Текст книги "НФ: Альманах научной фантастики. Выпуск 17"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Гарри Гаррисон,Роберт Сильверберг,Роберт Альберт Блох,Теодор Гамильтон Старджон,Уильям Тенн,Эдвард Дансени,Джеймс Бенджамин Блиш,Генри Слизар,Сирил Майкл Корнблат,Уильям Моррисон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

Глупая девчонка, горько думал он, к чему такие сцены…

Тут что-то больно стукнуло доктора в спину, и он упал. В глазах у него потемнело. «Глупая девчонка, – прохрипел он. И еще: – Как бы там ни было, они знают, что я хотел…»

Энджи поглядела на распростертое на полу тело доктора; из спины его торчала рукоятка термокаутера № 6. «…Проходит через все ткани. Употреблять для ампутаций, предварительно спрыснув Ре-Гро. В непосредственной близости от жизненно важных органов, основных кровеносных сосудов и нервных стволов соблюдать особую осторожность…»

– Я этого не хотела, – тупо сказала Энджи, похолодев от ужаса. Ей тут же представилось, как в лечебницу является неумолимый сыщик и восстанавливает сцену преступления. Она будет ловчить, изворачиваться, хитрить, но сыщик выведет ее на чистую воду и отдаст под суд. Ее будет судить суд присяжных, адвокат произнесет речь в ее защиту, но присяжные все равно признают ее виновной; в газетах появятся шапки: «Белокурая убийца понесет наказание». И вот она пойдет по пустынному коридору, пылинки будут плясать в снопах солнечного света, в конце коридора она увидит железную дверь, а за ней – электрический стул. К чему тогда все шубы, машины, наряды и даже красавец-жених, встречи с которым она так ждала.

Однако едва туман кинематографических штампов рассеялся, Энджи быстро смекнула, что надо делать. Она решительно вынула из гнезда мусоросжигатель: «для уничтожения фиброзов и прочих опухолей, прикоснитесь к диску…» Стоило кинуть что-нибудь в мусоросжигатель, как раздавался свист – очень сильный и неприятный для слуха, за ним следовала вспышка, не дававшая света.

А когда коробку открывали – она оказывалась пустой. Энджи вынула из гнезда еще один термокаутер и решительно приступила к делу. Хорошо еще, что крови натекло совсем немного… Часа за три она справилась со своей чудовищной задачей.

Спала она плохо. Убийство далось ей нелегко: всю ночь мучили ужасы. Но наутро Энджи встала с таким чувством, будто никакого доктора Фулла и на свете не было. Она позавтракала, оделась более тщательно, чем обычно, но тут же – нет, нет, ни в коем случае ничего необычного. Все должно быть как обычно. Через день-другой она позвонит в полицию. Скажет, что доктор ушел из дому пьяный, и она встревожена. Но главное не торопить события.

Миссис Коулмен была назначена на 10 часов утра. Энджи рассчитывала, что уговорит доктора провести по крайней мере еще один пятисотдолларовый сеанс. Теперь ей придется проводить его самой: впрочем, рано или поздно пора привыкать.

Миссис Коулмен явилась раньше назначенного часа.

– Сегодня доктор поручил провести массаж мне. Когда процесс укрепления тканей уже начался, участие доктора не обязательно. Массаж может проводить любой человек, знакомый с его методом, – нахально объявила Энджи. И спохватилась, увидев, что забыла захлопнуть чемоданчик. Миссис Коулмен, проследившая за ее взглядом, в ужасе попятилась.

– Это еще что такое? – спросила миссис Коулмен. – Уж не собираетесь ли вы резать меня этими ножами? Я так и думала, что тут дело нечисто…

– Пожалуйста, миссис Коулмен, – сказала Энджи. – Ну пожалуйста, дорогая миссис Коулмен, вы ведь ничего не понимаете… в массаже.

– Бросьте заливать про массаж, – визжала миссис Коулмен. – Я поняла, доктор мне операцию делал! Ведь он мог меня убить!

Энджи, не говоря ни слова, вынула из гнезда кожный нож размером поменьше и провела им по своей руке. Лезвие прошло сквозь кожу, как палец сквозь ртуть, не оставляя никаких следов! Если и это не убедит старушенцию…

Однако миссис Коулмен еще пуще встревожилась.

