему же вы не выходите? – спросил он.

– Видимо, потому, что не хочу.

Я не думал, что такой ответ его удовлетворит, но он зеленой шариковой авторучкой сделал пометку в моей папке.

– После звонка с Центральной мои люди нашли вас в вашей комнате, – просветил он меня, будто я и без него этого не знал. – При выборочной проверке на пульте управления Центральной выяснилось, что ваша дверь не открывалась вот уже два месяца. Вас нашли сидящим в кресле рядом с горой еды, и 3-V был отключен. Поставили диагноз «хроническая апатия», я думаю, правильный, и привезли вас сюда.

Меня это несколько разозлило, потому что показалось посягательством на мою личную свободу.

«Чертовы стукачи», – пробормотал я так глухо, чтобы он не расслышал. Он-то был ничего, а вот Центральной я на дух не брал. Повсюду суют свой нос!

– Большой город, – продолжал он. Его звали Форд; это имя украшало маленький пластиковый значок на куртке. – В большом городе почувствовать одиночество проще простого. Людям, кажется, наплевать… Сколько вам лет, Джонсон? Тридцать? Тридцать один? Вы еще так молоды, что можете иметь друзей.

Я издал горький смешок. У меня были друзья! Те, что живут за ваш счет, пьют все, что у вас есть, захватывают все, что вам принадлежит, и доводят вас до безумия бесконечным нытьем – монологами по сверхпустяковым поводам.

– Меня вполне удовлетворяет общество самого себя, – холодно заметил я.

Он как-то чудно поглядел на меня, приподняв одну бровь.

– Странно, что вы так сказали.

– Странно?

– Я так часто слышал эти слова от людей, сидевших на том самом месте, где сейчас сидите вы. Они говорили мне, по-видимому, совершенно искренне – что они очень счастливы в обществе самих себя. Когда-то я им верил. Я отпускал их, предоставлял их самим себе, и через какое-то время они кончали жизнь самоубийством. Теперь я лучше знаю… Следить за нравственным здоровьем города я обязан по долгу службы, это моя работа, Джонсон, и я бы не выполнил своего долга, если бы не пытался помочь людям вроде вас. Апатия – это жестокий недуг.

– Повезло же вам с работой, – пробормотал я, мечтая лишь о том, как бы попасть домой.

– Не у всех из нас есть работа, но по крайней мере мы можем сделать хоть какой-то вклад в социальный процесс. – Он нажал кнопку. – Я знаю, бессмысленно говорить вам, чтобы вы взяли себя в руки, а потом отослать вас домой. Вы нуждаетесь в лечении.

– В печении? – нервно повторил я. До меня доходили слухи о Восстановительном центре для потенциальных самоубийц, о домах, где их объединяют в коллектив и вынуждают состязаться друг с другом – кто кого превзойдет, пока власти в мудрости своей не решат, что у этих людей вновь восстановлен интерес к жизни, и не пошлют их по домам… Для меня это было бы невыносимо.

– Нет, только не Восстановительный центр, – фыркнул он, снова прочитав мои мысли. – Восстановительный центр – это уже последнее средство, и если я помещаю туда человека, значит, я потерпел поражение. Нет. За последнее время в этой области произошли кое-какие изменения, появились средства более гуманные, чем Восстановительный центр, и я предлагаю вам стать… гм… подопытным кроликом в серии испытаний, которые я провожу. Мне доставляет удовольствие сообщить, что успех обеспечен на сто процентов… Я собираюсь на какое-то время снабдить вас компаньоном, – неожиданно сказал он. – Кто-то должен поднять вам настроение. Избавляйтесь от меланхолии! Мое средство намного лучше, чем Восстановительный центр! И запомните, что успех в лечении зависит главным образом от вас. Если вы не будете ладить с другими, то боюсь… – Он насмешливо ухмыльнулся, будто имел дело с душевнобольным.

Дверь отворилась, и в комнату вихляющей походкой вошла хорошенькая медсестра. Я тотчас же спросил себя, не она ли моя компаньонка, но надеяться на это было уж слишком.

– Уильямс, медсестра, – представил ее Форд. – Идите с ней, она вас протестирует. И пожалуйста, не беспокойтесь, тест будет дан лишь затем, чтобы подобрать вам идеального компаньона.

За считанные минуты моя голова стала похожа на голову Медузы Горгоны – на ней сплелись электроды. Уильяме в совершенстве знала свое дело.

Я снова лежал в кресле и блаженствовал, абсолютно ни о чем не думая. Хорошо было вновь оказаться дома, в своем уголке – в нише уютно белеет невключенный экран 3-V, и в комнате царит гробовая тишина.

Но вот послышался стук в дверь. Что-то уж слишком скоро? Я взглянул на часы и с легким удивлением обнаружил, что недвижимо просидел почти пять часов. Пора было обедать. Я нажал на кнопку доставки, и за дверцей едоматики послышался звон. В воздухе запахло чем-то вкусным.

