Текст книги "На волне космоса (сборник)"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Айзек Азимов,Клиффорд Дональд Саймак,Станислав Лем,Роберт Шекли,Джон Паркс Лукас Бейнон Харрис Уиндем,Элвин Брукс Уайт,Джон Гордон,Виталий Бабенко,Гораций Леонард Голд (Гоулд),Конрад Фиалковский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 23 страниц)

Я размышлял.

– Простите, если мой вопрос вам покажется нелюбезным, но не нарушаете ли вы сейчас очень много правил каждую минуту? – спросил я.

– Конечно, нарушаю. Поэтому они и пришли за мной.

– У вас отнимут право, если вас поймают?

– Что вы! Я никогда и надеяться не могла, что получу право. Я отправлялась сюда, в двадцатый век, тайком, когда в лаборатории никого не было. То, что эта лаборатория дяди Дональда, облегчало дело, потому что, если б меня и поймали на месте преступления, у машины, я всегда могла бы сделать вид, что выполняю какое-нибудь его особое задание.

Мне нужно было достать соответствующую одежду, чтобы прийти сюда, но я не решилась пойти в обычную историческую костюмерную, поэтому я сделала зарисовки некоторых вещей в музее и по ним сшила себе кое-что. Как они вам нравятся?

– Все очень удачно и идет вам, – уверил я ее, – хотя насчет обуви что-то не так.

Она посмотрела на свои ноги.

– Так я и думала! Я не могла найти в музее ничего относящегося именно к этому периоду, – призналась она. – Ну, а затем, – продолжала она, – мне удалось совершить несколько коротких пробных поездок. Пришлось ограничиться короткими путешествиями, потому что длительность времени постоянна, то есть час здесь равен часу у нас, а мне не удавалось заполучить машину в свое единоличное распоряжение надолго. А вчера в лабораторию вошел один человек, как раз в тот момент, когда я выходила из машины. Он увидел на мне эту одежду и сразу понял, что я сделала, так что мне оставалось только сразу же вскочить обратно в машину – мне больше никогда не удалось бы к ней и близко подойти. А они бросились за мной, не потрудившись даже переодеться.

– Вы думаете, они снова придут? – спросил я.

– Да, думаю, придут. Но в следующий раз они будут одеты соответствующим образом.

– Они способны пойти на крайние меры? То есть, я хочу сказать, будут ли они стрелять или что-нибудь в этом роде?

Она покачала головой.

– О нет, это может вызвать довольно сильный хроноклазм, особенно если они убьют кого-нибудь.

– Но то, что вы здесь, наверное, уже вызвало целый ряд довольно мощных хроноклазмов? Что же хуже?

– Мои хроноклазмы все учтены. Я это проверила по историческим источникам, – ответила она довольно непонятно. – И они успокоятся, как только тоже догадаются проверить это.

Она на мгновенье замолчала. Затем с таким видом, будто нашла более интересную тему, заговорила снова:

– Когда в ваше время люди женятся, они надевают специальную одежду, да?

Казалось, что эта тема ее очень привлекает.

* * *

– Мне, пожалуй, нравится замужество в двадцатом веке, – сказала Тавия.

– И в моем мнении оно тоже поднялось, дорогая, – признался я. И в самом деле, я с удивлением отметил, насколько оно поднялось в моем мнении за последний месяц.

– В двадцатом веке супруги всегда спят в одной большой кровати, дорогой? – спросила она.

– Неизменно, милая, – уверил я ее.

– Смешно, – сказала она. – Не очень гигиенично, конечно, но все-таки очень мило.

Мы задумались над этим.

– Милый, ты заметил, что она больше не фыркает на меня? – спросила Тавия.

– Они всегда перестают фыркать, когда им предъявляют свидетельство, дорогая, – объяснил я.

Некоторое время беседа мирно текла по руслу личных тем, не слишком интересных для других людей. Наконец я сказал:

– Похоже на то, дорогая, что нам больше нечего беспокоиться по поводу твоих преследователей. Они бы уже давно явились, если б волновались так, как ты думаешь.

Она покачала головой.

– Мы должны по-прежнему, соблюдать осторожность. Но вообще что-то странно. Наверно, это из-за дяди Дональда. Он плохо разбирается в технике. Ты можешь судить об этом по тому, как он настроил машину, чтобы прийти к тебе, – с ошибкой на два года. Но нам ничего не остается делать, как ждать и соблюдать осторожность.