– Что это вы там делаете? Небось, лезвие уходит в рукоятку – вот в чем фокус!

– Приглядитесь получше, миссис Коулмен, – убеждала Энджи: ей до смерти не хотелось упустить пятьсот долларов, – приглядитесь получше и вы увидите, как этот э-э… прибор для подкожного массажа проникает сквозь кожу, не причиняя никакого вреда. Это так он непосредственно воздействует на мышцы, тогда как при обычном массаже мешают и слои кожи и жировые ткани. В этом секрет успеха нашего метода. Ну разве наружный массаж может дать такие результаты, какие нам удалось получить накануне?

Миссис Коулмен сбавила тон.

– Да, польза от вашего массажа, конечно, есть, тут ничего не скажешь, – признала она, поглаживая шею. – Но одно дело ваша рука, а другое моя шея! Попробуйте-ка этот нож на себе…

Энджи улыбнулась…

* * *

Отменный обед почти примирил Эла с тем, что ему придется еще три месяца отбывать повинность в клинике. А потом, подумал он, благословенный год на благословенном Южном полюсе. Уж там-то он будет работать по своей специальности – тренировать в телекинезе детей от трех до шести.

Прежде чем приступить к работе, Эл по привычке бросил взгляд на распределительный щиток. Увидев, что под номером одного из врачебных чемоданчиков горит сигнал тревоги, он не поверил своим глазам. Такого не бывало с незапамятных времен. Какой же это номер? «Ах так, 647101. Вот оно что». Эл заложил номер в карточный сортировщик и вскоре получил нужную информацию. Как и следовало ожидать, беда стряслась с хемингуэевским чемоданчиком. В таких случаях Эл обычно оставлял чемоданчик на произвол судьбы. В чьи бы руки чемоданчик ни попал, вреда от него быть не может. Отключишь чемоданчик от сети – нанесешь урон обществу, оставишь в сети – он того и гляди принесет пользу.

Эл срочно вызвал начальника полиции.

– С помощью набора мединструментов № 674101, – сказал он начальнику, – совершено преступление. Чемоданчик потерял несколько месяцев назад доктор Джон Хемингуэй.

Полицейский взъярился. «Вызвать Хемингуэя и допросить», – сказал он. Ответы доктора Хемингуэя его удивили, а еще больше удивило то, что убийца находится вне пределов его юрисдикции.

Эл постоял немного у распределительного щитка, отключенная энергия мигнула красным огоньком тревоги, в последний раз предупреждая – набор 674101 в руках убийцы. Эл со вздохом выдернул штепсель, и красный огонек погас.

* * *

– Как бы не так, – глумилась миссис Коулмен. – Мою шею вы готовы резать, а свою, небось, побоитесь!

Энджи одарила ее такой блаженной улыбкой, от которой потом трепетали даже видавшие виды служители морга. Она уверенно поставила шкалу кожного ножа на три сантиметра и улыбнулась. Она не сомневалась, что нож пройдет только через ороговевшие ткани подкожного слоя и живые ткани кожи, загадочным образом отодвинет крупные и мелкие кровеносные сосуды и мышечные ткани…

По-прежнему улыбаясь, Энджи приставила нож к шее, и острый, как бритва, микротомный нож перерезал крупные и мелкие кровеносные сосуды, мышечные ткани и зев. Так окончила свою жизнь Энджи.

Когда через несколько минут прибыла полиция, вызванная вопящей, как сирена, миссис Коулмен, инструменты уже покрылись ржавчиной, а сосудистый клей, гроздья розовых, резинообразных альвеол в пробирках, клетки серого вещества и витки нервов превратились в черную слизь. Пробирки откупорили, и из них на полицейских пахнуло мерзким запахом разложения.

Печатается с сокращениями

Перевела с английского

М. Дмитриева

Уильям Тенн
НЕДУГ

Да будет известно: первым оказался русский, Николай Белов, с него-то все и началось. Он сделал открытие миль за шесть от корабля назавтра после посадки, ведя самую обыкновенную геологическую разведку. Он мчался тогда во всю мочь на гусеничном джипе – американской машине, сработанной в Детройте.

