Текст книги "На волне космоса (сборник)"

Автор книги: Рэй Дуглас Брэдбери

Соавторы: Айзек Азимов,Клиффорд Дональд Саймак,Станислав Лем,Роберт Шекли,Джон Паркс Лукас Бейнон Харрис Уиндем,Элвин Брукс Уайт,Джон Гордон,Виталий Бабенко,Гораций Леонард Голд (Гоулд),Конрад Фиалковский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 23 страниц)

Секрет долголетия

Высокий вкус, художественное чутье, чувство меры… Этих слов, уместных в аннотации или в хвалебной рецензии, все же недостаточно, чтобы понять, почему сборник, увидевший свет в 1964 году, и сегодня радует новизной, кажется свежим, ярким, нестареющим. Я брал его в библиотеке, перечитывал несколько раз, и теперь, спустя годы, накануне переиздания, мне захотелось понять, в чем секрет силы этой антологии. Можно объяснить, конечно, настоящая фантастика (как и вообще настоящая литература, к которой она принадлежит целиком и полностью) не увядает. Но что такое настоящая фантастика?

Осмелюсь сделать парадоксальный вывод (он обязательно подвергнется критике со стороны заядлых читателей и со стороны литературоведов): хорошая фантастика, как правило, та, где речь идет вовсе не о фантастике.

Ведь вот в рассказе Р. Брэдбери «Ржавчина» – разве нам так уж интересно само изобретение, превращающее стратегический металл в ржавчину? Разве нам важна химия или физика этого процесса? Или рассказ сильно проиграет, если Холлис будет превращать металл в труху мановением волшебной палочки, а то и просто дуновением? Мы всецело на стороне главного героя, потому что он хочет мира, – нас роднит с ним страстное желание выжить на этой нашпигованной оружием планете. Но, вместе с Рэем Брэдбери, мы также понимаем, что есть немало людей на Земле, которые не разделяют с нами этого страстного желания, которым выгодно разделение планеты на враждующие лагеря, которые мечтают сохранить силу любой ценой. И для этих людей конструкционная сторона военной техники непринципиальна – при определенных условиях сгодится и «старое доброе дерево», тривиальная ножка стула. Существование таких людей – никакая не фантастика, а тревожная реальность, и мы должны отдавать себе отчет, что на многострадальной планете прольется еще изрядно крови, прежде чем человечество навсегда откажется от практики решения различных проблем с позиции силы. Однако новое мышление настойчиво пробивает себе дорогу, и в том, что оно завоевывает все больше умов, немалая заслуга хороших писателей, выступающих против войны и милитаризма, таких, как Р. Брэдбери, Р. Шекли («Мятеж шлюпки»), К. Борунь («Фантом»).

Суть рассказа «Око за око?» ничуть не пострадает, если мы мысленно заменим место действия. Пусть не Марс, пусть иная планета, пусть заброшенный уголок Земли – перемена театральных декораций, не более того. А вот взаимоотношения различных рас, заряд боли, накопленный попираемыми и униженными, и перерождение этой боли в сострадание – такое содержание вечно. Казалось бы, очевидная истина, но – увы! – жизнь показывает, что ее надо повторять снова и снова: мы выживем только при условии полного и абсолютного равноправия всех национальностей, населяющих Землю; любые проявления национализма, расизма, шовинизма, возвышение одних народностей за счет унижения других – нетерпимы!

То же можно сказать и о рассказе «Все лето в один день». Положа руку на сердце спросим себя: смирились бы мы, если бы действие его происходило не на Венере (тем более что на Венере, как мы теперь хорошо знаем, условия совсем, совсем иные)? Да, конечно! При чем тут Венера, если дело касается столь печальных и болезненных вещей, как детская жестокость? Условия другой планеты играют лишь роль увеличительного стекла, сильной линзы, однако предмет рассмотрения конечно же наш, земной, порожденный прошлым и настоящим, но никак не будущим.

