Текст книги "Стрела времени"
Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери
Соавторы: Гарри Гаррисон,Айзек Азимов,Клиффорд Дональд Саймак,Роберт Шекли,Эрик Фрэнк Рассел,Артур Чарльз Кларк,Джек Финней,Роберт Франклин Янг,Джеймс Бенджамин Блиш,Мартин Гарднер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)
Низкий горб породы, прежде нависавший над входом в шахту, провалился в огромную котловину. Подойдя ближе, Пью увидел, что и эта порода испещрена множеством тонких трещин. Из некоторых струился белый газ, он скапливался в образовавшейся котловине, и солнечный свет отражался от него, словно это было красноватое мутное озеро.
– Шахта ни при чем. Шахта рассчитана правильно!
Пью быстро вернулся к нему.
– Шахта ни при чем, Мартин. Слушай, не может быть, чтобы все они были внутри.
Мартин последовал за Пью и начал поиски среди искореженных машин и механизмов – вначале безучастно, но с каждой минутой все более поддаваясь беспокойству. Он обнаружил флаер, который врезался под углом в яму. Во флаере были два пассажира. Одного из них наполовину засыпало пылью, но приборы его скафандра указывали на то, что человек жив. Женщина висела на ремнях сиденья. Ноги ее были перебиты, скафандр разорван, замерзшее тело было твердым как камень. Вот и все, что ему удалось найти. Как того требовали правила и обычаи, они тут же кремировали мертвую, прибегнув к лазерным пистолетам, которые носили с собой. Им никогда раньше не приходилось пускать пистолеты в ход. Пью, чувствуя, что его вот-вот стошнит, втащил другое тело в двухместный флаер и отправил Мартина с ним в купол. Затем его вырвало, он вычистил скафандр и, обнаружив неповрежденный четырехместный флаер, последовал за Мартином. Его трясло так, словно холод Либры пронизал его тело.
В живых остался Каф. Он был в глубоком шоке. На затылке у него обнаружили шишку, но кости были целы.
Пью принес две порции пищевого концентрата и по стакану аквавита.
– Давай, – сказал он.
Мартин послушно взял стакан. Они уселись на ящики возле койки и пили аквавит.
Каф лежал не двигаясь, лицо его в обрамлении черных волос казалось восковым, губы были приоткрыты, и из них вырывалось слабое дыхание.
– Это все первый толчок, самый сильный, – сказал Мартин, – Он сдвинул горные породы. Должно быть, там находились залежи газа, как в тех формациях в тридцать первом квадрате. Но ведь ничто не указывало…
И тут земля выскользнула у них из-под ног. Вещи вокруг запрыгали, загремели, затрещали, захохотали: ха-ха-ха!
– В четырнадцать часов было то же самое, – произнес Разум дрожащим голосом Мартина, прислушиваясь к тому, как распоясывается и рушится мир. Но Безумие заставило вскочить, слушая, как проходит пароксизм, перестают плясать вещи, и кричать.
Пью перепрыгнул через разлитый аквавит и придал Кафа к койке. Мускулистое тело отбросило его. Мартин навалился ему на плечи. Каф кричал, боролся, задыхался, его лицо почернело.
– Кислород! – скомандовал Пью. Пальцы инстинктивно отыскали нужный шприц. Пока Мартин держал маску, он вонзил иглу в нервный узел, возвращая Кафа к жизни.
– Вот уж не думал, что ты это умеешь, – сказал Мартин, переводя дыхание.
– Мой отец был врачом. Но это средство не всегда помогает, – ответил Пью. – Жаль, что не пришлось допить аквавит. Не пойму, землетрясение кончилось?
– Не думай, что только тебя трясет. Толчки еще продолжаются. Хотя и слабеют.
– Почему он задыхался?
– Я не знаю, Оуэн. Загляни в книгу.
Каф стал дышать ровнее, и лицо его порозовело, только губы по-прежнему оставались темными.
Они наполнили бокалы бодрящим напитком и вновь сели возле него, раскрыв медицинский справочник.
– Под рубрикой “шок” или “ушиб” ничего не говорится о цианозе или удушье. Но не мог же он чего-нибудь наглотаться, ведь на нем скафандр. – Пью с досадой бросил книгу на ящик. – Этот справочник нам так же полезен, как “Бабушкина книга о лекарственных травах”…
Книга не долетела – видимо, либо Пью, либо ящик еще не обрели спокойствия.