Я поразмыслил немного и сказал:

– Мне вскоре придется устроиться на работу. Тогда будет труднее следить, чтобы они не застали нас врасплох.

– На работу! – воскликнула она.

– Двое не могут прожить на те же деньги, что один. И жены всегда стремятся поддержать определенный уровень, и это справедливо, в меру, конечно. Та небольшая сумма, которая у тебя есть, недостаточна.

– Об этом нечего беспокоиться, милый, – заверила меня Тавия. – Ты ведь можешь что-нибудь изобрести.

– Я? Изобрести?

– Конечно. Ты ведь довольно хорошо знаешь радиотехнику, да?

– Ну, я прослушал курс по радиолокации, когда служил в КВФ.

– Ах, КВФ, Королевский Воздушный Флот! – воскликнула она восторженно. – И подумать только, что ты и в самом деле принимал участие во второй мировой войне! А ты был знаком с Монти или с Айком Эйзенхауэром?

– Лично – нет. Я служил в других частях.

– Какая жалость! Но вернемся к другому. Тебе надо будет достать какие-нибудь работы по радиоэлектронике, только посложнее, и я покажу тебе, что изобрести.

– Ты!.. Ага, понимаю. Но ведь это не очень этично, – произнес я с сомнением.

– Не вижу почему. В конце концов эти вещи должны же быть изобретены кем-нибудь! Иначе как я могла бы изучать их в школе?

– Я… мне надо немного подумать. – сказал я.

* * *

Наверно, это было простым совпадением, что именно в тот день я заговорил насчет преследования; по крайней мере это вполне могло быть совпадением. С тех пор как я встретил Тавию, я стал с подозрением относиться к совпадениям. Как бы то ни было, в это самое утро Тавия, выглянув в окно, сказала:

– Дорогой, там кто-то машет нам из кустов.

Палка с привязанным к ней белым носовым платком медленно раскачивалась из стороны в сторону. В бинокль я разглядел, что ею орудовал пожилой мужчина, почти совсем скрытый кустарником, который растет на склоне холма. Я передал бинокль Тавии.

– Ах, это дядя Дональд! Пожалуй, нам надо его принять. Он, кажется, один.

Я вышел из дому, прошел до конца дорожки и помахал ему рукой. Вскоре он вылез из кустов, неся палку с платком, как знамя. Его голос слабо донесся до меня: «Не стреляйте!»

Я поднял руки, чтобы показать, что я не вооружен. Тавия тоже вышла на дорожку и встала со мною рядом. Подойдя к нам, он переложил палку в левую руку, а правой приподнял шляпу и вежливо поклонился.

– О сэр Джеральд, как приятно вновь встретиться с вами, – сказал он.

– Он не сэр Джеральд, дядя, он мистер Ляттери, – сказала Тавия.

– Ай-ай-ай, как глупо с моей стороны!.. Мистер Ляттери, – продолжал он, – я уверен, что вам будет приятно узнать, что рана оказалась скорее неудобной, чем серьезной. Все кончилось тем, что бедняжке придется некоторое время полежать на животе и кушать стоя.

– Бедняжке? – спросил я, ничего не понимая.

– Тому, кого вы подстрелили вчера.

– Подстрелил?

– Это произойдет завтра или послезавтра, – быстро вставила Тавия. – Дядя, вы действительно не в состоянии правильно устанавливать рычаги. Это ужасно!

– Принцип-то я понимаю, моя дорогая. Но на практике немного путаюсь.

– Ну, неважно. Раз вы уже здесь, входите, – сказала она ему. – А платок можете убрать в карман, – добавила она.

Когда он вошел, я обратил внимание на то, что он быстрым взглядом окинул комнату и удовлетворенно кивнул, как бы одобряя достоверность обстановки. Он сел. Тавия сказала:

– Прежде чем мы начнем, дядя Дональд, мне кажется, ты должен знать, что я вышла замуж за Джеральда… за мистера Ляттери.

Доктор Гоуби пристально посмотрел на нее.

– Вышла замуж? – повторил он. – Зачем?

– Ох! – сказала Тавия. Затем она терпеливо объяснила: – Я люблю его, и он любит меня. Поэтому я стала его женой. Здесь это делают так.

Он покачал головой.