Было бы очень обидно, если бы в новелле «Ревун» любители сенсаций увидели только лишь намек на существование в глубинах океана неизвестных науке монстров, а защитники Несси – прямое подтверждение того, что в водах озера Лох-Несс водятся плезиозавры. «Ревун» – это об одиночестве, о страшном человеческом одиночестве, о желании принять за друга даже мертвый камень, даже бездушный красно-белый огонь, даже бессмысленный крик в ночи; и еще – о предательстве. «Всегда кто-нибудь любит сильнее, чем любят его. И наступает час, когда тебе хочется уничтожить то, что ты любишь, чтобы оно тебя больше не мучило». Жутко и горько. Но что здесь фантастического?

Я намеренно сдираю фантастические оболочки рассказов: пусть это неприятная процедура, зачастую противоположная авторскому замыслу, но ведь, так хочется добраться до сути. Если мы увидим, что «Паломничество на Землю» Роберта Шекли о том же, о чем «Божественная комедия» Данте: о невозможности земной любви и о сужающихся кругах предательства – то это сравнение ничуть не умалит великое произведение гениального итальянца, но зато позволит включить рассказ американского фантаста в круг мировой литературы высшего качества.

Не следует истолковывать мои слова в том смысле, что великая литература – всегда о невозможности земной любви, или о несчастной любви, или о неразделенной (хотя Андре Моруа и писал, что «о благополучной семейной жизни можно сделать только плохой роман»). Но она всегда – о любви. Разумеется, и в хорошей фантастической прозе любовь – один из важнейших движущих мотивов. Борис Пастернак редко писал о фантастике, но уж если упоминал в своей прозе слово «будущее», то – в самую точку. В «Охранной грамоте» читаем: «…уже и одна заметность настоящего есть будущее, будущее же человека есть любовь».

Разве «Хроноклазм» Джона Уиндема посвящен путешествиям во времени? Или он рассказывает о гениальном изобретении – «исторической машине»? Вовсе нет! Будь так, нам было бы чрезвычайно скучно читать такое сочинение. Но в том-то и дело, что этот рассказ, вопреки своему названию, отнюдь не о временных парадоксах, а о светлой и грустной любви Джеральда Ляттери и Октавии. И повесть Айзека Азимова «Уродливый мальчуган» совсем не о том, как из далекого прошлого был извлечен мальчик-неандерталец и помещен в современную научную лабораторию. Это произведение – тоже о любви, о любви женщины к безобразному и несчастному детенышу, о спасении души человеческой, заключенной в уродливом и нескладном тельце. Не было бы этого сильного чувства, дарящего свой свет и нам, читателям, стали бы мы возвращаться к рассказу Азимова (одному из лучших у этого знаменитого писателя) снова и снова?

В рассказе Клиффорда Саймака «Спокойной ночи, мистер Джеймс» действует пуудли – «самое кровожадное и злобное существо, обнаруженное в Галактике». Любопытно, что до конца рассказа мы так и не узнаем, на что оно похоже, как выглядит, какой ведет образ жизни. Несколько штрихов – размножается почкованием, мыслит, владеет телепатией – не побуждают нас создать в воображении облик этого существа. Более того, прочитав рассказ, мы ловим себя на мысли, что пуудли – явно не главный герой произведения и даже не главный объект изображения. Лишись рассказ инопланетного чудища, мы этого и не заметили бы. Ибо главное содержание новеллы – люди, причем не лучшие образцы рода человеческого. Сначала в некой бесчеловечной лаборатории создают двойника – живого человека, чтобы он выполнил определенное опасное задание, потом эта «человекокопия» лишает жизни своего прототипа, а затем бездушные творцы отнимают жизнь и у нее тоже: человек-марионетка, сыграв свою роль, уничтожается за ненадобностью. Бездушие порождает новое бездушие, и так, возможно, без конца. Так неужто какой-то пуудли – самое кровожадное и злобное существо в Галактике?..