– Почему он не подал сигнала?
– Не понял.
– У тех восьми, что остались в шахте, не было на это времени. Но ведь он-то и девушка находились наверху. Может, она стояла у входа, и ее засыпало камнями. Каф же оставался снаружи, возможно, в дежурке. Он вбежал в туннель, вытащил ее, привязал к сиденью флаера и поспешил к куполу. И за все это время ни разу не нажал кнопку тревоги. Почему?
– Наверное, из-за удара по голове. Вряд ли он вообще осознал, что девушка мертва. Он потерял рассудок. Но даже если он и соображал, не думаю, чтобы он стал нам сигналить. Они ждали помощи только друг от друга.
Лицо Мартина напоминало индейскую маску с глубокими складками у рта и глазами цвета тусклого антрацита.
– Ты прав. Представляешь, что он пережил, когда началось землетрясение и он оказался снаружи один…
В ответ Каф закричал.
Он свалился с койки, задыхаясь, судорожно размахивая рукой, сшиб Пью, дополз до кучи ящиков и упал на пол. Губы его были синими, глаза побелели. Мартин снова втащил его на койку, дал вдохнуть кислорода и склонился над Пью, который приподнялся, вытирая кровь с рассеченной скулы.
– Оуэн, ты жив? Что с тобой, Оуэн?
– Я думаю, все в порядке, – сказал Пью. – Зачем ты трешь мне физиономию этой штукой?
Он показал на обрывок перфоленты, измазанный кровью. Мартин отшвырнул его.
– Мне показалось, что это полотенце. Ты разбил щеку об угол ящика.
– У него прошел припадок?
– По-моему, да.
Они посмотрели на Кафа, лежавшего неподвижно. Его зубы казались белой полоской между черными приоткрытыми губами.
– Похоже на эпилепсию. Может быть, поврежден мозг?
– Вкатить ему дозу мепробамата? Пью покачал головой.
– Я не знаю, что было в противошоковом уколе. Не хотелось бы давать слишком большую дозу.
– Может, он проспится и все пройдет?
– Я и сам бы не прочь поспать. Еле на ногах держусь.
– Тебе нелегко пришлось. Иди, а я подежурю. Пью промыл порез на щеке, снял рубашку и остановился.
– А вдруг мы могли что-то сделать – хоть попытаться…
– Они умерли, – мягко, но настойчиво сказал Мартин.
Пью улегся поверх спального мешка и вскоре проснулся от страшного клокочущего звука. Он встал, пошатываясь, нашел шприц, трижды пытался ввести его, но это ему никак не удавалось. Затем начал массировать сердце Кафа.
– Дуй ему в рот! – приказал он, и Мартин подчинился.
Наконец Каф резко втянул воздух, пульс его стал равномерным, напряженные мышцы расслабились.
– Сколько я спал? – спросил Пью.
– Полчаса.
Они стояли, обливаясь потом, земля содрогалась, купол то покачивался, то сжимался. Либра снова вытанцовывала свою проклятую польку, свой танец смерти. Солнце, поднявшись повыше, стало еще больше и краснее; скудная атмосфера была насыщена газом и пылью.
– Что с ним творится, Оуэн?
– Боюсь, что он умирает вместе с ними.
– С ними… Но они мертвы, все до одного, я же сказал.
– Девять умерло. Раздавлены или задохнулись. Но все они в нем, и он в каждом из них. Они умерли, и теперь он умирает их смертями, одной за другой.
– Господи, какой ужас!
Следующий приступ был примерно таким же, но пятый – гораздо хуже. Каф рвался и бился, силясь что-то сказать, но слов не было, словно рот его набили камнями и глиной. После этого приступы стали слабее. Но и сам Каф ослаб. Восьмой приступ начался в половине пятого. Пью и Мартин бились целый час, стараясь удержать жизнь в теле, которое без сопротивления уплывало в царство смерти. Им это удалось, но Мартин сказал, что следующего приступа Каф не переживет. Так бы оно и вышло, но Пью, прижавшись ртом к его рту, нагнетал и нагнетал воздух в опавшие легкие, пока сам не потерял сознание.