Он почти сразу радировал на корабль. В рубке, по обыкновению, сидел штурман Престон О’Брайен – проверяя электронный вычислитель, он ввел в машину примерные данные для обратного курса. Он откликнулся на вызов. Белов, разумеется, говорил по-английски, О’Брайен – по-русски.

– Слушайте, О’Брайен! – взволнованно сказал Белов, узнав голос штурмана. – Угадайте, что я нашел? Марсиан! Целый город!

О’Брайен рывком выключил жужжащий вычислитель, откинулся в кресле и всей пятерней взъерошил короткие рыжие волосы. Конечно, для этого не было никаких оснований, но почему-то все они были убеждены, что они – одни на ледяной и пыльной безводной планете. Услыхав, что это не так, О’Брайен вдруг ощутил острый приступ клаустрофобии. Словно сидел в тихой, просторной университетской библиотеке, сосредоточенно обдумывая диссертацию, потом поднял голову – а вокруг полным-полно болтливых первокурсников, только что написавших сочинение по литературе. Была еще такая неприятная минута в Бенаресе, в самом начале экспедиции: его душил кошмар, снилось, будто он один, беспомощный, уносится куда-то в беззвездную черную пустоту… а потом он очнулся и увидел над собой свисающую с верхней койки могучую руку Колевича и услышал его густой, истинно славянский храп. И не в том только дело, что разгулялись нервы, уверял он себя; в конце концов, тогда у всех нервы пошаливали… уж такие то были дни.

Он всю жизнь терпеть не мог толчеи и многолюдья. И терпеть не мог, когда к нему врывались без спросу. С досадой он потер руки и покосился на свои уравнения. Конечно, как подумаешь, если к кому и ворвались без спросу, так это к марсианам. Вот то-то и оно.

О’Брайен откашлялся и спросил:

– Живые марсиане?

– Нет, конечно. Откуда они возьмутся живые, когда у планеты никакой атмосферы не осталось? Тут только и есть живого что лишайники, да, может, два-три вида песчаных червей. Мы таких уже видели возле корабля. Последние марсиане умерли, наверно, миллион лет назад. Но город цел, О’Брайен, цел и почти не тронут временем!

Как ни мало штурман смыслил в геологии, это показалось ему невероятным.

– Город цел? Вы хотите сказать, за миллион лет он не рассыпался в прах?

– Ничего похожего! – с торжеством объявил Белов. – Понимаете, он подземный. Смотрю, огромная дыра косо уходит куда-то вниз. Что такое, почему? С местностью она никак не сочетается. И оттуда все время дует, воздушный поток не дает песку засыпать отверстие. Ну, я и въехал туда на джипе, углубился ярдов на шестьдесят, а там огромный, пустой марсианский город. До чего же красивый город, О’Брайен!

– Ничего не трогайте! Неужели настоящий город?

– Думаете, я рехнулся? Вот я как раз делаю снимки. Уж не знаю, какая механика поддерживает противопесочную вентиляцию, но она дает и освещение – тут светло, прямо как днем. А какой город! Бульвары – как разноцветная паутина. Дома – как… как… Куда там долина Королей, куда там Микены! Никакого сравнения! Я ведь еще и археолог, О’Брайен, это моя страсть – вы не знали? Так вот, знайте. И разрешите вам сказать, что Шлиман полжизни бы отдал за такое открытие! Изумительно!

О’Брайен усмехнулся его восторженности. В такие минуты поневоле чувствуешь, что русские – неплохие ребята и, может, еще все как-нибудь уладится.

– Поздравляю, – сказал он. – Фотографируйте и возвращайтесь поскорей. Я предупрежу капитана Гоза.

– Постойте, О’Брайен, это еще не все. Этот народ… марсиане… Они были такие же, как мы! Такие же люди!

– Что? Люди?! Такие, как мы?!

В наушниках зазвенел ликующий смех Белова.

– Вот и я так же зашелся. Поразительно, правда? Самые настоящие люди, совсем как мы. Пожалуй, еще получше нас. Тут посреди площади стоят две обнаженные статуи. Так разрешите вам сказать, они сделали бы честь Фидию, Праксителю и Микеланджело. А изваяны они в пору нашего плейстоцена или плиоцена, когда по Земле еще рыскали саблезубые тигры!