Стучали в дверь. Я со вздохом предоставил едоматику самой себе и устало поднялся с кресла. Открыв дверь, я увидел в коридоре высокую фигуру, всю в темном, с лицом, на редкость невыразительным. В наше время таких хоть пруд пруди, но, это лицо было особенно невыразительным, словно его создатель очень тщательно воплотил в жизнь, заказ сделать среднего человека.

– Р/26/5/ПСИ, – доложил он мне. – Я ваш компаньон и верю, что мы с вами чудесно поладим. Может, вы станете называть меня Боб, мистер Джонсон?

Я не назвал своего имени – мне не очень улыбалось, чтобы со мной фамильярничал какой-то проклятый робот.

– Входи, – сказал я коротко и недружелюбно.

Он повиновался, но что-то в его манере держаться тотчас же вызвало у меня раздражение. Я полагаю, он не мог изменить программу поведения: так уж он был сконструирован. Он уверенно прошагал в комнату и молча осмотрелся по сторонам, будто был здесь хозяином. При этом вид у него был страдальческим, словно в воздухе пахло чем-то прогорклым. Затем он повернулся и, не сказав ни слова, как бы принял все к сведению.

После этого он пересек комнату и сел в мое кресло.

Только потом я осознал, что мне нужно было сразу же дать ему отпор. В конце концов он был лишь машиной, но я считал, что нужно поддерживать видимость вежливости даже с подчиненными. Тем не менее мне бы следовало самым тактичным образом заметить, что он занял мое кресло. Я уверен, он бы охотно встал.

Вместо этого я рассвирепел и сел в другое кресло, пылая ненавистью к роботу.

– Надеюсь, мы с вами поладим, мистер Джонсон, – вежливо повторил он, рассеянно открывая дверцу едоматики и вытаскивая тарелку с мясным пирогом. Он принялся за еду. Я и не знал, что роботы едят.

– Так это для тебя дело привычное, да? – спросил я, наблюдая за тем, как он подбирает мою еду. – Я имею в виду – расхаживать туда-сюда и поднимать настроение у людей? Надо полагать, в тебя каждый раз вводят новую программу в соответствии со вкусами очередного клиента?

Я хотел напомнить этому типу, что самим существованием он обязан человеку.

– Это правда, – противно пробормотал он сквозь битком набитый рот. – Я запрограммирован на то, чтобы общаться с потенциальными самоубийцами наиболее эффективным образом, учитывая наличие интеллекта у данного индивидуума или отсутствие оного.

Он замолчал, а я весь вскипел от злости, услыхав такую бестактную формулировку. Довольно долгое время я сдерживал себя, а он, казалось, не хотел ввязываться в разговор.

Внезапно он повернулся ко мне.

– Мне нравится сидеть здесь спокойно, вот как сейчас, – сказал он с вежливой улыбкой. – В приятном обществе, а? Я думаю, мы с вами поладим.

Потом опять наступила томительная пауза.

Он оказался не совсем таким, как я ожидал. Я ждал, что он будет душой общества, что он начнет острить, подшучивать надо мной, покровительственно похлопывать по спине – и при мысли об этом я содрогался от страха. Однако теперь неестественная тишина казалась мне и того хуже. Я, так сказать, не получал по векселям. Я ждал от него действий, а этот робот, похоже, страдал еще более хронической апатией, чем моя.

Но вот я увидел, как он щелкнул по створке под курткой и извлек оттуда прозрачный пластиковый пакетик с порошкообразными остатками своей еды. Дотянувшись до мусорожелоба, который выступал из стены, он бросил туда свой пакетик. Потом вздохнул, вжался в кресло и лениво отворил другую створку, скрывавшуюся у него под нагрудным кармашком. Я удивленно наблюдал за тем, как он перевел ручку в положение «минимальная мощь», закрыл створку и расслабился, опустив веки.

Он сам себя отключил! Я толчком подвинул свое кресло поближе к нему и толкнул его под застывшее ребро.

– Эй! – крикнул я ему прямо в ухо.

Через изрядный промежуток времени наконец его рука словно при замедленной съемке нервно сдвинулась с подлокотника, поползла по телу, нащупала створку и повернула ручку, установив стрелку на «максимальной мощи».

Глаза его тотчас открылись, и он выпрямился, в полной боевой готовности.

– Да? – мгновенно отреагировал он.

Я и позабыл, что хотел сказать. Он буравил меня глазами, и выражение лица у него было точь-в-точь как у Форда, психоаналитика – бдительное, но дружелюбное.

– А я и не подозревал, что роботы едят, – наконец еле слышно выговорил я.

– Конечно, в этом нет нужды, – ответил он. – Но когда вращаешься в обществе, к чему не привыкнешь! Да это еще что! Меня сконструировали так, что я умею оценить вкус пищи. Пирог был восхитительным!