Когда он очнулся, купол матово светился, хотя свет не горел. Пью прислушался и уловил дыхание двух спящих мужчин. Потом он заснул, и его разбудил только голод.
Солнце поднялось высоко над темными равнинами, и планета прекратила свой чудовищный танец. Каф спал. Пью и Мартин пили крепкий чай и глядели на него с торжеством собственников.
Но вот он проснулся. Мартин подошел к нему.
– Как себя чувствуешь, дружище?
Ответа не последовало. Пью занял место Мартина и заглянул в карие тусклые глаза, которые глядели на него, но ничего не выражали. Как и Мартин, он сразу отвернулся. Затем подогрел концентрат и принес Кафу.
– Выпей.
Мышцы на шее Кафа напряглись.
– Дайте мне умереть, – сказал юноша.
– Ты не умрешь.
Каф сказал, четко выговаривая слова:
– Я на девять десятых мертв. У меня нет сил, чтобы жить дальше.
Это подействовало на Пью, но он решил сражаться до конца.
– Нет, – сказал он тоном, не терпящим возражений. – Они мертвы. Другие. Твои братья и сестры. Ты – не они. Ты жив. Ты – Джон Чоу. Твоя жизнь в твоих собственных руках.
Юноша лежал неподвижно, глядя в темноту, которой не было.
Мартин и Пью с запасными роботами по очереди отправлялись на экспедиционном тягаче к Адской Пасти, чтобы спасти оборудование, уберечь его от зловещей атмосферы Либры, потому что ценность этого оборудования выражалась поистине в астрономических цифрах. Дело двигалось медленно, но они не хотели оставлять Кафа одного. Тот, кто оставался в куполе, возился с бумагами, а Каф сидел или лежал, глядя в темноту, и молчал. Дни проходили в тишине.
В приемнике что-то затрещало, и тут же заговорило радио:
– Корабль на связи. Через пять недель будем на Либре, Оуэн. Точнее, по моим расчетам, через тридцать четыре земных дня и девять часов. Как дела под куполом?
– Плохо, шеф. Исследовательская команда погибла в шахте. Все, кроме одного. Было землетрясение. Шесть дней назад.
Радио щелкнуло, и в него ворвались звуки космоса. Пауза – шестнадцать секунд. Корабль был на орбите вокруг второй планеты.
– Все, кроме одного, погибли? А вы с Мартином невредимы?
– Мы в порядке, шеф.
Тридцать две секунды молчания.
– “Пассерина” оставила нам еще одну исследовательскую команду. Я могу перевести их на объект Адская Пасть вместо квадрата семь. Мы уладим это, когда прилетим. В любом случае сменим тебя и Мартина. Держитесь. Что-нибудь еще?
– Больше ничего.
Еще тридцать две секунды…
– Тогда до свидания, Оуэн.
Каф слышал весь разговор, и позднее Пью сказал ему:
– Шеф может попросить тебя остаться со следующей исследовательской командой. Ты ведь знаешь здешнюю обстановку.
Зная порядки в Дальнем Космосе, он хотел предупредить юношу.
Каф не ответил. С тех пор как он сказал: “У меня нет сил, чтобы жить дальше”, – он не произнес ни слова.
– Оуэн, – сказал Мартин по внутренней связи. – Он сломался. С ума сошел.
– Он неплохо выглядит для человека, который девять раз умер.
– Неплохо? Как выключенный андроид! У него не осталось никаких чувств, кроме ненависти. Загляни ему в глаза.
– Это не ненависть, Мартин. Послушай, это правда, что в определенном смысле он мертв. Я и представить себе не могу, что он чувствует. Он нас даже не видит. Здесь слишком темно.
– Случается, в темноте перерезают глотки. Он нас ненавидит, потому что мы – не Алеф и не Йод.
– Может быть. Но я думаю, что он одинок. Он нас не видит и не слышит. Это верно. Раньше ему и не требовалось никого видеть. Никогда до этого он не знал одиночества. Он разговаривал сам с собой, видел самого себя, жил с самим собой, жизнь его была полна девятью “я”. Он не понимает, каково это – жить самому по себе. Он должен научиться. Дай ему время.
Мартин покачал головой.
– Сломался, – сказал он. – И когда ты останешься с ним один на один, помни, что ему ничего не стоит свернуть себе шею одной рукой.