О’Брайен что-то буркнул и отключился. Подошел к иллюминатору (в рубке был даже не один, а два иллюминатора) и стал смотреть на пустыню – вся она, сколько хватал глаз, горбилась однообразными буграми и холмами, они уходили все дальше и под конец тонули в клубах мельчайшего взметенного ветром песка.

Вот он. Марс. Мертвая планета. Да, мертвая, ведь только самые примитивные формы животной и растительной жизни как-то ухитрились уцелеть в этом суровом, враждебном мире, который так скупо оделяет их воздухом и водой. И все же некогда здесь жили люди – такие же, как он и Николай Белов. Были у них и искусство, и наука, и уж наверно разные философские учения. Когда-то они обитали на Марсе, эти люди, и вот их больше нет. Быть может, и для них тоже сосуществование стало трудной задачей – и они не сумели ее решить?

Из-под корабля неуклюже выбрались двое в скафандрах. О’Брайен узнал лица за прозрачными забралами круглых шлемов. Тот, что пониже ростом, Федор Гуранин, главный инженер; другой – его помощник Том Смейзерс. Должно быть, они осматривали хвостовые сопла, проверяли, нет ли каких-нибудь повреждений после межпланетного перелета. Через неделю Первая экспедиция Земля – Марс двинется в обратный путь; задолго до этого все снаряжение, все механизмы надо отладить так, чтобы они работали без сучка и задоринки.

Смейзерс увидел за иллюминатором О’Брайена и приветственно махнул рукой. Штурман помахал в ответ. Гуранин с любопытством поднял глаза, чуть помешкал – и тоже махнул рукой. Теперь замешкался О’Брайен. Фу, черт, как глупо! Почему бы и нет? Он ответил Гуранину широким дружеским жестом.

Потом усмехнулся про себя. Видел бы их сейчас капитан Гоз! Его аристократическое, кофейного цвета лицо так и расплылось бы в счастливой улыбке. Бедняга! Вот такими крохами добрых чувств он и питается.

Да, кстати, чуть не забыл! О’Брайен вышел из рубки и заглянул в камбуз – там Семен Колевич, помощник штурмана и главный кок, открывал консервы к обеду.

– Не знаете, где капитан? – спросил по-русски О’Брайен. Тот холодно взглянул на него, продолжая работать консервным ножом, и только когда вскрыл банку и выбросил крышку в мусоропровод, ответил коротким английским «нет».

О’Брайен вышел; в коридоре ему встретился маленький круглолицый доктор Элвин Шнейдер – толстяк шел отбывать свою вахту в камбузе.

– Не видал капитана, док?

– Он в машинном отсеке, – ответил корабельный врач. – Будет сейчас совещаться с Гураниным.

Оба говорили по-русски.

О’Брайен кивнул и пошел дальше. Пять минут спустя он распахнул дверь машинного отсека; здесь капитан Субод Гоз, еще недавно профессор Политехнического института в Бенаресе, разглядывал большую настенную схему двигателей. Капитан Гоз был еще молод – на корабле не было ни одного человека старше двадцати пяти, – но безмерная ответственность лежала на нем тяжким грузом, и оттого глаза его ввалились и под ними чернели круги. Казалось, его ни на минуту не отпускает страшное внутреннее напряжение. Да так оно и есть, подумал О’Брайен, иначе и быть не может.

Он передал капитану сообщение Белова. Гоз нахмурился.

– Гм… – сказал он. – Надеюсь, у него хватило здравого смысла, чтобы не… – он вдруг спохватился, что говорит по-английски. – Ох, простите, О’Брайен! – продолжал он по-русски, и взгляд его еще больше помрачнел. – Я только что думал о Гуранине; мне, видно, показалось, что это я с ним разговариваю. Извините.

– Да ну, пустяки, – пробормотал О’Брайен. – Мне только приятно.

Гоз улыбнулся, но улыбка тотчас сбежала с его лица.

– Постараюсь больше не ошибаться. Так вот, надеюсь, у Белова хватило здравого смысла сдержать любопытство и ничего не трогать.

– Он так и сказал, что ничего не тронет. Не беспокойтесь, капитан, Белов – малый с головой. Как и все остальные: все мы – ребята с головой.