Выше я говорил о том, как фантастический антураж, реалии иного мира используются в качестве увеличительного стекла. Это вообще можно считать одним из главных правил той реалистической литературы, которая в арсенале своих приемов держит фантастику, условность, гротеск, преувеличение. Герои рассказа Кэтрин Маклин «Необыкновенное жертвоприношение» вполне могли бы действовать и на Земле – достаточно взять тот же отряд, скажем так, этнографов с тем же фанатиком-миссионером, отправить подальше в джунгли и подбросить им некое экзотическое племя, никогда прежде не встречавшее белых людей. Однако странная биология аборигенов иной планеты, причудливая экологическая обстановка чужого мира обладает усиливающим эффектом: в гиперболическом зеркале фантастики не только отчетливо видна деструктивная сила религиозного фанатизма, но еще и вырастает до всеобъемлющего символа очень важная мысль – иной уклад жизни, иная культура, иная система ценностей требуют изначального уважения и понимания, иначе контакт разных миров невозможен, иначе разум теряет право на разумность.

Во многих произведениях фантастической прозы таким зеркалом служит будущее. Наше будущее. Будущее нашей цивилизации и различных ее институтов. Так, например, сквозь призму школы XXII века в рассказе А. Азимова «Как им было весело» можно увидеть школу нынешнюю, принадлежащую веку двадцатому. А своеобразный «отражающий слой» (к которому подмешана большая толика сатиры), установленный остроумным Лео Сцилардом в XXI веке, позволяет увидеть в гротескном виде современную науку. По мысли автора – одного из крупных физиков нашего столетия, – добиться регресса науки очень просто: «Учредите фонд с ежегодным взносом пожертвований в тридцать миллионов долларов. Предложите субсидии ученым, занимающимся научными исследованиями и испытывающим недостаток в средствах… Организуйте десять комитетов и в каждый включите двенадцать ученых для рассмотрения… заявок. Вытащите из лабораторий самых способных ученых и сделайте их членами комитетов. А лучших из лучших в своих отраслях поставьте председателями комитетов с ежегодным окладом в пятьдесят тысяч долларов. Учредите также десять премий размером в сто тысяч долларов за лучший научный труд года. Вот и все». Действительно, все. Примеры бюрократизации науки и превращения ее в собственную противоположность нам хорошо знакомы и сегодня. Это тоже, увы, никакая не фантастика.

Один из лучших рассказов сборника – «Честность – лучшая политика» Джона Гордона. Здесь в качестве приема выбрана своеобразная инверсия: хотя расстановка сил на первый взгляд донельзя простая – одинокий голый землянин противостоит целому отряду злобных «омарообразных» пришельцев, – тем не менее мы сразу понимаем, что в чужаках воплощены худшие человеческие черты: чванливость, презрение к нижестоящим, агрессивность, мелкая страстишка к попиранию слабых и преклонению перед силой. Отражая недостойные свойства человеческой натуры в пришельцах, автор терпеливо внушает читателям: будьте лучше, добрее, честнее, терпимее – и одновременно рисует некий пример, достойный подражания, – стойкого и изобретательного Эда Магрудера, сохранившего в неравной борьбе человеческое достоинство.

Трудно выдержать послесловие в панегирических тонах, да это, к счастью, и не требуется. Не бывает сборников целиком замечательных, а к «незамечательным» сторонам я отношу «фантастику ради фантастики», самочарующее и самозавораживающее фантазирование. Спору нет, в этой области (которую трудно все-таки признать литературой) тоже бывают удачи. Например, из рассказа Вацлава Кайдоша «Дракон» невозможно извлечь какую-то иную мысль, кроме той, что вот когда-то в прошлом пришельцы охотились на земных ящеров и некоторое несовершенство потрясающей неземной техники забрасывало отдельных птеродактилей далеко вперед по шкале времени – в XIV век после рождества Христова. И все? И все. Но тривиальность содержания в большой степени искупается художественным совершенством рассказа: описание похода рыцаря, выступившего против дракона, сделано с большой достоверностью, а образ самого Деодата де Гозона психологически точен.