– Это он может, – улыбнулся Пью.
Они стояли возле купола, программируя серворобота для починки сломанного тягача. Оттуда им был виден Каф под яйцевидным куполом, напоминавший муху в янтаре.
– Передай-ка мне вкладыш. Почему ты решил, что ему станет лучше?
– Он сильная личность, можешь в этом не сомневаться.
– Сильная личность? Обломок личности. Девять десятых ее мертвы. Он же сам сказал.
– Но он-то не мертв. Он – живой человек по имени Джон Каф Чоу. Воспитание его было необычным, это правда, но в конце концов каждый юноша рано или поздно расстается со своей семьей. Он тоже это сделает.
– Что-то не похоже.
– Пораскинь-ка мозгами, Мартин. С какой целью люди придумали клонирование? Для обновления земной расы. Мы ведь не лучшие ее представители. Взять хотя бы меня. Мои интеллектуальные и физические данные вдвое хуже, чем у Джона Чоу. Но Земля так нуждалась во мне, что, когда я изъявил желание работать здесь, мне вставили искусственное легкое и ликвидировали близорукость. Будь на Земле избыток здоровых молодых парней, разве ей потребовались бы услуги близорукого валлийца с одним легким?
– Вот уж не знал, что у тебя искусственное легкое.
– Теперь будешь знать. Не жестяное легкое, а человеческое, часть чужого тела, выращенная искусственно, точнее говоря – склонированная. Так в медицине делают органы-заменители. С помощью клонирования, только не полного, а частичного. Теперь это мое собственное легкое. Но я хотел сказать о другом: сегодня слишком много таких, как я, и слишком мало таких, как Джон Чоу. Ученые пытаются поднять уровень генетического резервуара человечества, который после опустошительных Голодов превратился в мелкую лужу. Поэтому мы знаем, что если человек клонирован, то это наверняка сильная и умная личность. Разве не логично?
Мартин хмыкнул. Серворобот загудел, разогреваясь.
Каф мало ел. Ему трудно было глотать пищу, он давился и отказывался от еды после нескольких глотков. Он потерял в весе восемь или десять килограммов. Но недели через три к нему начал возвращаться аппетит, и в один прекрасный день он занялся разборкой имущества клона, переворошил спальные мешки, сумки, бумаги, которые Пью аккуратно сложил в конце прохода между ящиками. Он рассортировал все, сжег кипу бумаг и мелочей, собрал остатки в небольшой пакет и снова погрузился в молчание. Еще через два дня он заговорил. Пью пытался избавиться от дрожания ленты в магнитофоне, но у него ничего не получалось, Мартин улетел на ракете проверять карту Пампы.
– Черт возьми! – воскликнул Пью, и Каф отозвался голосом, лишенным выражения:
– Хотите, чтобы я это сделал?
Пью вскочил, но тут же взял себя в руки и передал аппарат Кафу. Тот разобрал его, потом собрал и оставил на столе.
– Поставь какую-нибудь ленту, – сказал Пью как можно естественнее, склонившись над соседним столом.
Каф взял первую попавшуюся ленту. Это оказался хорал. Каф лег на койку. Звуки сотен человеческих голосов заполнили купол. Каф лежал неподвижно. Лицо его ничего не выражало.
В последующие дни он выполнил еще несколько дел, хотя никто его об этом не просил. Он не делал ничего, что потребовало бы инициативы с его стороны, и, если его просили о чем-нибудь, он попросту не реагировал на просьбу.
– Он поправляется, – сказал Пью, обращаясь к Мартину на аргентинском диалекте.
– Нет. Он превращает себя в машину. Делает лишь то, на что запрограммирован, и не реагирует на остальное. Это хуже, чем если бы он совсем ничего не делал. Он уже не человек.
Пью вздохнул.
– Спокойной ночи, – сказал он по-английски. – Спокойной ночи, Каф.
– Спокойной ночи, – ответил Мартин.
Каф не ответил.
На следующее утро за завтраком Каф протянул руку над тарелкой Мартина, чтобы достать гренок.
– Почему ты меня не попросил? – вежливо сказал Мартин, подавляя раздражение. – Я бы передал.
– Я и сам могу достать, – ответил Каф бесцветным голосом.