– Я рад, что он пришелся тебе по вкусу, – ледяным тоном произнес я. – А я – то сам собирался им полакомиться.

– О, я страшно извиняюсь, – воскликнул он. – Боюсь, что по части этикета я не очень сведущ.

Он нажал кнопку едоматики и вскоре вытащил из желоба доставки и вручил мне тарелку с сандвичами. Я чуть было не произнес саркастическим тоном «спасибо», когда подметил блеск в его глазах, но было уже слишком поздно: он успел схватить сандвич и забросить его себе в рот.

– Конечно, аппетит у меня безграничный, – напугал он меня.

Недавно из-за того, что вздулись цены на всякие социальные услуги, ежедневный пищевой рацион на одного человека уменьшился. Кто-то же должен был оплачивать такие статьи расхода, как Р/26/5/ПСИ и этот «кто-то» как всегда был потребитель.

– Послушай, – сказал я, пытаясь говорить как можно более спокойным тоном. – Покуда ты здесь, у меня, не мог бы ты отказаться от этой привычки? Я не возражаю, чтобы ты подключался к сети для перезарядки не в часы пик, но еда – продукт дефицитный. Пойми же, мы с тобой съели все, что мне положено на сегодняшний день!

Вы думаете, я заметил у него хоть какие-то угрызения совести? Ничего подобного! Он даже имел наглость, если уж дело обстоит так, предложить мне содержимое своего пластикового мешочка. Там все стерильно чистое, заверил он меня.

Остаток дня и весь вечер мы не разговаривали. Я пошел спать в еще более угнетенном состоянии, чем когда-либо, и прескверно провел ночь. Каждый раз, просыпаясь, а это было частенько, я слышал жужжание, подобное монотонному храпу – мой робот подзаряжался.

Проснувшись, я только через десять минут вспомнил о существовании Р/26/5/ПСИ, и эти десять минут были самыми приятными за все следующие две недели. Я лежал в постели, рассматривая трещины на потолке, которые в соединении с причудливой формы выемками в тех местах, где штукатурка отвалилась, создавали впечатление, будто некие чешуйчатые создания продираются сквозь девственный лес. Я всегда позволял себе роскошь по утрам около часа проводить в воображаемом мире; вполне возможно, что это единственный доступный мне вариант реального мышления.

Однако это длится недолго. В конце концов я опять впаду в апатию, и мой ум постепенно притупится. Но прежде чем это случится, я должен сделать над собой усилие, чтобы встать, пойти в туалет и одеться, иначе я мог проваляться в постели целый день.

Больше всего меня угнетала бесцельность моего существования. Вставал я, повинуясь только самоконтролю – с тем же успехом я мог бы валяться в постели. Делать было совершенно нечего, и если бы я даже вышел на улицу, то увидел бы лишь массивные жилые кварталы и снующих по улице людей, также лишенных цели.

Когда я, рассматривая неровные треугольные трещины на потолке, начал сочинять свою первую сказочку на эту тему, я вдруг вспомнил о роботе, который, наверное, все еще сидел в моем кресле. Я постарался сконцентрировать внимание на трещинах, но ничего хорошего из этого не вышло. Я по-прежнему думал о роботе и хотел узнать, о чем думает он.

Или он совсем не думает, а просто отключился и лежит себе в кресле – обесцененная модель устаревшей конструкции, и на него только зря тратят общественные фонды?! Я взволновался не на шутку. Он был должен по меньшей мере принести мне завтрак в постель.

– Что ты там поделываешь? – крикнул я ему через ширму, которая отделяла мою кровать от остальной части комнаты.

– Разглядываю трещины на потолке, – ответил он.

Я почувствовал, как у меня от ярости кровь бросилась в лицо. Вчера вечером он уже вызвал у меня такой приступ ярости. Я сидел в «гостевом» кресле, а он – в моем, и внезапно я осознал, что он постукивает кончиками пальцев по обивке кресла. Я чуть было не поднял голос протеста, когда обнаружил, что сам постукиваю кончиками пальцев по обивке и уже довольно давно! Этот ублюдок передразнивал меня!

– Какого же черта ты разглядываешь трещины? – закричал я.

– А из интересу, – ответил он. – Я нахожу, что это хорошая тренировка для ячеек моего мозга. Да откровенно говоря, и делать-то особенно нечего. Почему вы не встаете?

Я успокоился. Он не мог знать, чем я занимаюсь: это было простое совпадение. Я осторожно высунул ноги из-под одеяла и поднялся. Потянулся и, зевая, стал одеваться.

– Начинается еще один томительный день, – рассеянно пробормотал я себе под нос.

– После того, как вы всю ночь проспали, у вас нет никаких причин чувствовать себя утомленным, – раздраженно отозвался он. – Вы что-то не в порядке.