– Город в целости и сохранности… – озабоченно промолвил рослый индиец. – Там могла уцелеть и жизнь… вдруг он нечаянно пустит в ход какую-нибудь систему сигнализации, трудно даже представить последствия. Откуда мы знаем, возможно, тут сохранилось какое-то автоматическое оружие, бомбы, что угодно. Белов мог и сам погибнуть, и нас погубить. В этом городе может оказаться довольно такого, чтобы взорвать весь Марс.

– Ну, не знаю, – заметил О’Брайен. – Мне кажется, это уж чересчур. Мне кажется, вас просто преследует мысль о бомбах, капитан.

Гоз серьезно посмотрел на него.

– Да, мистер О’Брайен. Вы совершенно правы.

О’Брайен почувствовал, что краснеет. Он поспешил заговорить о другом.

– Нельзя ли мне на часок забрать Смейзерса? Вычислители как будто работают неплохо, но я хотел бы лишний раз проверить кое-какие схемы – мало ли что, чем черт не шутит…

– Я спрошу Гуранина, может ли он обойтись без Смейзерса. А что ваш помощник?

Штурман скорчил кислую мину.

– В электронике Колевич смыслит вдвое меньше Смейзерса. Он превосходный математик, но не более того.

Гоз посмотрел испытующе, словно стараясь понять, только ли в электронике дело.

– Очень может быть. Да, кстати. Я хочу вас просить до отлета на Землю не покидать корабля.

– Что вы, капитан! Я хотел бы поразмяться. И я имею такое же право, как и все… выйти… выйти в иной мир.

О’Брайен и сам чуточку смутился от таких громких слов. Но, черт побери, не для того же он пролетел сорок миллионов миль, чтобы глядеть на Марс в иллюминатор!

– Размяться можно и на корабле. Прогулка в скафандре – небольшое удовольствие, это вы знаете не хуже меня. А насчет иного мира – вы уже выходили в него, О’Брайен, вчера, когда мы торжественно установили знак экспедиции.

О’Брайен посмотрел мимо Гоза в иллюминатор. Вот она виднеется, белая трехгранная пирамидка, которую они вчера установили неподалеку от корабля. На одной ее стороне по-английски, на другой – по-русски, на третьей – на хинди выбита одна и та же надпись:

“ПЕРВАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ ЗЕМЛЯ – МАРС ВО ИМЯ ЖИЗНИ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА”

Тонко придумано. И очень по-индийски. Но хватает за душу. Да и все в этой экспедиции хватает за душу.

– Вы слишком ценный человек, чтобы вами рисковать, О’Брайен, – объяснял между тем Гоз. – Мы в этом убедились на пути сюда. Никто не может в случае надобности так быстро и точно рассчитать внезапную перемену курса, как электронные вычислители. А поскольку вы помогали их проектировать, никто не справится с ними лучше вас. Поэтому мой приказ остается в силе.

– Полноте, не только света, что в окошке: у вас есть в запасе Колевич.

– Минуту назад вы сами сказали, что Семен Колевич недостаточно искушен в электронной технике. Если в вычислителях что-нибудь разладится, надо будет привлечь Смейзерса, чтобы они с Колевичем управлялись вдвоем, а это не наилучший способ делать дело. И я подозреваю, что Смейзерс плюс Колевич – это еще не равно Престону О’Брайену. Нет, весьма сожалею, но рисковать мы не можем: вы человек незаменимый.

– Хорошо, – негромко сказал О’Брайен. – Приказ есть приказ. Но в одном я все-таки не согласен с вами, капитан. Вы знаете не хуже меня, что на корабле есть только один незаменимый человек. И этот человек– не я.

Гоз что-то проворчал и отвернулся. Вошли Гуранин и Смейзерс, скафандры они оставили в тамбуре. Капитан и главный инженер коротко посовещались по-английски, и Гуранин, почти не сопротивляясь, уступил Смейзерса О’Брайену.

– Но не позже трех он мне понадобится.

– Вы его получите, – по-русски пообещал О’Брайен и увел Смейзерса, а Гуранин заговорил с капитаном о ремонте двигателя.