– Да, можешь. Но послушай: передать хлеб, сказать “спокойной ночи” или “привет” – все это не так уж важно, но, если один человек что-то говорит, другой во всех случаях должен ему ответить…
Молодой человек равнодушно глянул в сторону Мартина. Его глаза все еще не замечали людей, с которыми он говорил.
– Почему я должен отвечать?
– Потому что к тебе обращаются.
– А почему?
Мартин пожал плечами и рассмеялся. Пью вскочил и включил камнерез. Потом он сказал:
– Отстань от него, Мартин.
– В маленьких изолированных коллективах очень важно помнить о хороших манерах, раз уж работаешь вместе. Его этому учили. Каждый в Дальнем Космосе знает об этом. Так почему же он сознательно пренебрегает вежливостью?
– Ты говоришь “спокойной ночи” самому себе?
– Ну и что?
– Неужели ты не понимаешь, что Каф никогда не был знаком ни с кем, кроме самого себя?
– Тогда, клянусь богом, все эти штуки с клонированием ни к чему, – после некоторого раздумья сказал Мартин. – Ничего из этого не выйдет. Чем могут помочь человеку эти дубликаты гениев, если они даже не подозревают о нашем существовании?
Пью кивнул:
– Вероятно, разумнее разделять клоны и воспитывать их с обычными детьми. Но из них составляются такие великолепные команды!
– Разве? Не уверен. Если бы наша команда состояла из десяти обыкновенных, ничем не примечательных инженеров-изыскателей, неужели все они оказались бы в одно время в одном и том же месте? Неужели они бы все погибли? А что, если эти ребята, когда начался обвал и стали рушиться стены, бросились одновременно в глубь шахты, быть может, чтобы спасти того, кто был дальше всех? Даже Каф, который оставался наверху, сразу кинулся в шахту… Это, конечно, только предположение. Но мне кажется, что из десяти обыкновенных растерявшихся людей хотя бы один выскочил на поверхность.
– Не знаю. Но известно, что идентичные близнецы порой умирают одновременно, даже если они никогда друг друга не видели. Идентичность и смерть – какая странная связь…
Проходили дни, красное солнце кралось по темному небу, но Каф все так же не отвечал на вопросы, а Пью и Мартин все чаще сцеплялись между собой. Пью начал жаловаться на то, что Мартин храпит. Оскорбившись, Мартин перенес свою койку на другую сторону купола и перестал с ним разговаривать. Когда же Пью принялся насвистывать валлийские песенки, это надоело Мартину. Пью в свою очередь на него обиделся и какое-то время с ним не разговаривал.
За день до прилета корабля Мартин объявил, что собирается в горы Мерионета.
– А я полагал, что ты по крайней мере поможешь мне закончить анализ образцов на компьютере, – мрачно заметил Пью.
– Каф тебе поможет. Я хочу еще разок взглянуть на траншею. Желаю успеха, – добавил Мартин на диалекте и, посмеиваясь, ушел.
– Что это за язык? – спросил Каф.
– Аргентинский. Разве я тебе об этом не говорил?
– Не знаю. – Через некоторое время молодой человек добавил: – Боюсь, что я многое забыл.
– Ну и пусть, – мягко сказал Пью, внезапно осознав, как важен для него этот разговор. – Ты поможешь мне поработать на компьютере?
Каф кивнул.
У них было много недоделок, и работа отняла весь день. Каф оказался отличным работником, куда более быстрым и сообразительным, чем сам Пью. Правда, его бесцветный голос действовал на нервы, но это можно было пережить – через день прибудет корабль, а на нем старая команда, товарищи и друзья.
Днем они сделали перерыв, чтобы выпить чаю, и Каф спросил:
– Что случится, если корабль разобьется?
– Они все погибнут.
– Что случится с вами?
– С нами? Мы передадим по радио сигнал бедствия и будем жить на половинном рационе, пока не придет спасательный корабль с Третьей базы. На это уйдет четыре земных года. Мы наскребем припасов для троих на четыре – пять лет. Туго придется, но перебьемся.
– И они пошлют спасательный корабль из-за трех человек?
– Конечно.
Каф больше ничего не сказал.
– Хватит рассуждать на веселые темы, – бодро сказал Пью, поднимаясь из-за стола, чтобы вернуться к приборам, но тут же покачнулся. Стул вырвался у него из руки, и Пью, не закончив пируэта, врезался в стену купола.