– Разумеется, мне известна твоя сентиментальная привязанность к двадцатому веку и его обычаям, моя дорогая. Но ведь тебе совсем не обязательно становиться туземкой… гм… точнее, тувременницей.

– А мне нравится, очень! – сказала Тавия.

– Молодые женщины любят романтику, я знаю. Но ты подумала о том, какие неприятности ты можешь доставить сэру Дже… То есть мистеру Ляттери?

– Наоборот, я ему помогаю, дядя Дональд! Здесь ведь фыркают, если ты не женат, а мне не нравилось, когда на него стали фыркать.

– Я не столько думаю о том времени, пока ты здесь, сколько о том, когда ты уйдешь. У них очень много правил относительно предполагаемой смерти, доказательств того, что жена бросила тебя, и тому подобное. Очень длительный и запутанный процесс. И он не сможет больше ни на ком жениться.

– Я уверена, что он и не захочет больше ни на ком жениться, правда, милый?

– Конечно, нет! – подтвердил я.

– Ты уверен в этом, милый?

– Дорогая, – сказал я, беря ее за руку, – если бы все женщины мира…

Через некоторое время доктор Гоуби привлек наше внимание деликатным покашливанием.

– Действительной причиной моего визита, – заявил он, – является стремление убедить мою племянницу в том, что ей следует немедленно вернуться. На факультете царит страшное волнение и глубокая тревога в связи с этим делом. И виновным считают в основном меня. Наша главная забота – вернуть ее, вернуть, пока не нанесен серьезный ущерб истории. Любой хроноклазм бесконечно реверберирует в веках, а эта ее эскапада может вылиться в очень, очень серьезный хроноклазм. В связи с этим мы все находимся в чрезвычайном, чрезвычайном нервном напряжении.

– Я очень сожалею, дядя Дональд, о том, что на вас падает ответственность, очень сожалею. Но я не вернусь. Я здесь счастлива.

– Но возможные хроноклазмы, моя дорогая! Я ночами не сплю, думаю…

– Дорогой дядя, – перебила она, – но ведь это не сравнить с хроноклазмом, который действительно произойдет, если я вернусь сейчас. Я просто не могу. Вы должны понять это и объяснить всем.

– Не можешь? – повторил он.

– Если вы заглянете в документы, то увидите, что мой муж… Какое смешное, старомодное слово, не правда ли? Впрочем, мне оно нравится. Оно происходит от слова…

– Ты говорила о том, что не можешь вернуться, – напомнил ей доктор Гоуби.

– Ах да! Так вот, в книгах вы прочтете, что сначала он изобрел подводную радиосвязь, а потом, несколько позже, он изобрел передачу энергии изогнутым лучом, за что и получил титул «сэр».

– Я прекрасно все это знаю, Тавия. Но я не понимаю, что…

– Дядя Дональд, вы должны понять! Как же сможет он изобрести эти штуки, если меня не будет здесь, чтобы показать ему, как это сделать? Если вы заберете меня с собой сейчас, они просто-напросто не будут изобретены. И тогда что произойдет?

Несколько мгновений доктор Гоуби пристально смотрел на нее.

– Да, – сказал он, – да, я должен признать, что этот аргумент не приходил мне в голову, – и он погрузился в размышления.

– Кроме того, – добавила Тавия, – Джеральду будет очень неприятно, если я уйду, правда, милый?

– Я…

Доктор Гоуби прервал меня.

– Да, – сказал он, вставая, – я понимаю, что придется на некоторое время отложить твое возвращение. Я поставлю перед ними этот вопрос, но отсрочка будет временной.

У двери он остановился.

– А пока, моя дорогая, будь осторожна. Все это так хрупко и так сложно… Меня бросает в дрожь, когда я подумаю, какие могут возникнуть запутанные ситуации, если ты… скажем, если ты вдруг сделаешь нечто безответственное, например, станешь своим собственным предком.

– Этого я не могу сделать, дядя Дональд, я из боковой ветви.

– Ах да! Да, это очень удачно. Тогда до свидания, моя дорогая, и вы также, сэр… гм… мистер Ляттери. Я надеюсь, что мы еще встретимся. Когда приезжаешь сюда не только в качестве наблюдателя… в этом есть своя прелесть.

– Точно, дядя Дональд! – воскликнула Тавия.

Он укоризненно покачал головой.