– Как это он тебя не заставил написать на меня официальную заявку! – заметил Смейзерс.

– У него в машинном отсеке свои заботы. Том. И, ради всего святого, говори по-русски. Неровен час, услышит капитан или кто-нибудь из них! Ты что, хочешь под занавес затеять ссору?

– Я не нарочно, Пресс. Просто забылся.

О’Брайен и сам знал, что забыться очень легко. И почему правительство Индии не пожелало, чтобы все семеро американцев и семеро русских изучили хинди? Тогда все в экспедиции объяснялись бы на одном общем языке – на языке капитана. Хотя ведь родной язык Гоза – бенгали…

А впрочем, очень понятно, почему индийцы настояли, чтобы участники, готовясь к экспедиции, кроме многого другого, овладели еще и этими двумя языками. Надеялись, что если русские между собой и с американцами будут говорить по-английски, американцы же станут отвечать им и между собой объясняться по-русски, в пределах корабля будет кое-что достигнуто, пусть даже и не удастся достичь политических целей всемирного масштаба.

А когда экспедиция возвратится, каждый из ее участников станет распространять у себя на родине усвоенные за время полета идеи дружбы и сотрудничества во имя жизни на Земле.

Вот так, примерно. Очень мило – и хватает за душу… Но разве не больше хватает за душу то, что творится сейчас в мире? Надо что-то делать, да поскорее. Индийцы, по крайней мере, пытаются что-то сделать. А не просто сидят ночами без сна, уставясь в одну точку – на грозную цифру шесть, что так и пляшет перед глазами… шестерка, шесть бомб, довольно шести новейших кобальтовых бомб – и конец всей жизни на Земле! Война надвигается и, похоже, ее не миновать. Словно затяжная упорная болезнь: силишься ее побороть, с отчаянием смотришь на градусник, со страхом прислушиваешься к своему тяжелому дыханию. И вот Индия выступила со своим предложением. Пусть два могучих соперника объединят свои знания и силы. Одна сторона уже немного дальше продвинулась в искусстве космонавтики, другая, как известно, достигла немного больших успехов в строительстве атомных ракет. Пусть сообща снарядят экспедицию на Марс во имя и для блага всего человечества…

Отказаться от такого предложения, да еще сделанного в самую подходящую минуту, было немыслимо. И вот они на Марсе, думает О’Брайен; они вместе прилетели сюда и, надо полагать, сумеют вместе вернуться на Землю. Возможно, они многое доказали – но ничему не помешали. Международное положение остается прежним; не пройдет и года – и разразится война. Участники экспедиции понимают это не хуже, а, быть может, лучше кого-либо другого.

По дороге в рубку, проходя мимо люка, они увидели Белова – он вылезал из скафандра. Продолжая раздеваться, неуклюже подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, он заспешил к ним.

– Недурная находка, а? – прогудел он. – На второй же день, посреди пустыни! Погодите, вот увидите мои снимки!

– Жду не дождусь, – отозвался О’Брайен. – А пока что поторопитесь-ка в машинный отсек и доложите капитану. Он боится – вдруг вы там нажали какую-нибудь кнопку, замкнули цепь и пустили в ход машину, которая взорвет весь Марс, а заодно и нас.

Русский широко улыбнулся, показав редко поставленные зубы.

– Уж этот Гоз, везде ему чудятся взрывающиеся планеты…

Он потрогал ладонью темя, поморщился и легонько помотал головой.

– Что это вы? – спросил О’Брайен.

– Побаливает голова. Только сейчас заболела. Наверно, я слишком долго пробыл в этой одежке.

– Я в ней пробыл вдвое дольше вашего, а голова ни капельки не болит, – заметил Смейзерс, рассеянно подталкивая ногой сброшенный Беловым скафандр. – Может, у нас в Америке головы покрепче.

– Том! – рявкнул О’Брайен. – Какого черта?

Белов так стиснул губы, что они побелели. Потом пожал плечами.

– После обеда – в шахматы, О’Брайен?

– Непременно. И, если хотите знать, я собираюсь идти напролом. Я все равно уверен, что черные могут выиграть.

– Тут вам и крышка, – усмехнулся Белов и направился в машинный отсек, на ходу осторожно поглаживая темя.