– Боже правый, – произнес он по-валлийски. – Что это было?
– Землетрясение, – ответил Каф.
Чашки плясали, звонко ударяясь о стол, ворох бумаг сполз с ящика, крыша купола то вздувалась, то оседала. Под ногами рождался утробный гул, наполовину звук, наполовину дрожь.
Каф сидел неподвижно. Землетрясением не испугаешь человека, погибшего при землетрясении.
Пью побелел, черные жесткие волосы разметались. Он был напуган. Он сказал:
– Мартин в траншее.
– В какой траншее?
– На линии большого сброса. В эпицентре местных землетрясений. Погляди на сейсмограф.
Пью сражался с заклиненной дверью дрожащего шкафа.
– Что вы делаете?
– Надо спешить ему на помощь.
– Мартин взял ракету. Летать на флаерах во время землетрясений опасно. Они выходят из-под контроля.
– Заткнись ты, ради бога!
Каф поднялся, и голос его был так же ровен и бесцветен, как и всегда:
– Нет никакой необходимости отправляться сейчас на поиски. Это ведет к неоправданному риску.
– Если услышишь, что он нажал на кнопку тревоги, немедленно сообщи мне по рации, – сказал Пью, защелкивая шлем и бросаясь к люку.
Когда он выбежал наружу, Либра уже подобрала свои драные юбки, и вся она, до самого красного горизонта, отплясывала танец живота.
Из-под купола Каф видел, как флаер набрал скорость, взвился вверх в красном туманном свете, подобно метеору, и исчез на северо-востоке. Вершина купола вздрогнула, земля кашлянула. К югу от купола взвился сифон, выплюнувший столб черного газа.
Пронзительно зазвенел звонок, и на центральном контрольном пункте вспыхнул красный свет. Под огоньком была надпись: “Скафандр № 2” и от руки нацарапано “А.Г.М.”. Каф не выключил сигнала. Он попытался связаться с Мартином, потом с Пью, но не получил ответа.
Когда толчки прекратились, Каф вернулся к работе и закончил то, что они делали с Пью. Это заняло часа два. Через каждые полчаса он пытался связаться со “Скафандром № 2” и не получал ответа, затем радировал “Скафандру № 1” и тоже не получал ответа. Примерно через час красный огонек потух.
Подошло время ужинать, Каф приготовил себе ужин и съел его. Потом лег на койку.
Толчки затихли, и лишь изредка по планете прокатывались отдаленный гул и дрожь. Солнце висело на западе, светло-красное, огромное, похожее на чечевицу, и все никак не садилось. Было тихо.
Каф поднялся и принялся расхаживать по заваленному вещами, неприбранному пустынному куполу. Здесь царила тишина. Он подошел к магнитофону и поставил первую попавшуюся ленту. Это была электронная музыка, полностью лишенная гармонии и голосов. Музыка кончилась. Тишина осталась.
Над грудой образцов породы висел форменный комбинезон Пью с оторванной пуговицей. Каф посмотрел на него.
Тишина тянулась бесконечно.
Детский сон: на свете нет никого, кроме меня. Во всем мире ни одного живого существа.
Низко над долиной, к северу от купола, сверкнул метеорит.
Каф открыл рот, будто хотел что-то сказать, но изо рта не раздалось ни звука. Он быстро подошел к северной стене и вгляделся в желатиновый красный сумрак.
Звездочка подлетела и опустилась. Перед люком возникли две фигуры. Когда они вошли, Каф стоял у люка. Скафандр Мартина был покрыт пылью и оттого казался таким же старым и покоробленным, как поверхность Либры. Пью поддерживал его под руку.
– Он ранен?
Пью снял скафандр, помог Мартину раздеться.
– Перенервничал, – бросил он.
– Обломок скалы упал на ракету, – сказал Мартин, усаживаясь за стол и размахивая руками. – Правда, меня там не было. Я, понимаешь, приземлился и копался в угольной пыли, когда почувствовал, что все вокруг затряслось. Тогда я выбрался на участок вулканической породы, который присмотрел еще сверху. Так было надежнее и дальше от скал. И тут же увидел, как кусок планеты рухнул на мою ракету. Ну и зрелище! Вдруг мне пришло в голову, что запасные баллоны с кислородом остались в ракете, так что я нажал на кнопку тревоги. Но по радио связаться ни с кем не смог – во время землетрясений здесь всегда так бывает. Я так и не знал, получили ли вы мой сигнал. А вокруг все прыгало, и скалы разваливались на глазах. Летели камни, и пыль поднялась такая, что в метре ничего не видно. Я уже начал подумывать, чем буду дышать через пару часов, как увидел, что старик Оуэн кружит над траншеей в пыли и камнях, словно огромная, уродливая летучая мышь…
– Есть будешь? – спросил Пью.