– Ай-ай-ай! Боюсь, моя дорогая, что ты никогда не достигнешь высот исторической науки. Ты недостаточно тщательно работаешь. Слово «точно» было в ходу не в шестидесятых, а в сороковых годах двадцатого века. И даже тогда, если мне будет разрешено сделать такое замечание, оно не считалось особенно элегантным.

* * *

Ожидаемый инцидент со стрельбой произошел примерно неделю спустя. Трое мужчин, наряженные в более или менее убедительную имитацию одежды сельскохозяйственных рабочих, подошли к нашему дому. Тавия узнала одного из них в бинокль. Когда я с ружьем в руках появился на крыльце, они попытались спрятаться в огороде. Я выстрелил дробью – на большом расстоянии, – и один из них заковылял.

После этого нас оставили в покое. Некоторое время спустя мы с Тавией занялись вопросами подводной радиосвязи – удивительно простая штука, когда тебе объяснят принцип, – и я подал заявку на патент. Затем мы занялись передачей изогнутым лучом.

Тавия торопила меня с этим. Она сказала:

– Понимаешь, я не знаю, сколько у нас осталось времени, дорогой. Я все время пытаюсь вспомнить, с тех самых пор, как прибыла сюда, какая дата отправки стояла на твоем письме, и – не могу! Хотя отлично помню, что ты ее подчеркнул. Мне известно, что есть сведения о том, будто первая жена ушла от тебя… «Ушла», какое ужасное слово! Словно я по собственной воле когда-нибудь… Но там не было написано, когда именно. Так что мне надо как следует тебе все объяснить об изогнутом луче, потому что, если ты этого не изобретешь, произойдет страшный хроноклазм!

А затем, вместо того чтобы взяться за дело, как она сама и предлагала, она задумалась.

– Признаться, я уверена, что так или иначе хроноклазм все же произойдет, довольно страшный хроноклазм. Видишь ли, у меня будет ребенок.

– Ну да! – воскликнул я в восторге.

– Что значит «ну да»? У меня будет ребенок. И я волнуюсь. По-моему, этого еще никогда не случалось с путешествующими историками. Если бы дядя Дональд узнал, он бы страшно разволновался.

– К черту дядю Дональда! – сказал я. – И к черту хроноклазмы! Сейчас мы это отпразднуем, моя дорогая!

Быстро пролетали недели. Мне уже выдали предварительные патенты. Я уже хорошо знал теорию передачи энергии изогнутым лучом. Все шло прекрасно. Мы обсуждали будущее: назовем ли мы его Дональдом или ее Александрой; когда начнут поступать гонорары; сколько будет стоить Бегфорд-холл; как смешно будет слышать обращение «леди Ляттери»… Ну и тому подобное.

А затем настал декабрьский день, когда я вернулся домой из Лондона после беседы с одним промышленником и не застал ее…

Ни записки, ни одного прощального привета. Просто распахнутая входная дверь и в комнате опрокинутый стул…

О Тавия, моя дорогая!..

* * *

Я начал это писать, потому что меня все еще мучает совесть насчет того, этично или нет не быть изобретателем собственных изобретений. Мне казалось, что таким путем я смогу это выяснить. Я написал все и понял теперь, что «выяснить» – это не совсем подходящее слово. По правде говоря, я предвижу, сколько возникнет осложнений, если я изложу истинную причину своего отказа от титула. Пожалуй, я ничего не скажу, а просто приму титул, когда мне его дадут. В конце концов, если вспомнить, сколько было изобретено вещей «по вдохновению», я начинаю думать: а не поступали ли другие до меня точно так же?

Я никогда не претендовал на полное понимание взаимосвязей и взаимозависимостей описанных событий, но я твердо знал, что по крайней мере одно я должен обязательно сделать: не только потому, что боялся вызвать какой-нибудь «страшный хроноклазм», а потому, что, если бы я этого не сделал, мне бы казалось, что всего этого никогда и не случалось. Поэтому я должен написать одно письмо.

Сначала конверт:

«Моей праправнучатой племяннице мисс Октавии Ляттери. Вскрыть в день ее совершеннолетия – 6 июня 2136 года».

Затем письмо.

Дата. Дату надо подчеркнуть.

«Моя милая, далекая, прекрасная Тавия!