Когда они остались в рубке вдвоем и Смейзерс принялся разбирать вычислитель, О’Брайен плотно прикрыл дверь и сказал сердито:

– Дернула тебя нелегкая. Том! Эти шуточки слишком опасны. И примерно так же забавны, как объявление войны.

– Знаю. Но Белов действует мне на нервы.

– Белов? Да он – самый славный парень из всех русских на борту.

Помощник инженера отвинтил боковую панель и присел перед вычислителем на корточки.

– С тобой он, может, и славный. А мне вечно подпускает шпильки.

– Как это?

– Да по-всякому. Взять хотя бы шахматы. Я предлагаю сыграть, а он отвечает – с одним условием: если он даст мне фору ферзя. И смеется этаким, знаешь, въедливым смешком.

– Проверь-ка верхний контакт, – предупредил штурман. – И слушай, Том, ведь Белов – классный игрок. На последнем московском турнире он занял седьмое место, а там сплошь были мастера и гроссмейстеры. Это совсем недурной результат, ведь у них там шахматы – первая игра, на ней все помешаны, все равно как у нас – на футболе и бейсболе, вместе взятых.

– Да знаю я, что он отличный шахматист. Но я тоже не из последних. Уж не так я плох, чтоб давать мне фору ферзя. Целого ферзя!

– И ты уверен, что только в этом дело? Кажется, ты уж чересчур скверно к нему относишься, а какие у тебя, в сущности, основания?

Смейзерс минуту помолчал, разглядывая электронную лампу. Потом сказал, не поднимая глаз:

– Зато ты, кажется, уж чересчур нежно к нему относишься. А у тебя, в сущности, какие основания?

О’Брайен едва не вспылил, но вдруг кое-что вспомнил и прикусил язык. В конце концов это может быть кто угодно. Может, это и Смейзерс…

Перед самым отъездом из Нью-Йорка в Бенарес, где они должны были встретиться с русскими, членов экипажа пригласили в военно-разведывательное управление и дали им последние сверхсекретные инструкции. Им толковали о том, насколько сложным будет их положение и какими опасностями оно чревато. С одной стороны, уклониться от предложения Индии никак нельзя. Соединенные Штаты должны показать всему миру, что они соглашаются участвовать в этой совместной научной экспедиции по меньшей мере так же охотно и искренне, как и русские. А с другой стороны, столь же важно, если не важнее, чтобы завтрашний противник не смог, используя объединенные знания и приемы, получить какое-то серьезное, даже решающее преимущество – например, на обратном пути завладеть космическим кораблем и вместо Бенареса приземлиться где-нибудь в Баку.

И потому, сказали им, один из них пройдет обучение в военной разведке и получит соответствующий чин. Кто именно – это останется в тайне до той минуты, когда он увидит, что русские что-то затевают. Тогда он условной фразой объявит остальным американцам – членам экипажа, кто он такой, и с этой минуты все они будут подчиняться уже не Гозу, а ему. Неповиновение в этом случае равносильно государственной измене.

А условная фраза? Вспомнив ее, Престон О’Брайен невольно усмехнулся: «Обстрелян форт Самтер».

Но после того, как кто-то из них встанет и произнесет эти слова, начнется нечто отнюдь не забавное…

Наверняка и среди русских есть один такой. И наверняка Гоз подозревает, что и американцы и русские застраховали себя подобным способом от всяких случайностей, и от этого бедняге капитану уж совсем плохо спится по ночам.

А какая условная фраза у русских?

«Обстрелян Кронштадт»?

Да, что и говорить, очень будет весело, если кто-нибудь и впрямь допустит серьезный промах.

Вполне возможно, что Смейзерс и есть тот самый офицер военной разведки. После его шуточки насчет нежного отношения к Белову это выглядит очень правдоподобно. И не надо было ничего отвечать, это я правильно поступил, думал О’Брайен. В наше время надо быть поосторожнее; а тут, на корабле, тем более.

Вообще-то понятно, что именно точит Смейзерса. В сущности, по той же самой причине и Белов так охотно сражается в шахматы с ним, штурманом, который на Земле даже мечтать не мог бы о встрече с таким сильным игроком.