– Конечно, буду. А как ты здесь пережил землетрясение, Каф? Все в порядке? Не такое уж и сильное было землетрясение, правда? Что показывал сейсмограф? Мне не повезло, что я оказался в самом эпицентре. По-моему, там были все пятнадцать баллов по шкале Рихтера, вся планета раскалывалась…
– Садись, – сказал Пью. – И ешь.
После того как Мартин поел, поток его слов иссяк. Он доплелся до койки, все еще стоявшей в том дальнем углу, куда он поставил ее, когда Пью стал жаловаться на его храп.
– Спокойной ночи, дырявый валлиец, – крикнул он.
– Спокойной ночи.
Мартин замолчал. Пью затемнил купол, убавил свет в лампе, пока она не стала гореть желтым светом свечи. Затем, не говоря ни слова, сел и погрузился в свои мысли.
Какое-то время ничто не нарушало тишину. Ее прервал голос Кафа.
– Я кончил расчеты.
Пью благодарно кивнул.
– Я получил сигнал Мартина, но не смог связаться ни с ним, ни с вами.
Сделав над собой усилие, Пью сказал:
– Мне не следовало улетать. У него еще оставалось кислорода на два часа даже с одним баллоном. Когда я помчался туда, он мог направиться домой. Так бы мы друг друга потеряли. Но я перепугался.
Вновь наступила тишина, нарушаемая лишь негромким храпом Мартина.
– Вы любите Мартина?
Пью зло взглянул на Кафа:
– Мартин мой друг. Мы работали вместе, и он хороший человек. – Он помолчал. Потом добавил: – Да, я его люблю. Почему ты об этом спрашиваешь?
Каф ничего не ответил, только посмотрел на Пью. Выражение его лица изменилось, словно он увидел что-то, чего раньше не замечал. И голос его изменился:
– Как вы можете… как вам…
Но Пью не сумел ему ответить.
– Не знаю, – сказал он. – В какой-то степени это дело привычки. Не знаю. Каждый из нас живет сам по себе. Что же делать, если не протянуть другому руку в темноте?
Странный, горячечный взгляд Кафа потух, словно сожженный собственной силой.
– Устал я, – сказал Пью. – Ну и жутко же было разыскивать его в черной пыли и грязи, когда в земле раскрывались и захлопывались жадные пасти… Пойду-ка спать. Корабль начнет передачу часов в шесть. Он встал и потянулся.
– Там клон, – сказал Каф. – Они везут сюда другую исследовательскую команду.
– Ну и что?
– Клон из двенадцати человек. Я их видел на “Пассерине”.
Каф сидел в желтом тусклом свете лампы и, казалось, видел сквозь свет то, чего он так боялся: новый клон, множественное “я”, к которому он не принадлежал. Потерянная фигурка из сломанного набора, фрагмент, не привыкший к одиночеству, не знающий даже, как можно отдавать свою любовь другому человеку. Теперь ему предстоит встретиться с абсолютом, с замкнутой системой клона из двенадцати близнецов. Слишком многое требовалось от бедолаги. Проходя мимо, Пью положил руку ему не плечо:
– Шеф не будет требовать, чтобы ты оставался здесь с клоном. Можешь вернуться домой. А может, раз уж ты космический разведчик, отправишься дальше с нами? Мы найдем тебе дело. Не спеши с ответом. Ты справишься.
Пью замолчал. Он стоял, расстегивая куртку, чуть сгорбившись от усталости. Каф посмотрел на него и увидел то, чего не видел раньше. Увидел его, Оуэна Пью, человека, протягивающего ему руку в темноте.
– Спокойной ночи, – пробормотал полусонный Пью, залезая в спальный мешок.
И он услышал, как после паузы Каф ответил ему, протянув руку сквозь темноту.