Моя дорогая…»

Элвин Уайт

(США)

В час досуга

С машиной в руках в бар вошел человек, и почти все мы взглянули на него поверх своих стаканов, потому что никто из нас никогда не видел ничего подобного. Человек поставил свою ношу на стойку рядом с пивным краном. Она заняла чертовски много места, и было видно, что буфетчику не слишком понравилось соседство этого прибора, большого и нелепого.

– Два сода-виски, – сказал человек.

Буфетчик продолжал сбивать коктейль, очевидно пытаясь понять, чего хочет посетитель.

– Вам двойную порцию? – спросил он немного погодя.

– Нет, – сказал человек, – два стакана сода-виски, пожалуйста.

Он глядел на буфетчика в упор, не то чтобы очень враждебно, но и не слишком дружелюбно.

Долгие годы обслуживания завсегдатаев баров выработали у буфетчика своеобразное чувство угодливости, и тем не менее угождать новому клиенту ему не хотелось, да и машина не вызывала особой симпатии – это было очевидно. Буфетчик взял дымящуюся сигарету, до поры лежавшую на краю кассы, затянулся и задумчиво положил ее обратно. Потом он налил две порции виски, наполнил два стакана водой и небрежно сунул все это под нос человеку с машиной. Посетители наблюдали. Когда в баре случается хоть что-нибудь нарушающее привычный порядок, интерес к событию тотчас завладевает всеми посетителями и сплачивает их.

Человек не показал и виду, что чувствует себя в центре внимания. Он положил на стойку пятидолларовую бумажку. Потом он проглотил виски и запил его водой. Открыв какую-то маленькую отдушину в машине (похожую на воронку для заливки горючего), он влил туда другую порцию виски, а затем и воду.

Буфетчик угрюмо наблюдал за ним.

– Не смешно, – сказал он ровным голосом. – И потом ваш приятель занимает слишком много места. Поставьте его на лавку возле двери и освободите стойку.

– Здесь хватит места всем, – отрезал человек.

– Я не шучу, – сказал буфетчик. – Поставьте эту чертову штуковину возле двери, я сказал. Никто ее не тронет.

Человек улыбнулся.

– Вы бы видели ее сегодня днем, – сказал он. – Она была великолепна! Сегодня был как раз третий день турнира. Только представьте себе – три дня непрерывного обдумывания! И играть пришлось против лучших шахматистов страны. В начале партии она получила преимущество; потом в течение двух часов великолепно развивала успех и закончила игру, загнав короля противника в угол. Неожиданно сняла коня, нейтрализовала слона, и все было кончено. Вы знаете, сколько денег она выиграла за три дня игры в шахматы?

– Сколько? – спросил буфетчик.

– Пять тысяч долларов, – сказал человек. – Теперь ей хочется приятно провести свой досуг, ей надо выпить.

Буфетчик рассеянно возил полотенцем по влажной стойке.

– Забирайте ее в другое место и поите ее там! – твердо сказал он. – У меня и без этого хватает забот.

Человек покачал головой и улыбнулся.

– Нет, нам нравится здесь. – Он указал на пустые стаканы. – Повторите, пожалуйста.

Буфетчик медленно покачал головой. Он не знал, что сказать, но продолжал упрямиться.

– Уберите эту штуковину, – потребовал он. – Я не могу разливать виски, когда надо мной надсмехаются.

– Насмехаются, – сказала машина. – Надо говорить «насмехаются».

Какой-то посетитель, стоявший тут же у стойки, пил уже третий стакан сода-виски и, по-видимому, был готов принять участие в разговоре, к которому он прислушивался весьма внимательно. Это был человек средних лет. Он уже ослабил галстук и расстегнул пуговицу воротничка. Он почти прикончил третий стакан, и алкоголь побуждал его ринуться на помощь обиженным и жаждущим.

– Если машина хочет выпить еще, дайте ей выпить, – сказал он буфетчику. – И не будем торговаться.

Человек с машиной повернулся к своему новоявленному другу и серьезно поднял руку к виску, отдавая честь в знак благодарности и дружелюбия. Теперь он уже обращался только к нему, нарочито игнорируя буфетчика:

– Вы же знаете, как хочется выпить, когда поворочаешь мозгами!

– Конечно, – ответил друг. – Известное дело.

Весь бар заволновался, некоторые явно были на стороне буфетчика, другие сочувствовали машине и ее друзьям.

– Еще виски с лимоном, Билл, – сказал высокий хмурый человек, стоявший рядом со мной. – И не очень увлекайся лимонным соком.