У О’Брайена был самый высокий коэффициент умственного развития во всей экспедиции. Ничего сверхъестественного, не очень уж намного выше, чем у других. Просто в экипаже, составленном из самых блестящих и талантливых молодых людей, каких только можно было отобрать среди сливок ученого мира в Америке и в Советском Союзе, должен же кто-то оказаться выше всех. Вот таким человеком и оказался Престон О’Брайен.

Но О’Брайен – американец. А при подготовке экспедиции все до мелочей обсуждалось и учитывалось на самом высоком уровне, со всеми дипломатическими ухищрениями и закулисными маневрами, к каким всегда прибегают, определяя границы первостепенной стратегической важности. А потому членом экипажа с самым низким IQ тоже неминуемо должен был оказаться американец.

И таким американцем оказался помощник инженера Том Смейзерс.

Опять-таки ничего страшного, коэффициент на самую малость ниже, чем у следующего по порядку. И сам по себе – отличный, на редкость высокий коэффициент.

Но до того, как они стартовали из Бенареса, они довольно долго жили бок о бок. Они многое узнали друг о друге – и из непосредственного общения, и из официальных документов; ведь невозможно сказать заранее, какие именно сведения о твоем спутнике помогут избежать несчастья в случае, если разразится какая-нибудь невероятная катастрофа, которую немыслимо предусмотреть.

И вот Николай Белов, которого сама природа создала гениальным шахматистом, как Сару Бернар – гениальной актрисой, с каким-то особым, неизменным наслаждением обыгрывает любителя, еле-еле годного для студенческой команды. А Том Смейзерс лелеет в душе обиду, чувство собственной неполноценности, которое только и ждет предлога, чтобы перерасти в открытую вражду.

Это просто смешно, думал О’Брайен. Хотя – почем знать? Со стороны рассуждать легко, сам-то он не побывал в шкуре Тома Смейзерса.

Смешно? Да, смешно – как шесть кобальтовых бомб. Раз, два, три, четыре, пять, шесть – и трах!

Быть может, беда в том, что все они – одной смешной породы. И скоро они вымрут – вымрут, как динозавры.

И как марсиане.

– Хоть бы скорей поглядеть на эти беловские снимки, – сказал он Смейзерсу: лучше заговорить о чем-то безобидном, не вызывающем споров. – Ты только вообрази – на этом голом комке пыли разгуливают живые люди, строят города, любят, решают всякие научные проблемы – и все это миллион лет назад!

Помощник инженера что-то буркнул, усердно копаясь в путанице проводов; он явно не желал давать волю воображению, если это как-то связано с ненавистным Беловым. Но О’Брайен не унимался.

– Интересно, куда они подевались, марсиане? Если они целую вечность назад достигли такого высокого развития, они уж наверно додумались до межпланетных путешествий и нашли себе жилище получше. Как по-твоему, Том, прилетали они на Землю?

– Угу. Белов их прямой потомок.

Ну что с ним поделаешь? Этакий норов! Не стоило продолжать разговор. Смейзерс, видно, никак не примирится с тем, что Белов только с ним, О’Брайеном, играет на равных.

А все-таки ему не терпелось поглядеть на эти фотографии. И когда они сошлись к обеду в просторном помещении посередине корабля, которое служило разом и спальней, и столовой, и клубом, и складом провизии, он прежде всего поискал глазами Белова.

Но Белова здесь не было.

– Он в кабинете у врача, – серьезно, хмуро сказал его сосед по столу Лаятинский. – Ему нездоровится. Шнейдер его осматривает.

– Голова разболелась?

Лаятинский кивнул:

– Становится все хуже и хуже. И суставы ломит, И жар у него. Похоже на менингит.

– Ого!

При такой скученности болезнь вроде менингита мигом перекинется на всех. Впрочем, Гуранин ведь не врач, а инженер. Что он в этом понимает, с чего ему вздумалось ставить диагноз?

И тут О’Брайен заметил необычную тишину в столовой. Все ели, не поднимая глаз. Колевич раскладывал еду по тарелкам – правда, он был мрачноват, но, может быть, просто потому, что пришлось не только готовить обед, а еще и подавать, так как дежурный помощник повара доктор Элвин Шнейдер вынужден был заняться делом куда более важным и неотложным.