К сожалению, психологической достоверности не хватает в рассказах Конрада Фиалковского, да и не только психологической. Непонятно, почему в новелле «Вероятность смерти» мнемокопия профессора с самого пробуждения становится полной противоположностью самому профессору и проявляет кошмарные автократические черты. Непонятно, почему операцию «транспозиции энграммов» надо проводить в космосе, а не на Земле. Непонятно, почему для оживления мнемокопии нельзя послать элементарный кодированный сигнал, а вместо этого «дежурный (?!) автомат» должен войти в зал, взяться своим металлическим захватом за красный рычаг (?!!) и рвануть вниз (?!!!). Непонятно, почему вообще для исследования дальних звезд надо посылать полную копию человека («Безликая сеть получала детство, училась читать, переживала первую любовь, писала научные труды, старела…») и нельзя послать умные автоматы, тем более что в мире, описанном автором, и так полным-полно весьма сообразительных «андроидов». И конечно же нынешний школьник лишь улыбнется, прочитав про электронный мозг будущего следующее: «…моя индивидуальность получит новую прекрасную оболочку в виде металлических ящиков, заполненных километрами проводов. Мои мысли будут сопровождаться пощелкиванием реле, и я буду питаться электрическим током из трансформаторов энергии, вмонтированных в реактор». А при словах «монотонно тикающий (зачем?! – В.Б.) радарный индикатор, измерявший уменьшающееся расстояние» улыбнется не только школьник. Что касается фразы «Он умолк, и только ток шумел за стенами зала», то ее можно смело сравнить с бессмертным «падающим домкратом».

Вообще, есть, наверное, какой-то общий художественный закон: чем более предметно автор пытается изобразить собственно будущее, тем менее достоверным, а зачастую попросту жалким оно получается. И наоборот: чем больше желания увидеть в зеркале будущего настоящее – тем сильнее произведение.

Фантастика мстит за бездумное фантазирование. Затейливые словечки типа «терроплан», «космоэмитор», «автоэмитор» и «концепциотрон» не способны скрыть беспомощность рассказа «Бессмертный с Веги», все содержание которого укладывается в одну строчку: где-то в глубинах вселенной есть цивилизации более могущественные, чем наша.

Впрочем, не будем судить строго Конрада Фиалковского – в пору выхода сборника это был еще совсем молодой автор, ему исполнилось лишь двадцать четыре года. Сейчас это опытный литератор, интересный фантаст, и когда мы беседовали с ним в сентябре 1987 года на Международной конференции писателей-фантастов, то нашли взаимопонимание по всем вопросам.

«Детством» научной фантастики веет и от таких рассказов, как «Герой» Горация Голда (чрезмерная скромность и застенчивость покорителя космоса превращают произведение в самопародию) «Маленький преступник» Эмиля Лудвига (мы давно уже знаем что жизнь в грядущем – даже столь непривлекательном, как в этой новелле, – будет строиться только на высокой грамотности, но грамотность и духовность – вот главная беда! – не связаны прямой зависимостью) и «На волне космоса» Драгомира Миху (он тоже пронизан священным трепетом перед могущественными сверхцивилизациями, транслирующими на всю вселенную неземную музыку).

Самопародия убийственна для фантастики, но есть и противоядие: это юмор, который всегда присущ настоящей литературе. Вряд ли сборник выглядел бы столь целостным и столь защищенным против собственных же изъянов, не будь в нем блистательных «киберосказочных» юморесок Станислава Лема, забавного рассказа Элвина Уайта «В час досуга» или саркастического «Бессмертного барда» Айзека Азимова.

В этих оттенках – тоже секрет силы и долголетия антологии, составленной четверть века назад. Но основной ключ – это гуманистичность, пронизывающая все без исключения рассказы и повести сборника. Ключ, открывающий нам главную «тайну» любой хорошей фантастики, – это человечная литература о человеке и человечестве.

Виталий Бабенко