– Лимонной кислотой, – сердито поправила машина. – В этих барах никогда не увидишь настоящего лимонного сока.

– Хватит! – сказал буфетчик, шлепнув ладонью по стойке. – Уносите-ка эту штуковину прочь. Мне не до шуток. Мне работать надо. Я не хочу выслушивать дерзости от механического мозга или черт его там знает от кого.

Хозяин машины игнорировал этот ультиматум. Он снова обратился к другу, стакан которого был уже пуст.

– Она хочет выпить не только потому, что устала за три дня игры в шахматы, – дружелюбно сказал он. – Знаете, почему еще она хочет выпить?

– Нет, – сказал друг. – Почему?

– Она сплутовала, – сказал человек.

Услышав это, машина хихикнула. Один из ее рычагов опустился, а на доске с приборами засиял глазок.

Друг нахмурился. У него был такой вид, словно кто-то не оправдал доверия, оскорбил его в лучших чувствах.

– Никто не может плутовать в шахматы, – сказал он. – Эт-то невозможно. В шахматы игра ведется в открытую, там все на виду. Характер игры в шахматы таков, что никакое плутовство невозможно.

– Когда-то и я так думал, – сказал человек. – Но, оказывается, все-таки есть способ.

– Что ж, это меня нисколько не удивляет, – вставил буфетчик. – Стоило мне бросить взгляд на эту штуковину, и я сразу определил, что здесь сплошное жульничество.

– Два сода-виски, – сказал человек.

– Вы не получите виски, – отрезал буфетчик. Он свирепо глядел на механическую мыслительницу. – Почем мне знать, может, она уже пьяна?

– Это нетрудно проверить. Спросите ее что-нибудь, – сказал человек.

Посетители зашевелились и стали глядеть в зеркало над стойкой. Теперь все нетерпеливо ждали исхода спора. Следующий ход должен был сделать буфетчик.

– А что спросить, например? – сказал буфетчик.

– Все равно. Придумайте два больших числа и попросите ее перемножить их. Разве вы сможете перемножать большие числа, когда пьяны?

Машина слегка дрожала, словно внутри нее шли приготовления.

– Десять тысяч восемьсот шестьдесят два помножить на девяносто девять, – злорадно сказал буфетчик. Мы видели, что «девяносто девять» он придумал нарочно, чтобы усложнить задачу.

Машина замигала. Одна из ламп зашипела, а рычаг стал рывками менять положение.

– Один миллион семьдесят пять тысяч триста тридцать восемь, – сказала машина.

Никто в баре не пил. Люди хмуро уставились в зеркало; некоторые изучали собственные лица, другие искоса поглядывали на человека и машину.

Наконец некий юноша с математическим складом ума достал лист бумаги и карандаш и углубился в вычисления.

– Точно, – сказал он спустя несколько минут. – Никак не скажешь, что машина пьяна!

Теперь все смотрели на буфетчика. Он неохотно налил две порции сода-виски. Человек выпил свою порцию. Потом напоил машину. Лампочки машины стали гореть менее ярко. Один из изогнутых рычажков поник.

Некоторое время бар тихо колыхался, словно судно в спокойном море. Все мы с помощью спиртного пытались осмыслить происходившее. Многие вновь наполнили стаканы. Большинство из нас искало ответа в зеркале – суде последней инстанции.

Парень с расстегнутым воротничком потребовал счет. Он неуклюже шагнул и остановился между человеком и машиной. Потом он одной рукой обнял человека, а другой – машину.

– Пойдемте-ка отсюда и найдем местечко получше, – сказал он.

– Хорошо, – сказал человек. – С удовольствием. Там, у входа, стоит мой автомобиль.

Он расплатился за выпивку и оставил чаевые. Тихо и немного неуверенно он обхватил машину рукой и вышел вместе с другом.

Буфетчик проводил их взглядом и снова вернулся к исполнению своих несложных обязанностей.

– Ах, у него там автомобиль! – сказал он с неуклюжим сарказмом. – Подумаешь!

Посетитель, стоявший у самого края стойки, подошел к окну, раздвинул занавеси и выглянул. Понаблюдав за тем, что происходило на улице, он вернулся на свое место и сказал буфетчику:

– Вот тебе и подумаешь! У него там «кадиллак» последней модели. И кто же из них троих, по-вашему, сел за руль?